Текст книги "Яблони в цвету"

Автор книги: Евгений Мартынов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 17 страниц)

Да, брата я понимаю. Поймут его все композиторы, знакомые с песнетворчеством и «советоборчеством». Женя, со своей стороны, был тоже прав, и та стрессовая ситуация сложилась отнюдь не беспочвенно, а была обоснована субъективными и объективными реалиями. Но факт остался фактом: бывшие друзья-соавторы взаимообиженно отдалились друг от друга, и их пути до смерти Жени практически не пересекались. Созванивались Галина Александровна с Эллой и нашей мамой, общался с Андреем Дмитриевичем я (как автор музыки к его стихам), но Женя, насколько мне известно, кроме нескольких контактов с Дементьевым относительно возвращения долгов, никаких других частных сношений с поэтом не имел. Такое состояние было закреплено и фактом резкого сближения Дементьева с Владимиром Мигу лей – композитором и исполнителем, находившимся всегда в положении конкурента по отношению к Евгению Мартынову. К слову, данное конкурентное положение большей частью искусственно создавалось и подогревалось редакторствующими и режиссирующими «доброжелателями», окончательно бросившими свое «доброе» дело только со смертью Евгения и Владимира.

Брат же вскоре крепко сошелся с Михаилом Пляцков-ским и Робертом Рождественским, о чем я уже говорил, – и это наверняка в глубине души задевало Андрея Дементьева (соавторские чувства, как ни криви душой, сходны с супружескими). Показательным в этой связи было появление песни Мигу ли – Дементьева «Черный лебедь» (после мартыновского-то супершлягера о верности лебедя белого?). Рождение тогда грустной песни о черном лебеде не осталось незамеченным никем из вышеупомянутых «доброжелателей». Каждый из них то ли возмущался, то ли восхищался, но сам факт отметить телефонным звонком Жене почти никто не преминул. Хотя брат, если говорить откровенно, на сей авторский альянс смотрел скептически и с улыбкой, осознавая, что он «эту дистанцию» прошел первым и с куда более высокими показателями и что, хочешь не хочешь, но не его сравнивают с конкурентом, а «вечного конкурента» постоянно сравнивают с ним (не в обиду тому будь сказано).

А по поводу сопоставления Мартынова с Дементьевым или, наоборот, Дементьева с Мартыновым признаюсь, что даже сейчас живы и «доброжелательствуют» типы, пытающиеся поддерживать звучание давно уже отзвучавшего диссонанса прошлого разлада. То они начнут меня вдруг убеждать, что не встреть Дементьев Мартынова, никто в народе о нем бы не узнал, то предполагают обратное: если б не помог Дементьев Мартынову в самом начале, не было бы Мартынова... Казалось, зачем им эти глупые теоретизирования вокруг «если бы», никакого отношения не имеющие ни к творчеству поэта, ни к творчеству композитора, ничего практически не прибавляющие к их совместному творческому наследию и ничем не умаляющие их общепризнанных заслуг в отечественной песенной культуре?.. Ну да бог с ними, «доброжелателями»! Остались песни – и их немало, – они чисты и искренни, любимы многими людьми (верно любимы в течение уже четверти века!), – а это важнее всего.

Разрыв дружеских отношений с Дементьевым привел к укреплению обычных, до того приятельских отношений брата с Георгием Мовсесяном. И хоть дружба между двумя людьми одной творческой профессии явление редкое, лет шесть Мартынов и Мовсесян, можно сказать, крепко дружили семьями, нередко вместе отмечая личные, семейные и официальные праздники. Только летом 1985 года на всесоюзном творческом семинаре композиторов и поэтов, посвященном проблемам современной песни и проходившем в армянском Доме творчества «Дилижан», между Мартыновым и Мовсесяном – участниками того форума – произошел внешне безобидный, даже в некотором роде веселый, но для брата довольно неприятный эксцесс, в котором невольно оказался задействован и Т. Н. Хренников, бессменный первый секретарь Союза композиторов СССР. В результате этого Женя, по своей инициативе, мягко, но уверенно «дистанцировался» от Георгия, должно быть, усомнившись в искренности дружеских побуждений своего коллеги.

Коснувшись темы дружбы, отмечу, что среди множества людей, в течение семнадцати лет московской деятельности брата приближавшихся к нему и по каким-либо причинам впоследствии от него отдалявшихся, лишь Александр Шишов – Женин «молодогвардейский» должностной руководитель – был с момента знакомства с Мартыновым (в 1978 году) до осени 1990 года другом действительно близким, совершенно бескорыстным и всегда готовым поспешить на зов любимого им человека и артиста. Дружны были также их супруги – Элла и Люба. Может быть, некоторую роль в такой семейной близости играло украинское происхождение всех четверых. Кстати, и Георгий Мовсесян родом из Харькова – почти что из Донбасса...

12 глава

Женя по своей натуре был однолюбом, хоть порой засматривался, а возможно, и заглядывал «налево». Я приношу извинения за некоторое «заземление» общего тона своего повествования; однако людям всегда интересно знать об их кумире не только официальные факты биографии, но и все то, что остается за рамками публичной информации. Потому остановлюсь коротко на интимной стороне жизни брата.

Сразу скажу, что в отличие от большинства эстрадных звезд времен «молодой российской демократии» Женя не был ни гомосексуалистом, ни импотентом, ни садистом, ни мазохистом. Слава богам, и прежде всего Роду: никакие сексуальные и психические аномалии его не коснулись! Не был он также и ловеласом. А до женитьбы на Элле вел «неопределенно-беспорядочный» образ жизни (как сказали бы урологи, венерологи или сексоневрологи). В ранние студенческие годы брат, правда, был довольно сдержан в отношениях с женской половиной человечества по причине своей худобы, вернее, худощавости, внушавшей ему сознание некоторой неполноценности по сравнению с окружавшими его товарищами. Эту, общую для Мартыновых, генетическую черту физиологии (имеется в виду худощавость) Женя решил исправить – и в Донецке преобразился в солидного «мэтра», чем очень гордился до тех пор, пока не стал московским эстрадным певцом. Сцена и телеэкран предъявляли артисту требования во многом отличные от имиджа «солидного» композитора, и у брата вновь изменился облик на стройный и легкий. Если Женя в таком внешнем «амплуа» больше нравился женщинам с материнскими, зрелыми чертами физиологии и психики, то он сам более предпочитал и ценил женщин девичьей физиологической конструкции с «дочерним» складом психики. Брату было естественнее в женщине видеть наивную девушку, почти ребенка, чем взрослую серьезную мать. Потому и в любовном лексиконе у него преобладали уменьшительно-ласкательные слова и общее отношение к женщине было соответствующим. Венерическими болезнями брат тоже, к счастью, не болел (конечно, если не считать уретрит, грозивший стать хроническим и сильно мучивший его года полтора – как раз во время женитьбы и «медовой» поры).

Я упомянул об однолюбстве как характерной черте Жениной натуры, а наверное, как душевная потребность оно свойственно всем нормальным людям. Ведь если человек нашел свою любовь, вряд ли он будет мечтать о чем-то более пикантном или экзотическом. Другое дело, если любви и гармонии в жизни нет. Тут уж каждый поступает по совести и по обстоятельствам. Но чаще всего вопрос «есть или нет?» остается открытым долгие годы, а то и всю жизнь.

Самые счастливые и внешне гармоничные пары могут регулярно воспламеняться семейными ссорами и скандалами, во время и после которых супругов снова и снова будут терзать традиционные вопросы: «Любовь ли это? Не нужно ли, пока не поздно, развестись? Не обманываем ли мы друг друга в течение многих лет?..» Все это известно каждому. И в отношениях брата с Эвелиной подобное, разумеется, тоже было (мало того, началось еще до официального супружества и закончилось вместе с Жениной жизнью). И душа композитора в такие периоды не всегда рождает красивые грустные песни. Обычно для человека искусства семейный разлад оборачивается разладом творческим, а порой и кризисом с временным творческим бесплодием. И в таких случаях, пожалуй, правы поклонники и ревнители чьего-либо таланта, говоря, что супруги творческих деятелей ответственны за талант последних (который, кстати, по словам Ленина, вообще «принадлежит народу» – нравится это кому-либо или нет). Но это теоретически. А практически, в жизни: все супруги всех самых великих людей тоже люди и отстаивают свои человеческие и супружеские права, достоинства и принципы с не меньшим рвением, чем их «великая» половина, а то и с гораздо большим, – чтобы хоть на этом поприще быть под стать дистанционно близкому, но в своем величии почти недосягаемому, главе семейства.

Примечательно, что разлады в подобных брачных союзах, как правило, безболезненными разводами не заканчиваются. «Слабая половина», оказываясь не в состоянии выдержать тот жизненный темпоритм, в котором вертится ее деятельный супруг, никак не хочет «просто так» оставить своего деятеля в покое и уйти из его жизни тем же путем, каким пришла. Она, эта половина, всегда претендует если уж не на все в семейном мироздании, то, как минимум, на материальную часть его.

Мой московский друг, очень популярный эстрадный артист, посвятил меня однажды в свои семейные «страсти». Вымотанный ими, он с недоуменно-грустной улыбкой поведал, что его совсем еще «неоперившаяся» юная жена, едва прописавшись, извините, «из грязи» сразу в пятикомнатную шикарную квартиру мужа в центре столицы и поняв, что быть замужем за популярным артистом менее комфортно, чем думалось ей в девичестве, теперь не собиралась возвращаться к маме. Как можно! Она намерена была делиться и разъезжаться. Причем старшие подруги-советчицы надоумили ее сделать полную перепись всего мужниного имущества, включая музыкальные инструменты, студийную аппаратуру и счета в банках, чтобы «своего» ничего не упустить.

– Ты от меня так просто не отделаешься! – многозначительно заявляла супруга. – Не для того я за тебя, негодяя, замуж выходила, чтобы после всего ни с чем уйти!..

Среди моих знакомых артистов нет ни одного (кроме «голубых», конечно), кто бы не изведал такой семейной «любви и верности», а также истинной «кротости», присущей «слабому, беззащитному» полу. Сильные, влиятельные в обществе мужчины, в частности популярные эстрадные артисты, всегда жаждут обрести в семье недостающий им тыл, который позволял бы восстанавливать и черпать силы для жизненных, внесемейных, баталий. Но, увы, чаще всего семья оказывается не тылом, а вторым фронтом, супруга – «пятой колонной» (и, как назло, все норовит подвернуться из пятого же пункта*). Милые жены творческих людей очень быстро постигают, что малейший семейный диссонанс может сделать мужу домашнюю жизнь невыносимой. И этим прекрасная половина всегда пользуется, чтобы добиться своих, как правило, далеких от творчества, целей взамен на «потепление» домашней обстановки. Глядя со стороны на подобные брачные союзы, я всегда вспоминаю мудрое и печальное изречение: «Мать жизнь дает, а жена забирает».

* В пятом пункте личных листков по учету кадров в советское время фиксировалась национальная принадлежность граждан. Оттуда и пошла традиция ассоциировать людей «определенной» национальности с пунктом № 5.

От кого только (и от артистов, и от спортсменов, и от депутатов, и... от брата) я не слышал речей, подобных следующим:

– Завтра еду за границу. Жена такой список составила, чего ей там купить, что никуда ехать не хочется! Я прошлую поездку всю неделю по магазинам пробегал, ничего посмотреть не успел, все экономил, в долг взял, себе даже ничего не привез!.. А тут опять список на две страницы – все тряпки, мазюкалки да побрякушки... Что у них, кроме этой требухи, ничего в голове нет, что ли?.. Я следующий раз вообще, наверно, откажусь от этой заграницы. Все равно там свободного времени хватает лишь на магазины женской одежды, косметики и бижутерии...

Очевидно, Андрей Дементьев был в чем-то (или во многом) прав, когда делился с другом-соавтором семейным опытом, подчеркивая достоинства своей серьезной и верной супруги Гали и, возможно, указывая на какие-то конкретные или общие недостатки Жениной невесты, по сути еще «зеленой ягодки». Но судьба складывается по-своему: 15 лет спустя Андрей Дмитриевич развелся с Галей, женившись на более молодой и внешне менее серьезной (не берусь сказать, как на самом деле) женщине. Женам большинства великих или известных людей можно предъявить одинаковые претензии: не уберегли, не так любили (или вовсе не любили), не ценили, совсем не поняли, жизнь супругу поломали, раньше времени в могилу загнали... Но ведь сами «великие», несмотря на возможность широкого выбора, не отдали своего предпочтения опытной женщине-администратору, хваткой женщине-директору, хозяйственной женщине-коменданту или умной женщине-коллеге. «Великие» почему-то выбрали «маленьких», но любимых; наивных, но искренних; совсем неопытных, но чистых и «живых».

Элла была моложе Жени на 11 лет и познакомилась со своим будущим супругом в семнадцатилетнем возрасте. Ее кавалер, успевший насмотреться на развратных малолеток, толпами лезших за эстрадные кулисы и в гостиничные номера к артистам, готовых на все ради вожделенной близости с поп-звездой, – Женя, встретив наивную, искреннюю и чистую (в полном смысле слова), но отнюдь не глупую девушку, студентку 2-го курса фортепианного отделения Киевского музучилища, влюбился в нее (своего Олененка, как он ее называл), хотя сам осознал это в полной мере не сразу. И влюбился так, что его «сексуальным рекордам» в супружеских отношениях медового периода дивился сам ас отечественной урологии Ю. А. Пытель (ныне – академик медицинских наук), у которого брат лечился в 1978 году.

Помню, решили супруги, что пора позаботиться о потомстве (мне Женя сказал о том по секрету, летом 1983 года). Оба несколько месяцев не брали в рот ни капли спиртного, вели самый здоровый образ жизни и питались, как учит медицина: Элла ходила в бассейн, Женя регулярно делал физическую зарядку, вместе ездили на базар за овощами-фруктами, вдвоем готовили салаты, из одной салатницы ели, наполняясь витаминами. Как говорится, отнеслись к данному вопросу с большой ответственностью. И в результате – Элла родила сына день в день по прошествии девяти месяцев.

Вдруг утром сказала мужу:

– Ой... Кажется, началось.

Женя быстренько усадил супругу в машину и на максимально допустимой скорости (однако, стараясь не трясти охающую жену), как на крыльях, помчал к родильному дому. Эллу сразу же положили на кушетку для рожениц, и уже через 20 минут новорожденный Сергей Мартынов звонко – от души – кричал в руках опытной сестры-акушерки, – кстати, Жениной соседки по лестничной площадке. Заранее, негласно (чтобы, чего доброго, не сглазить) брат решил: если родится мальчик, назовем его Сергеем – в честь Есенина и Рахманинова, – а если будет девочка, пусть Элла назовет как хочет.

И едва успел Женя по приезде домой выслушать по телефону счастливую весть о рождении сына, как тут же снова прилетел к роддому с ящиком шампанского и во дворе, для всех женщин, любопытно глядевших на него из окон, во весь дух запел:

– Я тебя своей Аленушкой зову.

Как прекрасна эта сказка наяву!

Как я счастлив, что могу

Признаться вновь и вновь,

Что вечной сказкой стала нам любовь!..

Это было 23 июля 1984 года, в понедельник. Во вторник утром брат попробовал дозвониться в Киев, чтобы сообщить тестю и теще радостную весть об их дочери и новорожденном внуке. Телефон то и дело «срывался». В ответ на Женины потуги, стали пробовать дозвониться в Москву киевляне: тоже ничего хорошего не получалось.

Наконец, во время очередной попытки, Женя успел произнести в трубку:

– Вера Даниловна! Я так счастлив!..

И опять связь оборвалась. Через несколько часов судорожные тиканья телефона возобновились – результаты дозвона из Киева. Вроде соединилось!

Женя, уже навеселе, бодро хватает трубку:

– Вера Даниловна, ну наконец-то! Я хочу сказать, что так счастлив! Моя лапочка, девочка роди...

И снова короткие гудки...

Вечером звонок из Киева – через телефонистку (эта связь оказалась и проще и надежнее, чем АТС). В трубке, словно совсем рядом, взволнованный, громкий голос Веры Даниловны:

– Юра! Что там у вас?! Хоть ты можешь сказать? Кроме того, что Женя счастлив, мы целый день ничего узнать не можем!

– Элла вчера родила! Все нормально, – воодушевлено отвечаю я, едва успев закусить после рюмки водки.

– Кого?! Кого родила?!

– Мальчика!

– Как мальчика? Женя что-то говорил про девочку-лапочку, а теперь выясняется, что мальчика. Отец там далеко? Ну-ка, дай его!

Женя берет трубку и сразу во весь голос разливается:

– Я тебя своей Аленушкой зову! Как я счастлив этой сказке наяву!.. – И в таком же духе минуты три без перерыва.

Отпев и верхнее «ля» покорив, брат облегченно «приземляется»:

– Вера Даниловна! Алло!.. Я так счастлив!..

И вдруг голос телефонистки «непокобелимо» (крылатое Женино словотворчество) прерывает отцовские признания:

– Ваше время закончилось!.. Извините, линия перегружена. Сегодня продлить разговор уже не удастся.

На следующий день, утром, снова раздается нетерпеливый междугородный звонок:

– Алло, Москва!.. Киев на проводе. Говорите. Опять бедная Вера Даниловна пронзительным голосом

взмолилась в трубку:

– Юра! Доброе утро! Скажи, в конце концов, кто там у нас родился! Вы все, видать, так счастливы, что сами толком не знаете кто!

– Мальчик родился! Сережка! Элла себя чувствует хорошо, скоро будем ее забирать, – откашливаясь ото сна, хриплым голосом говорю я.

– А как же девочка, лапочка?.. Я тебя своей Аленушкой зову?..

– Да это же Элла у Жени девочка и лапочка! А «Аленушка» – это просто песня от радости. Женя ее всегда поет, когда во вдохновении и заводе, вы же знаете сами.

– Ладно. Передавай всем привет. Короче, мы завтра приедем и сами разберемся: Сережка там у вас или Аленушка. На вас надежды нет. Если Женя сможет, пусть встретит; поезд – как обычно, седьмой вагон. До встречи!

Мартынов, почти целый год воздерживавшийся от спиртного, наконец расслабился. Да и как тут было устоять: он – один, а друзей, приятелей и соседей – много, и все, заходя с поздравлениями, приносят по две-три бутылки сорокаградусного зелья. Два дня – вторник и среда – в сплошном веселье! И вот в четверг, в 7 часов утра, пробую разбудить брата: вставай, дескать, нужно ехать на вокзал, Эллиных родителей встречать. Он ни в какую! Не поймет даже, о чем речь. Тогда я его силой волоку в ванную, заставляю умыться и все прочее сделать. Но проку тоже пока мало. Заталкиваю его под холодный душ и минут пять не даю вырваться «на волю».

После такой процедуры Женя на глазах, словно проснувшись, приходит в божеское состояние и, вытираясь, причесываясь и бреясь, обиженно бормочет в мою сторону:

– Брат называется... Консерваторию закончил, в Союз композиторов документы подал... Тебе не композитором быть, а эсэсовцем. В гестапо тебе работать надо. Карбышева ледяной водой поливать...

Так или иначе, еще через полчаса Женя уже сидел за рулем почти как огурчик (да простит его задним числом ГАИ): причесанный, побритый, наодеколоненный и, удивительное дело, трезвый.

Я же, пытаясь продолжить веселую линию этого события, решил разыграть, сбить новоиспеченного отца с толку и серьезно говорю:

– Вчера звонили из роддома, сказали, что Элка девочку родила, а с мальчиком они просто ошиблись – это не ее мальчик был.

– Да, – улыбнулся в мою сторону брат.

Но я, устало и разочарованно глядя в сторону, стал «неподдельно» сожалеть, что девочка у нас вместо мальчика, атак, мол, хотелось мужика!..

– Да брось. Кончай такие шутки, – подозрительно стал поглядывать в мою сторону Женя.

– Я и сам сперва думал, что шутят. Соседка-акушерка потом домой заходила, извинялась за ошибку. Говорит, девочка – хорошенькая такая, – грустно продолжал я.

Через 15 минут серьезного, массированного розыгрыша Женя и сам засомневался, хотел было позвонить в роддом, но время подгоняло: поезд уже прибывал на платформу. Встретили Веру Даниловну и Константина Николаевича вовремя, расцеловались, радостные.

– Ну так кто же тут у вас родился? Мальчик или девочка? – первым делом выпалила неугомонная со своим вопросом теща.

– Да... вроде мальчик, – после некоторой паузы неуверенно, но с улыбкой произнес растерянно-счастливый отец. – Правда, Юрка говорит, что вроде... как бы – девочка...

– Ну-у ребята, вы даете! Вы хоть Эллу-то видали, были у нее после родов?

– Конечно! Несколько раз. Сначала я с ящиком шампанского ездил...

– Потом, – перебил я брата, – с ящиком «Киндзма-раули».

– Да, вчера... Или позавчера?.. И ящик чешского пива мы же еще с тобой брали. А, кстати, куда он подевался?

– Всё с вами ясно, ребята! – твердо заявил до сих пор молчавший тесть. – Поехали сейчас же в роддом. Там разберемся.

Я, смеясь, хотел было все поставить на свои места, стал рассказывать про Сережку и про розыгрыш, но вопрос Константина Николаевича застал меня врасплох:

– Юра, ты говоришь, что точно – мальчик! А сам ты его видал? Мальчика этого?

– Женя мне сказал, что сын, что счастлив и все такое... – начал я снова.

– Так Женя сам толком не знает, у тебя спрашивает!.. Все! Поехали в роддом...

Вот такая была веселая история.

Когда Эллу с младенцем привезли домой, Женя несколько дней подолгу смотрел на сына, время от времени просительно обращаясь к молодой матери-кормилице.

– Элла, я еще девочку хочу. Такую же маленькую. Аленушку...

– Дай с одним сначала разобраться. Вон какой прожорливый! Карапузик ненасытный...

Возвращаясь к истокам своих размышлений о супружестве вообще и о Жениной супруге в частности, признаюсь, что хотел бы вовсе не касаться этой темы, – оттого и пустился поначалу в обобщенные умствования. Ведь, согласитесь, чужая интимная жизнь, несмотря на ее относительную внешнюю обозримость, все-таки потемки, как и чужая душа (даже если она родная и близкая). Мало того, мемуарные жанры требуют определенного временного дистанцирования от описываемых событий и действовавших в этих событиях лиц: очень непростая задача оставаться правдивым, но в то же время никого не обидеть и не «задеть», ибо я не вправе выполнять функцию судьи в чьих бы то ни было личных взаимоотношениях, хоть и являлся когда-то их невольным свидетелем. Да еще к тому же – покаюсь – я ведь «как был... (мягко говоря, нехорошим человеком), так им и остался», – если верить сказанным мне уже после Жениной кончины словам Эллиного отца. И этот «нехороший» фактор, вероятно, может наперекор моей же собственной воле направить течение настоящего повествования в «субъективистскую заводь», где личные симпатии-антипатии будут превалировать над объективными фактами.

Таким образом, промучившись над данной главой целых 4 месяца, терзаемый почти что гамлетовским вопросом «писать или не писать?», я решился наконец – с этого места и не мудрствуя лукаво – освободить душу соответственно своему настроению, чтобы двинуться дальше по теме, не слишком утяжеляя ее семейно-бытовыми проблемами.

Михаилу Шолохову принадлежат такие слова: «Трудно писать правду, а еще сложнее найти истину». Действительно, если верить всем официально-мемориальным высказываниям друзей, коллег и соратников известных деятелей, в молодом возрасте покинувших наш мир, то получается странная какая-то картина: все вокруг любили, обожали этих самых деятелей, помогали им, чуть ли не на руках их носили, а те – неблагодарные – почему-то страдали, пили, все были чем-то недовольны и вдруг совершенно неожиданно умирали раньше времени. Как ни заостряй внимание на творческих проблемах деятелей искусства, их личная жизнь (и ее интимная сторона) является неотъемлемой половиной всей их жизни и, как правило, даже частью их творчества. Я бы не вспоминал многого из жизни брата, если бы не старался понять причину его столь ранней смерти, жизненной неудовлетворенности и душевной усталости к сорока двум годам, если бы не пытался ответить в книге на те вопросы, которые интересуют многих Жениных поклонников.

Позволю себе вспомнить слова еще одного великого писателя, Александра Дюма: «Если брак не стал для человека самым большим счастьем, то он всегда становится для него самым большим несчастьем». Весной 1990 года я (так, к слову) процитировал эту фразу брату – и она запала ему в душу, он ее даже записал в свой блокнот.

Очень часто внутреннее отношение к супруге у Жени менялось на полярно противоположное. Он мог вслух восхищаться своей «кисулей» и «лапочкой», желать мне найти такую же спутницу жизни... А через пару дней поделиться со мной примерно следующим:

– Я знаю, что вся Элкина любовь ко мне держится только на материальном комфорте. Когда трезвый, это порой настолько ясно понимаешь, что тут же приходят в голову две мысли: или разводиться, или напиться...

Слушая подобные откровения, я со своей стороны взял себе за правило не только не вмешиваться в семейную жизнь брата, но и не реагировать на нее. Ибо имел уже опыт неудачных попыток корректировать супружеские отношения Жени с Эвелиной, и мои попытки, естественно, ни к чему, кроме Эллиного крика, не привели. Женина супруга сразу застолбила за собой роль «теневого лидера» в семье, и потому я и наши родители сообразили: раз это в какой-то мере Женю устраивает, лучше в их союз со своими инициативами не соваться. Хотя, что лучше, а что хуже,

кому определять? Тем более если думаешь об этом сейчас, перешагнув через годы и горе.

Объективности ради следует также заметить: как супруг и глава семьи Женя вряд ли был идеален и нередко сам себя называл «не подарком для семейного гнезда». Любой женщине было бы с ним трудно, так же как и Элле. Но разве может быть легким супружество с творческим человеком, к тому же вынужденным постоянно бороться за лидерство?..

Оглядываясь в прошлое и не смея ни в чем упрекать чужую жену, я, однако, думаю, что Элла теперь, став просто-напросто старше, сама понимает, что была, наверное, когда-то в чем-то (как хранительница домашнего очага) не права. Она сама теперь, я надеюсь, знает не хуже других (и без их подсказок), что и когда ей следовало бы сделать лучше, гибче, умнее и, главное, своевременней, дабы избежать многих семейных огорчений, а возможно, и самого большого несчастья.

Хотя, опять-таки, кто знает, каковы по этому поводу думы Жениной вдовы?.. Я предлагал ей написать для книги все, что она пожелает, все, о чем она передумала теперь, оставив за спиной весны и ненастья. Но, как и предполагал, ей это просто ни к чему... И то верно: для чего заниматься книгами, нотами, телепрограммами, концертами памяти, если данные «занятия» даже сами себя не окупают в наше дурное время?

Но, что бы еще ни было в жизни и как бы стремительно годы ни летели, нельзя человеку вычеркнуть из жизни свою, хоть и прошедшую, любовь. Не сможем мы – люди – перешагнуть через свои самые сокровенные и светлые воспоминания, через самые чистые надежды своей юности, через самые счастливые минуты гармонии и полета, подаренные любовью и неразрывно связанные с человеком, которого ты шепотом называл самыми нежными, только для него предназначенными словами. Тем более нельзя перешагнуть через любовь этого человека, воплотившуюся в детях: в данном случае – в Эллином сыне, удивительно похожем на своего отца. И, глядя в сыновние серые очи, Сережкина мама, возможно, будет иногда вздрагивать от мысли, что ведь это он – ее далекий возлюбленный – глазами сына глядит на нее и голосом, ожившим в памяти (а может быть, долетевшим из другого мира), голосом до боли близким, но лишь ей слышимым, говорит, как в те счастливые годы:

– Сережка – это моя лучшая песня! Самая вдохновенная из всех, сотворенных мной...