Текст книги "Яблони в цвету"

Автор книги: Евгений Мартынов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 17 страниц)

16 глава

Мне видится примечательным факт, что судьба позволяла брату добиваться всего с первого раза, с первого захода, с первой попытки, в срок, определенный им самим, – даже если это требовало больших усилий и длительного временного разбега, а то и просто удачи. Женя чувствовал тот удобный и, возможно, единственный момент, который мог привести к победе, и к нужному моменту он концентрировал свои усилия и все имеющиеся ресурсы (включая сторонние связи) для удачного исхода дела. В определенном смысле он был похож на штангиста, которому нужно воплотить плоды многолетних тренировок в три удачные подхода к штанге на официальном соревновании. Правда, концентрация усилий у брата была связана не столько с самими творческими процессами, сколько с делами «околотворческими» , способствовавшими или препятствовавшими реализации его композиторской и исполнительской потенции. Сами же процессы сочинения и исполнения были для него столь естественными, что внешне, казалось, не требовали вообще никаких усилий.

Так, Женя никогда не «вымучивал» мелодии своих песен, они рождались у него, как правило, сами собой, исподволь. За вдохновенными импровизациями на рояле он порой забывал свои мелодии, рождая их одну за другой, не записывая на ноты или магнитофон.

Однажды, в день какого-то праздника (и, откровенно говоря, после пары бокалов шампанского), Женя сел за свой красно-коричневый «Petrof» и стал наигрывать и напевать что-то «предпесенное», просившееся из души наружу. Тогда была очень популярна песня А. Зацепина в исполнении А. Пугачевой «Песенка про меня» – из кинофильма «Женщина, которая поет» (если помните, припев: «Так же, как все, как все, как все, я по земле хожу, хожу...»). У этой песни был очень мудреный для своего жанра размер в припеве: чередующиеся 5/4 и 4/4, то есть на слух нечетный размер в 9 долей сбивался привычным четным размером в 8 долей (или в 4 доли дважды). И вот я говорю Жене:

– А тебе слабо сочинить что-нибудь эдакое на девять или семь четвертей, как у Зацепина? Но чтобы слушалось и пелось также естественно, как у него.

– Элементарно, – улыбаясь, отвечает брат. – Считай вслух семь четвертей.

Я, подобно дирижеру, отсчитываю пустой семичетвертной такт, и Женя сразу начинает играть музыкальный период. Затем он его повторяет несколько раз, напевая стихотворную «рыбу» в этом необычном для современной песни размере:

Катится наша лодочка,

Катится вдаль по реченьке.

Ласково смотрит солнышко

На тебя...

Поимпровизировав минут пять на тему «лодочки» в размере «семь четвертей», перебивающемся шестью четвертями, Женя вдруг зевнул, встал из-за рояля и, устало потягиваясь, сказал:

– Все... Я пошел спать. Спокойной ночи.

Мне приглянулась, а точнее сказать, прислышалась только что напетая братом мелодия, и я набросал ее на нотную бумагу, сопроводив при этом гармонической цифровкой (так обычно делал и Женя, а я – по его примеру). Через несколько дней я наиграл и напел «Лодочку» ее автору, высказав при этом свое мнение, что из данного материала может получиться что-нибудь интересное.

Брат очень удивился услышанному и недоверчиво, с улыбкой,спросил:

– Это правда я сочинил?.. Точно?.. – И, услышав утвердительно-заверительные ответы, решительно взял с пюпитра мои нотные записи.

– Ну-ка, давай сюда свою тетрадь! Может, там много чего моего записано?.. Я тут, оказывается, сочиняю, а сам о том и не догадываюсь!..

Так необычно родилась мелодия песни «Встреча друзей», чуть позже подтекстованная Р. Рождественским. «Посидим по-хорошему, пусть виски запорошены...» А до запорошенных, седых висков брату дожить, увы, не довелось... Зато песня осталась. И ее любят и поют ветераны.

Как и процесс сочинения, исполнительство для брата тоже никогда не было в муку и в тягость. Подобным же, непринужденным, образом происходили и записи голоса в студии, профессионально называемые «наложениями». Первый дубль, как правило, оказывался лучше, естественнее и цельнее, чем дальнейшие попытки что-либо переписать и улучшить. Обычно постоянный Женин звукорежиссер Рафик Рагимов просил Женю порепетировать песню перед микрофоном, пропеть ее под несведенную фонограмму от начала до конца без остановок, а сам без уведомления включал красную кнопку «запись». Автор, естественно, хотел продемонстрировать звукорежиссеру свой замысел новой песни наиболее понятно, просто и совершенно и потому максимально выкладывался уже на этой стадии работы. Рафик быстро делал предварительную простую звукообработку голоса и давал Жене прослушать «тайно» записанный им вариант, не скрывая своего искреннего восхищения:

– Женя, отлично! Слушай... Все на месте – и интонация, и дикция, и манера, и верхушки, и форма, и кульминация. .. Я бы этот вариант оставил.

– Нет, Рафик, – азартно рвался в бой Женя, – давай поработаем. Поехали – все сначала, по куплету, останавливай меня, когда что не так. Давай построже со мной, у нас ведь еще три часа до конца смены.

– Как хочешь, – улыбался Раф, – но я этот вариант оставлю. Для себя, на память.

И Рафик был прав. После двух-трех часов добросовестной работы прослушивали несколько дублей, и чаще всего (если брат и его голос были здоровы, конечно) лучшим оказывался самый первый вариант.

– А чего ты, Женя, удивляешься? – делился своим звукорежиссерским опытом Рафик. – Ты же профессионал, тебе не подходит дебильный современный метод записи одной песни за три смены, по две ноты, по одному слову. Это солистов «фекально-менструальных» ансамблей (пользуюсь твоей терминологией!) пока запишешь, так весь азербайджанский мат про себя вспомнишь. После смены сам как выжатый лимон. Порой не поймешь, на каком языке они петь собираются: русские ребята, а по-русски чисто слова сказать не могут, все из себя «фирму» корчат. Представляешь, я их вынужден учить русские слова правильно выговаривать! Кошмар, да!..

Я уж не буду называть тех солистов и певцов, которые ненароком упоминались звукорежиссером и действительно вымучивали (и вымучивают) одну песню за 12 часов, в упорном труде складывая по звуку удобоваримый для слуха вариант. Не о них сейчас речь, хотя среди этих тружеников есть нынешние «звезды» эстрады, гордящиеся тем, что рождают свои «шедевры» в нечеловеческих, а вернее, непевческих муках. Профессиональные эстрадные музыканты хорошо знают имена псевдовокалистов, никогда на эстраде и в студии целиком песен не исполнявших, но зато преуспевших в производстве клипов.

Меня же всегда «умиляли» молодые исполнители, приходившие на запись совершенно неподготовленными, не знающими на память ни мелодии, ни слов. Весной 1989 года я записывал для музыкальной редакции радио свой лирический дуэт «Свет воспоминанья»: мужскую вокальную партию должен был исполнить брат, а женскую – популярная молодая певица (не хочу называть ее имя). К началу записи она, как водится, опоздала, дома над песней совершенно не работала, но была почему-то уверена, что сейчас же своим пением осчастливит всех присутствующих. Накануне мы с ней репетировали, и ее партия, как и песня в целом, показалась ей совсем простой, не требующей длительного впевания. Женя быстро, без особого труда записал мужскую партию и сидел в ожидании женского вокала. Когда стали записывать певицу, то стало очевидным или, правильнее сказать, «ухослышным», что она элементарно не справляется с материалом по всем показателям. И это было еще более отчетливо слышно при одновременном звучании ее голоса и уже записанного чистейшего Жениного пения, простого и искреннего по своей природе и подаче. Пришлось прекратить запись, но, чтобы никого не обижать, мы с редактором и звукорежиссером постарались сгладить конфуз, обосновав его разницей возрастов и манер исполнения двух популярных артистов. На следующую смену я пригласил более профессиональную, правда, менее популярную певицу – молодую и очень красивую. Удивительно, но история повторилась: и опоздание, и неподготовленность, и несостоятельность. Милая девушка поняла и прочувствовала сложившуюся ситуацию и после неудачной записи впредь не объявлялась, а я ее тоже потом никогда не видел и не слышал, хотя сделал с ней до того пару неплохих студийных записей. Чтобы больше не дергать брата, я решил эту песню тогда записать сам – с певицей, гораздо ответственнее отнесшейся к делу.

Ансамблевое и, в частности, дуэтное исполнение – дело непростое, и мало кто из эстрадных исполнителей силен в нем. Женя дважды, помимо вышеописанного случая, участвовал в дуэтных записях – с Ириной Понаровской и Анне Вески, – но петь в дуэте и в ансамбле на эстраде ему приходилось не единожды (особенно во время работы в Росконцерте). Брат легко аккомпанировал на фортепиано или аккордеоне всем артистам, с которыми выезжал за рубеж для встреч с соотечественниками, там живущими, и для поддержки спортсменов, выступавших на ответственных международных соревнованиях. Аккомпанируя, он одновременно мог легко подпеть вторым голосом самым различным певицам: Екатерине Шавриной, Валентине Толкуновой, Розе Рымбаевой, Кате Семеновой...

Брату, как правило, удавалось расположить к себе людей с первого контакта с ними. Он умел перейти барьер официальности и натянутости в отношениях с кем-либо незаметно, естественно и просто – к обоюдному облегчению и даже удовольствию сторон. Обращение к Жене по имени-отчеству не закрепилось ни в одной инстанции и ни в одной компании, с которыми ему пришлось иметь дело.

Валерий Иванович Петров, бывший в 80-х —начале 90-х годов заместителем главного редактора Главной редакции музыкальных программ Всесоюзного радио, вспоминал после смерти Жени:

– Его нельзя было не любить: настолько он был по-человечески красив, обаятелен, общителен и прост. Я поначалу обращался к нему по имени-отчеству, ведь он был так популярен, знаменит и авторитетен в песенно-композиторских кругах! А потом понял, что Евгений Григорьевич для меня как сын родной – просто Женя. – Вот так, просто и тепло – Женя – его называли все и при разговоре с ним, и во время разговоров о нем. Да и сам он всем представлялся не иначе как Женя Мартынов.

Это была уникальная Женина черта – легко находить контакт с людьми независимо от их возраста, должности, национальной принадлежности и социального происхождения. Мало того, к нему, как очень популярному артисту, всегда тянулись люди, и представить брата в обществе, но в одиночестве просто невозможно. И в отношениях со мной, когда между нами иногда возникали некоторые «трения», он всегда первым преодолевал грань молчаливого отчуждения, вызывавшего взаимный душевный дискомфорт, зная, что младший брат у него настырный и упертый и сам первый шаг навстречу не сделает.

Женя даже шутил в таких случаях, указывая на изображение Овна (или попросту – барана) в гороскопах:

– Вылитый Юрка!.. Смотри, как на тебя похож!.. И все, что написано, ну точь-в-точь про тебя!

А Элла согласно добавляла:

– А ты на Петуха посмотри и почитай про него в восточном гороскопе. Там еще больше сходства...

Брат же по гороскопам был Близнец и Крыса, а Элла – Водолей и Кабан. Их соответствие общим астрологическим характеристикам, наверное, тоже имеет место, хотя они подпадают еще и под влияния пограничных знаков: брат – созвездия Тельца, а Элла – созвездия Рыб. Кто доверяет зодиакальной премудрости, может почерпнуть соответствующие сведения о Евгении Мартынове и его супруге самостоятельно и, возможно, что-то для себя прояснит или откроет.

17 глава

Жизнь артиста. Со стороны она кажется такой красочной и беззаботной! Однако лишь самим артистам, творческим людям, а также их родным и близким ведомо, сколько порой несправедливости, обид и унижений случается человеку искусства испытывать в жизни, несмотря на, казалось бы, всенародную любовь к нему и объективное признание его таланта. В нашей матушке-России к артисту всегда, или время от времени, относились как к скомороху (причем и «верхи» и «низы», пусть даже зачастую неосознанно): ну-ка, повесели да потешь нас – начальников и чиновников, предпринимателей и трудящихся, народ и население разных мастей, – сидишь у государства на шее, в поле не пашешь, на заводе не вкалываешь, за танком не бегаешь и даже не торгуешь – и все недоволен, все норовишь песни грустные петь и режим хаять, упрямо уважения к себе и своему «творчеству» требуешь, лицедей никчемный!..

Почти закономерно, что у любой организации, празднующей, к примеру, свой юбилей, автотранспорт всегда находится, когда нужно привезти артиста из дома на концерт (посвященный этому юбилею), но после концерта и банкета на машинах развозят по домам лишь пьяное начальство, для которого данное мероприятие, собственно говоря, и устраивалось, а до «любимых» артистов уже никому, как правило, нет никакого дела. Все на банкете жаждут выпить, чокнувшись лично с человеком, известным каждому по телеэкрану. Однако, уговаривая любимца муз пить до дна, мало кто подумает о его завтрашнем рабочем дне (возможно, очень напряженном), о его семье, жене, родителях, детях, дожидающихся дома. Мало кто осознает, что появление певца вместе с женщиной на банкете или в ресторане вовсе не означает его намерения петь для хмельной публики и благодарно осушать те бутылки коньяка, которые богатые господа и товарищи «с соседнего стола» имели наглость прислать в подарок «артистическому столу», сделав эдакий барский жест...

Однажды в ресторане «София» привязалась к Жене какая-то выпившая поклонница: спой для нее «Лебединую верность», и все тут! Брат долго и вежливо объяснял ей, что зашел в ресторан просто покушать, очень устал и, по правде, не к месту и некстати ему вдруг запеть в предприятии общественного питания.

Она в результате так оскорбилась, что, забыв о своих любовных излияниях, произносимых в Женин адрес еще минуту назад, вдруг со злостью и корявой гримасой выдавила из себя:

– Тоже мне Шаляпин! Да я таких Шаляпиных видала, блин!..

Далее метрдотелю пришлось ее удерживать и в конце концов вообще выпроводить на улицу.

Был еще и такой случай. Женя вместе с супругой оформлял багаж перед отлетом в Тбилиси. К ним подошел работник аэропорта «Внуково», якобы издали узнавший Мартынова, и стал буквально со слезами на глазах восхищаться творчеством любимого певца и композитора. Растрогавшись вконец, он напоследок извинился и умоляюще попросил разрешения самому отнести Женин багаж в самолет.

Элла рассказывала потом:

– Мы настолько были тронуты таким бескорыстным жестом, что не имели никаких сомнений в искренности товарища в летной форме.

И только в Тбилиси, придя в гостиницу и открыв настораживающе полегчавший чемодан, мы обнаружили, что в нашем багаже хорошо порылись, забрав все более-менее ценное – даже марлевые рубашки и простую футболку.

В противовес этому, хочу вспомнить другой случай. 1985 год, Канада... Женя вместе с хоккейной сборной СССР ожидал посадки в самолет Оттава – Москва. Международная обстановка была напряженная: «холодная война», обострение отношений с США и все такое прочее, если кто помнит. Рейс задерживался. Вдруг внезапно объявили, что самолет подан и нужно срочно бежать на посадку! Как так вышло, – но Женя в суматохе забыл один из своих чемоданов: простой, с молнией вместо замка, полный детских вещей для Сережки! Оставил прямо в зале ожидания, понадеявшись на кого-то, кто был налегке. На следующий день в «Шереметьеве» опечаленному брату пришлось, откровенно говоря, без надежд на положительный исход, писать заявление с соответствующими объяснениями, связываться с Оттавой, укорять себя в нерасторопности... А еще через день чемодан в целости-сохранности был доставлен в Москву – на удивление владельцу и таможенникам, а также на радость и потеху младенцу-Сереньке, для которого, как было сказано, чемодан с игрушками и обновками предназначался!

Произошла с Женей в 1978 году и такая, мягко выражаясь, неприятная история. Отужинал он однажды в ресторане «София» – на этот раз без сотрапезников, наедине с собой (я уже говорил, что подобное случалось крайне редко). Расплатился с официанткой и собирался было уходить. И вдруг подходит к нему разгоряченный поклонник – лет тридцати, неопределенной национальности.

– Евгений!.. Извините, не знаю вашего отчества...

– Ничего, – вставая, отвечает брат, – можно без отчества.

– Отлично. Вы для меня!..

Короче, речи привычные, ситуация знакомая. Но дальше поворот следующий:

– У меня сегодня родилась дочь. Мы с женой решили назвать ее в вашу честь – Евгенией. Знаете, я так счастлив!.. И хочу вместе с вами выпить.

Женя от души поздравил молодого отца, поблагодарил его за оказанную ему честь и предложение выпить и попытался все же уйти.

Но тот продолжал:

– Евгений, вы знаете песню Тома Джонса «Дилайла»?

– Ну-у! Еще бы! Это моя любимая песня. И певец самый любимый.

– Ха-ха!.. Это классно! Там же словно про меня поется: про то, как у отца родилась дочка и он назвал ее Лай-лой! Ну или про что-то в этом роде. «Му, my, ту, Delilah!..» А я назвал свою дочь Евгенией! И вот, надо же, вас встретил! Это судьба! Я вас хочу угостить, Евгений! Не откажите, я очень вас прошу!..

Тут уж брат не в силах был устоять: повстречал почти родную душу! Почему бы и впрямь не выпить с хорошим человеком по бокалу шампанского? Тем более у него такая радость!.. Тот сидел неподалеку и воодушевлено потащил Женю к своему пустовавшему столику. Женя, будучи совсем трезвым, негромко произнес соответствующий данному случаю тост, чокнулись, выпили... А что было дальше, он потом вспомнить не мог: все вокруг поплыло и закружилось.

Швейцар рассказывал, что тот молодой человек, никогда ранее в «Софии» не бывавший, вывел под руку качающегося Мартынова из ресторана и повел его куда-то за угол... На следующий день Женя очнулся в сыром подвале, в совершенно незнакомом ему месте, без золотого перстня (приятного напоминания о «Братиславской лире»), швейцарских часов, кожаной куртки, американского ремня и, конечно же, без денег. Когда старший лейтенант милиции выяснял в ресторане подробности случившегося, то и метрдотель, и официантка говорили, что очень удивились, увидев пьяным Мартынова, буквально 5 минут назад пребывавшего в идеально трезвом состоянии и собиравшегося уходить домой. Кто был тот «молодой отец» неопределенной национальности, никто не знал, и после никто и никогда его здесь, разумеется, не видел.

На удивленные, а для милиционера наивные Женины вопросы, чего могли ему подлить или подсыпать в бокал, старший лейтенант, улыбаясь, отвечал:

– Женя, в жизни всякое бывает! Успокойся. Мы-то с криминальным миром каждый день сталкиваемся. У них такое разнообразное меню для столь доверчивых людей, как ты! Считай, что тебе капитально повезло: жив, здоров... А все, что украли, ты себе уже новое купил. Мы его, конечно, будем искать... Но ты сам теперь будь поумней! От их напитков можно в следующий раз не подняться.

Вот такая приключилась « Дилайла».

Помню, в конце 70-х брат в течение года получал письма «из зоны» от «пропащего зэка по кличке Трубач», как тот подписывался и как его якобы прозвали «на зоне» за громкий, почти трубный храп во время сна. Трубач оповещал, что скоро должен выйти на свободу и, как только это произойдет, он приедет в Москву к своему любимому певцу Мартынову – за помощью и денежной поддержкой на первое время. Для начала ему нужно было «немного» – тысяч двадцать, чтобы стать на ноги. А потом он все вернет с процентами и даже может взять любимого певца в свое дело: там доля Мартынова за начальную поддержку будет такой, что больше музыканту ни петь, ни играть, ни сочинять не придется! С каждым новым письмом предвкушение свободы и долгожданной встречи в Москве становилось все более агонизирующим, планы на будущее были однозначно шизофреничными. Накал напряжения в письмах возрастал, и было понятно, что Трубач сознательно нагнетает давление на психику своего любимца по принципу «чаплинских афиш» (перед прокатом новых фильмов Чарли Чаплина, как рассказывают, применялось такое рекламное действо: у кинотеатра выставлялся большой рекламный щит, на котором рисовали трость и подписывали: «СКОРО»; через несколько дней на этом же щите пририсовывали пару башмаков и дописывали: «ЕДЕТ»; еще через несколько дней дорисовывали шляпу-котелок и добавляли: «К НАМ»; потом на щите появлялись усики с бровями и имя «ЧАРЛИ»; и на самой последней стадии, когда ожидание и предвкушение достигало апогея, на афише наконец дорисовывали фигуру и лицо знаменитого артиста и дописывали его фамилию «ЧАПЛИН»). Женя показал первые 3 письма своим друзьям из уголовного розыска. Те навели справки, отдали письма эксперту – и успокоили брата: письмена были не из зоны и писал их не зэк. Это была московская работа, и отправлялось «зэков-ское творчество» из Подмосковья. «Зонные» письма всегда прочитываются специальными сотрудниками (во всяком случае, так было в недавние годы) и отправляются в конвертах определенного образца, с соответствующим штемпелем. Будь в них подобное содержание, их бы сразу «завернули обратно» этому же Трубачу. Но, так или иначе, письма приходили, и их кто-то злорадно сочинял, трудился, стараясь доставить певцу побольше радости и удовольствия от общения с «истинным ценителем» его таланта, желая вдохновить артиста на высокое творчество и духовно поддержать его в трудах, поисках и дерзаниях.

Многие люди думают, что известному человеку, тем более артисту, все готовы оказать услугу, что перед ним все двери распахиваются сами собой. Это, увы, не так. Если стало больше друзей, значит, стало больше врагов. Если артиста кто-то боготворит, значит, кто-то его на дух не переносит. И эти перепады от белого к черному и от любви к ненависти знакомы каждому популярному артисту, а также любому известному человеку и сколько-нибудь значительному деятелю, независимо от сферы его деятельности.

Мне вспомнился случай, происшедший в 1989 году с народным артистом СССР Евгением Леоновым, образно и впечатляюще рассказанный Николаем Караченцовым. Загруженный съемками, весь в актерских делах, Николай Петрович после репетиции в театре Ленинского комсомола прибежал на студию грамзаписи наложить голос на фонограмму моей песни. Я спросил его тогда, почему он как-то не в духе сегодня?

– Да, – ответил популярный артист, – не могу понять, что с людьми происходит. Все вокруг по-волчьи озлоблены друг на друга, недоброжелательны, надменно-циничны. Я в таком энергетическом поле чувствую себя как не в своей тарелке.

Подчеркну, это происходило еще только в 1989 году. Тогда, словно весной, едва распускались «цветочки» на посаженных перестройкой заморских демократических деревьях, и никому не было ведомо, что за плоды вскорости созреют на диковинных тех деревах.

Сделав пару вокально-распевочных упражнений, Николай Петрович продолжил со вздохом:

– Вот сейчас разговаривал с Евгением Павловичем Леоновым. Милейший человек! Наверно, самый любимый в народе из всех актеров. И представляешь, он не смог приехать вовремя в Москву из Пырловки: ему билета на Пыр-ловском железнодорожном вокзале не дали!.. В кассе был, как всегда, «лом», он подошел к окошку дежурного по вокзалу. Виновато улыбаясь, тихо представился и попросил посодействовать ему в билетно-транспортной проблеме, так как завтра у него репетиция и спектакль в театре. А эта кобра из окошка отвечает: «Все билеты – в кассе и приобретаются в порядке живой очереди»! Он ей совсем робко: «Извиняюсь, красавица, за надоедливость. Рожа у меня всем знакомая, вон – и так уже весь вокзал пялится. Нестерпимо мне это, хочется куда-нибудь спрятаться. В очереди меня вообще засмеют, там ведь человек шестьдесят стоит, уже гогочут, пальцем сюда показывают... Может быть, войдете в положение бедного артиста? А?..» И стерва эта, войдя в положение артиста, изрыгнула: «Рожу нужно иметь человеческую, это раз! А два – я вообще ненавижу артистов, шутов, клоунов и прочих дураков! А вас так больше всех остальных!» Представляешь!.. Это она кому сказала?! Евгению Леонову! Его же нормальный человек вообще не в состоянии обидеть: он ведь как ребенок, сама доброта и наивность... Я не знаю, как он смог это нечеловеческое хамство выдержать: недавно из больницы, весь еще на таблетках, с его-то ранимостью, да и возраст... Эх!.. А ты, Юра, спрашиваешь, почему я не в духе?..

Нечаянно наткнувшись на такую «любовь», известный человек не рискнет еще раз обращаться к незнакомым людям за содействием, а предпочтет «проверенный вариант», даже если при этом придется, например, из одного конца Москвы ехать в другой. Эксцессы, подобные вышеописанному, приключались и с Мартыновым. Так, однажды вечером брату нужно было срочно купить бутылку шампанского: после записи на радио выяснилось, что у редактора день рождения, но по служебным обязанностям ему предстояло пробыть на работе допоздна. В славные времена развитого социализма, как мы знаем, с прилавков магазинов периодически что-то куда-то пропадало. Тогда пропали алкогольные напитки. Велев редактору подождать 15 минут, Женя на такси заглянул в один магазин, другой, третий... Ничего подходящего в нужном плане там не наличествовало. Подъехали к «Софии»: как нарочно, санитарный день! Тронулись дальше, к центру. Тут в глаза бросилась вывеска ресторана, директор которого неделю назад, при случайном знакомстве, любезно зазывал брата к себе на чай, вручив при этом свою визитку. Вот хорошо, визитка на месте – лежит в записной книжке с тех пор, как ее туда положили! Женя решительно подошел к входу в ресторан и постучался в запертую стеклянную дверь. Человек десять, стоявших у двери в тоскливом ожидании свободного столика, дружно глянули исподлобья, не скрывая своего неудовольствия от появления шустрого конкурента на желанное место. Однако швейцар, с той стороны, сразу узнал Женино, не раз виденное на телеэкране лицо и тут же, как часовой, отворил дверь, впуская артиста и властным голосом оповещая всех остальных: «Столик заказан!» Артист, однако, тут же предупредил, что забежал на минутку, и спросил, где у них сидит директор. Фамилия директора была простая – Иванов, потому я ее и запомнил. Но теперь в кабинете директора искомого Иванова не оказалось. А гордо восседавшая в директорском кресле орлиноносая, пепельно-крашеная блондинка серьезно заявила:

– Иванов здесь больше не работает. Так что можете выбросить его визитку в мусорную урну. А в чем, собственно говоря, дело?

Женя, как всегда приветливо и просто, объяснил причину своего визита: ведь кроме бутылки шампанского ему от орлиноносой ничего не нужно было.

Ответная реакция была столь неожиданной, что ошеломила брата, без преувеличения, на несколько дней:

– Здесь вам не винный погреб и не забегаловка! Кто вас сюда пустил?!. Ну-ка, выйдите сейчас же отсюда! Как вы посмели войти без очереди?!. Иванов им свои визитки пораздавал! Он с артистами на короткой ноге! Ваш Иванов уже допелся и доплясался! Освободите ресторан!..

Изумленный брат пробовал что-то вставить в шквалом обрушившуюся гневную тираду. Но было бесполезно: пепельно-крашеная демонстративно подняла «хай» и решила самолично сопроводить артиста к выходу, норовя выпроводить его почти что за руку. Первая, естественная, мужская реакция на женский крик – ретироваться, отступить (что Женя инстинктивно сделал). Вторая, следующая реакция, на крик несмолкающий и дурной, – рукоприкладство (прости, господи!). Может быть, орлиноносая хотела таким своеобразным, крикливым образом сразу утвердиться на новом месте, может, она Иванова очень не любила (как выяснилось потом, сама она имела фамилию Михайловская – тоже, кстати, простую), но ее неврастеничное хамство перешло границу мужского терпения. У выхода из ресторана брат, оправившись от дебютного нокдауна, применил наконец «ограниченную» мужскую силу и тут же выдал Михайловской такого «смачного» мата, что та, открыв рот, замерла!.. Однако через несколько секунд ее крик снова долетел до окна отъезжающего Жениного такси. Она что-то истерично орала про жалобы куда следует, про песни, про Союз композиторов, про Иванова и забегаловку, про очередь и совесть... За шампанским пришлось отправиться с непоправимо дурным настроением на край Москвы – в свою, «проверенную» точку.

А на следующий день брат обзванивал знакомых милиционеров, прося у них на полчаса... автомат. Иначе, объяснял он, Михайловская не одного Иванова со свету сживет – всем Ивановым будет «крышка».

– Нет, если я ее не пристрелю, давление мое не нормализуется, – вещал брат друзьям по телефону. – И с ними надо только автоматом или, еще лучше, пулеметом! Как чапаевская Анка делала.

– Женя, выбрось из головы эту дуру, – успокаивал оскорбленного артиста Жора Лебедянский, капитан ОБХСС*. – Я на своей должности столько крика и рыданий слышал от подобных Михайловских! Подожди, пусть она поработает пару месяцев. Мы ей потом такую ревизию устроим, что ни автомат, ни пулемет не понадобится! Она у меня будет, стоя на коленях, твои песни горланить!.. А ты говоришь: автомат.

Автомат с пулеметом – это, конечно, «черный юмор». Но орлиноносая и пепельно-крашеная Михайловская действительно выбила брата из колеи на неделю (это уж точно), а может даже – и на две. Для творческих нервов подобные перипетии безболезненно не проходят. Так же как небезболезненно прошел для брата и другой случай, похожий на предыдущий. Во время телевизионных съемок в концертной студии «Останкино» к нему подошла женщина средних лет и представилась главным музыкальным редактором радиокомитета не то Марийской, не то Мордовской АССР (да простят Евгения Мартынова и меня вместе с ним граждане этих республик за нашу забывчивость и неразборчивость).

* ОБХСС – Отдел борьбы с хищениями социалистической собственности (молодой читатель, возможно, расшифровки этой аббревиатуры не знает).

Выразив свое восхищение Жениным творчеством, редактор попросила брата, если будет возможность, выслать ей записи его новых песен, так как в их фонотеку из Москвы песен Мартынова почему-то не присылают. Свой адрес и телефон она написала на пригласительном билете в концертную студию. Женя обещал помочь ей в этом вопросе, но билет с записанными координатами, к сожалению, потерял где-то за кулисами в процессе переодеваний и общений с коллегами, редакторами и поклонниками. Запомнив искреннюю просьбу красивой женщины и данное ей обещание, брат тем не менее не мог точно вспомнить ее нерусского имени и, главное, названия республики, в которую предстояло послать фонограммы: Марийская или Мордовская – какая-то из них. Не долго думая, Женя узнал через Госкомитет по телерадиовещанию СССР адреса радиокомитетов этих двух республик и послал по большой магнитофонной бобине с записями своих песен в оба адреса, снабдив бандероли коротенькими записками-комментариями. Через две недели от одного адресата пришла обратная бандероль с Жениной бобиной и коротким письмом, написанным в таком возмущенном тоне, словно сочинял его знаменитый государственный обвинитель А. Я. Вышинский и адресовал злостному врагу Советской власти.