Текст книги "Судьба ликвидатора (СИ)"

Автор книги: Евгений Иванов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 12 страниц)

  «Интересно, почему именно на ромашке, люди гадают, любят их или нет».– Подумал Богдан и для убедительности пересчитал лепестки на цветке. – Любит" – Остановившись на последнем из них, в голос произнес он и, не прекращая улыбаться, вновь поспешил туда, где его с нетерпением ждали. Поднявшись на четвертый этаж, он открыл дверь своим ключом и с порога крикнул:

  – Инге, я вернулся и очень проголодался.

   Однако ответа не последовало. Он прошел по коридору и заглянул в комнату. Супруги там не оказалось. Тогда он прошел в кухню. Женщина сидела в углу возле окна и, прикрыв ладонями лицо, тихо всхлипывала.

  – Дорогая, что случилось? – он бросился к Инге и, присев перед ней на колени, попытался убрать ее руки.

  – Не трогай меня. – Резко выкрикнула девушка и оттолкнула от себя Богдана.

  – Да, ты можешь сказать, что произошло?

   Инге вытерла внутренней частью ладони, распухшие от слез глаза, и уже более спокойным тоном произнесла:

  – Я беременна.

   Богдан облегченно вздохнул и улыбнулся.

  – Глупенькая! Это же прекрасно. У нас будет ребенок, а ты плачешь.– Он попытался прижать Инге к себе, но та, как уж, выскользнула из его объятий.

  – А что здесь прекрасного? – в ответ бросила она. – Ты считаешь нормальным, если наш будущий ребенок будет расти в этой халупе, где нам вдвоем негде развернуться? Что хорошего он может получить в этой стране, где прилавки магазинов пусты, одеться-обуться толком не во что, в аптеках хороших лекарств не достать и при этом везде нужно выстаивать многочасовые очереди. А где наш ребенок будет гулять? Неужели ты не видишь, какая кругом грязь и антисанитария на улицах, пьяные на каждом углу.

  – Инге, по-моему, ты сгущаешь краски.– Попытался сгладить ситуация Богдан. – Это так на твоем настроении сказывается беременность. На самом деле, здесь скоро все образуется. Посмотри, какое идет строительство в городе. – Он кивнул в сторону башенных кранов, возвышающих над крышами домов за окном. – Когда родится ребенок, мы получим другую, более просторную квартиру. И продуктов в магазинах станет больше. Неужели ты не замечаешь, как развивается наша страна. Началось освоение целины, мы запустили в космос спутник...

  – Хватит мне читать политинформацию. – Перебила его жена. – Я устала от достижений вашего социализма.

  – И все же, – не унимался Богдан, которому в последнее время понравилось жить в Москве, – они реально существуют. У нас нет ни помещиков, ни капиталистов, у нас все равны. Конечно, мы живем беднее, чем вы или жители в других стран Запада, но это все временные трудности. Нельзя забывать, какой ущерб мы понесли во время войны.

  – А что ты скажешь на это? – она протянула ему почтовый конверт.

  – Что это? – с недоумением посмотрел на Инге Богдан, но все же протянул руку к конверту.

  – Это письмо от моей мамы. – Пояснила Инге, глядя прямо в глаза своему мужу, – Я нашла его в нашем почтовом ящике вскрытым.

   Богдан покрутил конверт в руках и даже посмотрел на свет, тщетно пытаясь найти на нем какие-то следы.

  – Такое иногда бывает. Может быть, нерадивые сотрудники почты пытались там найти переводные открытки. – Неуверенно пробормотал Сташинский и сам смутился от собственной глупости.

  – Может быть. – Кивнула головой Инге и продолжила, – А может быть, твои коллеги стали интересоваться нашей жизнью?

  -Этого не может быть. – Категорично заявил Богдан, хотя его глаза красноречиво говорили, что в этом он уже начал сомневаться. И, тем не менее, он продолжал настаивать на своем. – Если б мои коллеги проявили интерес к твоей переписке, они бы никогда не оставили конверт вскрытым. Это грубое нарушение службы оперативно-технического обеспечения. Поверь мне на слово.

  – Все равно, Богдан, я так больше не могу. – Инге обреченно вздохнула и, наконец, положила ему голову на плечо...

   В очередной выходной, Сташинский решил уделить время косметическому ремонту их квартиры. С утра он покрасил рамы на окнах, поправил покосившиеся плинтуса и ближе к обеду стал подклеивать оторвавшиеся обои. Дело оказалось не таким простым, как показалось ему на первый взгляд. До этого, Богдану никогда в жизни не приходилось разводить клейстер, и он долго не мог подобрать нужную консистенцию смеси воды и муки. Наконец, когда бумага стала держаться на стене, он приступил к работе, с которой ранее никогда не сталкивался. Забравшись на табурет, он жирным слоем стал намазывать на стену смесь и тут же прикладывать к ней листы обоев. Первые шаги вселили ему оптимизм, и, окрыленный успехом в начале ремонта, он стал вскрывать целые участки, наслаждаясь тем, как на глазах их жилье приобретает относительно пристойный вид. Инге молча смотрела на своего мужа и улыбалась. Никогда ранее она не видела Богдана, занятого домашней работой. С одной стороны это ее радовало, постепенно ее муж становился настоящим хозяином в семье. С другой стороны пугало – Ее Йозеф, которого она вынужденно называла Богданом, не собирался бросать это жилье и перебираться вместе с ней в Берлин.

   Оторвав очередной, местами порванный лист, Сташинский не сразу обратил внимание на темную точку в стене с вывалившимися вокруг нее кусками штукатурки. Он попытался поддеть отверткой несколько выпирающую над поверхностью ее часть, но она не упала на пол, а осталась висеть на тоненькой проволочке, змейкой тянувшейся в соседнюю квартиру. Сомнений не было, это был микрофон. Богдан осторожно оглянулся на Инге. К счастью, та подметала пол и не обратила внимания на его находку. Сташинский намазал это место толстым слоем клейстера и плотно прижал к нему обои. После этого, он спустился с табурета и, ничего не объясняя Инге, стал сантиметр за сантиметром осматривать каждый закуток квартиры. К своему удивлению точно такие же микрофоны он нашел в коридоре, на кухне и в ванной комнате. Его возмущению не было предела. «Да, как они посмели, меня, героя – орденоносца проверять, как последнего шпиона. Сволочи, козлы» – про себя негодовал Богдан. – Ладно, еще, если прослушку устроили свои, с этим я разберусь. А если враги?"

   На следующий день, минуя плановые занятия, Сташинский вошел в кабинет начальника курса подготовки.

  – Разрешите, Аркадий Андреевич, – обратился Богдан, оставаясь стоять на пороге.

   Седой полковник, что-то напряженно писал в своем журнале. Опустив очки на кончик носа, он сначала посмотрел на часы, а затем на Сташинского.

  – Крылов, а ты почему не на занятиях?

  – Товарищ, полковник, – начал Сташинский, едва стараясь себя сдерживать. – Есть два момента, о которых я обязан Вам доложить.

  – Слушаю тебя. – Полковник отложил в сторону ручку и снял очки. Рукой он указал Богдану на свободный стул.

  – Спасибо, я постою. – Ответил Сташинский и подошел ближе к столу, – Вчера в своей квартире я обнаружил несколько подслушивающих устройств. Как это понимать?

   От неожиданности полковник заерзал на стуле и заметно покраснел, однако в течение нескольких секунд взял себя в руки и добродушно улыбнулся.

  – Ничего сказать тебе конкретно не могу, потому что сам не знаю. Но ты не паникуй. Ты же знаешь, где мы все работаем, поэтому должен понимать, что слушают всех, независимо от чинов и заслуг. Не ты первый, не ты последний. Порядок такой. Это своего рода, элемент системы собственной безопасности.– Он посмотрел в глаза слушателю и не найдя на его лице и тени понимания, продолжил. – Согласен, приятного в этом мало, но что делать. Не нами это заведено, не нам и отменять. А с другой стороны, твоя квартира раньше использовалась в других целях, может быть с того времени и оставили оборудование. Уяснил?

   Сташинский не первый год работал в разведке и прекрасно знал, что никто никогда не оставляет «технику» в помещении после проведения оперативно-технических мероприятий, но, тем не менее, ответил:

  – Уяснил.

  – Вот и прекрасно. – Потер руки Аркадий Андреевич, посчитав, что первый вопрос Сташинского закрыл. – Давай излагай суть второго вопроса.

  – Моя жена беременна.– Также лаконично, без предисловий, заявил Богдан.

  – Ни хрена себе. – Непроизвольно проронил полковник и откинулся на спинку кресла.– Это уже серьезнее.

   Он нервно постучал кончиками пальцев по крышке стола. Это обстоятельство никак не вписывалось в план подготовки Сташинского.

  – И что ты собираешься делать? – осторожно спросил он.

  – А что тут можно поделать? – удивленно развел руками Сташинский.

  – Ты что, идиот? – взревел полковник. – Неужели, в твоей дубовой башке не укладывается, куда и для чего тебя готовят?

   Богдан молча стоял и слушал руководителя, опасаясь что-либо сказать в ответ. А тем временем, тот, не церемонясь в выборе эпитетов, продолжал закипать от возмущения.

  – Вас дуроломов готовят для нелегальной работы в Западной Европе. Какой от вас там будет прок с ребенком? Родина ждет от всех нас конкретных результатов, а не пеленок с распашонками. Ты хоть отдаешь себе отчет, что ставишь под удар всю предстоящую операцию.

  – А что мне теперь делать? – как школьник спросил Сташинский.

  – Что делать, что делать, – передразнил его начальник. – Головой нужно было думать, когда на бабу залезал. А сейчас можно сделать только одно. – Полковник сделал паузу и, стараясь не смотреть в глаза Сташинскому, заявил. – Аборт.

   От этого предложения у Богдана потемнело в глазах. Он был готов ко всему, но только не к этому. На аборт Инге не согласится никогда в жизни.

  – Я думаю, моя жена на это не пойдет.– Буркнул в ответ Сташинский, не поднимая глаз на полковника.

  .– Ну, надо же, она не пойдет? – с сарказмом повторил тот, – Вы посмотрите, какая принцесса. А кто ее будет спрашивать? Не для этого на тебя потрачено столько времени и средств, чтобы все бросить ради вашего будущего отпрыска. Короче так, через неделю ты мне докладываешь, что твоя жена сделала аборт, иначе пеняй на себя.

  – А что будет, если она не согласится? – с вызовом спросил Сташинский.

   Полковник тяжело задышал, его лицо заметно стало наливаться кровью.

  – А ты не знаешь? Первый день работаешь в разведке. – Ехидно зашипел он. – Вылетишь из органов, как пробка из-под шампанского, причем без пенсии, без трудоустройства и без права выезда за рубеж. Немку твою отправят домой в Германию, а ты здесь начнешь свою новую жизнь с нуля. Изначально нужно было головой думать. Так что теперь сам решай, как жить дальше. А сейчас иди вон с глаз моих, видеть тебя не хочу. И запомни, через неделю жду с докладом.

   Сташинский выскочил из кабинета начальника, вне себя от возмущения, обиды и ярости. Вернуться на занятия у него даже не возникло мысли. Он бежал домой, не чувствуя ног под собой. Еще ни разу в своей жизни он не испытывал подобного шока. Даже ликвидация Ребета и Бандеры не вызвали у него столь тяжелых эмоций, как этот приказ. На этот раз он должен был вновь убить человека, но только уже не врага, не предателя своего народа, а своего собственного ребенка. До этого момента, Богдан считал, что вполне способен себя контролировать, но оказалось, что и в этом он ошибался. Вне себя от перевозбуждения, он забежал в квартиру и, не заходя в комнату, сразу же влетел на кухню. Не обращая внимания на Инге, он вытащил из буфета початую бутылку водки и, едва сорвав с горлышка пробку, стал жадно пить ее, как воду.

   – Что случилось, Богдан? – с тревогой в голосе спросила Инге. Она никогда не видела своего мужа в таком состоянии.

   Сташинский оторвался от бутылки и молча посмотрел на свою жену. Затем, ни слова не говоря в ответ, вновь прильнул к горлышку.

  – Хватит пить, – крикнула не него Инге и выхватила из рук бутылку. – Сядь на стул и скажи внятно, что произошло.

   Богдан послушно опустился на табурет и, уткнувшись глазами в пол, тихо произнес:

  – Инге, ты должна сделать аборт. Так требует мое руководство.

  – Еще чего. – Даже не осмыслив услышанного, ответила женщина. – Это мой ребенок и только мне решать, оставить его или нет.

   Сташинский тяжело вздохнул и с мольбой в глазах посмотрел на Инге.

  – Тогда у меня по службе возникнут очень серьезные проблемы. Я думаю, что нам не разрешат быть вместе.

   В этот момент, он вспомнил, что все помещения квартиры оборудованы микрофонами. Инге хотела что-то ответить, но Богдан зажал ей рот своей ладонью. Второй рукой он поднес указательный палец к губам, давая понять, чтобы она замолчала, а, затем, совершенно спокойным тоном предложил:

  – Дорогая, давай выйдем на воздух, прогуляемся.

  – Хорошо, – не понимая, что происходит, ответила Инге и пошла в коридор за плащом.

   Когда они вышли во двор, Богдан уже вернулся в свое обычное относительно спокойное состояние.

  – Инге, нам нужно сделать выбор. – Начал он. – Известие о твоей беременности мое руководство восприняло с большим возмущением. Они говорят, что не смогут послать нас за границу, если родится ребенок. Вполне возможно, что меня отстранят от нелегальной работы, а может быть, вообще выгонят из Комитета.

  – Но это же прекрасно. – Наивно улыбнулась Инге. – Значит, вместе вернемся в Берлин и начнем жить, как обычные люди.

  – Мы не сможем вернуться в Германию вместе. – Уныло произнес Богдан. – Боюсь, что после увольнения, меня вообще больше никуда за границу не выпустят.

   Инге задумалась. Она сосредоточенно смотрела в одну точку, мысленно перебирая возможные варианты решения этой проблемы. Затем резко повернувшись лицом к Богдану произнесла.

  – Поступим так. Аборт я не буду делать ни при каких обстоятельствах. Пусть меня отправят рожать в Германию, а ты останешься здесь. Но ведь на рождение ребенка тебя все равно отпустят ко мне. Вот тогда мы с тобой сбежим в Западный Берлин? – с надеждой в голосе предложила Инге. – Там попросим политического убежища. Сейчас так поступают многие беженцы из Восточной Германии.

  – Но я не хочу быть перебежчиком. – Взмолился Богдан и взял Инге за руку. – Давай говорить начистоту, кто из немцев бежит в Западный Берлин? Подонки и жулики, стремящиеся любым способом делать деньги, а я не могу так. Я разведчик, понимаешь ты, – он со значением поднял указательный палец вверх и гордо повторил, – разведчик.

   В ответ женщина резким движением освободила свою руку.

  – Знаешь, Богдан, тебе здесь здорово забили голову пропагандой. Конечно, в мире нет идеального общества, но у вас здесь, в Советском Союзе, можно задохнуться от всеобщего рабства, серости и тотального дефицита. Поэтому передай своим начальникам, что я БУДУ рожать, – она сделала ударение на предпоследнем слове, – и буду рожать только в Германии, потому что не доверяю вашим коновалам. А как жить нам дальше, решать тебе, ты мужчина и ты должен принимать ответственное решение. Мою позицию ты знаешь.

   В этот вечер они впервые серьезно повздорили и последующие два дня не разговаривали.

   На третий день они помирились, однако в их отношениях образовалась невидимая трещина, которая круто изменила их последующие отношения. Богдан, как и прежде, старался оставаться с Инге заботливым и любящим мужем, периодически дарил ей цветы и даже по утрам готовил кофе, однако с ее стороны он перестал ощущать былое тепло и открытость. Хотя, именно в тот момент, ему, как никогда нужны была поддержка со стороны любимой женщины. Через неделю после беседы с начальником курса, Богдан так и не дал ему ответ относительно того, будет ли Инге прерывать беременность или нет. В свою очередь руководитель курса больше и не настаивал. Просто в один из учебных дней дежурный офицер сообщил Сташинскому, что его подготовка временно приостановлена до особого распоряжения. Это был первый сигнал к тому, что в его карьере, как нелегала-ликвидатора, начались серьезные проблемы, а точнее крах. Ему очень хотелось поговорить об этом с Инге, потому что никого ближе и роднее у него на тот период не осталось. Однако, после ссоры Инге совершенно перестал волновать внутренний мир мужа, она все чаще и чаще замыкалась в себе, порой даже не слыша, когда к ней обращался Богдан. Сам он неоднократно стал заставать ее дома со слезами на глазах или просто в раздраженном состоянии. Инге списывала изменения в своем настроении на беременность, однако Сташинский понимал, что женщина ждет от него не столько заботы и ласки, сколько ответственного поступка, на который он никак не мог решиться. По сути, он оказался на распутье, нужно было сделать очень ответственный выбор, пожалуй, самый главный выбор в своей жизни. Он по-прежнему любил Инге и с нетерпением ждал рождения их ребенка, но вместе с тем, дальнейшая жизнь, вне КГБ, теряла для него всякий смысл. Десять лет службы в органах госбезопасности сделали свое дело. Богдан перестал чувствовать себя живым человеком, он стал частью сложного механизма, который не мог функционировать вне отлаженной и работающей системы.

   Г Л А В А 23

   Через месяц полного неведения на службе и отчужденности в семье Сташинский не выдержал и записался на прием к Шелепину, но тот не принял его, а поручил провести беседу с опальным ликвидатором одному из своих заместителей.

   Уже второй час Богдан сидел в приемной генерала КГБ. Периодически в кабинет заходили на доклад начальники различных уровней, совершенно не обращая внимания на сидевшего в углу Сташинского. Молодой капитан, исполняющий обязанности то ли секретаря, то ли адъютанта, демонстративно не замечал Богдана, подчеркивая всем своим видом особый статус доверенного лица одного из руководителей такого ведомства. С выражением лица серьезного чиновника, преисполненного чувством собственного достоинства, он листал журнал «Огонек», периодически бросая взор на свое отражение в зеркале, висевшем напротив.

   Когда в приемной никого не осталось, Богдан все же обратился к нему:

  – Меня, вообще-то, сегодня примут или нет?

   Капитан оторвал взгляд от журнала, но не посмотрел на Сташинского, а огляделся по сторонам, как будто не услышал вопроса, а только отвлекся на непонятный звук, прозвучавший откуда-то извне.

  – Я спрашиваю, меня примут сегодня или нет? – более настойчиво повторил свой вопрос Богдан.

   Наконец, уловив источник непривычного шума, секретарь посмотрел на посетителя, а точнее на его ноги и, выдержав театральную паузу, вяло буркнул: «Ждите» и вновь уткнулся глазами в «Огонек».

   Ближе к вечеру, когда рабочий день уже подходил к концу, наконец, раздался телефонный звонок.

  – Слушаю, Владимир Яковлевич, – неестественно радостно и бодро воскликнул офицер, называя генерала по имени-отчеству, тем самым, демонстрируя посетителю свое привилегированное положение. Затем, бросив пренебрежительный взгляд на Сташинского, почти сразу ответил, – Так точно, Владимир Яковлевич, ждет Вашего вызова.

   Положив трубку на рычаг, его лицо вновь приняло чванливое выражение. Он размяк в кресле и, не глядя на Сташинского, произнес:

  – Владимир Яковлевич ждет вас.

   Богдан вошел в генеральский кабинет. Его хозяин сидел за столом и, скрестив пальцы рук в замок, пристально смотрел на Сташинского в упор.

  – Товарищ, генерал,... – попытался доложить о своем прибытии Богдан, но не успел.

  – Отставить, – перебил его начальник и, не предлагая присесть, сразу же, заговорил тоном, не терпящим возражений, – Мне доложили, что твоя жена не желает делать аборт и хочет рожать в Германии. По этому поводу мы не имеем возражений, это ее право, как матери. А вот относительно тебя принято следующее решение.– Он еле заметно усмехнулся и продолжил. – Ты остаешься в Москве. В ближайшие семь лет выезд за границу тебе будет закрыт и причина здесь не в твоих семейных проблемах. – Он на секунду прервался, а затем, потерев пальцами по подбородку, продолжил, – Хотя, твои семейные проблемы давно уже стали нашими. Сейчас речь идет о другом. О твоей собственной безопасности. По агентурным данным, немцы и американцы в последнее время почему-то возобновили повышенный интерес к убийству Бандеры. Как мы не пытались через свои возможности в Восточной Германии запустить дезинформацию о причастности к его смерти агентуры БНД, у нас, к сожалению, ничего не получилось. Вот полюбуйся.

   Генерал вытащил из папки лист бумаги и протянул его Сташинскому.

  – Это выписка из выводов комиссии ОУН о причинах гибели Бандеры.– пояснил он. – Особое внимание обрати на слова « ... Акция была давно спланирована агентами большевистской Москвы и после ряда неудачных попыток окончательно исполнена 15 октября 1959 года в Мюнхене». Так что возвращаться на Запад тебе никак нельзя. Привлекать тебя для работы в других регионах, мы тоже не можем, нет специальной подготовки. Но ты не расстраивайся, – генерал улыбнулся одними губами, – На улице мы тебя не оставим. Подыщем тебе работу инструктора в какой-нибудь школе с сохранением прежнего оклада. А если пожелаешь уволиться, что ж, это тоже твое право. Держать не будем. На этом у меня все, свободен.

   Генерал махнул рукой, давая понять, что разговор окончен.

   На ватных ногах от услышанного, Богдан вышел на площадь Дзержинского, и, пройдя несколько минут по тротуару, уткнулся в « Детский Мир». Он вспомнил о том, что Инге просила купить его несколько пеленок для будущего ребенка. Сделав покупки, Богдан вышел из магазина и поплелся в сторону сквера, расположенного возле памятника Юрию Долгорукому. Усевшись на лавочке, он вытащил пачку «Казбека» и закурил. Только сейчас он, наконец, успокоился и попытался проанализировать то, что услышал от генерала.

   « Как же, держи карман шире, – с грустной иронией размышлял он, – найдут они мне новую работу или отпустят на все четыре стороны. Если я стал им не нужен, то без сожаления спишут меня, как отработанный материал, особенно теперь, когда на Западе возобновили следствие по делу об убийстве Бандеры. Кому нужен списанный ликвидатор, который сам по себе и без того не безопасный свидетель». Сташинский прекрасно понимал, что, исполнив смертный приговор сначала Ребету, а затем Бандере, автоматически подписал его и себе. « Что делать? Что делать? – молча твердил он, пытаясь найти выход из тупика. – Может быть, стоит послушать Инге и сбежать в ФРГ? – стал перебирать варианты Богдан. – Можно, но как долго мы сможем оставаться там в безопасности? Наверняка, найдется другой ликвидатор, который устранит меня так же, как и я своих жертв. Оставаться в Москве и ждать неизвестно чего? Глупо. Итог и без того ясен, в один из дней меня наверняка собьет на улице машина, которую никто никогда не найдет, да и вряд ли будет искать. Бросить Инге и вернуться к своей работе на условиях, которые выдвинет руководство? Тоже маловероятно. После всех перипетий со скандальной женитьбой и проверок они не поверят мне. Замкнутый круг какой-то получается».

   Он встал со скамейки и, машинально отряхнув рукой брюки, поплелся, куда глаза глядят. Совсем скоро ноги привели его к «Яме», так назвали эту пивную москвичи-старожилы. На удивление, очередь там оказалась совсем небольшой, и Богдан, взяв чекушку водки и два бокала пива, наполовину заполненных пеной, отошел к столику возле окна. Сделав два глубоких глотка, он облегченно вздохнул.

  – Завтра поговорю с Георгием Аксентьевичем, – решил для себя Богдан. – Как он скажет, так пусть и будет. Посчитает нужным ликвидировать – значит, так тому и быть, оставят на службе – значит еще поживу.

   Допив второй бокал, он закурил папиросу и вышел на улицу. Через час он вошел в квартиру, открыв дверь своим ключом.

   Инге вышла ему навстречу и, потянувшись к нему всем телом, чтобы поцеловать, вдруг сразу отпрянула назад.

  – Тебе противопоказано жить в Москве. – Помахав ладонью возле носа, произнесла она. – Ты очень быстро превращаешься в русского.

  – А я и есть русский. – Огрызнулся Сташинский. – Мне в Германии надоело быть немцем. Я могу хоть здесь почувствовать себя тем, кем есть на самом деле?

   – Да-а, – протянула Инге, – А кто в Германии меня учил хорошим манерам, читал стихи Гейне и Шиллера? Возил в Дрезденскую галерею? Или все это была только игра? Тогда кем ты был, немцем или русским? И даже, находясь в России, русским ты себя никогда не называл, а гордился тем, что украинец. Откуда тебе это двуличие?

  – Все это было в прошлой жизни, забудь. – Буркнул в ответ Богдан и поднес указательный палец к губам. – Дорогая, давай лучше пойдем, прогуляемся, доктора рекомендовали тебе больше бывать на воздухе.

   Инге по виду мужа поняла, что он не настолько пьян, как хочет казаться и, вспомнив о подслушивающих устройствах в квартире, стала молча собираться на улицу.

   Не глядя на Богдана, она следом за ним спустилась по лестнице и лишь, когда они оказались во дворе, произнесла:

  – Богдан, я так больше не могу. Мне надоело жить, как на сцене, зная, что каждый наш разговор становится достоянием гласности. Мне надоела это неопределенность, надоела эта страна, я устала жить в страхе и хочу домой. С меня хватит, я сыта вашим социализмом и вашими шпионскими играми.

  – Инге, я должен тебе сказать одну очень неприятную новость. – Сташинский взял ладони женщины и поднес их к своим губам. – Тебе разрешили выехать рожать в Германию, но мне запретили выезд за границу на семь лет.

  – Что-о? – не поверила своим ушам Инге. – Ты хочешь сказать, что мы должны расстаться?

  – Ну что ты, дорогая, нас никто не заставляет разводиться. – Попытался улыбнуться Богдан, но улыбка оказалась больше похожа на гримасу боли. – Просто ты должна смириться с тем, где я работаю и после рождения ребенка вернуться в Советский Союз.

  – Нет, Богдан, если я отсюда вырвусь, – категорично отрезала Инге, – Я сюда больше никогда не вернусь, поэтому ты делай свой выбор: или наша семья или твоя работа.

   Богдан тяжело вздохнул и отпустил ее руки.

  – Я что-нибудь придумаю. – Он обнял жену за плечи и они, не торопясь, пошли через двор к оживленной улице, освещенной яркими фонарями. Сташинский полностью отдавал себе отчет в том, что ничего он уже не сможет придумать самостоятельно, настроение у него испортилось окончательно и не только от этого. В сложившейся ситуации Инге единолично сделала свой выбор и совсем не в его пользу.

   Г Л А В А 24

   Стояла поздняя осень. Деревья на улицах Москвы успели сбросить пожелтевшие листья и теперь грустно напоминали своими голыми стволами о приближении суровой русской зимы. В тон погоде на душе Богдана также стало грустно и тоскливо и видимо не столько от состояния природы, сколько от состоявшегося общения с Георгием Аксентьевичем. После нескольких месяцев забвения ему все же удалось попасть на прием к своему непосредственному начальнику, но эта встреча не оправдала тех ожиданий, на которые рассчитывал Богдан. Генерал, которому он доверял как собственному отцу, оказался на этот раз необычайно резким и жестким. Богдан надеялся получить от него поддержку или хотя бы дельный совет, но тот был непреклонен в своем мнении. Его позиция была однозначна – дальнейшая карьера Сташинского несовместима с Инге. О былых заслугах ликвидатора-орденоносца генерал уже не вспоминал, он в очередной раз озвучил то, что Сташинский уже слышал несколько раз от других руководителей ведомства. Сидя напротив генерала, опальный чекист ощутил себя полным ничтожеством, которого сначала тупо использовали, а затем раздавили и выбросили на помойку. За все тридцать лет своей жизни он никогда не чувствовал себя настолько униженным и беспомощным. Ему казалось, что жизнь закончена и впереди его ждет только пустота. Хотя, это было лишь первым ощущением, с которым Богдан очень быстро справился. Георгий Аксентьевич был опытным руководителем и не привык разбрасываться подготовленными кадрами. Он прекрасно знал психологию людей и умело этим пользовался. В ходе двухчасового общения, он все же предложил Сташинскому единственный, по своему мнению, реальный выход из сложившегося положения. Суть его заключалась в том, что Богдан продолжает жить некоторое время вместе с Инге, но при этом начинает новую многоходовую игру, касающуюся только его лично. Перед Богданом вновь неожиданно всплыла дилемма: либо он дальше работает в интересах КГБ, согласившись с планом генерала, и руководство «забывает» о его семейных проблемах, либо КГБ больше не нуждается в его услугах. В обоих случаях места Инге в жизни Сташинского не предусматривалось. Не смотря на участившиеся скандалы дома, Богдан все еще продолжал любить эту женщину и с трудом представлял свою жизнь без нее. Но в тоже время дальнейшая жизнь вне КГБ, его пугала гораздо больше, чем потеря семьи. В связи с этим, он был вынужден принять предложение своего начальника. Вариант, предложенный Георгием Аксентьевичем, казался ему компромиссным, он откладывал срок разлуки Богдана с женой на некоторое время, давая возможность надеяться на возможные перемены их отношений к лучшему. При этом, он оставался на службе. Вариант ухода из КГБ, Богданом даже не рассматривался. Невзирая на свой возраст, он не был новичком в разведке и прекрасно отдавал себе отчет в том, что, оставшись вне системы, не только потеряет семью, но и, возможно, сам в ближайшее время станет объектом ликвидации. В связи с этим, Сташинский попросил у генерала время, чтобы все взвесить и принять окончательное решение.

   Он плелся домой, едва передвигая ноги. В последнее время неудачи его преследовали со всех сторон. Жить так дальше становилось не возможно.

   Богдан вошел в квартиру и, не снимая пальто, прошел на кухню. Он бессильно плюхнулся на табурет и опустил голову, не обращая внимания на вошедшую Инге. Женщина стояла в дверном проеме, прислонившись к двери, и двумя руками придерживала округлившийся живот.

  – Богдан, что-то случилось? – тихо спросила она, стараясь, лишний раз не тревожить мужа.

  – Ничего, дорогая, – грустно улыбнулся Богдан, – Просто у меня сегодня был очень трудный день.

   Он подошел к женщине и нежно поцеловал ее лоб.

  – Пойдем, прогуляем на свежем воздухе. – С многозначительной интонацией в голосе предложил Сташинский. – Сегодня удивительная погода.

  – Одну минуту, – с пониманием ответила Инге и поспешила в коридор надевать пальто.

   Выйдя на улицу, Богдан провел женщину узким переулком в соседний двор. Осмотревшись по сторонам и убедившись, что за ними никто не наблюдает, он усадил ее на скамейку и присев рядом с ней, взял в руки ее ладони.

  – Знаешь, Инге, я сегодня был у нашего знакомого Георгия Аксентьевича, надеялся. Что он сможет нам чем-то помочь, но и он настаивает на нашем разводе.

  – А мне он сначала показался порядочным человеком. – Злобно огрызнулась Инге и тут же настороженно спросила, – И что ты ему ответил на это?

  – Я сказал, что никогда с тобой не расстанусь. – Он обнял женщину за плечи и прижал к себе.