Текст книги "В стране долгой весны"

Автор книги: Евгений Рожков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 18 страниц)

Кто-то должен страдать

Матвея Безрукова среди ночи разбудил не дождь, а сон, до того странный и неприятный, что о нем не хотелось даже вспоминать.

Матвей глядел на светлеющее окно, подложив под голову руки. В открытую форточку втягивался свежий ночной воздух, настоянный на травах, смешанный с предрассветной дождевой моросью.

Летом дожди на Чукотке бывают быстрыми: плеснет со звонким, веселым шумом как из ведра и тотчас стихнет.

Вот и сейчас: затих дождь, слышно, как бубнит, падая с крыши, капель. Тук, тук, тук… дзинь – такая бесхитростная музыка.

«Не к ревизии ли сон-то? – думает Матвей, но тотчас успокаивает себя. – На складе у меня все в порядке, да и проверка совсем недавно была».

Сон и впрямь был необычный. О смерти Матвей думал редко – не любил. А тут приснилось, будто он… помер. Лежит в черном выходном костюме, а подле сидят сослуживцы и ведут такой разговор.

– Не ко времени Матвей номер, – озабоченно вздыхает бухгалтер Лесняк, деятельный, вечно пекущийся обо всех общественник. – Был я на кладбище, и выяснилось, что мест там для захоронения нет. В очереди надо постоять.

– Как это в очереди? – удивился грузчик Еремеев, тоже, как и Лесняк, член месткома. – Удумают же! К руководству бы нужно, – посоветовал Еремеев. – Приняли бы соответствующие меры…

– Обращался уж, – обозлился Лесняк: он не любил, когда допускали, что он мог не использовать все варианты для достижения цели.

– Чего тут мудрствовать? Его нужно подвергнуть кремации, – предложил кто-то, а кто именно, Матвей не понял.

– А что это такое? – переспросил Еремеев. – Поминки при этом можно справлять?

– Сжечь, значит. С поминками, естественно.

Матвей хоть и был вроде бы померший, но когда услышал, что его хотят сжечь в печи, то просто-таки обомлел.

– Я так не хочу! – благим матом закричал Безруков из гроба. – Всех, значит, по могилам распределили, всем, значит, уважение… Я против сожжения! Не по нашему обычаю – сжигать.

Присутствующие недовольно загомонили: виданное ли дело, чтобы покойник бунтовал?

– Что с тобой делать, мы на собрании решим, – сказал обескураженный Лесник. – А пока лежи и не мешай.

– Это сколько лежать-то? Вы когда еще собрание-то соберете? – почти плача, спросил Матвей.

– Лежи себе. Конечно, не так-то легко наших людей собрать, сам знаешь, какая у нас разбросанность трудовых Объектов. Надобно посоветоваться с руководством. Кого тут винить-то? Мы все, что в наших силах…

Не сон, а глупость какая-то получилась.

Сердце билось учащенно, с перебоями, и в голове стоял неприятный шум: давление поднялось. Матвею было обидно, что ему с могилой не повезло. «Чего они на меня так рассердились – Лесник и Еремеев? Чего я им такого плохого сделал?»

И тут Матвей испугался, что о сне он думает теперь как о яви. Вскоре зазвенел будильник; Матвей, расстроенный и невыспавшийся, стал одеваться. Из поселковой столовой он пошел прямо на склады, хотя до начала работы было еще больше часа. На улицах поселка деревянные тротуары. После дождя толстые доски, как казалось Матвею, издавали грибной запах.

Безруков вышагивал широко, прочно, попирая сапожищами доски. Благостная чистота утра навевала воспоминания о далеком детстве…

Лет до десяти Матвейка был неугомонным и шкодливым. Как ни билась мать – не помогало. Однажды стал подговаривать дружков полезть в очередной раз в совхозный сад за смородиной. Ребята мнутся: боятся сторожа с собакой. Уговорил все-таки. Вышли они из леска к саду и остановились у изгороди, заросшей бурьяном, крапивой, полынью. Первым ползти в щель, прорытую под изгородью, никто не хотел: страшно. Шептались, шептались, и Матвейка решился – он же подбил всех. Только прополз он под изгородью в бурьяне, как его кто-то хвать за шиворот, портки долой – и давай крапивой. Ребята, понятное дело, в лес врассыпную. Кричит Матвейка, а его всё секут и секут, приговаривая: «Не лазь первым! не подбивай других!»

Откуда отчим Матвейки взялся в саду? Видимо, следил за ребятами…

Солнце стояло высоко, но было еще прохладно. В гулкой свежести утра далеко слышны шаги, прокуренный кашель, мужские неторопливые голоса.

Матвей принял у сторожа печати на дверях склада, расписался в журнале, присел на скамеечке в затишке. Работать в сыром, пропахшем солидолом и маслами складе в такое солнечное утро не хотелось.

Сторож – дед Вестников – присел рядом. Это был худой старичок в полушубке и ватных штанах, говорун, но не надоедливый.

– Тебе бы, Кузьмич, давно пора махнуть на материк, к солнцу и теплу. Пенсия хорошая есть. Чего мерзнуть? Всех денег не заработаешь, – говорит Матвей.

– Я всю жизнь на Севере, так куда теперь? Мои сверстники, друзья, кто уехал на материк, давно в земле лежат – перемены климата не выдержали. Я до гробовой доски здесь буду. Сам-то давно на Чукотке?

– Пятнадцать лет, – устало, точно от прожитого на Крайнем Севере, ответил Матвей.

– Тогда бронируй место вон там, – дед махнул рукой в сторону поселкового кладбища. – Север из таких, как мы, даже смерть не вытравит. Здесь привольно, здесь нет материковской суеты.

Перед складом небольшая лощина, вся в зеленой осоке. В траве поблескивают капельки влаги. Августовская желтизна лизнула ее верхушки.

В детстве Матвей любил сенокос. На покосах всегда было многолюдно, весело, хотя от тяжелой работы болели руки и ныла поясница. Это было перед самой войной. Четырнадцатилетний Матвей работал наравне с мужчинами. Как-то в траве он не заметил кочку и сломал косу. Строгий отчим косил следом и все видел. Кос тогда было мало. Отчим вгорячах так сильно стукнул Матвея по голове, что пошла носом кровь. Матвей на отчима не обиделся и не заплакал, хотя было до слез больно.

Мать, боявшаяся мужа, который взял ее с двумя детьми, как он говорил, «по воле и милости божьей», приложила мокрую тряпочку к переносице сына. Ока и вида не подала, что жалеет Матвея. Потом, вечером, когда отчим ушел к реке, Матвей слышал, как мать, рыдая в кустах, причитала:

– Господи! Господи, заступись за нас, заступись за моих кровинушек, моих сироток! Господи, смягчи его душу.

Отца Матвей почти не помнил. Ему было всего пять лет, когда его убили. Он работал в колхозе кассиром, вез какие-то бумаги из города, а думали – деньги. Отца нашли в лесу и рядом окровавленный топор. Как хоронили отца, Матвей помнил. Тогда он впервые увидел музыкантов. Печально блестели медные трубы на солнце, горячо говорили у могилы люди, неутешно плакала мать.

Отчим погиб на войне, мать умерла в эвакуации, сестры затерялись в детских домах, а Матвея долго носило по стране, пока он не осел на Крайнем Севере.

В жизни Матвей всегда довольствовался малым. Судьба его не баловала. Молодость прошла в тяжелой работе, когда забота о хлебе была главной. Матвей по натуре робок, к тому же некрасив; женился поздно. Женщина попалась на редкость непутевая: ленивая и, самое страшное, – гулящая. Чего она так мужиков любила? Болезнь, что ли, у нее какая была? Сама-то вроде худая, неприглядная…

Пять лет терпел Матвей, а потом бросил жену и уехал. Жил один. Правда, вечерами, когда приходил с работы, в маленьком балке одному так тоскливо было, что хоть криком кричи. А если на улице ветер, дождь хлещет – тяжелее было втройне: ветер и Дождь для одинокого человека непереносимы.

Подошло время открывать склад. Когда Матвей сел за стол просматривать заявки – он всегда продумывал перед работой, кому и что быстрее отпустить, – неожиданно вспомнил о Вере, своей второй жене. Приметил он спокойную, стеснительную женщину, которая частенько, как и он сам, ходила в кино на вечерние сеансы. Расспросил о ней: женщина одинокая. Как-то вышло так, что места в кино у них оказались рядом. Фильм был индийский, про неудачную любовь, и так обоих разволновал, что домой они пошли вместе, познакомились, а вскоре поженились.

Вера была на удивление покладистым и сердобольным человеком. Она за всех переживала: за сослуживцев, знакомых и вовсе незнакомых людей. Два года они жили душа в душу. Потом у Веры обнаружилась болезнь с очень длинным и трудным названием. После неудачной операции в областной больнице Вера умерла.

Из больницы Вера писала длинные письма о женщинах, лечившихся с ней в одной палате, радовалась их выздоровлению, и совсем ничего о себе.

Теперь Матвей иногда перечитывает эти письма, после этого не может заснуть, и по утрам у него сильно болит сердце.

До обеденного перерыва Безруков наводил порядок в складе, а после потянулись клиенты за запасными частями, и Матвей так закрутился, что забыл о сне, что привиделся этой ночью.

Окончив работу, Матвей опечатал двери склада, сдал печати новому сторожу – пожилой сонливой женщине, за молчаливость прозванной Немой, и направился к поселку.

По дороге Матвей вновь вспомнил о сне.

Тяжелое, северное солнце еще не коснулось горизонта. Небо было в рваных облаках, и синь между ними казалась особенно голубой. Сопки рыжие, как всегда в конце лета и начале осени, но на их вершинах еще нет снега. Когда солнце пропадало за облаками, синяя тень повисала над поселком.

Матвей не заметил, как свернул с привычного пути. Дорога повела его за поселок, теперь уже в сторону моря, где на высоком берегу находилось кладбище. Кладбище было небольшим, оно и понятно – Север осваивают молодые. Навсегда в этой земле остаются те, кто провел тут долгие годы, кто сроднился с ней, кого не страшит вечная мерзлота и вечное в ней нетленье.

Печалей вид северных кладбищ. Не обсажены ни деревьями, ни цветами, ни кустами сирени. Покосившиеся кресты, бетонные памятники с трещинами, ржавая проволока от венков – вся эта неухоженность ранит душу.

Матвей ходил от могилы к могиле, читал по слогам фамилии и думал: «Кто теперь делает их дела, кто помнит о них?»

С высокого берега далеко видно море. Вода под заходящим солнцем местами отливает тусклой желтизной. Синь моря, смыкаясь у горизонта с синью неба, образует единое бесконечное целое.

Матвей спустился к воде, ополоснул руки, умылся. Потом он стал подниматься по крутому обрыву и увидел торчащие из сырой земли доски. Это его поразило. Было ясно, что в сильный шторм волны докатывались до обрыва и из года в год подмывали его. Со временем море обнажит не один гроб. «Непорядок это. Им-то каково!?» – подумал Матвей о покойниках, как о живых.

Опять не спалось ночью Матвею. Вспоминал о тяжелом, голодном детстве; пережитой войне, которая истребила всю их семью; думал о неудачах в личной жизни, о том, ради чего человек живет и работает. Оттого, что Матвей был одинок, ему казалось, что все люди на земле одиноки, что любовь человека к человеку угасает и надобно всем что-то делать.

– Вера, дорогая моя, Вера – шептал Матвей имя своей второй жены, и сердце его заходилось от боли.

А за окном была темная ночь, дул морской ветер, пахло льдом, и все это предвещало приход осени.

За час до окончания рабочего дня отпросился у начальника и пошел в поссовет.

Секретарша поссовета – глазастая девушка с родимым пятном на щеке, которое она обильно запудривала, – встретила Матвея вопросом:

– Вы к кому?

– К председателю.

– По личному вопросу Иван Леонидович принимает только в среду и пятницу, а сегодня, как видите, вторник.

– Я не по личному, – нахмурившись, ответил Матвей Безруков. – Я по всечеловеческому вопросу.

Секретарша боязно покосилась на Матвея: шутит он? Потом она объяснила, что председатель болен, но если дело действительно важное, то можно пройти к заместителю, хотя тот очень занят.

Небольшой кабинет заставлен цветами. На Севере во всех кабинетах так: начальство красоту и кислород любит. Вдоль стены ряд очень хрупких стульев. За большим столом сидит молодой мужчина, не в меру полный.

– Здравствуйте, – громко произнес Матвей и, не дожидаясь, когда его пригласят, сел на стул, который жалобно и устрашающе заскрипел под ним. Мужчина за столом, не отрывая головы от бумаг, кивнул и выронил вяло:

– Слушаю вас.

– Что ж вы за кладбищем не смотрите? Водой гробы подмывает. Не дело это! Надо соответствовать.

Хозяин кабинета поднял голову, круглые, будто накачанные воздухом, щеки покраснели, брови медленно поползли вверх. Молодой человек молча глядел на вошедшего, как смотрит сильный бык на слабенького теленка, осмелившегося его боднуть.

– Эт вы зря. Я человек новый и не в курсе.

– Какой курс? Все просто: берег подмыло, и три гроба из мерзлоты торчат.

Безруков для пущей важности слегка приврал: гроб-то торчал один.

– Вы, собственно, кто? – Лицо у заместителя приняло такое выражение, будто он вот-вот кинется обнимать Безрукова.

– Человек, – брякнул Матвей.

– Понятно. Где вы работаете?

– В «Сельхозтехнике» заведую складом.

Хозяин кабинета ничего не мог понять.

– Может, организация уполномочила?

– Нет, я сам по себе. Море – это природа. Оно не понимает, на берег катится в шторм и подмывает кручу. Море-то не может осознавать уважение к мертвым. Это мы, люди, должны осознавать… Вот я и думаю, что кладбище переносить на другое место дорого, да и старое место сухое и высокое, опять же сердцу простор открывается.

– Простор тем, кто там лежит? Однако…

– Им порядок нужен, а простор тем, кто приходит туда. Живым, чтобы жизнь больше любили. Туда машин пять – десять скального грунта завезти – и еще сто лет никакой заботы. Холода вот-вот наступят, и самое время отсыпку сделать. Заборчик бы нужно соорудить.

– Вы-то чего? – сорвался хозяин кабинета. – Делать, что ли, нечего? У всех прямо зуд поучать других.

А на дело, за которое он сам отвечает, ему наплевать.

– Дело свое знаем. Они тоже на совесть работали, ну и, сами понимаете, не вечно жить… Тут морс и шторм. Кое-кто на Север приезжает за коврами и за машинами, а им-то, что там лежат, не это важно было. Они тут работали, тут навсегда остались. Тем-то, у которых совесть рублем заклеена, действительно все равно, как делать и что делать.

– Не об этом речь. Каждый должен заниматься своим делом. У одних государственные задачи, а у других, извините, примитивно-складские.

– Это как на какое дело поглядеть. Из мухи-то слона мы все можем раздувать.

Последние слова вывели хозяина кабинета из равновесия.

– Мне бумагу важную нужно составить, – размахивая руками, почти закричал он. – От этого отчета, между прочим, зависит многое: оценка нашей работы.

То, что заместитель перешел на крик, не смутило и не напугало Матвея Безрукова. На складе, когда выпрашивают запасные части, хлестче бывает.

– А когда перед своей совестью отчитываться будешь?

По тому, как спокойно держался вошедший, по тому, как он невозмутимо отвечал, молодой заместитель понял, что криком он просителя не напугает и не спровадит из кабинета.

– Делать вам, видно, нечего, – примирительно начал он, – вот и вступаете в полемику. Если ревизора на склад нужно прислать, так и говорите.

– Эк куда хватанули… Присылайте, я не из страха перед отчетом работаю.

Теперь сам Матвей покраснел. Обидело это его, крепко обидело. Хозяин кабинета, поняв, что такой разговор может слишком далеко зайти, миролюбиво предложил:

– Идите работайте, а мы во всем разберемся.

Безруков понял, что зря заходил к этому человеку.

«Кто это «мы» и в чем «разбираться» – ведь все ясно!» – выходя из кабинета, с горечью подумал Матвей.

Матвей утром встретил у склада старика Вестникова.

– Вроде не твой нынче черед дежурить? – спросил он.

– Не мой, да сменщик заболел. Говорят, ты вчерась по могильным делам в поссовет ходил?

Вестников стал пытливо, с прищуром смотреть на Матвея.

– Откуда знаешь? – искренне удивился Матвей.

– Я все знаю и даже чуть-чуть побольше. Рассказывай, что там сообщили, как там тебя встретили?

Матвей подробно рассказал о разговоре в поссовете.

– Он вот-вот упорхнет. – Старик наморщил лоб, сплюнул презрительно, добавив: – Ты с председателем поговори – этот толковый мужик. Народ его любит, а народ дурака не будет любить.

– Стыдно, что некоторые не понимают простого: если мы не будем уважать тех, кого в живых нет, то себя-то разве сможем уважать? – Глаза у Матвея светились возбужденно, и его, как и вчера в кабинете начальника, ударило в жар. – Люди из века в век друг на дружку работают. Мы спасибо говорим тем, кто до нас был, а нам спасибо скажут те, кто придет за нами следом. А если мы-то забудем все начисто, то и нас забудут, и нас не помянут добрым словом.

– Секретарша с пятном на щеке дружит с моей внучкой, так вчера у нас со старухой в гостях была и рассказала о твоем походе. Она весь разговор через дверь слышала. Смеется, говорит, мол, под старость все из ума выживают. Твоими могильными делами никто не будет заниматься.

– Это мы еще посмотрим, – погрозив кому-то пальцем, сказал Матвей. – Мы в толк вошли, и нет у нас права на отступление.

Дед почесал затылок:

– Только гляди, нынче люд пошел твердолобый, непонятливый…

Вот и прошло лето. В самом начале сентября пожухла трава. Начали опадать листья с чахлого кустарника. По утрам тундра серебрилась от инея. Схваченная ночными заморозками, опала морошка, голубика. Залегли в норы под мшистые кочки евражки. С севера, от Ледовитого океана ветер все чаще и чаще приносил снег, который оседал на крутые каменистые сопки.

Вскоре ударили некрепкие морозы. Тундра замерзла и гудела под ногами. Затем и в долинах выпал снег. И тут же хлестко, утомительно запуржило – Север погрузился в белый долгий сон.

Раза два ходил Матвей на поселковое кладбище, надеясь увидеть начало работы по отсыпке. В конце октября Безруков вновь пошел в поссовет. Теперь он добился приема к самому председателю.

Встретили и приняли Матвея вежливо. Председатель, невысокого роста, сухощавый, в больших очках, поздоровался за руку, усадил в мягкое кресло.

– Мне летом все о вас докладывали, – сразу начал он. – И я вам прямо должен сказать, что в этом году мы ничего не можем сделать. Денег-то нет. Хотим мы, не хотим, а… Деньги тут все решают. В будущем году тоже не обещаю сделать доброе дело. Мы думали, что и как предпринять, но когда дело упирается в деньги, то… Может, что-то еще и придумаем, мы постараемся…

Это «мы постараемся» прямо полоснуло Матвея ножом по сердцу.

– А если бы с вами так старались?.. – бурея лицом, начал он.

– Стоп, стоп, стоп… Давайте без эмоций. Я ж соглашаюсь, что вы правы. Но что поделаешь, коль средств нет…

Так и ушел Матвей, не добившись ничего.

Уже ближе к весне Матвей узнал, что старый председатель поссовета переведен на новую работу, а на место его избран бывший заместитель.

Матвей надумал еще раз сходить в поссовет.

Долго пришлось сидеть в приемной. Секретарша с родимым пятном на щеке ушла с докладом в кабинет нового председателя и назад вышла не скоро. Пряча глаза, она пригласила Безрукова пройти к председателю. Матвей понял, что в кабинете говорили о нем, видимо, не очень-то лестное.

– Что это вы, товарищ Безруков, – сразу накинулся на Матвея новый председатель, – не даете нам планово работать? Без вас голова кругом идет. Вот отопление лопнуло, два дома залило, и мы не знаем, что теперь делать. Занимайтесь своим делом и не докучайте нам. Есть у вас работа? Так работайте, а мы как-нибудь без вас со всем разберемся.

– Вы историю в школе изучали? – переминаясь неловко у порога, спросил Матвей.

– Ну? – не понял председатель. – Что с этого? Конечно проходил.

– В Древней Греции, я в одной книжке вычитал, прах погибших и усопших даже в войну берегли. У нас же, у русских, даже после битвы, на том же поле Куликовом, павшим отдавали великие почести. А что сейчас? Они тоже воевали, только на трудовом поле, за то, чтобы наша жизнь была лучше.

– Да уважаем мы, уважаем всех. Сейчас безвыходное положение: людей нет, и средств на это не отпущено. В следующем году что-то мы постараемся придумать.

«Опять «мы постараемся», – подумал Матвей.

Матвей поднял высокий воротник полушубка и боком, преодолевая тугую стену ветра, пошел домой. В эту ночь Матвей опять не спал.

Утром Безруков не стал открывать склад, написал в конторе заявление и занес в бухгалтерию Лесняку, который замещал заболевшего управляющего.

– Ты это серьезно? – прочитав заявление, спросил Матвея и поднял свои желтые вечно чем-то озабоченные глаза. – Так прямо в область и поедешь?

– Так прямо и поеду.

– Разумно? Все варианты здесь использовал? Я бы дал тебе командировку, но, понимаешь, в этом квартале мы все командировочные по смете израсходовали.

– Я и так обойдусь.

– Может, выделить небольшую сумму из кассы взаимопомощи? Потом-то постараемся списать эти деньги.

– Да не надо мне. Положен мне отпуск? Положен… Так давайте! И денег мне чужих не нужно. Помрем, так все свои останутся…

– С чего мы помирать-то будем? Как работали, так и будем работать. О смерти, как о дезертирстве, настоящие люди не думают. Мы только начали во вкус жизни входить.

Лесняк порозовел, глаза его возбужденно блестели. Он говорил таким уверенным тоном, будто имел неоспоримые доказательства своего бессмертия.

Погода стояла хорошая, самолеты в областной центр летали часто, и в этот день Матвей улетел.

Перво-наперво Матвей решил сходить на городское кладбище, где была похоронена Вера. Безруков без труда отыскал место…

Недалеко от могилы Веры Матвей увидел свежий холмик и пожилую женщину, в которой он сразу узнал санитарку, что в те тяжелые дни, когда он хоронил Веру, помогала ему.

– Я тут частенько бываю, – заговорила санитарка, сразу признав Матвея. – Я ведь одинокая и к больным быстро привыкаю. Они мне все дороги. Кто ж за их могилами посмотрит, как не я? Жену вашу я хорошо помню. Славная женщина была: совестливость в ней жила. Бывало, убираю за ней, а она виновато так говорит: «Тихоновна, стыдно мне, что такая стала, а поделать ничего не поделаешь». Я ее давай уговаривать: мол, выздоровеешь скоро, так все забудется. Хорошие-то люди всегда стыдятся своей болезни.

Ушла санитарка, которая спешила в больницу на работу, а. Матвей долго сидел возле могилы. Покойно и светло было у него на душе. И вот тут он решил, что, когда придет его черед, он хотел бы навсегда быть рядом с человеком, дороже и любимее которого у него никого не было.

В облисполкоме Матвея принял моложавый стройный мужчина с седыми висками, внешне спокойный и вежливый. Он выслушал жалобу Безрукова, что-то торопливо записал в своем блокноте и, не задавая вопросов, пообещал во всем разобраться.

– Когда постараетесь-то? – переспросил Матвей, не скрывая своего недоверия.

– Полагаю, быстро, быстрее, чем вы думаете.

– Мне что ж, дальше со своей жалобой лететь, в самую Москву, или домой?

– Думаю, что лучше домой.

– И я так думаю. Неделю тут прохлаждаюсь, а там дело стоит. Только опять же не верится, что все сдвинется с мертвой точки.

– А вы еще раз поверьте нам, и я думаю, не ошибетесь, не разуверитесь окончательно.

Весна на Север приходит поздно, но бывает напористой и стремительной. Ляжешь спать, когда на дворе стоит трескучий мороз, а проснешься: солнце так ярко светит, что снег вдруг заслезится и упадет с крыши первая, робкая, долгожданная капель. А потом уж пошло и пошло. Повлажнеет разом воздух, небо засинеет, побегут ручейки, и можно будет постоять под солнцем без шапки. Потом появятся проталины, прилетят журавли, гуси, и голоса их, наполненные страстными призывами, будут будоражить человеческую душу. Потом сойдет снег, зазеленеет трава, а на пригорках, будто махонькие птички, запестреют неприхотливые северные цветы.

В аэропорту Матвей неожиданно встретил старика Вестникова. Пассажирам не сиделось в тесном здании аэропорта, все толкались у крыльца, на солнцепеке.

– Вернулся, – протягивая руку Матвею, заговорил Вестников. – А у нас вона весна вовсю шуровать начала. Я внучку на материк провожаю. К жениху летит. Он у нее в Хабаровске служит. Вот ведь жизнь как чудно устроена. Раньше думал: вот женю сына – и помирать можно. Женил и стал думать: вот дождусь внуков, а там… Дождался и теперь думаю: вот дождусь правнуков… И этого будет мало. Так-то! Слышь, дело-то твое сдвинулось. Машины с грунтом туда все идут и идут. Выходит, ты у начальства уважение заслужил.

– Не у начальства, – задумчиво ответил Матвей. – У самого себя уважение заслужил.

– Мудрено больно. А грунт сыпят!

Матвей простился с дедом, сел в автобус и поехал в поселок.

В балке было холодно и оттого неуютно, стоял горьковатый, полынный запах. Матвей растопил печь, вскипятил чай. На душе у него было светло и покойно. И ночью он спал крепко, видел хорошие, счастливые сны. Утром проснулся рано и заторопился на работу.

Конторские работники, увидевшие в этот день Матвея Безрукова, были удивлены тем, что он был в белой рубашке и при галстуке, – так Матвей одевался только и праздники.