Текст книги "В стране долгой весны"
Автор книги: Евгений Рожков
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 18 страниц)
Самый длинный день
В. В. Леонтьеву
Ыппыле лежит на полу, на разостланной белой оленьей шкуре. Он огромен и кажется сильным. Только теперь он не может пошевелить ни рукой, ни ногой – он умирает. Он умирает целую неделю, и небесные люди все еще не решаются взять его. Почему они тянут? Может, боятся – ведь он был сильным, а может, дали время на воспоминания, на раскаяние? Или они просто мучают его: сделали беспомощным, отняли силу, но оставили ясный ум, здоровый рассудок. Он теперь очень много думал о тех делах, что мог бы сделать, но теперь уже никогда не сделает.
Месяц назад Ыппыле решил пойти туда, где он родился и вырос. Ему хотелось постоять на крутом берегу моря, откуда видна синь горизонта, хотелось увидеть землянки, покрытые дерном.
Беспомощность пришла неделю назад и разрушила все его замыслы. У него отняли силу рук и силу ног, но оставили силу головы. Духи смерти, наверное, наказали Ыппыле за то, что он всю жизнь считал, будто сила головы выше силы рук и силы ног, хотя отец учил его другому. Сейчас старик мог еще думать, мог вспоминать, но тело стало неподвижным, как большой камень.
Ыппыле лежит тихо, смотрит в окно, за которым сгущаются сумерки. Он хорошо представляет все, что происходит там. Много раз он пережил это время и знает, какой стала сейчас тундра. Земля, схваченная первыми морозами, затвердела, и теперь ходить по ней легко. Сопки по утрам белесые от редкого снега.
Старик тяжело вздохнул. Грудь его поднялась, внутри что-то кольнуло, и стало так горячо, будто там развели костер. И вот так каждый раз, стоит чуть разволноваться.
Дверь в комнату слегка отворилась, яркий луч света разрезал полумрак. Старик скосил глаза. В комнату осторожно вошел Вальтыгыргин. Ыппыле сразу узнал его. Старший сын высокий, у него крупное лицо с широкими скулами и отвислыми щеками. Ыппыле давно не видел его. Силой рук, силой ног не обижен Вальтыгыргин, даже наделен с избытком, как будто силу эту предназначили не для человека, а для умки – белого медведя, но Ыппыле считал, что голова его не может найти этой силе разумного применения. Нет, никогда он не любил, не жалел, не ласкал старшего сына, виной всему было неумение Вальтыгыргина жить так, как хотелось Ыппыле. Он мечтал сделать его своим наследником, человеком, который сумел бы умножить его богатство. Теперь иные времена, иная жизнь. Вспоминалось все сейчас, перед смертью.
Жаль стало сына. Он смотрел на Вальтыгыргина затуманенными глазами, ему хотелось приласкать его, сказать что-нибудь теплое, нежное, такое, что говорят детям, уходя в дальнюю дорогу. А он уходил туда, откуда никогда не возвращаются. Ыппыле попытался повернуть голову, но она не слушалась. Язык у старика отнялся с приходом болезни, и он ничего не мог сказать сыну, только открывал рот и выдыхал хрипло воздух. Это даже не походило на выдох, звук скорее напоминал шипение слабо надутого пыгпыга.
Вальтыгыргин, постояв несколько минут, тихо вышел из комнаты, так и не решившись подойти к отцу: он по-прежнему боялся его. Дверь за собой он закрыл плотно. Комната погрузилась в полумрак.
Ыппыле снова стал смотреть в окно. Стекла потемнели еще сильней и были не светло-серыми, а темными, как будто закопченными, в это время года дни бывают короткими.
Долго Ыппыле думал о сыне, у которого жизнь похожа на жизнь травы. Разве он, Ыппыле, смог бы, не обладая силой головы, стать самым богатым человеком? Да и беды слишком рано заставили познать жизнь.
Это было так давно, что трудно вспомнить. Отец умер, когда Ыппыле только начал ходить с ним на охоту. Та зима самая страшная в жизни. Давно это было, очень давно, но разве ее забудешь? Их осталось четверо: мать, два совсем маленьких брата и он. В самые сильные морозы и пургу кончилось добытое отцом мясо. Они умерли бы с голода, если б не помогли люди из селения. Им приносили старые лахтачьи ремни, кости, куски капальхина. Мать размачивала их и варила, дробила кости и готовила бульон. Но это случалось не часто: люди тоже голодали.
За долгую жизнь Ыппыле немало повидал трудных зим, но такого голода он никогда больше не испытывал. И страх перед ним остался: когда приходил голод, даже смерть не казалась страшной.
«Охотник должен быть сильным, ловким, удачливым, – говорил отец, – тогда голод не зайдет в ярангу». Но после смерти отца Ыппыле убедился: одной ловкости и силы мало, нужно еще и хорошо думать.
Тон весной Ыппыле не дождался, когда охотники селения выйдут на байдарах в море, взял винчестер отца, патроны и пошел искать моржей. Ему тогда казалось, что там, подальше от селения, за припаем, много моржей и нерп. Стоит их только найти, и голод никогда больше не вернется. Старики говорили, что припай уходит далеко в море и до зверя не добраться, а он не поверил им. В этот день разразился шторм, льды оторвало от берега. Его долго носило на льдине в море. Когда он обессилел от голода, уже не мог двигаться, льдину, на которой он находился, пригнало к берегу. Охотники нашли Ыппыле и привезли в селение. В то лето он долго болел и не мог охотиться со всеми на моржей, а зимой семья снова голодала. Неудача многому научила молодого охотника, и он решил, что никогда не примется за дело, не обдумав его как следует. От этого решения Ыппыле не отступал в течение всей своей жизни.
Да, отчетливо помнит все Ыппыле. Как будто вчера это было.
Осенью к селению часто подкочевывали большие чаучу. Они меняли оленье мясо, шкуры, жилы на нерпичий жир, лахтачьи, моржовые ремни, подошвы. Завидовали охотники оленным людям – сыто, богато живут. Завидовал им и Ыппыле. Он считал, что удача всегда в их руках: ведь она не зависит от погоды и моря. Ыппыле мечтал стать оленным человеком, как и его отец, мечтал стать таким, как Рымтылин, который ест мяса столько, сколько захочет, и шьет себе теплые одежды. Позже, когда Ыппыле повзрослел, счастье улыбнулось и ему.
Далеко в тундре кочевал Нутевьи со своим небольшим стадом. Боялся Нутевьи подкочевывать к селениям анкалинов – береговых чукчей, которые часто голодали. Он жалел несчастных людей и никогда не отказывал им в куске мяса, а мяса у него самого было мало. Стар был Нутевьи, собирался уйти в иной мир, да детей у него не было, и он не знал, на кого оставить стадо.
Вспомнил старик о брате. Был брат тоже когда-то оленным чукчей, но счастье покинуло его, и он поселился у анкалинов, на берегу лагуны Кэйныпильгин. Вспомнил, что после его смерти осталась большая семья, а его старший сын стал кормильцем. Слышал Нутевьи, что Ыппыле – так звали сына брата – сильный, ловкий и удачливый охотник. Решил Нутевьи взять его к себе. В том, что сделал правильный выбор, убедился сразу же.
Когда Нутевьи был в селении, пастухи недосмотрели, что стадо большого чаучу Рымтылина слишком близко подошло к их стаду. Пять десятков оленей недосчитался Нутевьи – перебежали в стадо Рымтылина. Пришел старик вместе с Ыппыле к чаучу с просьбой вернуть им оленей. Тот посмотрел на них и усмехнулся. Глаза у Рымтылина маленькие, блестящие, точно их в нерпичий жир окунули, лицо красное.
Разводит руками чаучу, говорит, мол, что ж не разрешить отбить хозяину оленей, ведь они принадлежат ему. Только вот стадо угнали пастухи: глупые люди, все путают. Куда угнали стадо, и сам Рымтылин не знает. Понял Нутевьи, что бесполезно упрашивать чаучу.
Во время разговора Ыппыле молчал, внимательно слушал, а перед уходом угрожающе посмотрел на Рымтылина и сказал дерзко: «Ев-ев! Придет время, и я припомню тебе это!» Рымтылин сжал губы, от злости все слова растерял, не смог ничего ответить. Нутевьи удивился дерзости Ыппыле: разве кто посмеет так говорить самому большому чаучу! И с тех пор он еще больше стал уважать своего наследника.
Как-то они ушли в тундру и встретили стадо Рымтылина, Ыппыле напугал пастухов: сказал, что они самовольничают, что хозяин гневается на них и велел вернуть оленей да отбить за произвол еще десять важенок.
Ыппыле вспомнил, как после того случая Нутевьи пообещал сделать его хозяином стада, когда старик уйдет в другой мир. Да, это был самый счастливый день в его жизни. Как он радовался! Сейчас и то в сердце старого Ыппыле вспыхнула искра радости. От нее по всему телу разошлось тепло.
«Хорошее было время, – подумал старик. – Наверное, это была весна моей жизни».
Пять зим и пять весен прожил еще старый Нутевьи. А на шестую весну умер. Пошел посмотреть на стадо и не вернулся. Нашли его на проталине. Старик лежал скорчившись, прижав к груди теленка. Важенка бегала вокруг проталинки с обезумевшими глазами.
Тогда Омрына, жена Нутевьи, стала женой Ыппыле. Она совсем состарилась. У нее выпали зубы, и тело было дряхлое, как сопревшая шкура, но глаза остались живыми и хитрыми. «Если ты не возьмешь меня в жены, то не будешь хозяином стада!» – сказала она тогда. Ыппыле не ослушался: после смерти дяди взял его жену себе.
Долго еще жила Омрына, не хотела умирать, родила Ыппыле сына – Вальтыгыргина.
Десять лет кочевал по тундре Ыппыле, пока не стал сильным хозяином. Многих мелких чаучу сделал он своими помощниками. Большим стало его оленье стадо. Далеко разлетелась молва, как хитер и умен новый хозяин.
Вот тогда и отомстил Ыппыле Рымтылину. Умирал чаучу, уже не выходил из яранги, когда пастухи принесли весть: маточная часть его стада смешалась с нематочной частью стада Ыппыле, часть важенок Ыппыле угнал, а часть осталась, но от них не будет уж хорошего приплода.
Сейчас понял старик, как жестоко он обошелся с Рымтылином. Может, за это его и наказали небесные люди, продлив тягостное существование на этой земле?
Теперь соседи боялись его стад: где они проходили, там долго не рос ягель, не оставалось мелких хозяев. Было у Ыппыле пять жен и пять стойбищ. Большую торговлю он вел с американцами, которые приплывали весной на огромных лодках. Богатыми были те люди, много у них было ружей, пороху, чаю, сахару, много было огненной воды, от которой кружилась голова, сердце наполнялось легкостью и человек терял рассудок. Научился Ыппыле понимать язык тех людей, чтобы торг с ними вести выгодно, стали к нему приезжать охотники издалека, обменивать пушнину на патроны и другие нужные для охоты вещи.
Быстро богател Ыппыле. Тогда он был молод, силен, в выносливости не уступал пастухам, когда окарауливал с ними стадо, мог долгие дни лететь на оленьей упряжке к берегу моря, где встречался с торговцами.
Вспоминая все это, старик вздохнул, большой комок подступил к горлу, стало тяжело дышать, помутнело в глазах. «Что это я? – спохватился Ыппыле. – Как женщина волнуюсь. Или сердце мое совсем потеряло мужскую крепость?»
Потом все изменилось. Как неожиданно быстро все изменилось! Ему сказали, что в стойбищах появились люди, но совсем не торговые. Они ведут разговоры с бедными чукчами о том, чтобы отнять у чаучу оленей. Не верил этому Ыппыле, думал: зачем тем людям олени, им пушнина нужна. Говорят, за морем они продают ее очень дорого, выгоду большую имеют.
Потом до него дошли слухи, будто в самом большом стойбище Анадыре стреляют. Идет борьба за власть, и победили те, что ходят с красной материей на палке и ноют какие-то песни.
Забеспокоился Ыппыле. На всякий случай лучшие стада велел угнать глубже в тундру, в сопки, там непросто будет их найти. Со стадами братьев послал: своя кровь вернее.
Но вот стали и к нему приезжать агитаторы. Товарищество в соседнем стойбище организовали. Как-то приехал к Ыппыле сам председатель нового стойбища – охотник Аренто. Он уговаривал его вступить в товарищество. Объяснял, что бедняки всех оленей в одно стадо собрали и теперь стали даже вместе охотиться, а добычу поровну делить. Усмехнулся Ыппыле.
– Сколько каждый хозяин оленей дал? – спросил он.
– Еттыгыргин – пятьдесят оленей, Рахтувье – двадцать. Кто сколько смог. Всего в стаде у нас триста оленей.
Снова усмехнулся Ыппыле.
– Я дам тебе еще сто, и пусть растет твое стадо. Когда оно станет таким же большим, как у меня, я вступлю в товарищество, но только буду главным, потому что моя доля всегда будет больше, чем других.
Ни с чем уехал Аренто. Пастухи Ыппыле даже не стали его слушать. Они привыкли жить в достатке.
Еще несколько зим и весен паслись привольно стада Ыппыле, и он решил, что все осталось по-старому. Он уже хотел посылать к братьям в сопки нарочных, чтобы весной они гнали стада на лучшие отельные места в долину реки Агтатколь.
Но вот в стойбище Ыппыле приехало много людей – и чукчей и русских. Начальник у них был в странной одежде. Когда он снял кухлянку, Ыппыле удивился: раньше он не видел такой одежды. На груди целый ряд блестящих кругляшек. Вначале начальник беседовал с пастухами, потом заговорил с Ыппыле. На поясе у начальника висел точно такой наган, какой подарил Ыппыле самый богатый торговец Аляски – Свенсон. Начальник потребовал тогда, чтобы Ыппыле угнал свое стадо с земли товарищества, иначе его накажут. Ыппыле пытался возразить:
– Разве земля может принадлежать кому-нибудь из людей? Она принадлежит ягелю и траве, а ягель и трава принадлежат оленям. Пусть люди только выбирают, где лучше пасти стадо, места хватит всем. Зачем считать землю своей: ведь она не яранга, ее не перевезешь на нарте, а чаучу должен кочевать по всей тундре.
– Ты брось философствовать! – сказал начальник, и лицо у него покраснело, даже уши набухли, как будто от холода. – Скажи спасибо, что так обошлось. Будь моя воля, не так бы с тобой разговаривал! Если завтра не откочуешь за пределы колхозной зоны, арестую!
Откочевал Ыппыле дальше к сопкам, решил не ссориться. Тундра большая, места и впрямь всем хватит. Погнал он оленей на новые места, как прежде, на пути присоединял к своему стаду мелкие стада. Но это уже были олени не малых чаучу, за которых никто не мог заступиться, а пастухов, вступивших в товарищество.
Как-то зимой в стойбище Ыппыле снова нагрянул отряд. Часть пастухов успела убежать, но Ыппыле не побежал.
Долго везли его куда-то на нарте. Потом в деревянной большой яранге люди, одетые в странную одежду, спрашивали его о стадах оленей, которые он незаконно захватил. Ыппыле не хотел говорить с ними. Не хотел говорить он и со знакомыми чаучу, добровольно вступившими в товарищество. Ыппыле никому не хотел отдавать стада своих оленей.
Долго держали чаучу в большом доме и хотели было отпустить, но Ыппыле не дождался – решил бежать. Ночью он тяжело ранил охранника и оказался на свободе. Чаучу поймали, посадили в огромную байдару, дымящую как огромный костер, и увезли…
Вспоминая все это, Ыппыле не заметил, как комната погрузилась в кромешную тьму. Темнота лежала вокруг, он ощущал ее как что-то живое. Она давила сверху, и старику было тяжело от этого. Вскоре Ыппыле стало казаться, что темнота не упирается в потолок, а уходит в небо. И он подумал: по этой темноте к нему спустятся небесные люди, чтобы забрать его душу. Ыппыле стало легко: наконец-то он отмучается. Его не станет больше давить темнота, мучить жажда, не будут терзать сердце тяжкие мысли. С минуту он лежал радостный, захваченный ожиданием ухода в небесный мир. И вдруг спохватился и ужаснулся. Как же так? Сейчас он уйдет из этой жизни, так и не поняв ее смысла до конца. В голове все закружилось, закачалась темнота, как трава от порыва ветра.
«Это небесные люди», – подумал Ыппыле и стал мысленно просить их подождать хоть один день, чтобы он мог все хорошенько обдумать. Вдруг там, в ином мире, его будут расспрашивать отец, Нутевьи, мать или Омрына о жизни на земле. Что он им ответит? Ведь он до сих пор сам ничего не понял.
В соседней комнате накурено и многолюдно. Комната небольшая, и людям тесно в ней. Они сидят на полу у двери, у окна, у печки, черной, обитой железом. Люди разговаривают, смеются, курят, пьют чай и вино. Печь уставлена закопченными чайниками. В углу возле умывальника гудят два примуса.
За столом сидят сыновья и брат Ыппыле. Они потчуют гостей, угощают настойчиво, как на поминках, но люди знают, что в доме нет покойника.
Ыппыле медленно, осторожно открыл глаза. Над ним висела темнота, густая, неподвижная, словно вода в глубоком озере с илистым дном. Он стал водить глазами, пытаясь различить что-нибудь, и неожиданно увидел большое квадратное бледное пятно. «Это же окно, – догадался старик, – оно посветлело, значит, пришел рассвет».
Теперь Ыппыле даже этому не обрадовался. Он не обрадовался и тому, что еще жив, что снова может думать, вспоминать. Значит, небесные люди опять отказались от него, обрекли на новый мучительный день. Старик разволновался и даже забыл о том, что совсем недавно просил у небесных людей время на размышление.
Опять стало тягостно на душе у Ыппыле. Во рту пересохло, язык не слушался. Ыппыле мучительно захотелось пить. Наверное, о нем забыли, но он жив и хочет пить. Комок обиды застрял в горле. Старик не помнил, что недавно к нему подходила молодая женщина и поила сладким чаем.
Старик все смотрел и смотрел в окно. Оно светлело медленно, но заметно, словно его кто-то не торопясь мыл на улице.
…Назад Ыппыле привезли на пароходе. Пароход плыл медленно и долго. Ночью и днем старик лежал на верхней палубе и смотрел вперед. Очень сильно хотелось увидеть родной берег. Было сыро и холодно. Старик простыл. В поселок его привезли больным.
Ыппыле поселился в доме брата. Омрыятгыргин с семьей был в тундре. Семь дней Ыппыле не мог подняться и выйти на улицу.
Приходили гости, но он почти никого не знал. Все смотрели на него, не скрывая любопытства, будто он был не человек, а какое-то странное, невиданное существо.
Потом пришли два старика, и он сразу узнал их – это Анкавье и Нуваттагин. Они первыми согласились стать его помощниками после смерти Нутевьи и были настоящими пастухами.
Старики допоздна пили чай, неторопливо вели беседу. Они рассказали, что сыновья Ыппыле живут в соседнем поселке, работают пастухами, что средний сын, Айнавье, стал большим начальником, женился на русской. Старики были внимательными к Ыппыле, все время подливали в его кружку чай и вели себя так, как будто все они еще молодые, как будто их не разделяли годы и большие перемены.
Потом приезжал брат Омрыятгыргин. Он тоже постарел и поседел. Десять дней пробыл он в поселке. Редко появлялся дома, занят был какими-то делами: то уходил на собрание, то еще куда-то. Потом Омрыятгыргин вдруг заспешил в тундру, в стадо. Перед отъездом на прощание сказал:
– Живи пока в моем доме, а если в колхоз вступишь, останешься в нем навсегда. – И уехал.
Прошло еще несколько дней. Только тогда пришла к нему Тагрыт. Она была в новом керкере, расшитом бисером на груди и рукавах. Тагрыт была статная, красивая, время не сгорбило и не высушило ее. Только лицо слегка подернулось морщинами. Но Ыппыле не видел этих морщин, его глаза потеряли зоркость.
Женщина долго стояла у порога и волновалась. Он узнал ее по косам. Они были такими же длинными и толстыми, как много лет назад.
– Етти, Тагрыт! Это ты? – спросил он.
– Ий… гыо… Да… я, – ответила женщина.
Тагрыт была последней, самой молодой женой. Он подарил много оленей ее отцу за то, чтобы она стала его женой.
Ыппыле часто вспоминал Тагрыт. Золотая осень его жизни была связана с этой женщиной.
– Ты думала обо мне? – спросил он Тагрыт.
– Да! – ответила она и повернулась лицом к Ыппыле. Он заглянул в ее глаза. Они были прежними, как много лет назад, только не блестели и не светились теми огнями, от которых когда-то тело его наполнялось молодой, упругой силой.
Он вдруг вспомнил тот зимний день, когда увозил Тагрыт из яранги в свое стойбище. Она плакала. Это лицо часто вспоминалось ему.
– Почему ты плакала, когда я увозил тебя от отца? – спросил вдруг он. Тагрыт молчала, а про себя подумала: «Сколько лет прошло, а он помнит».
– Может, ты хотела другого мужа? – допытывался Ыппыле.
– Нет, я боялась тебя.
– Боялась? Почему тогда пришла сегодня?
Тагрыт опустилась на шкуру, отвернулась от него и спокойно ответила:
– Ты был первым мужчиной у меня. И еще пришла сказать, что больше не боюсь.
Потом Тагрыт стала рассказывать о своей жизни, о том, что второй раз была замужем, но муж умер от какой-то болезни, и она снова одна: детей у них не было. И еще в ту ночь Тагрыт плакала и упрекала Ыппыле, что в молодости он распоряжался ею как вещью, заставлял спать с танныт-торговцами. Он не понимал ее обиды и пытался объяснить, что поступал так потому, что это нужно было, чтобы не терять дружбы с танныт. Она говорила, что теперь нет таких обычаев, что новая власть считает женщин такими же людьми, как и мужчин. Уходя, Тагрыт сказала, что снова станет его женой, если он вступит в колхоз и будет уважать новый закон.
Стояла ранняя осень. Снег еще не выпал, но по утрам воздух уже наполняется легкой стынью, как будто его держат всю ночь в огромных ящиках со льдом. Легко дышать таким воздухом: он сам вливается в грудь, в нем нежный аромат подмороженных тундровых ягод.
Давно, очень давно, когда Ыппыле даже не думал, что будет таким старым, как сейчас, мать говорила: «Если в тело человека закралась болезнь, он должен уползти в тундру и долго дышать воздухом ранней осени. Недугу понравится пахучий воздух, и он вылезет из человека, чтобы посмотреть на тундру».
Ыппыле пошел в тундру, когда ноги стали чуть-чуть держать его. Он прошел через весь поселок, ничего не видя, ничего не замечая, думая лишь об одном, что нужно не упасть, подняться на небольшой перевал, за которым открывалась захватывающая даль, где духи болезни, соблазнившись свежестью воздуха, выйдут из него.
На вершине перевала старик упал в изнеможении. Он прильнул лицом к холодным веточкам черных ягод шикши и дышал, дышал всей грудью. Долго лежал он так, а когда приподнялся, голова слегка еще кружилась от усталости.
Впереди простиралась тундра, желтая, как переспелая морошка. Влажная синь утра висела над ней. Далеко внизу виднелась река, извилистая, разветвленная, вроде тундрового куста, что растет на склонах сопок. Многочисленные озера на берегах реки кажутся отсюда листьями огромного куста. Он смотрел на тундру и впервые за много, много лет чуть не заплакал.
В тундре Ыппыле пробыл весь день и всю ночь. Рано утром к нему пришли силы, и он вернулся домой.
Неспокойные то были дни. Ыппыле ходил по поселку, рассматривал все, удивлялся. Раньше безлюден был берег реки. Стояли у самого обрыва две маленькие землянки, вот и все. Жили здесь анкалины. Зимой охотились, летом рыбачили. Теперь столько домов стало, столько людей!
Потом Ыппыле затосковал. Почувствовал, что опять заболел. Собрал все необходимое в дорогу и ушел в тундру. Много дней и ночей шел он, сам не зная куда. Шел, смотрел по сторонам, радовался, а когда спохватился, то увидел, что пришел к сопкам Чинверней, туда, где в последний раз паслось его стадо, где дымились костры, стояли яранги его стойбища. Ходил по знакомым местам, смотрел, вспоминал прошлое.
Потом он решил пойти в долину реки Агтатколь. Многие годы гонял важенок в эти края Ыппыле, и приплод был хороший: там лучше отельные пастбища. Нигде в тундре нет такого места, где было бы больше ягеля, чем в долине Агтатколь. Первые проталины появлялись тоже там. Сопки защищают долину от шквальных ветров, уносящих весной телят, да и волков здесь немного.
Пастухи Ыппыле и он сам считали это место священным: здесь, по их убеждению, жили духи добра, духи оленьего счастья.
Ыппыле точно не знал, сколько времени пробыл в долине, когда собрался в обратный путь. Шел он не спеша. Когда сильно уставал, останавливался на чаевку, когда хотелось спать, ставил крохотную палатку. На душе у него было спокойно и безмятежно. Тундра, казалось, вошла в его душу вместе с синим осенним воздухом, рыжими сопками, сухой травой, хрустящей под ногами, речками, озерами, светлыми, как оленьи глаза.
Сердце Ыппыле сильно стучало, когда он стал подниматься на последний перевал, за которым лежала долина его счастья. Он вдруг заспешил, заторопился, оступился и у самой вершины перевала упал обессиленный. Потом с трудом поднялся и снова быстро пошел к вершине, а когда достиг ее, остановился, тяжело дыша. С минуту ничего не видел, все перед глазами кружилось и было затянуто какой-то влажной пеленой. Наконец он увидел недалеко внизу, на берегу реки Агтатколь, большой поселок с белыми красивыми домами. Откуда они взялись? Он не знал. Это было как видение, как сон.
Ыппыле взвалил ношу на плечи и пошел в поселок. Ходил по улицам, усыпанным галькой, заходил в магазины, столовые, дома. Был молчалив и хмур, занят своими мыслями. Потом направился к перевалу и, не оглядываясь, поднялся на его вершину.
Домой возвратился усталый. Несколько дней пролежал в доме Омрыятгыргина, и когда немного полегчало, потянуло на родину, в стойбище на берегу лагуны Кэйныпильгин. Тогда еще у Ыппыле теплилась надежда, что хоть там все осталось по-прежнему.
Месяц назад он стал собираться в дорогу. Путь был длинным. Но вот получил письмо от сыновей. Они хотели навестить его. Ночами Ыппыле не спал, все думал. Ему хотелось понять, что происходит вокруг. Теперь он не мог даже подняться. Небесные люди жестоко наказали его, отняв силу рук и силу ног.
Ыппыле вдруг ощутил, как легко закружилась голова. Стены дома пошатнулись, как будто ожили. Ыппыле почувствовал, что по ногам к голове поднимается страшный холод. Ыппыле слышал свое дыхание. Оно было хриплым, с большими паузами. «Что же это такое? – подумал старик. – Пришла зима, и мне от этого холодно? Или я умираю?.. Да, я умираю». Снова, как несколько часов назад, ему стало легко. Это состояние подобно тому, когда обессилевший путник падает после напряженной и долгой борьбы за жизнь и примиряется с мыслью о неизбежной смерти.
Ыппыле открыл глаза, решив последний раз посмотреть на дверь-, за которой находятся люди. Неожиданно недалеко от себя он увидел незнакомую женщину в белом халате. Женщина шевелила губами, значит, говорила что-то. Но Ыппыле уже ничего не слышал. Он только смотрел на женщину широко открытыми глазами. И вдруг старик почувствовал, что вот сейчас он умрет, умрет как больной олень, который бывает обузой для стада. Ему не было страшно, он только сожалел, что никогда не сможет начать новую жизнь, которой живут Тагрыт, его сыновья и братья.
Взошло солнце, и комнату залил яркий свет. Но для старого Ыппыле самый длинный день – день, когда он мысленно пережил всю свою жизнь, – подходил к концу. И теперь, умирая, горько было ему сознавать, что новое, счастливое для людей время давно началось без него.
