Текст книги "Делу конец – сроку начало"

Автор книги: Евгений Сухов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 32 (всего у книги 32 страниц)

– Не беспокойся, буду.

Куликов сунул руку в карман, развернул бумагу с бриллиантами.

– Подставляй ладонь.

Ковыль, не скрывая интереса, спросил:

– Что это такое?

– Сейчас увидишь, – и высыпал ему в ладонь несколько прозрачных камушков, сверкающих надломленной радугой.

– Бриллианты?!

– Угадал, – растянул губы в довольной улыбке Куликов, – это тебе. Так сказать, прощальный подарок.

– Этого много, – засомневался Ковыль.

– Нет, – сжал его пальцы в кулак Куликов, – как раз столько, сколько нужно. Я и тебе многим обязан. Мне хочется, чтобы ты вспоминал меня добрым словом.

– Я и так тебя не буду проклинать, – усмехнулся Ковыль.

– И все-таки возьми, сделай мне приятное, – почти умолял Кулик.

– Ну хорошо, – не без усилия сдался Ковыль. – Беру. Ладно, тебе пора ехать. Прощай, – протянул он ладонь.

– Пока, – пожал руку Куликов. Крепко и одновременно сдержанно. – Первый, кому я сообщу о себе, будешь ты.

– Спасибо, – растрогался Ковыль, открывая дверцу. Осторожно захлопнул ее, как если бы это был не лист железа, а хрупкое стекло.

– У меня к тебе есть еще одна просьба.

– Говори, выполню любую.

– Мне уже не успеть на могилу к Ольге…Ты бы вместо меня поклонился и принес ей роз…. Она их любила.

– Обещаю.

Машина мягко заурчала и, включив левый поворотник, двинулась по проспекту.

Некоторое время Куликов видел в зеркале заднего вида одиноко стоящую фигуру. А потом тьма медленно скрыла очертания.

* * *

Ковыль подождал, пока машина скроется из виду, и, подняв воротник от ветра, пошел в сторону дома.

В кармане у него лежал авиабилет, завтра утром он собирался вылететь в Питер. Очень удобное место, чтобы переждать надвигающуюся бурю, да и город неплохой, а по части развлечений мало чем уступает Москве. Многолюден – тоже плюс, в нем можно незаметно раствориться. Отыскать какую-нибудь бабенку да и залечь на самое дно, как жаба в вязкое болото.

На самом углу миловалась молодая пара. Парень крепко держал девушку за плечи и, уткнувшись в ее шею жадным ртом, хотел выпить ее до капли. Девушка была более сдержанна, но чувствовалось, что откровенная ласка доставляет ей немалое удовольствие. В левой руке она держала букет алых гвоздик, правой обхватила голову парня. Касания их были искренними, какие встречаются только у любящих людей. Наверняка им некуда было идти, чтобы продолжить свидание в более интимной обстановке, и Ковыль по-доброму пожалел молодых.

Парень чуть отстранился от девушки, очевидно, намереваясь основательнее приладиться к ее лебединому горлышку, и тут заметил приближающегося Ковыля.

– У вас закурить не будет?

– Найдется, – тот охотно сунул руку в карман, где лежала распечатанная пачка сигарет. – Не спится?

– Не до сна, – честно отозвался парень, не без интереса посмотрев на Ковыля, как это бывает, когда встречаются в поздний час совершенно незнакомые люди. – Тут такое дело, ну сами понимаете.

– Как не понять, – не без зависти протянул Ковыль, – в свое время я столько подъездов пообтер, что и не сосчитать!

Парень с извиняющимся видом отошел от девушки – он явно сожалел, что пусть на минутку, но приходится прерывать такое приятное занятие, но при этом его взгляд был многообещающим и сулил немало радостных мгновений.

Ковыль уже выудил сигарету и предложил ее парню, тот потянулся за ней двумя пальцами, но неожиданно его левая рука резко подалась вперед, и Ковыль почувствовал удар в живот. Острая боль немного выше паха на миг парализовала все тело, не давая возможности пошевелить ни рукой, ни ногой. Не было сил даже выкрикнуть проклятие, а когда он, наконец, сумел собрать уходящие силы, то прошипел, превозмогая боль:

– Кто?

Парень щелкнул зажигалкой и шумно закурил:

– Это тебе подарок от Носорога. Впрочем, какая теперь разница?

А еще через мгновение сил не осталось вовсе.

– Неужели это все? – просипел Ковыль, брызнув кровавой слюной.

– Представь себе – это так, – грустно вздохнул парень, скривив красивые губы. – Этот мир очень жесток – сегодня ты, а завтра я. Хотелось бы, чтобы на твоем месте оказался Кулик, но, видно, с ним придется поговорить в следующий раз.

Зажав рану на животе, Ковыль еще некоторое время боролся со слабостью, а когда сил осталось ровно столько, чтобы сделать один-единственный вздох, он медленно опустился на колени и, не удержавшись, шмякнулся лицом в асфальт.

Девушка вытянула из рук кавалера сигарету, сделала две глубокие затяжки и, выпустив дым через тонкие чувствительные ноздри, сдержанно заметила:

– Наверняка у него должны быть при себе какие-то деньги, не пропадать же добру, все равно менты до исподнего все вытрясут.

Парень нагнулся, перевернул Ковыля на спину, мельком глянул на его застывшее лицо и сунул руку в карман замшевой куртки.

– Ага, есть! – вытащил он небольшой бумажный пакетик.

Бережно развернул. Бриллианты замерцали в дрогнувшей руке, они напоминали нетающие льдинки. Дивное зрелище, однако ж.

– Заверни, – распорядилась девица, – еще рассыплешь!

Парень послушно сложил бумагу вчетверо и спрятал в карман.

– Кажется, все. Ладно, пойдем, пока никто не объявился.

Девушка бросила букет гвоздик на неподвижную грудь Ковыля и, подхватив кавалера под руку, заторопилась в сторону.

Глава 5

Куликов ехал всю ночь, за это время его остановили только однажды, почти у самого выезда из города. Круглолицый старшина с безразличным видом посмотрел его права, видно, выполняя инструкции, спросил фамилию и так же равнодушно вернул, пожелав счастливого пути.

В одном месте он остановился надолго. Плотно пообедал, взял пару бутылок воды и даже немного подремал на разложенном кресле. До запланированной встречи оставалось несколько минут.

В назначенное время в пятнадцати метрах от него остановился «БМВ», и из задней дверцы вышел темноволосый мужчина лет тридцати. Этого парня Стась Куликов знал – звали его Ёрш, при Груше он выполнял роль телохранителя. И, как ему было известно, тот одинаково хорошо стрелял с обеих рук. Вот и сейчас под курткой у него топорщилось не менее двух стволов.

– Тебе от Володи Груши привет, – доброжелательно произнес он.

– Он в машине?

– Нет. Ему появляться не резон, он будет ждать тебя на месте и обменяет твои камешки, как и договорились.

– Хорошо.

– Тут еще вот что, тебя один господин в машине дожидается. Хотел переговорить с тобой наедине.

– Кто такой? – насторожился Стась Куликов.

Парень добродушно пожал плечами:

– Понятия не имею. Знаю только, что он вышел на Володю Грушу. Я лишь выполняю его распоряжение.

– Хорошо, выхожу, – прогнал Куликов от себя последние сомнения. Если бы его хотели убрать, то сделали бы это немедленно, лучшего места не придумаешь. Но у Груши очень хорошая репутация, вряд ли он захочет ввязываться в сомнительные дела.

Как бы невзначай Стась притронулся к поясу, где у него была запрятана волына. Ерш заметил этот жест, но виду не подал и, демонстративно повернувшись к нему спиной, затопал к темно-синему «БМВ».

– Я останусь снаружи, вы должны поговорить с ним наедине. – И, поймав недоуменный взгляд Куликова, сдержанно добавил: – Так хотел Володя Груша.

Почти церемониально распахнул перед Куликовым заднюю дверцу, и Стась, пригнув голову, влез в салон.

На широком заднем сиденье располагался крупный мужчина. Правильные черты лица выглядели слегка оплывшими, но породу не скроешь – она выпирала из него. При взгляде на него у Стася возникло ощущение, что он уже знаком с ним.

– Мы не встречались раньше?

В ответ мужчина протянул широкую крепкую ладонь и сдержанно представился:

– Меня зовут Илья Семенович… Крачковский.

– Понятно, почему мне показалось знакомым ваше лицо, – глухо проговорил Стась. – Она никогда не рассказывала мне про вас.

– Я ее не осуждаю за это. С ее матерью мы расстались давно.

– Ольга очень похожа на вас… была. Вы хотите узнать, как погибла ваша дочь? Я был с ней в тот момент, это произошло утром, когда она…

Илья Семенович отрицательно покачал головой:

– Не надо… как-нибудь в следующий раз. Важно, не как погибла, а кто это сделал. – Он немного помолчал, а потом продолжил: – Я знаю, что вы любили Ольгу и по-своему старались ее опекать. Я вам благодарен за это… Получилось так, что я был для нее плохим отцом, слишком рано мы расстались, а наверстать упущенное мне не удалось. Во многом я сам виноват, за что наказан. Вы знаете, кто ее убил?

– Да… Этот человек охотился за мной.

– Кроме Ольги, он убил вашего друга, Сергея Ковылева.

– Не может быть, я с ним расстался вчера вечером, – похолодело внутри у Куликова. А ведь ему казалось, что со смертью Ольги у него атрофировались все чувства.

– Его зарезали через полчаса после того, как вы уехали.

Кулик с силой распахнул дверцу:

– Я убью его!

– Стойте, – придержал Крачковский за плечо Кулика, – вам не следует показываться! Если вас не обнаружит милиция, то достанут воры. – Он посмотрел на часы. – Хочу вам сказать, что Носорога уже четыре минуты, как нет в живых. Это вам от меня подарок за то, что вы до самого конца были с Ольгой. Теперь у вас на одну проблему стало меньше.

– Кто вы? И какое отношение имеете к Володе Груше?

Губы Ильи Семеновича растянулись в невеселой улыбке:

– Если я вам скажу правду, вы все равно не поверите. Пускай лучше это останется тайной. Скажем так, с Володей меня связывают некоторые дела. А теперь прощайте, через три часа мой самолет улетает в Лондон.

Куликов пожал протянутую руку и вышел из машины. Молча, очень привычно, за руль иномарки уселся Ёрш. Пятнадцать секунд – и «БМВ» вне пределов видимости.

Стась Куликов побрел к своей «четверке».

Когда он уже собрался отъезжать, его внимание привлекла группа монахов из пяти человек. Они смиренно стояли с ящичками в руках и терпеливо ожидали пожертвований. Приобщиться к святому делу решил и Стась Куликов. Выудив из кармана остатки мелких купюр, он сунул их в руку седобородому старцу с длинными спутанными космами, неприбранно торчащими из-под шапочки.

– Помолись за меня, – неожиданно для себя произнес Куликов.

Старик привычно и без эмоций пообещал, подняв на прохожего чистые, почти юношеские глаза. На мгновение их взгляды встретились, и лик старца омрачился едва заметной печалью.

– В монастырь тебе к нам надо, мил человек, – произнес старик мягким обволакивающим голосом. – К отцу Серафиму, он у нас святой. Любую душевную болезнь снимет.

– С чего ты взял? – насторожился Кулик.

– Глаз у тебя дурной, – бесхитростно, словно пятилетний ребенок, отвечал старик. – Очиститься тебе надо. Если этого не сделаешь, сам пропадешь и еще многих за собой потянешь.

По коже Кулика пробежал холод – вот и не верь после этого тому, что существуют пророчества. Старик сказал так, словно всю жизнь рядом протопал.

– Вот как монахи говорят, чтобы копейку у обыкновенных мирян выцыганить, – отшутился Стась Куликов, пытаясь за робкой улыбкой спрятать суеверный ужас.

Глаза монаха сохраняли прежнюю серьезность.

– Не все монахи так говорят, а только те, кто в чужую душу заглянуть способен. Да и ты не так прост, как хочешь выглядеть, – сдержанно заметил старец.

Возможно, Куликов нашел бы что ответить – на языке даже крутилась подходящая фраза, но его удержал благочестивый облик монаха, взиравшего на него смиренным агнцем.

– Ладно, прощай, монах, – слегка насупился Куликов.

– До свидания, сын мой, у жизни все пути короткие, да и те ведут к храму. Вот там и встретимся, – не без лукавства ответил старик.

Куликов ушел, но спиной чувствовал кроткий взгляд монаха. Это какую жизнь нужно прожить, чтобы до самой старости сохранить наивность во взгляде.

Не совладал с собой, обернулся. И тут же углядел легкий кивок чернеца. Странный, однако, старик, даже попрощался с таким видом, как будто они расстаются не навсегда, а лишь на несколько дней.

Куликов зло захлопнул дверцу и, уже не оборачиваясь на монахов у обочины, заторопился в новую жизнь. Дорога проходила через большое богатое село, где каждый дом напоминал мурованный детинец. И немного в стороне, взобравшись на возвышенность, стоял монастырь, обнесенный высоким каменным забором. Он выглядел старым, но не ветхим, и, видно, тот, кто выкладывал его стены, заранее полагал, что творение с легкостью перешагнет многие столетия и без труда отыщет себе место даже среди повального безбожия.

Совершенно неожиданно для себя самого, вероятно, подчиняясь какому-то внутреннему позыву, Куликов крутанул руль и съехал на грунтовую дорогу, что ненавязчиво уводила к храму. Минуту Стась еще колебался, не решаясь выйти, а потом, когда понял, что это не просто какой-то каприз воспаленного сознания, решительно покинул машину.

Ворота были закрыты. Дважды стукнул в кольцо – видно, такое же древнее, как и сам монастырь, – и когда в окошечке появилось озабоченное лицо привратника, сказал:

– Мне бы к отцу Серафиму попасть.

Очевидно, подобная просьба для служителя была не в диковинку, в глазах ни удивления, ни радости – дело-то обыкновенное. Резанула слух скрежетом задвижка, и дверь бесшумно открылась.

– Его келья на второй клети справа, – бесцветно уточнил монах и, как на посту, замер у ворот.

Дорогу Куликов не знал, но, что было неожиданно, у него вдруг возникло ощущение, будто он не однажды топал этой тропой. И если бы его попросили описать келью монаха, то он сумел бы сделать это в мельчайших деталях.

Постучавшись в тяжелую железную дверь, он услышал молодой голос, приглашавший его войти. Перешагнув порог кельи, Куликов не без удивления отметил, что звонкий тенорок принадлежал старику лет восьмидесяти. Что ж, видно, и такое бывает на свете.

На приветствие отец Серафим ответил с достоинством, чуть наклонив голову. И, оказавшись рядом со стариком, Стась Куликов вдруг непривычно оробел под его пронизывающим взглядом. Он молчал, но внутренне ощутил, что диалог их уже начался.

– Что скажешь, сын мой? – просто произнес Серафим, ладонью указав Куликову на место рядом с собой.

На лавку сели почти одновременно: Стась немного торопливо, монах неспешно. Чуть скрипнули сосновые доски, но гнуться не стали – выдюжили.

– Исповедуй меня, отец Серафим, – взмолился Куликов, – грешен я.

– Знаю, – просто ответил старик.

Внутри у Куликова что-то ворохнулось. Не слишком ли много пророков ему встретилось за последние полчаса?

– Откуда?

– Святые сюда не приходят, – улыбка у старика получилась доброй. – Давай я тебя укрою, сын мой, монашеская ряса хоть и не епитрахиль, но святости у нее не отнимешь. – И невольно, как будто ему не впервой исповедаться, Куликов опустился на колени. – Что тебя мучит, сын мой, рассказывай.

– Убийца я, святой отец, – заговорил, словно задышал, Куликов, – кровь на мне.

Серафим не удивился откровению. Лицо его стало печальным.

– Велик твой грех, сын мой. Приходилось мне исповедать душегубцев… тяжкий это крест. Что ж делать, и они христиане, разве откажешь в помощи заблудшим? Как же это произошло, сын мой, в сердцах или по корысти?

Куликов не спешил подниматься с колен, смотрел вниз, чтобы не встретиться взглядом со старцем. И, к своему немалому изумлению, обнаружил, что монах бос.

– По корысти, – произнес Куликов, не в силах оторвать глаз от большого пальца правой ноги. Почерневший ноготь был уродливым, будто спотыкался о каждый придорожный камень.

– Это хорошо, что ты пришел, сын мой, другие таят грех в себе, а потому спасения им не узнать. Рассказывай дальше, облегчи свою душу.

Горький комок подкатил к самому горлу и не желал проглатываться.

– Хорошо, отец, отвечу как на духу, – пообещал Стась Куликов. И слезы, стыдливо выступившие в уголках глаз, неожиданно сорвались с ресниц и медленно поползли по щекам, натыкаясь на жесткую щетину.

Куликова прорвало. Слова полились из него неудержимым потоком. Он вспоминал себя прежнего, когда впервые вытащил из кармана у зазевавшейся бабульки кошелек, рассказал о первом сроке и об унижениях, что пришлось испытать в камере для малолеток. Старик не перебивал, лишь иной раз качал красивой седой головой, давая тем самым понять, что слушает с большим вниманием. Только однажды он крякнул, когда Куликов поведал об Ольге, и вновь его глаза, наполненные невысказанной печалью, продолжали смотреть на него спокойно и глубоко.

– Этот монах был последний, кто встретился в моей жизни, – признался Куликов. – Вроде бы ничего особенного не сказал, а вывернул мою душу наизнанку. Вот поэтому я здесь, отец.

Прошло четыре часа. К монастырю Стась подъехал днем, а сейчас – глубокий вечер. Звезд не видать. Только в самой черноте сквозь белесые облака проглядывал тусклый месяц.

– Да, растревожил ты меня своим покаянием, – честно признался чернец. – И простить трудно, и грехи не отпустить не могу. От самого сердца слова идут, не каждому подобное удается. Видно, крепко тебя приперло. Я-то тебя прощу, сын мой, как могу облегчу твои страдания, только ведь есть и другой суд – божий, а он пострашнее будет.

Минуты две стояла мертвая тишина, ни шороха, ни дуновения ветерка, будто время остановило свой бег, давая шанс подумать – что дальше. Прошли минуты, а показалось – целая вечность. Осторожно, чтобы не напугать старца, Кулик решил нарушить молчание и побеспокоить его необычной просьбой.

– Отец Серафим, позволь мне в монастыре остаться, – сжал ладони игумена Стась Куликов.

– Это как?! – ахнул от неожиданности монах.

– Кем скажешь! Согласен на любую работу!

– Вот как… У меня, братец, монастырь, а не тюрьма, к этому делу призвание нужно, не каждый в его стенах остаться может.

Куликов сильнее сжал ладони старца, затрещавшие, словно куриные косточки.

– Всю жизнь я грешил, отец Серафим, позволь хоть остаток дней праведником побыть.

Почти сердито монах вытянул свою ладонь, но ответил спокойно:

– Монастырь не самое надежное место, чтобы скрываться от милиции.

– Некуда мне идти, отец Серафим, – в отчаянии воскликнул Куликов. – Родителей моих уже давно нет в живых, дома у меня никогда не было. Друзей я тоже лишился по злому року и по собственному недомыслию… Нет теперь у меня и любимой женщины. К вере хочу прийти, чтобы остаться с ней до конца жизни.

– По своим ли плечам ношу взваливаешь, сын мой? – по-отечески полюбопытствовал отец Серафим. – А потом ведь не пустынник я, с братией живу, как они скажут, так тому и быть. А чтобы они тебя в семью приняли, тебе нужно будет раскрыться перед ними, как передо мной. Согласен ли ты пережить свой грех еще раз?

– Разве у меня есть другой путь? – Куликов сжал губы, и лицевой нерв неприятно сократился.

– Пожалуй, что и нет, – не без раздумья согласился монах. – Знаешь ли ты, какое тебя ожидает послушание, сын мой?

– Не представляю.

– Твоя душа, сын мой, это авгиевы конюшни, что не расчищались тридцать лет. И одним покаянием от смрада не освободиться. Тебе придется всю оставшуюся жизнь простоять на коленях в молитвах и отбивать по тысяче поклонов в день. И это всего лишь сотая часть испытаний, которые тебе предстоит пройти. Не оступишься ли, вот в чем вопрос?

– Не оступлюсь, отец Серафим, только помоги мне, не дай окончательно погибнуть душе.

Старик будто не слышал, продолжал говорить дальше.

– И молиться ты будешь не только о своей собственной душе, но и о тех безвинно убиенных, что сгинули по твоей милости.

– Я согласен.

– Готов ли ты терзать свое тело без любви, а утробу без сытых яств?

– В моей жизни были и худшие испытания, – честно ответил Куликов. – Слишком сытно я ел и слишком сладко пил, и время, отведенное мне богом, я хотел бы провести в аскетизме.

Наконец Куликов осмелился поднять голову. Отыскал взглядом глаза старца, чистые, словно родниковый ключ.

– Хорошо, – согласился старик, – я поговорю с братией, надеюсь, они прислушаются ко мне.

– Спасибо, отец Серафим, – произнес Кулик и ткнулся губами в сухие ладони старца, признав в нем старшего.

– Полноте, – проговорил монах, поднимаясь. – Я распоряжусь, чтобы тебе постелили в келье. У нас не гранд-отель, но жить можно и здесь.

– У меня есть бриллианты, золото, я бы хотел их пожертвовать монастырю.

– Выкинь их в воду, – застыл старик в центре комнаты и, обернувшись, добавил: – Вода, она все примет. Вот тебе послушание… будешь собирать на дороге милостыню для храма с отцом Еникеем, ты его уже встречал. А то купола у нас обветшали, надо бы маковки медью обшить, а денег у нас для этого нет.

И, не прощаясь, вышел, оставив послушника в стылой келье.