Текст книги "Рукопожатия границ (Сборник рассказов)"

Автор книги: Евгений Цыбульский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 24 страниц)

Вадим Инфантьев
НА ТЕРРИТОРИАЛЬНОМ ЛЬДУ

има в этом году выдалась устойчивая. Обычно морозы начинались в конце декабря, а в новогодние дни не редкостью были оттепели, и даже ребятишки помнят, как однажды возвращались со школьной елки под проливным дождем.

Нынче же с первых чисел октября подморозило и не отпускало ни на градус. К ноябрю ровный лед покрывал всю Широкую губу на радость мальчишкам обоих сел, расположенных на мысах по краям губы. Белые узоры от коньков покрыли темный лед. А какой-то умелец смастерил буер, и он со свистом носился от мыса к мысу.

Кромка неподвижного льда уходила все дальше и дальше за горизонт, а навстречу ей двигался лед с противоположного, чужого берега. В декабре обе кромки встретились и слились. Образовалось единое ледяное поле.

От мальчишек хлопот на заставе прибавилось. Днем их мелькающие фигурки, появлявшиеся то тут, то там, отвлекали внимание пограничников. И только к вечеру, когда солнце, багровея и дымясь, погружалось в лед за горизонтом, мальчишки брели домой с раскрытыми от усталости ртами.

Как ни предупреждали пограничники жителей, чтоб следили за своими детьми, ЧП все-таки произошло.

Однажды ночью председатель сельсовета позвонил на заставу и сообщил, что пропал мальчик. Он катался на льду со всеми ребятами, но домой не вернулся, и никак не выяснить, кто и когда его видел в последний раз.

Пограничники, растянувшись длинной цепью, вышли на поиски пропавшего. Идти на лыжах по гладкому, незаснеженному льду было очень трудно, а без лыж становилось еще труднее. В темноте было далеко слышно, как, поскользнувшись, с треском и грохотом валился на лед то один, то другой солдат.

Идя в общей цепи, ефрейтор Костя Хлопотов ворчал, что зря его высмеяли товарищи за предложение выдать коньки вместо лыж. Несколько пар коньков имелось в каптерке у старшины, но то был спортивный инвентарь.

Недавно, собираясь в наряд, Костя попросил старшину дать коньки. Тот долго шевелил бровями и не мог понять, что от него хочет ефрейтор, а поняв, возмутился:

– Это еще что за дурационализаторское предложение? Тоже мне Лидия Скобликова.

Но тут же пожалел о сказанном. Ему, старшине, бывалому служаке, непростительно допускать такие промахи. Можно отругать подчиненного самыми строгими и даже злыми словами, это со временем и простится, и забудется, но нельзя давать солдату прозвище или повод для прозвища. Это унижает, оскорбляет человека.

Чувствуя, что положение надо как-то исправить, старшина вошел в помещение, где одевался Хлопотов. Смех сразу стих. Старшина пошел вдоль коек, мимо застывших неподвижно солдат, бросая налево и направо замечания: «Заправочка… койка… ремень… сапоги… пуговица… подворотничок». Потом остановился перед Хлопотовым. Тот только что надел тужурку.

– Вот что, товарищ ефрейтор, – громко сказал старшина, с трудом подбирая слова, – ваша просьба была настолько ошарашивающей… неожиданной и… нелепой, что я ответил вам слишком грубо и прошу простить это…

Хлопотов растерянно смотрел на старшину, потом одернул куртку и пролепетал что-то невнятное.

– Вот так-то… – пробурчал старшина и вышел.

В коридоре он остановился и понял, что уже ничем свою ошибку не исправить. Донесся насмешливый голос рядового Молчанова:

– Ну, Лидочка, собирайся. В нарядик пора. На ледок. На ледок.

Так по оплошности старшины ефрейтор Константин Хлопотов приобрел второе имя: Лидочка.

И сейчас, идя по льду на левом фланге цепи (на правом шел лейтенант Закруткин), старшина слышал, как перекликались солдаты и не раз доносилось:

– Лидочка опять. Грому – что граната взорвалась.

Старшина нервничал, собираясь, как только вернутся на заставу, вывести перед строем всех, кто называет Хлопотова Лидочкой, и как следует их отчитать или даже объявить взыскание. Он знал по голосу каждого. Но потом представил себе строй замерших по команде «Смирно» солдат, их невозмутимые лица и насмешливый вопрос в глазах: «А кто первый дал прозвище Косте Хлопотову?»

Лед был действительно неимоверно гладок. Лыжи старшины расползлись, он ими захлопал, как селезень крыльями, острие палки со свистом скользнуло в сторону, и старшина растянулся на льду, оглушенный треском лыж, палок и лязгом снаряжения.

Поднимаясь, он услышал:

– Опять Лидочка?

И ответ, спокойный такой ответ:

– Нет, это уже сам старшина.

Внезапно вспотев, старшина пошел осторожнее, широко расставляя ноги, и ему очень захотелось, чтобы пропавшего мальчишку нашел бы не кто иной, как Лидочка… Тьфу ты, ефрейтор Хлопотов.

И только он об этом подумал, как вдруг увидел возле снежного заноса в виде огромной камбалы маленькую скрюченную фигурку.

Старшина быстро скинул лыжи, подбежал и присел над мальчишкой. Тот лежал, свернувшись калачиком, на боку, чуть не касаясь подбородком колен. Старшина поднял голову и зычно закричал:

– Наше-о-ол!

Он поднял мальчишку, стал трясти, вытащил нож, поднес лезвие к стиснутому побелевшему рту, стараясь увидеть следы дыхания на полированной стали. Мальчишка еще дышал. Старшина содрал с него варежки, стал растирать ладонями холодные, как сосульки, пальцы. Распорол ножом обледеневшие шнурки ботинок, снял – в темноте тускло блеснула, словно неживая, пятка в проношенном носке.

А кругом, хлопая лыжами и звеня оружием, столпились товарищи, и кто-то предложил сделать из лыж сани.

– Отставить, – сказал старшина. Выпрямился, снял ремень и протянул Молчанову: – Подержи.

Распахнул куртку, аккуратно расстегнул все пуговицы на вороте рубахе и деловито разорвал рубаху до пояса, затем так же поступил и с нижней рубашкой.

Распахнул на мальчишке пальто, поднял безжизненное тело и прохрипел:

– Помогите засунуть под рубаху, а ноги глубже в штаны… – И передернулся, крякнув: – Ух ты, что ледышки.

Когда голова мальчишки легла на плечо старшины, он, запахнув полы куртки и обнимая обеими руками мальчишку, попросил чуть потуже затянуть брючный ремень и надеть ему лыжи.

Ему, как лошади, подняли одну ногу, другую, застегнули крепления.

Старшина тронулся в обратный путь, думая только об одном: как бы не упасть. За спиной он услышал голос Хлопотова:

– Товарищ старшина, еще шире ноги расставьте.

И как только старшина это сделал, между его лыжами появились лыжи Хлопотова. Дыша в затылок старшине, он сказал:

– А ну, по одному справа и слева беритесь!

Подталкиваемый в спину и плечи тремя товарищами, старшина пошел быстрее. А Хлопотов опять крикнул:

– Снимай ремни, бери на буксир!

Хлопали по льду лыжи, пронзительно визжали палки, тяжело дышали и кряхтели люди. Покачиваясь из стороны в сторону, катился на лыжах старшина, держа ношу обеими руками. Потом он приказал:

– Кто порезвей – на берег за врачом!

От группы отделились две тени и, отчаянно работая палками, понеслись к берегу.

– Эх, коньки бы! – дохнул в ухо старшины Хлопотов.

Старшина что-то неопределенно промычал.

На берегу сверкнули фары автомобиля и замерли неподвижно, освещая заиндевелые верхушки кустов. Потом они начали мигать, словно сигналили морзянкой. Их заслоняли бегущие с берега люди. Донесся прерывистый женский крик:

– Жив ли, скажите… жив ли?!

У берега старшина отдал мальчишку людям в белых халатах, сказал: «Ну вот…», застегнул воротник рубахи на все пуговицы.

Когда лед стал еще толще, на него вышли люди постарше мальчишек, и, как заметил лейтенант Закруткин, начались «челночные пиратские операции». То с одного, то с другого мыса с пулеметным треском летел по льду ярко-красный мотоцикл «Ява». Спустя некоторое время он возвращался обратно с добычей. «Добыча» обычно сидела за водителем, обхватив его руками и пряча за его спиной красное от ветра лицо с горящими глазами.

Выпадал снег, но мороз не ослабевал, а ветру ничего не стоило подмести лед, как паркет.

Однажды, урча и взвизгивая тормозами, сполз с берега на лед желтый, как вылупившийся цыпленок, «Москвич» бригадира животноводов Натальи Ивановны. Он протянул на льду от мыса до мыса следы своих шин – прямые, словно по линейке.

Вскоре за «Москвичом» рискнула выйти на лед полуторка, затем трехтонка. Начальник заставы приказал вынести контрольные лыжни на несколько километров в море. Служебные тропы пограничников от этого увеличились вдвое, а личного состава на заставе не прибавилось. Солдаты ворчали, старшина хмуро объяснял:

– Дорога по берегу – ухаб на ухабе. Ее часто заносит. Да и крюк порядочный. А тут, напрямик, чуть ли не вдвое короче, а по времени – в четыре раза.

В марте на лед вышли рыболовецкие бригады. Скользя подковами по льду, лошади тащили сани с сетями. Вонзались в лед пешни, голубоватые сверкающие куски со звоном катились в стороны. По льду протянулись линией большие квадратные проруби. Самый сильный и опытный рыбак брал в руки длинный, связанный из двух жердин шест с прикрепленной к одному концу крепкой бечевой. Другой рыбак становился у соседней проруби с деревянной рогатиной наготове.

Нужно было метнуть в воду шест, чтобы его могли поймать в соседней проруби и пустить дальше, до следующей, и так до последней проруби. Затем бечевой протягивали подо льдом крепкую веревку, а за ней в темную воду уходила сеть.

И пока рыбаки работали на льду, в каждом селе обязательно топилась хотя бы одна баня, на случай если кто-нибудь угодит в воду.

Как-то, не попав со всеми в баню из-за наряда, Хлопотов и Молчанов отправились в село попариться. Они уже заканчивали мыться, когда в клубах морозного тумана в предбанник ввалилась группа рыбаков, сплошь заиндевевших. Они содрали с товарища одежду, лед на ней трещал и со звоном разбивался об пол. Снятый полушубок некоторое время стоял в углу, как калека, с изумленно растопыренными рукавами. Ватные штаны прислонили к стене, и они упали на пол с деревянным стуком. Голого человека положили на полок. С бровей его свисали сосульки. Поддали пару целой шайкой кипятка. Так, что у Кости Хлопотова и Семена Молчанова, сидевших в углу на лавке, перехватило дыхание. Кто-то им крикнул:

– А ну, служба, помогите, у вас веники распаренные!

Костя забрался на полок и присел от невыносимого жара, показалось, что уши начали коробиться, как береста на огне. Костя взмахнул рукой и чуть не выронил веник: кисть словно обдали кипятком.

Сзади раздался голос:

– Погоди. На-ка. Наденьте.

Костя и Семен натянули шапки и рукавицы. Теперь руки и уши не жгло.

До потемнения в глазах хлестали они веником по неподвижно лежащему телу. Оно блестело, покрываясь потом: человек дышал все чаще и чаще, тело его стало розовым, потом красным. Человек охал и молил:

– Ох, ребята, еще… еще… еще…

Костю хлопнули по голой спине холодной ладонью:

– Давай сменим, парень.

Костя содрал с головы мокрую шапку, снял рукавицы, выбрался в предбанник и сел на лавку. Ему очень хотелось громко стонать и ухать, как стонет упарившийся всласть человек.

Полушубок рыбака оттаял и лежал на полу ничком, раскинув мокрые рукава.

Опять распахнулась дверь, в морозных клубах появился человек с кружкой в руке. От нее валил пар. Дверь парилки открылась, красная жилистая рука в рукавице схватила кружку, и дверь захлопнулась.

Растирая ладонью лицо, рыбак сказал:

– Отойдет. А шест он здорово шуганул, чуть нс прозевали в соседней проруби, зато и сам сыграл вниз головой, еле успели схватить за ногу – так из валенка вывалился, только за пятку и удержали…

В середине марта повалил густой снег, и ветер не мог с ним совладать. Сплошной снегопад длился почти две недели. После снегопада наступила оттепель.

За ночь ничуть не подморозило. Снег был рыхлый и мокрый, он облепил лыжи, и они превратились в бревна. Тащить на ногах такую тяжесть было мукой.

Хлопотов и Молчанов часто останавливались, снимали лыжи и тотчас погружались в снег по пояс. Очищали лыжи, становились на них и через несколько минут снова превращались в колодников.

Молчанов даже со злобой пропел: «Колодников звонкие цепи сметают дорожную пыль».

Хлопотов одернул:

– Ты что, забыл, где находишься?

– Что ты, Лидоч… – Молчанов осекся и исправился: – Мы несем службу, товарищ ефрейтор, на самом краю родной земли.

В темноте было видно, как блестело его мокрое от пота лицо. Переведя дыхание, Хлопотов ответил:

– И не так. Совсем наоборот. Не у края земли, а у самого начала ее. Разница.

Так целый час шли по мокрому снегу два пограничника. Куртки их были распахнуты, воротники рубах расстегнуты, струйки пота щекотали грудь и спину. Мокрые тучи, казалось, спустились так низко, что задевали головы. Дышать было нечем.

– А может, снять к чертям эти лыжи? – предложил Молчанов, остановившись. – Воткнем в снег. На обратном пути возьмем. – Молчанов посмотрел в сторону берега, где на горизонте переливались огоньки села, и тоскливо вздохнул.

Хлопотов, навалившись грудью на палки, задумался.

В это время с невидимого мыса в темноту вонзился узкий фиолетовый луч прожектора. Стали видны неподвижные тяжелые космы туч. Луч вздрагивал. От его света стало холоднее и тревожнее. Оба пограничника следили за ним. Луч качнулся и плавно пошел по льду. Когда луч был довольно близко от пограничников и походил на светящуюся бесконечную стену, он вдруг замер, качнувшись. На черном фоне горизонта ярко обрисовались две фигуры, застывшие в раскоряченных позах. Они стояли неподвижно всего несколько секунд, хотя пограничникам показалось, что прошло много времени, потом фигуры шевельнулись.

– Нарушители! – хрипло крикнул Костя и стащил с плеча автомат.

Нарушители метнулись в одну сторону, в другую, стена света неотступно двигалась за ними.

– Сбрасывай лыжи! За мной! – крикнул Хлопотов и пошел в снегу по пояс, слыша, как за спиной тяжело сопит Молчанов.

Внезапно наступила полная тьма. Прожектор погас. Как выяснилось позже, пришлось менять угли: один не выдержал жара и раскололся.

– Ну что у них там?.. – простонал Молчанов.

Хлопотов вынул компас и долго не мог различить светящиеся знаки на лимбе. Когда глаза привыкли к темноте, он засек направление на нарушителей и прибавил шагу. Он знал, что нарушители ушли сейчас с того места, где были, но важно выйти на их след. О перехвате в такую темень нечего и думать, оставалось одно: преследовать. Когда глаза полностью привыкли к темноте, впереди стало видно белую равнину.

Пот застилал глаза. Хлопотов, не выпуская из рук автомата, стряхнул с себя куртку и бросил ее в снег. Черт с ней, на обратном пути подберут.

Костя оглянулся. Молчанов спешил за ним, стаскивая с себя на ходу куртку. Сейчас он походил на большую подбитую птицу, судорожно машущую раненым крылом.

По расчетам Кости Хлопотова, они с Молчановым были близко от места, где обнаружили нарушителей. Надо не прозевать следы.

Вдруг оба присели и зажмурились. Снег, воздух, небо ослепительно вспыхнули. Пограничники оказались в бесконечном белом коридоре, одним концом уходившем за горизонт, а на другом конце мерцала ослепительная точка. Казалось, она была возле самого лица, так близко, что чувствовался жар от нее.

Прожектористы устранили неисправность, дали луч в прежнем направлении и снова увидели, как им показалось, тех же двоих нарушителей.

Поняв всю нелепость ошибки, Хлопотов и Молчанов стали подавать сигналы, махать руками, чувствуя, что пограничники сейчас, как на сцене, видны нарушителям. Косте даже показалось, что из темноты донесся злорадный хохот.

– Черти, что вы делаете? Ослепли, что ли? – заорал Молчанов и вскинул автомат.

Хлопотов схватил его за руку.

– Молчи! Кому орешь? До прожектора больше трех километров. Когда шли от берега, там сыпался редкий снег. Луч пробивает, а нас видно плохо, и сигналы не разобрать.

Оба пограничника, плюясь и ругаясь, вертелись на одном месте, проклинали и ночь, и прожектористов, и все, что приходило на ум.

Внезапно Костя заметил впереди темную полосу и направился к ней.

Хоть шерсти клок, – пробормотал он. – Вот их следы, шли гуськом, нога в ногу. – Он повернулся к Молчанову, морщась от нестерпимого света. Семен показался огромным, черным в светящемся ореоле.

– Влипли мы. Они нас не выпустят из луча. Надо разойтись. Я за нарушителями, а ты по обратному следу. Уводи луч за собой. Изучай следы.

– Один?

– Не разговаривать. Вдвоем не выйти. Торчи в луче.

Неловкими прыжками, словно подбитый тетерев в сугробе, Костя бросился в сторону, пытаясь представить, что сейчас будут делать прожектористы. Луч дрогнул и пошел было за Хлопотовым, но потом вернулся к Молчанову и снова метнулся в сторону. Костя упал ничком и замер. Снег набился за ворот рубахи и приятно освежал перегревшееся тело.

Следы нарушителей, как глубокая борозда, уходили в темноту. Шли двое, не на лыжах. Наверно, их подбросили к границе на вездеходе или аэросанях. Может, они тоже вначале шли на лыжах, а потом зарыли их в снегу. Сейчас нарушители хитрили. След шел параллельно берегу, потом повернул в сторону от границы и, описав дугу, снова направился к нашему берегу.

Снег побелел, воздух засветился тонким туманом. Не оглядываясь, Костя нырнул в борозду. Огромный светящийся вал беззвучно прокатился по нему и убежал вперед. Костя выглянул. Луч остановился и пошел обратно.

Почему прожектористы бросили Молчанова? Снег прекратился, и, видно, прожектористы поняли условные сигналы пограничника.

Костя поднялся и заспешил по следу навстречу лучу, а когда тот приблизился, снова упал.

Шли часы. Ползли над ледяной равниной низкие мокрые тучи. Метался от горизонта до горизонта луч прожектора. Где-то, скрытые темнотой, пробирались к нашему берегу двое неизвестных, за ними по следу спешил ефрейтор Хлопотов, за ним, пытаясь догнать товарища, двигался Молчанов. А с разных пунктов берега вышли на лед, поднятые по тревоге, группы перехвата. Ночь была тихой. Рыхлый снег поглощал все звуки.

Промокнув до нитки не то от снега, не то от пота, спотыкаясь и натруженно дыша, шел Хлопотов. Впереди он стал различать слабые огоньки, они гасли, вспыхивали, порхали. Костя остановился, закрыл ладонью глаза. Огней стало больше, словно бушевал фейерверк.

– Слабец… тюфяк… размазня… – ругал себя Костя при каждом выдохе. – Правильно прозвали Лидочкой… Да нет, Скобликова на моем месте была бы на километр впереди.

Костя стоял, борясь с желанием рухнуть в снег, как в перину. Нагнулся, стал растирать снегом лицо, шею, грудь. Терять время было нельзя. Хлопотов двинулся в путь. Через полчаса он снова остановился, заметив что-то поблескивавшее в снегу, и поднял смятый листок станиоля.

– Сволочи, шоколад жрали.

И еще полчаса вспарывал коленями снег, понимая, что ему все-таки легче, он идет по следу двоих, а те по целине. Молчанову еще удобнее: ему уже трое протоптали дорогу.

Неожиданно борозда круто повернула к берегу.

Пройдя еще с четверть часа, Костя услышал впереди гул, скрежет, треск; показалось, что лед под ногами дрогнул. В темноте появился красный огонь, над ним белый. Узкий сноп света вонзился в ночь, но не шарил по сторонам и был слабее, чем у берегового прожектора.

Так вот почему так круто повернули нарушители. Они решили проскочить фарватер раньше, чем по нему пройдет ледокол.

Огромная, дышащая теплом масса с уютными огоньками иллюминаторов, чавкая, скрежеща и утробно рокоча машинами, прошла мимо.

Треск льда удалялся. Гакабортные огни ледокола смотрели на Костю желтыми глазами. Костя стоял у фарватера. Перед ним блестела вода – черная, как деготь, с серыми пятнами ледяного крошева.

Минуту Костя стоял, размышляя и понимая, что нарушители с каждой секундой уходят все дальше от него. Молчанов, видимо, выдохся, и ждать его нечего.

Хлопотов побрел вдоль кромки, всматриваясь в темноту. Наконец он заметил несколько крупных ледяных глыб, они медленно покачивались, успокаиваясь. Костя прикинул расстояние между глыбами и не знал, что делать с автоматом. Если бы Хлопотов перебирался вплавь, то автомат бы держал над водой в руке, но сейчас придется цепляться руками за края ледяных глыб и автомат можно выронить. Тогда какой он боец? Ежа и того голыми руками не возьмешь, а те двое, видимо, опытные и сумеют огрызнуться. Закинуть автомат за спину, чтоб обезьяной карабкаться с льдины на льдину? Ишь сколько мелкого ледяного крошева!..

А как один переберется через фарватер Молчанов? Сумеет ли? (В том, что Семен будет переправляться, Костя не сомневался.) Случись что, скажут: бросил товарища в беде… Нет. Беда вон там, впереди, с рюкзаками на спинах идет к нашему берегу. Может, выстрелить, дать сигнал и потом думать о переправе? Привлечь внимание групп перехвата. Но они тогда пойдут на звук выстрелов и могут миновать нарушителей. Начальник заставы знает свое дело, и он направил группы так, что и мышь не проскочит. Сигналы же могут сбить их с толку.

Больше нельзя было медлить. Костя закинул автомат за спину, примерился и прыгнул.

Потом Костя никак не мог вспомнить со всеми подробностями свои действия. Льдина упруго качнулась, и край ее ушел в воду. Цепляясь за острые края излома, Хлопотов все быстрее и быстрее карабкался по ней. Чавкала вода. Косте показалось, что он стремительно бежит на четвереньках по вращающемуся ледяному кому. Краем глаза он заметил рядом другую льдину, оттолкнулся от нее ногой и шлепнулся плашмя на следующую. Автомат больно ударил по затылку. Костя ткнулся лицом в воду. Она была настолько темной, что Косте показалось, теперь не отмыться от нее вовек.

Если на первой льдине Костя походил на обезьяну, то с этой, оттолкнувшись руками и ногами, он прыгнул лягушкой. Ящерицей переполз на следующую и уже у самой кромки фарватера превратился в тюленя, погрузившись в воду по шею. Хорошо, что лед под толстой шубой снега сохранил твердость и кромка была крепкой. Костя боком выполз на лед, откатился от края метра на два, вскочил и, на ходу очищая автомат от налипшего снега, вновь устремился в погоню.

Но вот сквозь бисер пота на бровях и ресницах, сквозь шабаш и кутерьму огней Костя разглядел впереди темное пятно. Напрягая до боли зрение, он пытался различить – один впереди или двое, но видел только пятно.

Он поднял автомат стволом кверху, и показалось, что ремень зацепился за что-то, какая-то сила тянула оружие вниз. Простучала короткая очередь. Автомат чуть не вырвался из рук, и последние пули ушли в сторону нарушителей, просвистев над их головами.

Только сейчас понял Костя, как он измотался: оружие не мог удержать в руках! Хлопотов опустился на одно колено, положил на другое автомат и стал ждать. Темное пятно впереди уменьшилось: видимо, нарушители тоже присели.

Судорожно дыша, Костя следил за пятном, решив, что, если нарушители тронутся дальше, откроет огонь. Он уже не верил, что сможет сделать еще десяток шагов. Пятно впереди не шевелилось.

Прошла минута, вторая, третья. Услышав за спиной шум, Хлопотов обернулся:

– Кто идет?

– Я… Молчанов, – донеслось в ответ.

Он подошел и тоже рухнул на одно колено. Несколько секунд оба молча и жадно дышали.

– Они? – спросил Молчанов.

– Кажись, они, – ответил Костя.

На плечи давила огромная тяжесть, хотелось уронить голову на колени… Хлопотов со стоном поднялся и тихо спросил:

– Цел, значит. Я боялся…

– Отойди вправо метров на пять и прикрой. Я пойду за ними. Потом приближайся и держи под прицелом… Понял?

– Понял. Слушаюсь, – ответил Молчанов и побрел в сторону, Когда он остановился, Хлопотов направился к нарушителям.

Подойдя шагов на пять, Костя увидел двух человек. Один лежал на боку, уткнувшись лицом в снег, второй сидел, откинувшись на спину и вытянув ноги. Рот его был открыт, глаза тускло поблескивали.

«Неужели я попал в них?» – испугался Костя. Теперь он различил, как изо рта сидящего вылетал пар. Нарушитель дышал хрипло, часто, по-собачьи. Лежащий судорожно вздрагивал и жевал снег.

– Руки вверх! – просипел Костя.

Один из них продолжал грызть снег. Другой поднял руки до плеч и бессильно уронил их; не закрывая рта, он отрицательно мотнул головой.

Костя почувствовал, что и у него самого кружится голова и нестерпимо хочется сесть в снег. Надо обыскать нарушителей, а тело одеревенело, и автомат был таким тяжелым, что ныли руки. Переведя дыхание, Хлопотов крикнул:

– Молчанов и остальные, ко мне!

Через несколько дней после вечерней поверки, проходя мимо Хлопотова, старшина негромко бросил:

– Зайдите ко мне, товарищ младший сержант.

В каптерке пахло кожей, сукном, маслом. Над столиком ярко горела лампочка. Старшина положил комплект обмундирования.

– На, новенькое. Матерьяльчик! А свое сдай.

– Товарищ старшина, у меня срок не вышел.

– Переодевайся. Старшина без запасов – что винтовка без патронов. А это – в ветошь. Шесть часов потом мыл…

Когда Костя переоделся, старшина осмотрел его и сказал басом, глядя в пол:

– Ты, Константин Николаевич, не обижайся… Сгоряча эта «Лидочка» получилась.