Текст книги "Рукопожатия границ (Сборник рассказов)"

Автор книги: Евгений Цыбульский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 24 страниц)

Мария Майерова
ВОЛШЕБНЫЙ КУВШИН

ни идут в ногу. Левой… левой… По другому идти никак невозможно. Оба начищены, разутюжены – любо-дорого посмотреть. Автоматы за спиной, словно предназначенной для ношения оружия.

Сразу видно, что они едут в Прагу. Им повезло – едут вдвоем. Они дружат, хоть характеры у них разные.

Что же они будут делать в Праге? Это военная тайна. Можно только сказать, что едут они по служебным делам. Впрочем, эти дела нас не интересуют.

Вот они выходят из леса. Зрачки глаз суживаются от яркого утреннего света, льющегося с просторного неба, на котором беспрепятственно развернулся веер солнечных лучей.

У пограничника Мартина Туречека, статного, худощавого молодца, радужная оболочка заискрилась золотисто-коричневыми брызгами, как хорошо отшлифованный драгоценный камень. Пронзительный взгляд заскользил с предмета на предмет, видя и подмечая то, что другие не воспринимают, даже когда смотрят в упор.

И эта живость взгляда, и волнистые каштановые волосы, и упругий шаг придают его фигуре в безупречно сидящем обмундировании какую-то изысканную щеголеватость.

Я не хочу сказать, что его друг не щеголеват. Однако Йозеф Дудаш ростом пониже, а на короткой шее гордо, но как-то тяжеловато сидит почти квадратная голова. На мир Йозеф смотрит дымчато-серыми глазами. Волос из-под фуражки почти не видно, настолько тщательно они подстрижены на затылке. Йозефу недостает стройности, и, несмотря на все старания, он никак не может добиться, чтобы форма сидела на нем как влитая: тут и там по ней пробегают морщинки. Йозеф очень требователен к себе, и мы увидим, что именно требовательность – лучшая черта его характера. Но в общем светлые брови и ресницы Йозефа невыразительны, глаза и лицо словно затянуты тонюсенькой паутинкой.

Пограничники откомандированы на двое суток. Они рады этому, чувства их так едины, что вначале и говорить им, казалось, не о чем. Впрочем, радость поездки в Прагу уже пережита ими на заставе, где она была встречена бесчисленными восклицаниями и шутками товарищей и командиров.

Итак, Мартин Туречек будто невзначай поглядывал на дорогу, что вела к вокзалу и частенько служила исходным пунктом для дозоров. Он внимательно, но как бы мимоходом прощупывал взглядом все, что попадало в поле его зрения. В конце концов Мартин не выдержал молчания, сказал:

– Значит, посмотрим на кое-что другое, не только на ели, мох и нарушителей…

Дудаш озабоченно наморщил лоб и высказал свои мысли:

– А сколько здесь мусора! Унести бы весь этот хлам куда-нибудь подальше в лес и свалить в волчью яму! Все это барахло ржавеет и бесстыдно лезет на глаза.

– Тебе бы сюда распределительные щиты электростанции, – усмехнулся Мартин Туречек. – То-то радости было бы, а?

Подобное Туречек говорил другу уже не раз. В казарме такие разговоры возникали почти ежедневно. По мнению Йозефа Дудаша, одеяла на койках никогда не лежали безукоризненно, без единой складочки, а картины на стенах располагались недостаточно симметрично. В политпросветкабинете он постоянно складывал правильными стопочками разбросанные на столе журналы и словно бы не замечал, что подбирает комплекты по номерам.

– Мы же их читаем, дружище Йозеф, – упрекал Дудаша Мартин, вытягивая из стопки какой-то иллюстрированный еженедельник. – Читальня – не витрина магазина.

Мартин не раз замечал, что там, где книги на полках расставлены ровными рядами, библиотека никому не нужна. Порядок в библиотеке – доказательство, что книги здесь не читаются. Дудащ только смеялся в ответ на его слова.

– Ты прав, Мартин, но приучать людей класть вещи на свое место необходимо…

На опушке леса пограничники прошли мимо валявшегося в кювете большого синего эмалированного кувшина. Его ручка, такая же ржавая, как и почти скрытое травой дно, вызывающе торчала в сторону вокзала. Йозеф немедленно показал на него другу:

– Гляди! Как нахально он развалился! Вернемся, первым делом отнесу его в кучу, заготовленную для отправки в утиль.

Мартин считал такие мелочи слишком ничтожными, не заслуживающими внимания пограничников. Но он любил Дудаша и снисходительно прощал ему его слабости.

И в дозоре эти двое, столь противоположные по характеру, замечательно дополняли друг друга.

– Как здорово они сработались! – говаривали их товарищи.

Взаимопонимание не раз приносило им успех. А сейчас они вместе едут в Прагу!

В поезде было много гражданских пассажиров. Пограничники замолчали и переговаривались только взглядами. Глаза порой выразительнее самого красноречивого слова. Слегка опущенные веки и усмешка, мимолетно поднятые брови в ответ на дорожную болтовню говорили им о многом. Мартин, однако, тяготился молчанием и вскоре попытался познакомиться с девушками, предложил сигареты молодым людям, что-то рассказал им смешное. Йозеф по-прежнему сидел, уставясь в окно.

В Праге, выполнив задание, пограничники получили отпуск на весь вечер. Спрятав оружие, они налегке вышли на улицу.

Непривычный шум автомобилей, трамвайные звонки, неумолчный гул голосов, люди, толпящиеся на перекрестках, у автоматов, отпускающих закуски и напитки, песни, льющиеся из репродукторов и магазинов грампластинок, – все щекотало нервы пограничникам, привыкшим к лесной тишине и к спокойной дружеской беседе с товарищами, когда они, свободные от дежурства, собирались на заставе.

Сейчас пограничники поглядывали на красиво оформленные, заманчивые витрины, читали вывески, тревожно посматривали по сторонам, стараясь не прозевать в людском потоке военных и вовремя поприветствовать. Вдруг Мартин увидел за столом объявление, которое настолько привлекло его внимание, что он даже остановился. Вот хороший случай подразнить Дудаша с его кувшином!

– Йозеф, – шепнул Мартин, толкая друга локтем, – посмотри, тут есть кое-что для тебя.

Дудаш удивленно взглянул на витрину и среди расклеенных объявлений заметил театральную афишу. «Театр в Карлине сегодня и ежедневно играет комедию „Волшебный кувшин“. Спешите видеть!»

Дудаш снисходительно покачал головой – неисправим Мартин! – и неожиданно предложил:

– Знаешь, а не заглянуть ли нам туда?

Может быть, название комедии вызвало у него воспоминание об эмалированном кувшине в придорожной канаве?

Не торопясь, они направились к театру, купили билеты. Времени до начала спектакля оставалось много, и пограничники решили побродить по улицам. Они пошли к набережной, чтобы взглянуть на Градчаны. А как же иначе?! Ведь никогда не надоест любоваться видом Градчан!

Каждый чех, где бы он ни жил, мечтает побывать в столице, в красавице Праге, раскинувшейся у подножия Петришнского холма, посмотреть на Градчаны, знаменующие собой ее центр, ее фасад. И те, кому довелось совершить подобное путешествие, потом восхищенно рассказывают об этом своим родным и знакомым. Наши герои тоже слышали в детстве восторженные рассказы родителей и надеялись когда-нибудь побывать в Праге. И мечты их сбылись: Йозеф съездил на экскурсию со школой, а Мартин поступил там учиться. Однако пограничники были счастливы вновь свидеться с местами, врезавшимися им в память, побродить по набережной от Национального театра до Мельниц, слиться воедино с жителями столицы.

Силуэт Градчан, увенчанный собором, плотина, плавно текущая река, противоположный зеленый берег с разноцветными фасадами старинных зданий, памятники героической истории родины – все это волновало, привлекало внимание наших героев.

– Красота! – вздохнул растроганный Мартин.

– Есть на что посмотреть, честное слово! – убежденно добавил Дудаш.

– И все это наше! Никому не отдадим!

Пограничники гордо выпрямились, еще глубже почувствовав ответственность за все, что они и их товарищи оберегают от врага. Они знали, что никому не удастся нарушить покой родины. Они знали это твердо, как присягу.

Друзья постояли у парапета около музея Сметаны и повернули обратно. Они никак не могли расстаться с молодыми липками, окаймлявшими набережную, с чайками, кружащимися над тихой рекой, с толпой, через которую приходилось протискиваться.

Неожиданно внимание пограничников привлек трамвай. Он отличался не только цветом, но и пассажирами. В окнах голубого вагона виднелись детские головки. Любопытные глазенки, гримасничающие лица, прижатые к стеклу носы златоголовых и темноволосых трех-, четырехлетних франтих с огромными бантами и коротко остриженных мальчуганов с расчесанными чубчиками.

– Погляди! Видишь вон того разбойника! Как он рвется к окну, расталкивая других! – засмеялся Мартин.

– «Вагон пражских детских ясель», – прочитал Дудаш надпись на убегающем вдаль вагоне. – Разве может быть что-нибудь прекраснее этих чудесных детишек?

Вагон уже давно скрылся, а Йозеф Дудаш все смотрел ему вслед.

Весенний золотистый вечер незаметно опустился на городские улицы. Часы показывали начало театрального представления. Пограничники вошли в театр, заняли места в переполненном зале. Сначала они молча смотрели на сцену. Игра актеров резко отличалась от любительских спектаклей, к которым они привыкли на заставе. Публика веселилась от души. Любая шутка, острое слово, жест вызывали взрывы хохота, от которого дрожали стены. Некоторые остроты развеселили и наших друзей, ведь смех – вещь заразительная.

Мартин иногда с недоумением посматривал на публику, а в антракте не выдержал, сказал Дудашу:

– Какие здесь люди беспечные, ничто их не беспокоит и все, решительно все смешит. Актер палец покажет – от хохота того гляди потолок рухнет.

– В безопасности себя чувствуют, вот и смеются, – благодушно ответил Дудаш. – А ты чего злишься? Гордись и радуйся. Ведь это наша заслуга. Не так ли?

Мартин неуверенно посмотрел на товарища: уж не шутит ли тот.

– А пожалуй, ты прав, – согласился он. – Ведь мы охраняем их покой и их смех.

В антракте друзья выкурили по сигарете и после звонка устремились за толпой в зрительный зал. Вдруг Мартин почувствовал на себе чей-то пристальный взгляд. Такой взгляд порой ощущается почти физически. Мартин толкнул Дудаша, прерывая его болтовню, и слегка повернул голову в сторону, откуда, как ему казалось, смотрели в упор.

Движение Мартина заметил не спускавший с него глаз человек. Он вздрогнул, повернулся спиной к пограничникам, стал что-то громко и оживленно рассказывать двум хорошо одетым юношам. Мартин видел лишь спину незнакомца и ухо, большое, кроваво-красное, неестественно опухшее.

– Мы здесь кое-кому пришлись не по вкусу, – шепнул Мартин Дудашу и потащил его в гардероб, где удобно расположился в кресле и закурил.

Дудаш мгновенно включился в игру. Пограничники сидели, как бы увлеченные беседой, и искоса посматривали на молодых людей, которых развлекал человек с опухшим ухом.

Прозвенел второй звонок… третий. Фойе быстро опустело. Зрители стремились побыстрее войти в зал. Гардеробщица предупредила обе оставшиеся на своих местах группы.

– Поторопитесь, сейчас начнется.

Никто не обратил внимания на ее слова. Парни увлеченно разговаривали. Мартин и Дудаш медленно докуривали свои сигареты.

Из зала донеслась музыка. В фойе погасили свет. В наступившем полумраке трое парней, отвернувшись от пограничников, чтобы те не могли разглядеть их лиц, направились к раздевалке. Бросив гардеробщице номерки. они получили свои шляпы и, не задерживаясь, ушли из театра.

Едва за ними закрылась дверь, пограничники, как по команде, потушили сигареты и переглянулись.

Вся сцена разыгрывалась в полном молчании. Говорили только взгляды, жесты, поступки, но они были полны драматизма.

– Хотел бы я этих типов встретить в лесу, – процедил сквозь зубы Мартин Туречек, и глаза его сверкнули.

– Наша форма испортила им настроение. Видно, совесть у них нечиста.

– Должно быть, они знают, что такое зеленые погоны, – согласился Туречек.

И пограничники отправились в зрительный зал.

Речь в пьесе шла о старом кувшине, полном золота, о поездке в Америку и о водяном. По ходу действия комик-водяной экспромтом придумывал шутки, куплеты, плоские остроты, которые смешили публику. Мартин восхищался прелестью примадонны. А Йозеф никак не мог сосредоточиться, порой забывал о спектакле и невольно то и дело вспоминал ржавый эмалированный кувшин в канаве пограничного леса. Поэтому он плохо запомнил, что происходило на сцене и, когда они вернулись на заставу, рассказывал о спектакле один Мартин: ведь товарищи хотели знать все, до мельчайших подробностей.

Ранним утром им пришлось идти в дозор. Лес благоухал смолистым ароматом. Птицы обменивались ликующими весенними песнями. Из деревни толпой вышли лесорубы. Топоры на плече, на груди, наискось, пилы, под мышкой узелки с обедом.

Зоркие глаза Мартина заприметили эту толпу, как только она показалась из деревни.

– Поглядим на них? – вопросительно шепнул он.

– Дай им пройти, потом посмотрим.

Лесорубы-немцы лениво перебрасывались словами на смешанном чешско-немецком диалекте, шли медленно, тащились на работу, как на похороны. Вдруг какой-то лесоруб заметил пограничников, что-то сказал своим товарищам. Все разом подтянулись, прибавили шагу, поглядывая на лес, откуда навстречу им шагал пограничный дозор.

Йозеф прошептал Мартину, не поворачивая головы:

– Дай им пройти.

Каким-то шестым чувством он смекнул, что лесорубы свернули с дороги на лесную тропу и уже не видят их, и тихо сказал Мартину:

– Пошли вправо, стороной обойдем их.

Мартин уже сообразил, что задумал Йозеф. В обход бегом они обогнали лесорубов, залегли и стали наблюдать. Пограничники услышали говор прежде, чем лесорубы появились на дороге. Они разбрелись и еле двигались. Вдруг Мартин заметил, что один из лесорубов постепенно отстает от своих товарищей. Он долго зажигал трубку, потом что-то поправлял в обуви. Вот он поднял шишку и сделал вид, что внимательно рассматривает ее. А лесорубы уходили все дальше и дальше, ничего не замечая. Вот они подошли к тому месту, где замаскировались пограничники. Мартин не спускал глаз с отставшего. Он увидел, как тот запетлял, потом боком, крадучись отскочил к кювету и исчез в нем.

Глаза Мартина горели. Он зорко следил за каждым движением этого человека, но увидеть, что происходит в кювете, не мог. Мартин вопросительно посмотрел на Дудаша, взял автомат наизготовку.

– Ничего, – жестом задержал тот Мартина, – оставь его в покое.

– А что он там делает?

– Увидим.

Лесоруб выскочил из кювета и как ни в чем не бывало бросился догонять своих.

Когда все лесорубы скрылись в чаще леса, пограничники подползли к кювету. В траве, усеянной ромашками, синел остатками эмали старый кувшин. По надломленным стеблям хрупкого лесного зверобоя, по его примятым золотистым цветам и траве было видно, что недавно старый кувшин лежал совсем по-другому.

– Кувшин! – воскликнул, смеясь, Мартин. – А я-то подумал, что там диверсант.

– А ты не смейся! – мрачно прервал друга Йозеф. – Я и в Праге все думал о нем. Может оказаться, что этот кувшин не простой, а волшебный. Только как проникнуть в его тайну? Сначала давай поглядим, нет ли в нем какой-либо вести.

– И золотых монет! – рассмеялся Мартин.

– Случается, и в таком месте денежки находят, – рассудительно произнес Дудаш. – Без них господа американцы не так легко нашли бы предателей.

Однако кувшин был пуст. Пограничный дозор осмотрел все вокруг, прощупал почву у края дороги, разгреб траву, приподнял камни – нигде ничего. Дозорные задумались.

– Надо скорей положить все, как было, – взволнованно прошептал Туречек. – Никто не должен знать, что кувшин трогали.

– Почему?

– Да это же ясно! Помнишь, в какую сторону ручкой лежал кувшин, когда мы позавчера шли на станцию?

– Теперь уже не очень, – признался Дудаш.

– А я, как сейчас, вижу! Тогда кувшин лежал ручкой к лесу. И дозор тогда тоже прошел в ту сторону. А сегодня мы идем из леса. Теперь понял, что лесоруб делал в канаве?

– Он повернул кувшин ручкой нам вслед!

– А зачем он так сделал?

– Хитрец ты!.. Но клянусь, этот гад от нас не уйдет.

План был прост: они собьют сообщника с толку, и он пойдет по тропе, которая будет обозначена как неохраняемая.

Пограничники изменили положение ручки, замаскировались, почти слились с мхом и кустарником, даже автоматы не могли их выдать, и стали ждать. Лесная тишина окружала их. От мха исходил запах земли. Напряженный слух улавливал лишь попискивание маленького поползня, шелест беличьих прыжков и таинственные шорохи пограничного леса.

Пограничники лежали так тихо, что их неподвижность обманула даже муравьев, и они безбоязненно переползали через солдат. Прошел час, другой. Легкий ветерок пробежал по лесу, хрустнула сухая веточка, стало слышно, как вдалеке скользят по осыпавшейся хвое сапоги. Прострекотала сорока. И снова тишина, выжидающая, напряженная.

Шаги приближались. Пограничники ждали, они твердо знали, как поступят. Вот за деревьями мелькнула человеческая фигура. На спине ранец, в правой руке оружие. Нарушитель. Делает вид, будто что-то собирает. Наивная попытка обмануть случайного встречного или пограничный дозор.

– Стой! Пограничная стража! – загремел Дудаш.

От неожиданности молодчик вздрогнул, потом бросился бежать.

– Стой! Руки вверх! – крикнул Туречек.

Нарушитель споткнулся. Не видя пограничников, он озирался в смятении, стараясь понять, откуда доносятся голоса, и вновь попытался бежать. Однако после третьего оклика быстро повернулся на голос и выстрелил. В ответ мгновенно заговорил автомат Туречека. Пуля попала нарушителю в ногу, колени его на миг подломились, но он продолжал отстреливаться. Только Туречека там уже не было. Да и Дудаш не мешкал. Он обошел нарушителя сзади и вышиб револьвер из его руки. Мартин подскочил к нарушителю, за спиной его встал Дудаш с автоматом. Мартин окинул взглядом предателя. Глаза его остановились на правом неестественно распухшем ухе.

– А ведь мы, кажется, знакомы! – удивленно произнес Туречек, разглядывая задержанного.

Тот больше не сопротивлялся, позволил обыскать себя. В ранце оказались только пражские сосиски и рогалики, зато в карманах – еще один пистолет, чехословацкие паспорта и другие документы, изготовленные ЦРУ, но пограничники не стали их читать. Они будут сданы начальнику заставы. Тот сам во всем разберется.

– Что у тебя с ногой? Покажи! – Мартин достал индивидуальный пакет и, как положено по инструкции, под охраной автомата Дудаша перевязал задержанному ногу. – А теперь вперед!

Предателя охватило бешенство.

– Ты поосторожнее со мной! Ты еще ответишь!

Пограничники засмеялись, и задержанный уныло замолчал.

– В Праге в театре показывают комедию «Волшебный кувшин». – С автоматом в руках, прижав локоть к карману, куда были аккуратно уложены документы задержанного, Дудаш говорил словно сосед с соседом. – Помнишь?

Задержанный дернулся.

– Не дергайся. Это полезная комедия. На хорошие мысли наталкивает…

Когда молодчика – а он не заслуживает описания, ибо лицо предателя всегда отвратительно, – когда молодчика привели на заставу, Туречек добавил к своему донесению:

– Не всякий кувшин волшебный, но наш был именно таким!

Аурел Михале
РАССКАЗ ПОГРАНИЧНИКА

ечером 23 августа 1944 года вместе с Ионом Булгэре я был в дозоре на Дунае между пограничными постами Коронини и Любкова.

Булгэре хорошо знал эти места. Меня послали на границу только прошлым летом, после окончания полковой школы, а Булгэре находился здесь с самого начала войны. Если бы сложить шаги, что отмерил он по границе, получилась бы хорошо утоптанная тропа. Тысячу раз проходил он вдоль берега реки: летом – в солнечные, ясные дни, в дождь и туман; зимой, когда лед трещал от мороза; весной, когда ивняк покрывался белоснежными пушинками, пли осенью, когда желтела неспокойная листва тополей. Он знал здесь каждый кустик, каждый уголок, как свой двор, о котором уже почти забыл, так как уехал из дому четыре года назад.

Ион Булгэре был прирожденным пограничником: маленького роста, жилистый, быстрый, с живыми ястребиными глазами, он хорошо слышал и чувствовал природу. Никому не удавалось перейти границу, если в дозоре находился Ион, не одного контрабандиста задержал он на нашем участке. Булгэре за версту различал, кто плеснулся в воде – рыба или человек, и в шелесте листвы умел услышать посторонний шум. Если нарушители пробовали кричать кукушкой, Ион быстро распознавал и эту хитрость. Иногда даже ночью он выходил на улицу и прислушивался к чему-то.

– Что, господин капрал? – спрашивал его часовой.

– Почудилось, будто на острове какие-то голоса, – обеспокоенно говорил Ион.

Немного повыше от Молдовы Веке, где располагалась наша застава, был остров, заросший кустарником и высокой травой. В последнее время то на ночь, то на две здесь находили убежище сербские партизаны. Они все чаще нападали на немцев. Когда заходила речь об этих партизанах, Булгэре просил начальника заставы оставить их в покое.

Ион мне сразу понравился. Это был человек с открытой душой и добрым сердцем, готовый всегда помочь товарищу.

Когда я пришел пешком от Молдовы Ноуэ, первым, кого я встретил на заставе, был Ион. Только я положил ранец и выпил глоток воды, как Булгэре отвел меня в сторонку и спросил:

– Ты откуда, мужичок с ноготок?

Я не обиделся, потому что и в самом деле не отличался высоким ростом, а моя бритая голова была совсем мальчишеской.

– Из села, где все такие, как я, – нашелся я.

Ему понравился мой ответ. Он искоса посмотрел на меня и пробормотал:

– Может, у тебя и братья остались дома?

– Нет, – сказал я, – мать решила, что ей и одного хватит, чтобы перебить горшки в доме!

– Что ты говоришь? Может, ты из наших мест? Ведь только у нас уважают острых на язык.

– Так, может, ты слышал об Илфове и Олтенице? Я как раз оттуда…

– Да ну! – воскликнул весело Ион, будто встретил кого из своих близких. – Что ты говоришь, браток!

Он взял меня за руку, провел в помещение и показал место рядом с собой. Потом начал успокаивать, объясняя, что трудновато будет только вначале, а потом, как подучусь, буду чувствовать себя на Дунае как дома. Я развязал вещевой мешок, разложил на кровати домашние продукты и пригласил Иона к столу. У меня было такое впечатление, будто встретил родного брата. Булгэре отломил кусок темноватого пирога, испеченного моей матерью.

– Все-таки хлеб в наших краях – самый лучший, – сказал он, хотя пирог был не из пшеницы, а из отрубей и кукурузы.

На границе я пока чувствовал себя как на чужбине, поэтому очень обрадовался, встретив не просто земляка, а близкую мне душу.

– Ну, а как поживают девушки в наших краях? – спросил Ион через некоторое время.

– Усы у них выросли, – улыбнулся я.

– Что ты говоришь? – притворно удивленным голосом произнес Булгэре. – И что же они теперь будут делать?

– Откуда я знаю? Будут ждать, пока мы вернемся…

На границе каждый новенький причаливает к кому-нибудь из «старичков», которые уже хорошо знают службу и здешние места. Меня взял к себе в обучение Булгэре Ион. Вместе с ним мы ходили в дозор – то в одну сторону от нашей заставы, то в другую. С Ионом я мог ни о чем не беспокоиться: глаз у него был острый, уши чуткие.

Как-то пошли мы с ним в дозор в сторону Пожежены. Был предрассветный час. Природа еще не проснулась. Мы осторожно пробирались мимо ивняка и тополей, глядя на желтовато-серые волны Дуная. По реке шел первый пароход, с трудом таща за собой целое стадо тяжелых барж.

– Доверху нагружены пшеницей, – невесело сказал Булгэре. – Как грабители, все тащат из нашей страны… Зерно, нефть, скотину, лес – все, что попадается под руку… Весь Дунай забит их конвоями. Будь они прокляты… А ты что скажешь? – спросил он меня прямо.

– Эх, если б все было по-нашему – гнать бы их домой… или раздавить к чертовой матери, – ответил я, так как всей душой ненавидел гитлеровцев, этих ненасытных пауков, что опутали нашу страну.

– Правильно ты сказал, – с горечью промолвил Ион. – Не по-нашему все делается…

На границе – не то что в казарме, где мы все в куче, и не так-то просто открыто поделиться всем, что лежит у тебя на душе. А с глазу на глаз можно высказать что угодно. Мы с Ионом не остерегались говорить друг другу правду.

Утренняя мгла рассеивалась. Мимо нас медленно проплывал немецкий конвой. Вдруг Ион схватил меня за руку и пригнул к земле. И тут почти рядом с нами я услышал приглушенный звук крадущихся шагов. Я хотел было сразу броситься в кустарник, но Ион крепко держал меня и, приложив палец к губам, приказал молчать. Шаги то замирали в легкой, прозрачной тишине, то слышались вновь. Вот уж они совсем близко. Мы направили винтовки в сторону кустарника. Я весь напрягся, как пружина. Мне еще никого не приходилось задерживать.

Кусты раздвинулись, и в нескольких шагах от нас показался бородатый мужчина с ранцем за плечами. Увидев направленные на него дула винтовок, нарушитель застыл на месте.

Он смотрел на нас, как затравленный зверь.

– Открой ранец, – приказал ему Булгэре.

В ранце был пахучий, желтый, как золото, македонский табак, уложенный в плотные связки. Контрабандист оказался сербом, но он в свое время, видимо, рыбачил на Дунае, так как знал немного по-румынски. Он стал причитать, что немцы его совсем разорили. От Булгэре я знал, что подобные контрабандисты наживались за счет бедняков. На табак они выменивали спички, соль, сахар или керосин.

– Эй, ты что это отрастил себе бороду? – Булгэре окинул серба взглядом, и я понял, что они уже встречались раньше.

– Берите, берите все, продолжал причитать контрабандист, пододвигая к нам ранец. – Только отпустите!.. Отпустите, ведь немцы повесят меня! Они установили монополию на табак, и им ничего не стоит отправить человека на тот свет.

Услышав про немцев, Булгэре вздрогнул. Ему хорошо было известно, что пойманных контрабандистов передают в Оршове гитлеровцам по ту сторону границы, в Югославию. Но Ион сделал знак винтовкой, и мы отвели нарушителя на пограничную заставу. Там, однако, Булгэре упросил начальника не передавать этого контрабандиста немцам. Офицер заставил задержанного написать декларацию, конфисковал табак и в следующую ночь отпустил его обратно через Дунай.

Совсем по-другому поступал Булгэре по отношению к югославским партизанам. Однажды перед рассветом на серебристых волнах Дуная мы заметили двух людей, плывущих к нашему берегу. Они торопливо взмахивали руками, отчаянно борясь с бурным течением реки, и время от времени оглядывались назад, на остров, с которого, видимо, бежали. Я хотел было стрелять, но Булгэре бросился ко мне и молча прижал мою винтовку к земле. Мы скрылись в кустах и стали ждать. Пловцы все приближались к берегу, но вдруг начали погружаться в воду и выныривать. Руками они уже не работали. То ли они устали, то ли экономили силы, так как до берега оставалось еще довольно далеко и течение в этом месте было быстрым.

Вдруг над водой разнесся звук мотора, и пловцы снова энергично направились к берегу. Выбившись из сил, они еле вышли из воды. Ноги у них заплетались. С одежды ручьями стекала вода. Сделав несколько шагов, присели на песок. Дышали они прерывисто, со свистом. Это были крепкие, широкоплечие люди с суровыми загорелыми лицами, заросшими бородами. У каждого из них на ремне болтались ножи и пистолеты. Югославские партизаны! Только они хотели скрыться в кустах, как мы их окликнули.

– Не прогоняйте нас, браты! – стал просить один из них, кое-как объяснявшийся по-румынски. – Заберите нас, но не отдавайте в руки немцев!

Подняв руки, они вошли в кустарник. Мы узнали, что партизаны скрываются от немцев, которые ночью устроили на острове облаву.

Разрывая хрустальную предутреннюю тишину, из постепенно рассеивающейся мглы, словно из облака дыма, показалась моторная лодка. Недалеко от берега два гитлеровца спрыгнули в воду и направились в нашу сторону, шлепая сапогами и ругаясь на своем языке. Булгэре выскочил из кустарника и приказал им остановиться.

– Стой! – крикнул Ион и поднял автомат, сделав решительный жест рукой.

Немцы, однако, и в ус не дули и с гордым, независимым видом продолжали двигаться к берегу. Тогда Булгэре лег на землю и решительно щелкнул затвором. Я тоже вышел из кустов. Увидев меня, гитлеровцы остановились, опасаясь, по-видимому, что нас много. Они стали объяснять, что преследуют zwei Banditen[3]3
  Двух бандитов (нем.).


[Закрыть], но Булгэре был неумолим: он кричал, что здесь die Grenze[4]4
  Граница (нем.).


[Закрыть] и что, если немцы не подчинятся, он будет стрелять.

– Bandit… Bandit! – упрямо твердили гитлеровцы и бросились к кустам.

– Nein! – заорал Булгэре и выпустил автоматную очередь. – Zurück!

Немцам пришлось вернуться назад. Посмотрев еще раз в сторону кустов, они прыгнули в лодку. Грозя нам кулаками и оружием, гитлеровцы пересекли Дунай в обратном направлении. Югославские партизаны благодарно жали нам руки. На их глазах блестели слезы.

– Спасибо, браты, – сказал один из них.

Весь тот день они пробыли в прибрежных кустах. За это время я дважды сбегал на заставу и принес им патроны и хлеба. Вечером партизаны снова перебрались на остров, так как в нашей пограничной зоне им нельзя было оставаться. Булгэре наказал мне никому не говорить об этой истории, а то, мол, подумают бог знает что.

– Ведь это всего лишь люди, которых преследуют, и нам не пристало выдавать их фашистам, – добавил он…

Так проводили мы время на границе в Банате, мучимые тоской по дому, заботами о своих близких. Втайне мы ненавидели гитлеровцев: ведь это по их вине шла война, из-за них погибала наша молодость.

Вечером 23 августа я снова был в дозоре с Ионом Булгэре. Мы прошли мимо нашей сторожевой будки в Коронинях. На середине пути нам повстречались пограничники из Любковы, и теперь мы возвращались на свою заставу. До полуночи, то есть до конца нашей смены, оставалось около часа, и поэтому мы не торопились.

Я шел рядом с Булгэре и рассказывал ему разные истории. Ему нравилось меня слушать. Я всегда немного приукрашивал и то и дело вставлял остренькое словцо, поэтому некоторые истории Ион просил меня повторять по нескольку раз. Я как раз рассказывал ему о некоей Мице Боблете из нашего села, муж которой был на фронте в Молдове. Она принимала к себе молокососов, у которых и усы-то только что пробивались. За это мы вымазали дегтем стены и двери ее дома. Булгэре хохотал до упаду, а я уже вспомнил другую историю – про Тоадера Дудэ, который приехал домой на побывку и застал жену с другим.

Но не успел я начать, как нам повстречался дозор, и мы узнали, что в пограничной зоне объявлена тревога и что начальник заставы удвоил караулы и дозоры.

– Пусть за нами пошлют еще один дозор, – на ходу попросил старший дозора.

– Да что такое случилось? – спросил Булгэре.

– Говорят, мы покончили с этой войной и теперь нужно взять за глотку гитлеровцев…

– Брось ты, не бреши!

– Ей-богу, не вру, – заверил нас старший дозора.

– А сколько сейчас времени?