Текст книги "Зеленая брама"

Автор книги: Евгений Долматовский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 23 страниц)

Двое в штатских костюмах

Я вновь летел в Кировоград, чтобы оттуда машиной добираться до Подвысокого. Дело было зимой, погода ясная, снежный покров придал однообразие земному пейзажу. Самолет шел так ровно, что казалось – он стоит в воздухе. Наверное, эта спокойная обстановка позволила командиру корабля оставить капитанскую рубку и выйти к пассажирам. Рядом со мной кресло оставалось свободным, летчик подсел, у нас завязался разговор. Узнав, с какой целью я лечу в его (самый лучший на Украине, в СССР и вообще на земном шаре, самый зеленый летом, самый чистый зимой, ну, и вообще самый-пресамый) город и областной центр, командир корабля сказал мне, что на улице имени космонавта Добровольского – поселок авиаторов и он там живет, а его сосед по лестничной клетке – участник Великой Отечественной, штурман-наставник, мировой мужик Сергей Иванович Чернов. Однажды на вопрос, когда им получен первый орден Красного Знамени, Сергей Иванович как бы между прочим ответил, что в августе сорок первого; он летал по особому заданию к окруженным войскам 6-й и 12-й армий...

Надо ли говорить, что, приземлившись в Кировограде, я стал разыскивать улицу Добровольского, поселок Аэрофлота.

И вот мы сидим в аккуратно прибранной, тесной, но уютной квартире старого штурмана, что был в сорок первом совсем мальчишкой (с виду, конечно,– вот в семейном альбоме фотографии тех времен).

Чернов в синем форменном кителе, но как бы он ни был одет, достаточно заглянуть в его синие глаза, достаточно пять минут понаблюдать за его повадкой, воспринять его облик – безошибочно определишь авиатора, всю жизнь посвятившего небу и крыльям.

Да, он летал в район Подвысокого, пришлось. Полет был не из легких, но к августу сорок первого летчики 5-го ТАП, которым командовал Феодосий Порфирьевич Котляр, уже имели достаточный боевой опыт, воевали на своих ПЕ-2 с самого 22 июня... Скорость у ПЕ-2 по тем временам приличная, маневр превосходный. Полк в районе Измаила выдержал первые дни войны, а там уж дело пошло: дрались с «Юнкерсами-87 и 88», с «мессершмиттами» и «Хейнкеля– ми-111». По десять часов чистого воздуха – вот как летали.

Но меня интересует то, о чем рассказал мне командир корабля на пути в Кировоград, и, по-летчески мгновенно почувствовав мое нетерпение, Сергей Иванович переходит к делу:

   –  Мы стояли в Чернобаевке под Херсоном. В два часа ночи двум экипажам подъем, явиться к Котляру. Командир полка объяснил обстановку, сложившуюся севернее: две армии в кольце, связи с ними нет. Сейчас приедет сам Главком направления маршал Семен Михайлович Буденный и конкретно даст задание. Мы, что называется «на корточках», еще чуток вздремнули (ведь вчера был боевой день), но нас будят. Приехал не маршал, а какой-то пехотный командир с двумя пареньками лет по семнадцать, может, чуть постарше. А одеты они в новенькие гражданские костюмы и выглядят по-праздничному. При них портативная радиостанция.

Ставится задача: высадить этих пареньков в кольце окружения. Но посадку совершить можно лишь в районе, занятом противником, потом связные проберутся к окруженным.

Оказывается, эти двое в жизни ни разу еще в боевой самолет не садились и, соответственно, из самолета не вылезали. Пришлось их потренировать, как высаживаться. Они в самолетах должны были лететь сверх нормы – четвертыми.

Комполка осмотрел наших пассажиров, не понравились ему новенькие гражданские костюмы. И вот Феодосий Порфирьевич лично стал мять, мазать маслом, осыпать землей пиджачки, швырять пыль на брюки и штиблеты.

   –  Как держались связные? – спрашиваю я, живо представив себе эту сцену.

   –  Нормально. Может быть, и даже наверное, им впервые предстояло столь трудное дело, но они уверенно улыбались, пожалуй, с некоторой гордостью.

Уже наступил день – было только начало августа, самое лето. Мы взлетели, в воздухе проверили пулеметы и легли на курс – на север.

Не обошлось без встречи с «мессерами», но в бой вступать нам нельзя, курсом на солнце ушли от них в район окружения двух армий. С высоты 500 метров просматривались отдельные вспышки. Было ясно, что утренняя перестрелка шла на отдельных участках. Огонь, так сказать, двусторонний, значит, здесь окружены наши.

Карты нас не подвели – вот пшеничные поля, вот лесок. На бреющем – первый заход – осмотр места, второй – посадка. Ребята находились в кабинах стрелка-радиста, так что выскочили быстро, нырнули в пшеницу, чтобы ползти к лесу. Район посадки – Емилевка – Троянка, километрах в пятнадцати от Подвысокого.

Нам надо взлетать. Но поле для ПЕ-2 все же мягкое, а у нас еще четыреста килограммов бомб. Как и на карте, поблизости дорога. Из проезжающих машин и с мотоциклов заметили, что два самолета в пшенице, немцы бегут к нам. Пришлось вести огонь из бортовых пулеметов.

Моторам полный форсаж, с трудом оторвались от пахотной земли. Но взлет по курсу посадки производить нельзя – коротко. Разворот на сто восемьдесят градусов – и с озверелым ревом моторов мчимся прямо на немцев. Кошмар, а не взлет! Зашли над дорогой, по движению машин врубили серией бомб – промахнуться просто некуда. Еще полили из пулеметов.

На бреющем полете пришли на свой аэродром.

   –  Оба самолета вернулись благополучно? – в тревоге и с надеждой спрашиваю я.

   –  Нет, второй самолет взлететь не смог. Помню экипаж – летчик Бутковский, штурман Михайлов... Фамилию стрелка-радиста я не знал. Они успели сжечь самолет, отходили, отстреливаясь уже из пистолетов. Бутковский и радист были убиты, а штурман Михайлов сумел прорваться и явился к нам, когда мы базировались в Запорожье на аэродроме Мокрая. Пробирался он тяжко. Питался зернами пшеницы, через Днепр переправился на доске. Пришел к нам типичным скелетом, еле выходили его. Он и потом хорошо воевал. Погиб на Курской дуге.

   –  А кто был в вашем экипаже?

   –  Летчик Соколов Яков, он здесь, в Кировограде, живет, стрелок Юра Панасенко позже погиб в Донбассе, в Изюм-Барвенковской операции. Я был в экипаже штурманом. Все мы комсомольцы.

Вот какой рассказ услышал я недавно в Кировограде на улице имени космонавта Добровольского. Сергей Иванович торопился на лекцию – он преподает молодым пилотам премудрости штурманского дела,– а я уезжал в Подвысокое.

Ну, а два паренька с радиостанцией в неуклюже новеньких, измазанных маслом и запачканных землей гражданских костюмах, что было с ними дальше?

Теперь можно установить, как была организована отправка этих парней. В архиве, в фонде Южного фронта сохранился текст телеграфных переговоров, датированный 10 августа 1941 года. Я бы мог своими словами изложить их суть, но тогда утратится стиль и атмосфера тех дней и того момента. Нет, правильней просто воспроизвести документ:

«10 августа 41 года.

У аппарата начальник штаба Южного фронта генерал-майор Романов. Передаю для немедленного вручения.

Москва. Главковерху товарищу Сталину.

Для выяснений точной обстановки и положения 6 и 12 армий, находившихся в окружении в районе Новоархангельска, Каменечье, Дубово, Рогово, Терновка,– приняты следующие меры:

   1.  Выделены две группы специально подготовленных лиц, которые на самолетах СБ высаживаются, первая группа два человека – в районе северо-восточнее Терновки, вторая группа два человека – в районе Вишнополь. Группы снабжены коротковолновыми радиостанциями, люди одеты в гражданское платье. Задача групп – проникнуть в район, занимаемый частями 6 и 12 армий, и немедленно донести об их положении по радио, по установленному коду.

   2.  Выделяется звено самолетов с радиостанциями, которые, курсируя в воздухе, держат связь воздух – земля с рацией штаба фронта.

   3.  Высылается пять групп штаба фронта, каждая группа по 3—4 человека. Эти группы подвозятся к линии фронта и веером идут для прочесывания района Терновка – Подвысокое, Островец – район действий частей 6 и 12 армий. Все группы снабжаются радиостанциями.

   4.  Высылается специально авиаразведка звеном самолетов, снабженных радиостанциями. Задача – разведать все дороги, ведущие в район окружения 6 и 12 армий, для установления направления движения частей.

Самолеты снабжаются вымпелами, указывающими наиболее безопасные маршруты к нашему фронту.

Выполнение всех мероприятий на рассвете 10.VIII.

Мероприятия проводятся под моим личным контролем.

О результатах доложу немедленно.

Тюленев».

К сожалению, мне не удалось найти докладов штаба Южного фронта о результатах.

Пока же эта телеграфная лента свидетельствует, что в самые трагические дни, когда мы, оставшиеся в кольце, уже понимали, что организованный и массовый прорыв окончательно сорвался, штаб Южного фронта не имел представления об обстановке.

Пять групп разведчиков, которые должны были веером идти для прочесывания, по-моему, не могли проникнуть в упоминаемый район: пробраться в кольцо, пожалуй, было еще трудней, чем выбраться из него.

Помог ли кому-нибудь вымпел, «указывающий наиболее безопасные маршруты», трудно сказать: безопасных маршрутов уже не было, сжималось плотнее кольцо, а высвобождающиеся в этой операции гитлеровские войска уже ринулись к Днепру, захватывая новые районы.

Вот уже более пяти лет веду я поиски кого-либо из этих выделенных на опасное задание людей в гражданском платье.

Тщетно...

Ни они сами, ни видевшие их или что-то о них слышавшие до сих пор не откликнулись.

Правда, было одно письмо. Ветеран вспоминал, что в августе 1945 года в Маньчжурии, в Харбине, была у него случайная беседа с каким-то стрелком из роты охраны, и этот стрелок рассказал, что четыре года назад он летал впервые в жизни на самолете, дело было на Кировоградчине, его с товарищем забросили в окружение, была у них рация, но так все сложилось, что они успели мало, штаба армии не обнаружили, а выбирались потом целый год. Мой корреспондент помнит только, что солдата звали Андреем...

Некоторые сведения о молодых людях в гражданской одежде сообщил мне москвич Евгений Александрович Левандовский, встретивший юность бойцом части особого назначения, которой было поручено установление связи с окруженной на Южном фронте группой войск. Я вытягивал из Левандовского фразу за фразой. Приученный к секретности, он остался верен себе.

Часть особого назначения дислоцировалась в Москве, ее существование было окружено глубокой тайной. Жили эти юноши в помещении эвакуированного детского садика, готовые в любое мгновение отправиться на аэродром, лететь в самое пекло, на фронт или через фронт, к партизанам или еще дальше, в глубокий вражеский тыл.

Для выполнения задачи 10 августа на Южном фронте были выделены хорошо подготовленные парни, напрасно кировоградский летчик Чернов, доставлявший их на задание, представляет их наивными и неуклюжими носителями новеньких штатских костюмов.

Я понимаю, Левандовский сохранил их в памяти настоящими богатырями, он не может теперь представить своих соратников иными.

   –  Это были командиры? – спрашиваю я.

   –  Какие уж там командиры, ребята только что со школьной скамьи.

Левандовский вспомнил фамилию одного из них – Качалов, как звали второго – уже не вспомнить... Они передали не одну, а несколько радиограмм. До недавнего времени был жив человек, который хорошо помнил даже текст сообщений из кольца, в котором погибали 6-я и 12-я армии. Но человека с прекрасной памятью уже нет, вечная ему память.

   –  Те двое в штатских костюмах там и погибли. Так же, как и большинство наших. Из всей части после войны остались только семеро, и то все израненные.

   –  И вы были ранены? – несколько по-пионерски спрашиваю я.

   –  Имею пять ранений. Правда, мне везло, и все они легкие, в основном штыковые...

Буденный – наш братишка,
С нами весь народ

Как ни стараюсь я ограничить себя и масштаб своих поисков, очертив круг, соответствующий тому кольцу, в котором оказались войска 6-й и 12-й армий, мне это не удается: все-таки битва, центром которой стала Зеленая брама, продолжалась и после 13 августа, распавшись на отдельные очаги, распространившись далеко на север и на запад. На восток и на юг в меньшей мере.

Те, кто прорывался на север и на запад, сознательно выбрали для себя партизанскую борьбу и подполье. Борьба эта была упорной и затяжной. У нее своя история и свои легенды.

Километрах в сорока от Подвысокого – строго на север – существует небольшое село Чижовка. Там тоже есть красные следопыты, уже много лет ведущие свою благородную работу. Они сообщили мне, что 200 их односельчан не вернулись домой с войны, а 410 советских бойцов и командиров, ушедших на войну из других районов Отечества, погибли за освобождение Чижовки.

Страшные цифры! Они лишний раз напоминают нам: вот какой была эта война, вот как дорого стоила она нашему народу!..

Я попросил следопытов из села Чижовка рассказать все, что они знают о войне, о том времени, о тяжелейших испытаниях, выпавших на долю бойцов и командиров 6-й и 12-й армий.

Эпичен, как былина, их рассказ: «У Подвысокого в начале войны было большое окружение, шли кровопролитные бои, очень многие советские воины погибли. Из кольца многие и прорвались, вышли в направлении села Гусаково Звенигородского района и дальше, на Звенигородку – Черкассы. Возглавлял эту группу сам Семен Михайлович Буденный...»

Еле-еле разглядел я на карте Гусаково. Не вызывает сомнений, что одна из групп – и, возможно, немалочисленная – вырвалась в направлении Черкасс. Допускаю, что у нее мог быть и другой план: от Звенигородки двинуться не на Черкассы, а на Киев.

Но Буденный?.. Славный маршал Буденный во главе отряда, прорывающегося из окружения,– какая красивая и волнующая легенда! Конечно, Семен Михайлович, занятый тогда обороной Киева, не мог лично выводить отряд окруженцев. Он в Подвысоком не был, о Чижовке и Гусакове, возможно, даже не слыхал.

И все равно в третьем, в четвертом поколениях жителей этих мест возникла и живет легенда большой эпической силы. Как же обойтись без Буденного в лихой час? Он же олицетворяет мощь народную. В песне поется: «Буденный – наш братишка, с нами весь народ...»

И вспомнилась мне встреча с Семеном Михайловичем осенью 1943 года в районе Лоева (севернее Киева), где предстояло форсирование Днепра. Командующий 65-й армией Павел Иванович Батов, почувствовав, как мне хотелось познакомиться с маршалом, воспетым в песнях, взял меня с собой на подготовку намеченной операции. Мне посчастливилось провести двое суток в хате, где подготавливалась операция по форсированию Днепра. Семен Михайлович был представителем Ставки.

Так получилось, что теплой осенней ночью никому не хотелось идти спать. Засиделся на КП – в просторной деревенской хате – и Семен Михайлович. Вместе со своим неразлучным адъютантом Петром Зеленским, спасшим ему жизнь под Ростовом в 1920 году, он запел тихим, глуховатым голосом: «Распрягайте, хлопцы, коней». Потом маршала потянуло на воспоминания о том, как враг рвался к Днепру в сорок первом году.

Печально и нежно говорил Семен Михайлович о своих товарищах по Первой Конной (мы называли их «будёновцами»), геройски сражавшихся и погибших или пропавших без вести при отходе из приграничных областей в Приднепровье. Называл имена. И, когда он вспомнил Сергея Яковлевича Огурцова, я не удержался, сказал, что видел его в последнем бою у Подвысокого.

   –  Подвысокое!..– маршал вздохнул.– Сколько страданий доставило оно и мне!.. Мы с Верховным – старые товарищи, обращаемся друг к другу на «ты», но, спрашивая о шестой и двенадцатой армиях, он обратился ко мне на «вы», что не сулило ничего доброго. А я только и думал тогда, только и мечтал: мне бы сейчас две тысячи сабель, я бы сам прорубился к окруженным, вывел бы их и поставил на оборону Киева эти кадровые, стократно уже проверенные в боях остатки дивизий и корпусов. Пусть остатки, но там каждый красноармеец стоил десятерых...

Да, именно так говорил маршал осенней ночью сорок третьего года перед форсированием Днепра, когда вдали погромыхивала артиллерийская дуэль и плавно взмывали в темное небо мертвенно-бледные ракеты, совсем не такие, как при торжественных салютах.

Не показалось ли мне, что был этот разговор? Не сказываются ли прожитые десятилетия, превращая жизнь в сюжеты?

Нет, так было! К счастью, и свидетели есть – генерал армии Батов, долгое время возглавлявший Советский комитет ветеранов войны. Он может подтвердить, что именно так все и происходило.

Невольно я сопоставляю слышанное от самого Семена Михайловича с легендой о том, будто бы Буденный лично выводил через Чижовку и Гусаково войска, окруженные у Подвысокого. Как он хотел осуществить это в действительности!

Значит, следопыты из чижовской средней школы не пустые фантазеры, мыслят исторически.

Хочу процитировать последние строки их письма: «Через тридцать месяцев (январь 1944 года) после боев у Подвысокого произошла Корсунь-Шевченковская битва, где были окружены крупные силы немцев. Это как ответ своего рода на битву у Подвысокого».

Генерал Сергей Огурцов

Когда 6-я и 12-я армии лишились своих командующих, когда оборвалась жизнь членов Военного совета Любавина и Груленко, а начальники штабов Арушанян и Иванов повели малые боевые группы и вырвались из кольца, даже лживая и хвастливая геббельсовская пропаганда не посмела утверждать, что битва у Подвысокого выиграна. Сопротивление там не ослабло. Остатки наших дивизий и полков вновь и вновь бросались в штыковые атаки, хотя после 6 августа надежда на выход из окружения померкла.

Неизменной оставалась лишь одна задача, которая всегда стоит перед советским воином,– сражаться до последнего патрона, до последней капли крови. Эта фраза сегодня может показаться выспренней, но она точно соответствовала душевному состоянию красноармейцев и командиров, попавших в беду под Уманью.

«Ваше положение безнадежно, сдавайтесь!» – кричали радиорупоры противника.

Но осталась еще граната, есть еще несколько патронов, а главное – не затупился штык, не раскололся приклад трехлинейки. Значит, сражение продолжается!

Наиболее боеспособной, пожалуй, была группа генерала Сергея Яковлевича Огурцова. Об этом человеке сказано немало добрых слов в мемуарах видных советских военачальников, в военно-исторических исследованиях. Он – признанный герой июньских и июльских боев на Украине.

Ровно через месяц после вторжения немецко-фашистских захватчиков на нашу землю более ста бойцов и командиров из 10-й танковой дивизии, которой командовал С. Я. Огурцов, было награждено орденами и медалями.

Боевая документация о действиях наших войск в тот исключительно трудный месяц скупо представлена в архивах. Иные донесения не дошли по назначению. Многие важные события на фронтах остались даже незафиксированными из-за мгновенно менявшейся обстановки. Однако в архиве Министерства обороны СССР имеется сообщение, относящееся ко второму дню войны в полосе Юго-Западного фронта: «Около 8 часов утра его части (речь идет о частях 48-го моторизованного корпуса группы Клейста.– Е. Д.)натолкнулись на передовой отряд 10-й танковой дивизии. Завязался танковый бой, который продолжался несколько часов и отличался исключительным упорством и ожесточенностью... В этом бою советские воины уничтожили 20 танков противника, 16 противотанковых орудий и до взвода пехоты. Передовой отряд потерял 6 танков Т-34, 20 бронетранспортеров и 7 человек убитыми».

Этот бой произошел в районе Радзехува. А 2 июля танкисты генерала Огурцова выбивают противника из захваченного им Тернополя.

Как и другие наши частные успехи того периода, этот тоже закрепить не удалось. На другой день пришлось оставить Тернополь (уточняю: оставить по приказу!). Но значение каждого удара по врагу, каждого подвига от этого не меркнет.

Прослеживая путь С. Я. Огурцова от границы до Зеленой брамы, я никак не пойму, не могу определить: были ли у 10-й танковой дивизии и ее командира пусть не ночи, не дни, но хотя бы часы отдыха?

Широкую известность приобрел контрудар 6-й армии у Бердичева. 10-я танковая дивизия и 8-я танковая, которой командовал П. С. Фотченков, были сведены в единую группу Огурцова. Так она и называлась, но в сводках и донесениях имела еще одно наименование – «Казатин».

Группа «Казатин», объединившая танкистов, пехоту, конницу (из 3-й кавалерийской дивизии), отважно атаковала вражеские войска, прорвавшиеся в Бердичев. В одном только окраинном квартале города было уничтожено 50 танков противника. Вот уж чего никак не ожидал обнаглевший Клейст!

Его армейская группа была задержана у Бердичева на неделю.

Надо ли говорить, что это значило тогда?

Начальник генерального штаба сухопутных войск Франц Гальдер еще в те дни писал, что 1-я танковая дивизия потеряла в Бердичеве две тысячи человек. Две тысячи танкистов – урон весьма существенный, несравнимый с потерями, например, пехотной дивизии. Сколько было подбито и сожжено танков, если погибло две тысячи танкистов!

Именно тогда, кажется 9-го июля, я по заданию редактора армейской газеты «Звезда Советов» на машине

полевой почты добрался до штаба, расположившегося в одноэтажном, полусельском районе Бердичева. Помню еще, как ругался экспедитор: объединились несколько соединений и отдельных частей, наверное, это хорошо, но спутались номера полевой почты – не разобраться.

Я видел, как уверенно и деловито, безо всякой суеты действовали командиры, как отчаянно сражались две недели не спавшие бойцы.

Они наступали и чувствовали себя счастливыми!

Правда, недолго мы продержались в Бердичеве. Но было доказано: можно контратаковать, вышибать «его» и из городов!

О том, как воевал Огурцов в Бердичеве, рассказал в своей книге «Сыновний долг» дважды Герой Советского Союза генерал-лейтенант Захар Карпович Слюсаренко, который тогда командовал батальоном тяжелых танков и имел звание капитана.

Слюсаренко пишет: «Огурцовское «делай, как я» было для нас законом».

Вырвавшийся позже из окружения Слюсаренко воевал и на Юго-Западном фронте, и под Ленинградом, а потом – до самой победы – судьба связала его с 3-й танковой армией, которой командовал маршал бронетанковых войск П. С. Рыбалко.

Захар Карпович участвовал в штурме Берлина, в освобождении Праги.

И всегда для него законом было огурцовское «делай, как я», значит, в его подвигах, отмеченных двумя Золотыми Звездами, жил и набирал мощность тот заряд, что дан был под Бердичевом на третьей неделе войны...

Сохранилось очень мало портретов Сергея Яковлевича: воспроизводится обычно лишь фотография, печатавшаяся до войны в центральных газетах в связи с присвоением первой группе высших командиров Красной Армии генеральских званий.

Тем дороже оказался подарок, полученный мною по почте,– пакет с пожелтевшими фотографиями, относящимися к концу двадцатых годов и к тридцатому году. Я увидел тогдашних богатырей, командиров в островерхих буденовках (странно – они относятся к далекой истории, эти суконные шеломы, но и я, все еще полагающий себя человеком сегодняшним и завтрашним, в точно таком головном уборе вернулся в 1940 году с Карельского перешейка!). Я рассматривал групповые фотографии слушателей каких-то курсов: первый ряд восседает на венских стульях,

красные командиры положили ногу на ногу, обращают на себя внимание широкие галифе и маленькие шпоры.

На грубо пошитых (даже на фотографиях кажущихся шершавыми) гимнастерках с неровными воротниками – ордена Красного Знамени в матерчатых розетках. Второй ряд стоит, командиры, как бы расчерченные ремнями, демонстрируют свою стройность и подтянутость.

Приложен список имен – каждое из них впечатано в историю, имена эти можно прочесть на табличках в названиях улиц в разных городах, на стендах музеев, в книгах мемуаров.

Крайний слева во втором ряду совсем молодой краснознаменец – конечно же и не заглядывая в список, узнаю Сергея Огурцова.

В письме – подтверждение. Да, это он «сотоварищи» в 1930 году на курсах – кавалеристов переучивают на танкистов.

Фотографию прислала мне из Павлограда Александра Ивановна Зобина, вдова латышского стрелка первых лет революции и полковника на Великой Отечественной, мать двух погибших офицеров. Она поделилась со мной трогательным и добрым воспоминанием:

«Когда муж в 1930 году учился на курсах моторизации и механизации в Ленинграде, мы жили на улице Жореса. У нас было пианино (неизвестно чье), я много играла и пела, когда меня просили. Огурцов любил, когда я пела «Белеет парус одинокий» и «Выхожу один я на дорогу».

Как ни странно для боевого командира, он был какой-то застенчивый, если можно так сказать. Но в то же время, прервет свое молчание и скажет что-нибудь остроумное, и все смеются, а он улыбается только глазами, а глаза у него были печальные. Я как-то его спросила об этом, а он улыбнулся и сказал, что таким родился...»

На карельском перешейке Сергей Огурцов командовал танковым соединением, в первые дни Великой Отечественной он принял под свое начало 10-ю танковую дивизию.

Пользуясь свидетельством Александры Ивановны Зобиной, могу сказать, что уже с тридцатого года лихой буденовец переучивался на танкиста. Но кавалерийская закваска, видать, бродила в нем, и к середине июля, когда весь 4-й мехкорпус, потерявший много машин, командование намеревалось отправить за Днепр на переформирование, генерал обратился к командарму с письмом, которое я недавно обнаружил, листая в архиве фонд 6-й армии.

«Командующему 6 армией генерал-лейтенанту Музыченко

11.7.41

Прошу поставить вопрос перед командованием фронтом о выделении в мое распоряжение тысячи кавалеристов, вооруженных автоматами, с десятью вьючными станковыми пулеметами, десятью горновьючными орудиями, для партизанских действий в тылу войск противника по уничтожению коммуникаций, штабов, складов и подходящих резервов.

Командир 10 танковой дивизии генерал-майор Огурцов».

На подлиннике этого рапорта нет резолюции командарма. По-видимому, Музыченко отказал в устной форме, во всяком случае никакой тысячи кавалеристов выделено не было. Нет свидетельств, что предложение Музыченко докладывалось выше. (Оно могло бы привлечь внимание маршала Буденного.)

Когда вопрос об отправке танковых дивизий за Днепр был решен, Огурцов получил повышение и стал командиром 49-го стрелкового корпуса.

Шагнув из танкистов в пехоту, старый конник сохранил только старую бурку, в которой я застал его на опушке Зеленой брамы.

Попробую вспомнить, как выглядел человек, возглавивший борьбу в окруженной группировке. Он был среднего роста, но могуч, крепок, словно вырублен из одного валуна. Обращали на себя внимание рабочие руки с широкими пальцами; по карте он водил карандашом либо прутиком, палец бы закрыл сразу несколько населенных пунктов.

Лицо его было по-крестьянски смуглым, улыбался он редко, но суровым не казался, скорее сосредоточенным. Надо еще иметь в виду, что я видел его в последний раз в обстановке, не располагающей к улыбке. Раздумывая, он водил пальцами по губам, словно призывая к молчанию.

Казалось, что у него должен быть громкий и грозный голос, но приказания он отдавал, не напирая на басы, в несколько учительской интонации стараясь разъяснить суть задачи.

Танкист, он не расставался с буркой, как знаком своего конармейского первородства.

В одном из сельских музеев я не без удивления встретился с «современным» портретом Огурцова: генерал с погонами, на тяжелом мундире кроме старых больших орденов Красного Знамени еще и орден Отечественной войны, которым он был награжден посмертно.

Умелым фотомонтажом и ретушью ему был придан облик, не соответствующий реальности; генеральская форма с погонами была введена лишь в начале 1943 года...

Я понимаю добрые намерения, руководившие теми, кто дорисовал портрет. Но чувство несогласия и даже обиды мучает меня: не надо ничего пририсовывать и дорисовывать, пусть герои сорок первого предстанут перед нами такими, какими они были...

В Подвысоком Огурцов воевал уже в должности командира 49-го стрелкового корпуса, последнее его боевое донесение за номером 97 от 1 августа 1941 года сохранилось. Сергей Яковлевич докладывал, что противник непрерывно атакует, что штабы дивизий и корпуса под обстрелом, но есть еще у него 6 тысяч стрелков, 19 противотанковых и 4 зенитных орудия с боеприпасом по 25 снарядов на каждое.

Я находился с Огурцовым до заключительного его боя в районе Зеленой брамы, на истерзанном подсолнечном поле, и могу засвидетельствовать, что после неудавшегося прорыва наших войск 5—6 августа Огурцов небезуспешно пытался объединить разрозненные части, упорно оборонялся этими силами у Подвысокого и Копенковатого, а потом углубился в лес, сделав боевым ядром своей группы кавалерийский полк.

Штаб 49-го стрелкового корпуса как-то сам собой взял на себя управление всеми войсками, оставшимися в окружении.

Вскоре после Победы меня нашел в Москве полковник в зеленой фуражке пограничника – Николай Прокопюк. Это был человек легендарный: ветеран Первой Конной армии, участник войны в Испании, командир партизанского соединения, действовавшего на территории Польши и Чехословакии, Герой Советского Союза.

Прокопюк настойчиво просил меня рассказать все, что я знаю о генерале Огурцове, которого он называл только по имени: они служили когда-то в одном эскадроне Первой Конной, рядом – стремя в стремя – ходили в кавалерийские атаки. Мой рассказ обрывался на той трагической минуте, когда горные егеря навалились на сопротивляющегося генерала, пытаясь пленить его. Огурцов считался пропавшим без вести. Прокопюк не хотел и, видимо, не мог оставить в безвестности судьбу друга.

   –  Надо дознаться, как дальше боролся Сергей! – твердил он.

В том, что Огурцов продолжал борьбу, Прокопюк не сомневался. Он располагал сведениями, что его друг в 1942 году появился в Польше, как раз там, где они вместе воевали в 1920 году и где Сергей Яковлевич заслужил свой первый орден Красного Знамени. При содействии местных жителей генерал будто бы стал сколачивать партизанский отряд, мечтал если не сразу, то постепенно посадить партизан на коней, сделать отряд кавалерийским. Наверное, сыграло определенную роль место действия, память о юности в седле. Впрочем, и в Подвысоком Сергей Яковлевич главные надежды возлагал на кавалерийский полк, я это помню.

По утверждению Прокопюка, на первых порах Огурцову и в Польше сопутствовали удачи. Партизанский отряд он создал и возобновил дерзкую борьбу с оккупантами. А те прознали, с кем имеют дело, стянули в район действий отряда значительные силы, и 28 октября 1942 года в неравном бою Сергей Огурцов погиб...

Много лет, до самой своей кончины, вел полковник Прокопюк поиски. Ему удалось пунктиром наметить всю линию героической жизни старого боевого товарища. Но вот досада: некоторые данные, опубликованные Прокопюком, в моем поиске выглядят иначе.