Текст книги "Зеленая брама"

Автор книги: Евгений Долматовский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 23 страниц)

Скульптор из Зеленой брамы

Поздние поиски участников приграничных боев 1941 года привели меня в квартал московских пятиэтажек, однообразие которых было несколько нарушено пристройкой неправильно и даже неуклюже геометрической формы с продолговатыми окнами под как бы подрезанной крышей.

Ателье скульптора всегда настраивает входящего на некую торжественность и вызывает чувство робости: ты попадаешь в сырую и теплую атмосферу, лично мне знакомую еще по юности, по стройке первых тоннелей метро, и тебя со всех сторон обступают, возвышаясь над тобой, фигуры сталеваров, военных, мыслителей. Они свободно соседствуют с обнаженной женской натурой и замысловатыми композициями, в которых еще надо разобраться.

Тут же ванна с зеленоватой глиной, молотки и долото, бочка с водой, тряпки и куски мешковины. И возникает вздорная мысль, что ночью, когда остаются одни, гипсовые люди накидывают мешковину на плечи и, неподвижные, общаются друг с другом.

Конечно, главную роль здесь должен играть ваятель, создатель и властитель этого искусственного общества.

Дверь со двора вела прямо в мастерскую, и переход от движущегося многозвучья улицы в эту остановившуюся тишину, пожалуй, слишком скор.

Я не сразу обнаружил хозяина. Он поскромнее ростом, чем вылепленные им фигуры, но заметно, что вырывающиеся из рукавов руки с подсыхающей на запястьях глиной крепки, а может быть, и могучи, что плечи его коренастой фигуры чуть сгорблены, но не беспомощно, а так, будто всегда и надежно держат тяжесть.

Знаю, что мешает мастеру неожиданное, а тем более ожиданное вторжение писателя, но теперь у меня уже нет пути для отступления. Однако скульптор, видимо, не привык к церемониям.

   –  Мы не виделись, если вообще виделись раньше, каких-нибудь сорок три года, теперь уж подождите еще

минут пятнадцать,– весело говорит мастер, держа на весу свои тяжелые руки. И продолжает лепить.

Труд описывать легче, чем повествовать о процессе творчества.

Самое малое время занимает непосредственно лепка. Не с глиной, с жизнью и смертью имеет дело мастер, а зеленовато-серая масса – лишь материал для воплощения замысла, для придания чувству материальной и зримой формы.

Вот он долго-долго, может быть, лишь ему кажется, что мгновение, стоит, отойдя на солидную дистанцию, и словно успокаивает модель, призывает ее к тишине, вот заходит сбоку, словно подглядывая. И лишь потом подносит в пальцах крохотный комочек глины, прикрепляет ее на место, поглаживает, даже, кажется, что-то шепчет.

Композиция раскинута на широкой прямоугольной доске. Автор занят, увлечен, он мне ничего не объясняет и не показывает. А я, испытывая неловкость за непрошеное соучастие, рассматриваю, что он там лепит, над чем колдует, а сам же делаю вид, что рассматриваю другие, уже готовые фигуры.

В центре доски вылеплен взрыв, высокий, стремительно и колюче расширяющийся кверху. Наверное, очень непросто вылепить взрыв из такого статичного материала. Впрочем, а что в искусстве просто? Но это, конечно, взрыв, именно взрыв, и ни на что иное он не похож, и каждое его ответвление – как рваный осколок тяжелого снаряда – мы еще сорок лет назад насмотрелись, знаем, какие причудливые и страшные формы принимает предназначенный для убийства металл.

На переднем плане, чуть правее взрыва – фигура воина, в сорок первом году его называли красноармейцем. Он в пилотке, в мятой и, может быть, окровавленной гимнастерке с петличками, за плечом старый и верный карабин, Двумя руками он прижимает к своей груди тяжеленный камень, неподъемную глыбу. На ней едва намеченная, но все же читаемая надпись – ШЕСТАЯ И ДВЕНАДЦАТАЯ, ОТЗОВИТЕСЬ!

В правом переднем углу площадки, покамест деревянного поля,– плита с намеченными строками еще не написанных стихов.

   –  Какие здесь будут стихи? – спрашиваю я и нарываюсь на хитрый ответ:

   –  Такие, какие напишешь!

...Конечно, это еще эскизный проект памятника, мемориала...

Я не выдерживаю своей посторонности, то ли спрашиваю, то ли утверждаю:

   –  Зеленая брама?!

Скульптор, не отрываясь от своей работы, кивает головой. Да, я пришел по правильному адресу, не ошибся. Мы были вместе, во всяком случае, где-то рядом, в первых числах августа 1941 года в дубраве за селом Подвысокое Новоархангельского района Кировоградской области.

   –  Шестая и двенадцатая армии, отзовитесь! – призывает бывший красноармеец, ставший ваятелем, и я вдруг обнаруживаю сходство фигуры, держащей на груди камень, с обликом скульптора, создателя будущего памятника.

Мы можем и не представляться друг другу. Все и так ясно.

Скульптор Лев Райзман, разумеется, без заказа, по заказу собственной совести готовит проект памятника для опушки урочища Зеленая брама.

Пришел момент, когда можно, наконец, как будто впервые в жизни, сказать друг другу стандартное и всегда безотказно действующее на влагу ресниц: «А помнишь...»

Девятнадцатилетний красноармеец Лев Райзман, сын красногвардейца гражданской войны, был 22 июня 1941 года дневальным в гарнизоне близ границы, получил на рассвете сигнал-приказ «боевая тревога» и ударил в колокол, поднимая товарищей-артиллеристов...

Тяжелые снаряды – по танкам, картечь – по пехоте противника, гаубица – прямой наводкой. Если хочешь успеть подбить танк, целься не через панораму, а по нижней производящей ствола (из винтовки, как известно,– по верхней). Не торопись, подпуская танк на 50 метров, но не мешкай – он быстроходен.

От границы до самой Умани ни разу не снимал сапог. А спали? Не помню. А ели? Не помню.

Последний бой был уже на реке Синюхе, и сейчас можно сказать, что для Льва Райзмана все происходит как в немом кино – контузия, потеря слуха, два осколка в спине.

Только при упоминании об осколках я понял, почему скульптор как-то кривится, распрямляя спину во время работы. Да, кое-какие мышцы были повреждены, а «лечение» в концлагере «Уманская яма», наверное, помните, какое. Еще ранение прибавилось, уже когда гнали в «яму»,– конвойный кольнул штыком, позабавился...

Артиллеристу очень повезло – в концлагерь привозили раненых на колхозных подводах, ездовыми были солдаты вермахта, а отгонять лошадей в село заставили команду пленных. Охранник зазевался и заведомо обреченный красноармеец сбежал.

Влачился он в южном направлении, в одном селе наша фельдшерица пинцетом, а больше – пальцами вытащила один осколок из-под лопатки (другой остался, глубоко сидел).

Тюменец Лев Райзман добрался до Одессы, выздоравливал, помогал подпольщикам изготавливать поддельные печати для спасительных документов.

А потом была снова армия, как в песне – «Пол-Европы прошагали»: и Болгария, и Румыния, и Чехословакия, и Венгрия, и Австрия.

Теперь мне остается задать стандартный наивный корреспондентский вопрос – как вы стали скульптором?

Ответ был отнюдь не стандартным:

   –  Уже на территории Австрии нам достались странные и не очень кому-либо нужные трофеи – несколько ящиков восковых свечей.

Красноармеец Райзман вдруг вспомнил, что в детстве лепил из воска фигурки. Надо попробовать, может, что и выйдет. Интересно вылепить портрет товарища. Весь взвод ожидал, что получится. Оказалось – похож! Кто следующий. Так из трофейного воска вылепил он целую галерею своих боевых друзей.

После демобилизации, на родине начал лепить уже из глины, даже участвовал в конкурсе и неожиданно для себя самого – победил.

Потом были годы ученья, был энтузиазм еще не растраченной на войне юности и строгость учителей и наставников. Самоучка – это, конечно, очень мило, но ваяние не забава и не профессия, это призвание, и прежде чем, по методе мудрых мастеров, убрать все лишнее, чтобы глыба мрамора превратилась в скульптуру, надо еще, как говорится, съесть пуд соли.

В разных городах нашей страны высятся скульптуры и монументы, высеченные Львом Райзманом из камня, отлитые в бронзе. Известна его композиция «Лев Толстой и яснополянские дети» (музей Толстого), портреты лётчиц-героинь (музей в Монино), памятник М. И. Калинину (Кинешма).

   –  Главной своей работы я еще не сделал. Все эти годы, теперь уже десятилетия, я мечтал сотворить монумент Для опушки леса Зеленая брама, создать памятник своим погибшим товарищам. Перед вами – эскизный проект, можно назвать его и наброском. Красноармеец, держащий

на согнутых в локте руках каменную глыбу, как видите, не согнулся. Взрыв у него за плечами, может быть, осколки впились ему в спину, а он не согнулся, я его понимаю...

Проект рождается медленно и трудно, не дает спать по ночам: ворочаюсь, а потом одеваюсь и по пустынной Москве шагаю в мастерскую. Зажигаю свет, смотрю – маленький мой мемориал на месте, красноармеец с каменной глыбой в руках стоит спиной к взрыву, ждет меня, чтобы рассвет мы встретили вместе.

Я задам скульптору еще один отнюдь не оригинальный вопрос – каковы ваши творческие планы?

   –  Когда мемориал для Зеленой брамы будет завершен, надо набраться сил, завязать нервы в узел и приступить к еще одному проекту. На том месте, где был глиняный карьер, кошмарно знаменитый концлагерь «Уманская яма», необходимо тоже поставить памятник.

   –  Памятник страданию? Памятник мучениям?

   –  Нет, мемориал мужеству и непреклонности!

Тайна танка

Вот одна из новых легенд... Впрочем, нова ли она? – ведь речь пойдет о 1963 годе, то есть о делах и событиях, происходивших уже поколение тому назад, не меньше...

В двух письмах, полученных из Кировоградской области, сообщается, что летом 1963 года в Тишковку и Терновку приезжал генерал. Он обошел окрестные овраги, указал место, начали копать, и будто бы из глубин земли извлекли танк. К этому добавляется, что в раскопках участвовал геодезист стройтреста № 5 города Киева В. Н. Девичук, но он не знает фамилии генерала.

Казалось бы, мы имеем дело не с легендой, а со справкой...

А вот жители Тишковки и Терновки опровергают эти, такие конкретные сведения. Утверждают, что ни в 1963 году, ни раньше, ни позже не было такого. Генералы приезжали, но если бы кто из них откопал танк, это бы стало известно в селах. За гостями-генералами ходит целая дивизия мальчишек! Если бы откопали танк, куда бы его дели? Ведь не иголка!

Не нашел я в Киеве и геодезиста Девичука.

Но о том, что танк где-то ждет раскопок, разговоров много.

И еще уверяют, что на дне реки Синюхи, под двухметровым слоем спрессованного ила лежит другой танк, рухнувший с откоса...

Не скажу, новые это легенды или старые, но вот буквально вчера полученное письмо. Адресат – Михаил Антонович Сторчак, киевский военный строитель, принадлежащий к послевоенному поколению.

Сторчак был на охоте в одном из лесков Кировоградской области, остановился с товарищами у лесника и всю ночь слушал рассказы о том, что творилось в августе 1941 года.

Цитирую письмо:

«Этот лес, оказывается, называется Зеленой брамой. Рассказчики участниками боев не были, но говорили остро, заинтересованно, с подробностями: накануне пленения наши закопали в лесу танк, а в танке документы и знамена частей. Закопали надежно. Немцы об этом почти сразу же узнали, искали танк. Копали и наши пленные (видимо, по принуждению.– Е. Д.), и немцы, но ничего не нашли.

Несколько лет назад приезжали в лес наши саперы. Тоже искали танк. Накопали много разного, а танка не обнаружили. Уезжая, сказали, что приедут еще раз, только лучше подготовленными.

Всего этого в ваших книгах нет. Что это, легенда? Скорее всего. Ну а если нет, не легенда? Тогда танк надо искать и находить...»

Я бы отнес сообщение Михаила Сторчака к разряду охотничьих баек, если бы его письмо было единственным. И в моих папках и в материалах народного музея села Подвысокое немало тревожащих душу воспоминаний, откровений, всевозможных пометок на картах, чертежей, схем...

Пишут пионеры, что жена Григория Клементьевича Булаха, служившего лейтенантом в разведотделе 12-й армии, рассказала: в 1979 году, на смертном одре, Булах позвал ее и открыл тайну: в том августе, когда положение стало абсолютно безвыходным, он с майором, фамилию которого запамятовал, закопал в овраге документы особой важности.

Булах собирался нарисовать план местности, но не успел...

Еще одно свидетельство: сын старшего лейтенанта Ф. И. Гнатенко Виталий вспомнил, что писал отцу письма на фронт с пометкой «соединение Снегова». В августе 41-го отец попал возле Подвысокого в плен, прошел муки лагерей, партизанил, снова встал в строй армии и был тяжело ранен под Бреслау (Вроцлав). Жена и сын нашли пропадавшего без вести Федора Гнатенко в госпитале в Ессентуках, проводили дни у его койки, слушали его одиссею. Отец рассказывал, что закопал в овраге важнейшие документы, куда-то писал еще с фронта об этом, посылал чертежи и все тревожился: надо скорее встать на ноги, поехать в Подвысокое, произвести раскопки. Увы, 18 августа 1945 года Федор Гнатенко скончался от ран и унес в могилу тайну «соединения Снегова».

«Соединение Снегова» – это 8-й стрелковый корпус 12-й армии.

Генерал-майор Михаил Георгиевич Снегов был в армии человеком известным, одним из первых генералов, удостоенных в Великую Отечественную ордена Красного Знамени (за Перемышль). О его храбрости писала «Правда» еще в августе сорок первого.

Я говорил с ним лишь однажды, вероятно, первого или второго августа. Положение 8-го корпуса уже было тяжелейшее, но генерал, узнав, что я из армейской газеты, оторвался от карты, спросил, здесь ли Аркадий Гайдар. Они, оказывается, были знакомы еще по гражданской войне. Я ответил, что Гайдар в Киеве...

Но это было так давно! Памятник Гайдару на днепровской круче в Каневе; уже четверть века нет среди нас Михаила Георгиевича Снегова.

Сопоставив письма и свидетельства, собравшиеся на моем рабочем столе, я пришел к убеждению, что легенда о тайнике и танке имеет вполне реальное основание. Пятого августа, перед тем как повести остатки своих войск на прорыв, Снегов приказал загрузить в танк (точнее – в танкетку, она куда меньше) знамена дивизий и полков, а также сейфы с документами корпуса. Танкетку надо было загнать под землю, как хранилище, как своеобразную оболочку спрятанного...

Куда ж ее зарыли?

Якобы в одном из оврагов, именуемом Евдошиным яром, был недостроенный блиндаж. (С названием Евдошин яр тоже связана легенда, только старинная, времен крепостного права, легенда о неравной любви помещика и крестьянки, о самоубийстве девушки по имени Евдоха, что в литературоведении именуется бродячим сюжетом.)

Блиндаж строился для крупного штаба, вероятно, для штаба 8-го корпуса, когда приказано было держать оборону, а может, и для армейской группы. Успели врезать его в склон оврага, чтобы потом накатать сверху бревна. Но штаб Южного фронта наконец разрешил идти на прорыв, в блиндаже уже не стало необходимости, последним пристанищем штаба стала сторожка лесника.

А в недостроенный блиндаж вкатили танкетку, забросали землей, заровняли, даже выложили дерном поверхность.

Все это трудно выдумать. Сведения и сообщения пришли с разных сторон и продолжают поступать поныне.

Перед нами легенда и рабочая гипотеза.

Странно и прекрасно, что танкетку не нашли немцы. Откуда я знаю, что они не нашли? Не только из вышеприведенного письма Сторчака. Ведь если бы нашли, про такую находку раззвонили бы во всех газетах. Знамен 8-го корпуса не было среди трофеев вермахта. Это тоже известно.

Задаю себе вопрос: почему генерал Снегов, вернувшийся из плена и продолжавший служить в Советской Армии до 1960 года, до своей кончины, ни разу не съездил в Подвысокое?

Ответ не однозначен. Командир корпуса мог и не знать, в каком овраге по его приказу зарыта танкетка. Не сам же он закапывал знамена! Он был тяжело ранен и 7 августа на носилках захвачен в плен.

Можно понять и нежелание генерала побывать на местах, как он считал, своего позора.

Я связался с родными Михаила Георгиевича. У него три сына-офицера. Полковник Юрий Михайлович Снегов принес мне пластиковый пакет с бумагами отца.

Пакет нашли после смерти Михаила Георгиевича, он хранился в семье, но к нему не прикасались.

Семейная реликвия – тетрадка, сшитая синими нитками из половинных листков какой-то иностранной разграфленной бухгалтерской книги.

Оказывается, Снегов в плену писал стихи, по правде говоря, не очень складные, но пронзительно-искренние. Исключительно лирические миниатюры. Но я почувствовал, разбирая эти карандашные записи, что генерал опасался – вдруг стихи попадут в руки его палачей – и пользовался лирикой, как неким шифром. Значит, я вижу только верхушку айсберга – не им ли стала в плену его оледеневшая душа?

Мне часто приходится читать чужие рукописи, так или иначе не предназначавшиеся для моих глаз, и я всегда испытываю чувство неловкости при непрошеном вторжении в чужой мир, будто пойман при подглядывании. Сын генерала снимает с меня эту тяжесть – читайте!

В той же тетрадке – дневниковые записи, разговор с самим собой.

Знаю, Снегов слыл суровым солдатом и в концлагере, уже на территории Германии, был избран товарищами председателем тайного суда офицерской чести. Он беспощадно карал предателей и изменников (об этом генерал М. Ф. Лукин рассказал писателю, биографу Снегова – Александру Васильеву).

Но послушайте, сколько нежности и любви к солдату в полустершейся карандашной записи, сделанной генералом в неволе:

«Не забыть никогда того дивного выражения, полного невыразимой теплоты и чувства высокого подвига, что светилось в этих сотнях и тысячах серых и голубых глаз.

Так могут смотреть только истинные герои, скромные, простые и незаметные, которые молча и всецело отдали жизнь свою для спасения любимой Родины...»

Я невольно задерживаюсь взглядом на каждой страничке, читаю душу этого незаурядного воина, а задача передо мной стоит другая: уверен – найду что-то, относящееся к Евдошиному яру!

Мы с Юрием Снеговым перекладываем листы бумаги и набредаем на рисунки. Тем же карандашом, которым записаны стихи и мысли, нарисованы карты и схемы. Рисунок мелкий и, насколько я понимаю, зашифрованный до предела. Почему? Известно, что гестапо пыталось лестью и послаблениями в режиме склонить плененных генералов к «научной» деятельности: господа, воспользуйтесь избытком свободного времени, пишите историю своих воинских соединений, проводите разбор операций, в которых принимали участие... Снегов не поддался на провокацию.

Карты и схемы на ветхих листках, которые я осторожно держу сейчас в руках, составлялись для себя, для памяти. Изучаю, рассматриваю каждый сантиметр через увеличительные стекла, но не в силах разобрать, помечены ли тайники 8-го корпуса... Наверняка они здесь учтены, но как прочитать условный рисунок?

Спрашиваю Юрия Михайловича Снегова, не вспоминал ли отец о тайниках. Полковник перебирает в памяти далекие годы. Постойте, постойте, был случай, вероятно, единственный. Однажды, в первые послевоенные времена, к отцу приезжал его бывший порученец...

Вообще-то генерал Снегов ни об уманском окружении, ни о плене никому не рассказывал, всякие разговоры на больную тему пресекал с не свойственной ему в семье резкостью. Но лет тридцать пять назад его посетил дорогой гость. Явился без предупреждения. Они обнялись, долго молчали. Когда прошла оторопь встречи, разговорились, делились воспоминаниями, генерал все его не отпускал.

Оказалось, это его тогдашний адъютант, порученец.

   –  Они о танке со знаменами не говорили?

Юрий Михайлович разводит руками... Разговор велся в соседней комнате, старались не беспокоить собеседников, не сбить их с волны, на которую оба были настроены. Но говорили о Зеленой браме, это точно.

Фамилию, имя, отчество порученца сын генерала не помнит... Звание? Про звание был разговор, вроде после возвращения из Франции адъютанта не восстановили в звании капитана, он очень обижался.

   –  Что значит – возвращение из Франции?

Оказывается, адъютант из Уманской ямы был увезен

на Запад, бежал, был в отряде маки.

   –  А откуда приезжал порученец после войны?

   –  С Украины, кажется, из Львова...

Через несколько дней полковник Снегов позвонил мне и сказал, что его мама, Вера Андреевна Снегова, обладает лучшей памятью, чем сын, и вспомнила, что фамилия адъютанта Ганночка. Имя и отчество, простите, забыла... Как найти этого человека? Правда, он носит редкую фамилию, но достаточно ли этого?

На мое счастье, в нашей стране, и едва ли не в каждом городе, есть вдохновенные искатели и краеведы, они много знают и умеют искать...

Круг их интересов – война, которую они не помнят. Не сама война, а героизм земляков.

Я обратился к своей заочной знакомой, журналистке львовского телевидения Лесе Михайловне Козик. Она в своих поисках не раз соприкасалась с героями Зеленой брамы и присылала мне очень интересные материалы.

Я начал получать из Львова огорчительные телеграммы – след Ганночки потерян... И вдруг – торжествующая депеша. Леся Михайловна обнаружила Ганночку. Он теперь живет в Полтаве, есть адрес.

«Выезжаю в Полтаву. Козик».

Чудесные и удивительные все-таки люди – эти искатели!

Текущие дела, весь быт – в сторону, надо прихватить полпятницы, субботу и воскресенье и лететь в Полтаву.

В понедельник – уже из Львова – телефонный звонок, а за ним письмо.

Ганночка Степан Лаврентьевич, 1905 года рождения. С 1927 года в Красной Армии, кавалерист, командир эскадрона. Был комендантом города Перемышля, а когда Перемышль сдали во второй раз, Снегов оставил капитана Ганночку при себе для особых поручений.

В Зеленой браме капитан был ранен в голову. Не до госпитализации было, продолжал действовать. Надо было закопать в ближайшем яру документы и знамена. Это было последнее поручение Снегова.

А потом – плен, дорога невольников на Запад. Капитан совершил побег из плена уже во Франции (Шербур). Все верно, Ганночка воевал в маки. В апреле 1945 года, будучи в Париже, он узнает, что американцы доставили туда группу освобожденных ими из концлагеря советских

генералов и они живут в отеле, ожидая возвращения на родину. Капитан является в отель, докладывает генерал-майору Снегову М. Г., что прибыл с машиной и предлагает совершить поездку по Парижу, готов быть экскурсоводом...

Все это не сразу стало известно Лесе Михайловне.

Поначалу Степан Лаврентьевич был, что называется, закрыт на все замки.

Он – увы, не без оснований – считает себя обиженным и всеми забытым. Товарищи по Червоному казачеству, по Перемышлю, Подвысокому, Шербуру и Парижу постепенно ушли из жизни либо растерялись по белу свету.

Перебравшись из Львова в Полтаву, старик живет одиноко, борется с хворобами. В городе о нем и про него никто не знает, и пусть не знает. Кому он нужен?

Но следопыты недаром называются красными следопытами. Они обязаны добираться до тайников, а прежде всего проникать в человеческие души.

Леся Михайловна сумела не только разговорить старого воина, но и создать атмосферу доверия и откровенности. Ганночка разволновался, по-доброму раскрылся.

Конечно, она встретила человека-легенду! О нем надо рассказывать и рассказывать, а может быть, и поэму сложить!

Невероятно!

А сколько таких удивительных судеб еще не найдено, ждет своего запоздалого часа?

И мне даже немного досадно, что приходится отложить всю французскую эпопею коменданта Перемышля и сосредоточиться не на Булонском лесе и Елисейских полях, а на Зеленой браме и Евдошином яре. Вместе с письмом-отчетом Козик прислала нарисованную Ганночкой для меня по памяти схему – где примерно должен находиться тайник 8-го стрелкового корпуса.

Надо искать! Вновь забрезжила надежда!

Не подтверждается история с раскопками 1963 года, но и раньше, и позже все-таки землю эту тревожила лопата. Приходилось и лесникам, и работникам районного военкомата останавливать и предупреждать самодеятельных археологов о том, что тайники могли быть не просто заминированы, но наверняка хитроумно связаны с толовыми зарядами. Не только в кировоградских краях, всюду, где прошла война, до сих пор даже грибники и собиратели целебных ^трав рискуют подорваться на минах.

Участник боев Николай Михайлович Лютов несколько лет назад приезжал сюда из города Владимира, с ним были корреспондент газеты «Красная звезда» и представители архива Министерства обороны. Лютов сам закапывал сейфы с документами, хорошо запомнил и восстановил план местности.

Поиски этой экспедиции были удачными, а все же тайник не сразу открылся своему, так сказать, основателю: Лютов говорит, что сейфы были им обнаружены на некотором расстоянии от дерева, под которым их закопали. То ли дерево шагнуло в сторону, то ли сейфы несколько сдвинулись, поддались вращению земного шара...

Четыре десятилетия позади, пятое десятилетие стремительно отсчитывает годы. Все заросло, спряталось под землю, исчезло... Но оказывается, надежда есть, может быть, поиски только начинаются?

В Зеленой браме до десятка лесных участков, каждый контролируется лесником. У одного из них я побывал в 1983 году. Он рассказал мне, что в некоторых квадратах дубравы, когда шагаешь, чувствуются изменения структуры почвы. То твердая земля, то плывет под ногами, хотя заболоченностей нет. Что-то закопано в земле!

Мы ходили по лесу, и он удивлял меня, знакомя с деревьями и называя их возраст. За сорок лет вырос новый лес, а старый как бы перестроился, перегруппировался...

Я обратил внимание на то, что крыша гаража при доме лесника отличается каким-то странным, неровным покрытием. Перехватив мой взгляд, лесник объяснил: гараж покрыл толем, а сверху – осколками, главным образом «рубашками» ручных гранат – здесь этого добра сколько угодно.

Я спросил, не находили ли еще чего в земле, и получил огорчительный ответ: в глубине леса однажды, уже забыто, по какому поводу, он копнул лопатой и натолкнулся на перевязанные бечевками и туго обернутые клеенкой пачки книг. Между прочим, место там сухое, и книги неплохо сохранились, только подгнили по углам. Так что находку удалось сдать в макулатуру и получить «Королеву Марго» и «Графа Монте-Кристо».

Боже мой, даже не разобрали, что за книги, сдали в макулатуру!

А ведь в первом издании «Брамы» я привел письмо бывшего воина 80-й дивизии, ныне пенсионера Б. И. Водовоза, живущего в поселке Смотрич Хмельницкой области. Водовоз сообщал, что вместе с тылами дивизии в лесу оказалась упакованная в пачки библиотека проскуровского Дома Красной Армии. В ее фондах хранилось несколько уникальных книг (видимо, в свое время реквизированных в помещичьих усадьбах и старинных замках), в том числе первое прижизненное издание Собрания сочинений А. С. Пушкина.

Когда положение стало критическим, полковой комиссар С. Ш. Прейс приказал зарыть библиотеку.

Вполне вероятно, что находкой лесника и оказалась проскуровская библиотека и бесценное издание Пушкина вместе с другими книгами было сдано в макулатуру...

Будем надеяться, что леснику попали в руки какие-то другие книги! А Пушкин еще найдется...

Хочу верить.

Основания для надежд есть. Предстоят еще раскопки.

...Могли ли себе представить славные мои товарищи, что по тем дубравам, где мы накапливались для атак, увы, не увенчавшихся успехом, по тем оврагам, куда санитары сносили нас, едва державшихся на ногах, обессилевших от потери крови, по тем хатам, где колхозники прятали нас на чердаках, под теми дубами, где мы закапывали документы, через много-много лет пройдут молодые, годящиеся нам во внуки, модно-бородатые кандидаты физико-математических наук с мудреными приборами, и их поход будет называться «Поисковая экспедиция Зеленая брама– 1983».

Отчет экспедиции лежит передо мной, на первой странице всевозможные визы и подписи ответственных исполнителей и заведующего отделом космической электродинамики Института земного магнетизма, ионосферы и распространения радиоволн Академии наук СССР.

Признаюсь, экспедиция была для меня полной неожиданностью. Только возвратившись из Подвысокого, «исполнители» пришли ко мне знакомиться.

Они оказались очень славными парнями, вдохновенными романтиками, имеющими за плечами немалый поисковый багаж и нелегкий опыт: руководитель группы майор внутренней службы Юрий Лискин – участник экспедиций по местам трудовой и боевой славы; научный руководитель Андрей Станюкович, обнаруживший с помощью приборов пушки с корабля Витуса Беринга на Командорских островах; Юрий Ружин – один из разработчиков проекта создания искусственного северного сияния; Игорь Пименов – участник зимовки на станции «Восток» в Антарктиде.

В экспедиции еще участвовали физик Владимир Скомаровский, мастер спорта по подводному плаванию Александр Колесников, фотограф и тоже мастер спорта Андрей Покровский и даже собственный молодой поэт, милицейский офицер Владимир Метельков.

Вот какая дружина обследовала район сражений августа 1941 года.

Прочитав мой рассказ о тех событиях, ребята, оказывается, решили проверить участок при помощи специальных приборов.

Между нами говоря, они применили некоторую хитрость: чтобы их поездка не показалась начальству недостаточно научной, они в своих заявках нажимали на то, что есть возможность испытать новые поисковые приборы, а институт как раз в этом нуждался.

Искатели объяснили, что планировали встречу со мной перед выездом, но я тогда был на конгрессе мира за рубежом.

Они явились сразу по возвращении – возбужденные, шумные, кажущиеся громадными, прямо с порога вручили мне странный, по первому впечатлению – таинственный подарок: невеликий, но очень тяжелый мешок, наполненный каким-то шевелящимся, перемещающимся, движущимся грузом. В мешке оказался – нет, это невероятно! – отлично сохранившийся типографский шрифт нескольких гарнитур – тот самый шрифт для ручного набора, который принадлежал походной типографии армейской газеты «Звезда Советов» и был похоронен моими коллегами по редакции в последний день существования газеты в селе Подвысокое.

Оказывается, появление экспедиции в Подвысоком возродило у сельчан интерес ко всему, что когда-то было закопано в их землю. Вспомнили, что еще в годы оккупации партизаны набрели на кассы со шрифтами и набирали листовки, что в некоторых хатах в качестве детских игрушек хранятся свинцовые палочки с буковками. В общем шрифты собрали в мешок, вот они, полюбуйтесь, как сохранились! Железо рассыпается, медь превращается в мягкую зелень, а этот сплав, именуемый гартом,– целехонек! Вы можете понянчить буквы на ладони и подтвердите, пожалуйста, что шрифт – тот самый. Его просил передать тому, кто закапывал, участковый уполномоченный милиции товарищ Колючий...

Кандидаты физико-математических наук были командированы лишь на неделю.

Народ оказался серьезный: понимая, что срок слишком мал, они не занимались раскопками, ограничились разведкой неглубоких подвысоцких недр.

В аннотации так и сказано, что докладываются результаты магниторазведочных работ для поиска объектов, сокрытых в августе 1941 г. частями РККА. Применялись серийные протонные магнитометры МПП-203. «Задачей работ являлся поиск аномальных зон на перспективных с точки зрения наличия тайников участках, их картирование, предварительная интерпретация и, в ряде случаев, проверка выявленных аномалий раскопками».