Текст книги "Зеленая брама"

Автор книги: Евгений Долматовский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 23 страниц)

Приведу еще одну красноречивую строку: «У меня было самочувствие трупа, проснувшегося в гробу».

Барон Мюнхаузен второй мировой войны продолжает:

«Я вновь увидел всадника на белом коне. Он что-то кричал и размахивал саблей над головой. Все русские, следовавшие за ним, смотрели на него, а он уже был близок к лесу. Безумие ситуации взбесило меня. Я закричал Клевайсу: «Уложи же ты этого!..» Клевайс стрелял несколько раз и все мимо и беспомощно смотрел на меня...»

Я нисколько не сомневался, что хвастливый автор сейчас объявит себя победившим всадника. Он, конечно, пишет, что стоило ему лечь за пулемет – и с русским было покончено.

Но я-то знаю, что Николай Иванович Прошкин был только ранен в том бою, ранен был и белый конь.

Адъютант генерала и с ним лейтенант из особого отдела 58-й стрелковой дивизии нашли Н. И. Прошкина в Уманской яме, пытались организовать побег, но тяжелое состояние генерала не позволило исполнить дерзкий замысел.

Прошкин погиб уже на исходе своего заточения: в лагере на территории Германии, в каменоломнях, он обрушил каменную глыбу на голову предателя и был казнен фашистами...

Мемуарист продолжает свой рассказ. Некоторые детали позволяют судить о напряженности боя: в одном взводе заступает пятый командир, в другом – четвертый.

А вот концовка записи от 6 августа:

«...Вдруг в воздухе раздался свист, и прежде чем я мог понять, что произошло, вокруг нас стали рваться снаряды. Крюгера и Вайля ранило, а Гауст истекал кровью. Не стало и пулеметчика из третьего отделения, ия перешел к его пулемету. Мы продолжали стрелять из трех пулеметов, а из лесу выходили все новые и новые части русских навстречу смерти. И все же они продолжали продвигаться дальше и дальше. Немногое изменилось, когда нам на помощь прибыла еще рота пулеметчиков. Если бы русские догадались двинуться по всему фронту, они бы просто смяли нас своей массой. Страшась, что это может произойти, я неистовствовал. В поисках укрытия я прыгнул в яму, где лежал убитый мною украинец, и продолжал стрелять».

Автор дневника признается, что не в силах остановить русских, и восклицает:

   –  Боже, что будет дальше!

А вот запись от 7 августа:

«Стало ясно, что русские под прикрытием ночи прошли через посты сторожевого охранения и заняли важные позиции. Собрав последние силы, они попытались прорвать фронт. На всем пути от Шевченко до Тутовой рощи у нас царила паника».

Не скрою, начитавшись сочинений Лутца Хатцфельда, я даже почти через полвека не ужаснулся его сообщению, что больше половины писем, доставленных после боя из Германии, пришлось отправить обратно, я горестно подумал – поделом!

С таким же опозданием порадовала меня запись: «Какой-то генерал из отбившихся пытался организовать партизанскую войну. Партизанскую войну? Что это такое, мы не знали...»

Что такое партизанская война, они узнали позже, а упомянутый генерал – это, несомненно, Огурцов, именно он поименовал наш кавалерийский отрядик партизанским.

Важными показались мне и такие строки: «Был момент, когда я пришел в ужас, что мы проиграли, когда увидел движущиеся на нас толпы русских».

Никогда не станут легендой ни убийство раненого украинца, ни «самочувствие трупа, проснувшегося в гробу». Но как свидетельства героизма защитников Зеленой брамы они красноречивы.

Эта история, отпечатанная в дюссельдорфском самиздате, достоверное подтверждение нашей легенды.

Сколько тайн хранит еще Зеленая брама!

Например, остались невыясненными, нераскрытыми многие подвиги, совершенные нашими людьми в неволе. В найденных фашистских документах о них сказано: «Пленными не считать!»

Есть свидетельство, касающееся генерала В. И. Прохорова. Он был переодет и спрятан в концентрационном лагере. Палачи искали его, но найти не сумели. Орали по радио: генерал Прохоров, сдавайся! Значит, и узника они не полагали сдавшимся.

Конечно, он не сдался!

«Пленными не считать» уже звучит по-иному...

Я мысленно представляю этих мужественных людей: они томились в одних застенках с антифашистами и подпольщиками Европы; равные в гибели, они заслуживают право на равенство в истории.

Умань, Подвысокое, конечно, лишь эпизоды великой битвы.

Но сражавшиеся в том кольце – я повторяю это вновь и вновь – не менее чем на две недели сковали силы врага в направлении Днепропетровск, Запорожье, Донбасс и на подступах к Киеву.

В Бресте и Перемышле, в Подвысоком и Киеве, в Одессе и Севастополе, в Могилеве и Смоленске убивали и убили «блицкриг»!

И не только там!

Героика сорок первого года, отвага и непреклонность защитников советской земли и советского строя, встретивших врага первыми, требуют неустанного изучения.

Если говорят, что великое видится на расстоянии и под расстоянием подразумевают время, то его после войны прошло уже достаточно, а живых участников событий огромной исторической важности осталось мало. И с каждым годом их будет все меньше и меньше.

Неужели мы вправе, не завершив наш поиск, взвалить его на плечи внуков и правнуков?

Но я, кажется, вышел за пределы своей темы и той дубравы. Прежде чем поставить точку на последней странице, вернусь вновь к селу Подвысокому, к его жителям и защитникам, к памятной Зеленой браме.

Не мне одному она памятна. Вот опять на столе моем пачка писем со всех концов Родины. Раскрою первое.

Адресат: Титов Тимофей Прокофьевич (Воронежская область, Таловский район, колхоз имени Калинина). Он пишет:

«И по сегодня стоят перед моими глазами молодые, наголо стриженные ребята, смотрят на меня укоряюще – не забывай нас, помни Зеленую браму.

Пишу не только от себя, а и от имени тех, кто погиб в Зеленой браме, Уманской яме, в фашистском концлагере, не увидев победы в мае 1945 года.

...С орденами и медалями закончил я войну в сорок пятом, но никогда не вспоминал проклятый сорок первый год, себя, не умеющего толком стрелять...

Но испытал я тогда такую ненависть к врагу, ощутил такую его жестокость, что хватило мне заряда на то, чтобы без лекарств, без еды и медицинского ухода залечить свои раны и вновь возвратиться в действующую армию.

До апреля 1945 года воевал с фашистами, был и сапером, и разведчиком, и автоматчиком, освоил военную науку и воевал до тех пор, пока осколок мины, оторвавший мне ногу, не выбил меня из войны. Стал я инвалидом второй группы (пожизненно).

Август сорок первого – незаживающая рана моей души.

И каждый раз, когда жизнь дарила мне победу, вспоминал я Зеленую браму, своих ребят. И когда закончил техникум, и когда взял отстающий колхоз и сделал его передовым в области (я не хвастаюсь, слишком много сил вложил в это хозяйство), и когда услышал по радио Указ о присвоении мне звания Героя Социалистического Труда, и когда сидел в Кремлевском Дворце на XXVI съезде КПСС.

...Не было бы сорок первого года – не наступил бы и сорок пятый...

Тимофей Титов, участник битвы в Зеленой браме в составе войск 12-й армии, председатель колхоза».

Я представил читателю поредевший, но боевой строй воинов, начинавших дело Победы на жестоких полях сорок первого года. Пусть сегодня этот строй замыкает Тимофей Прокофьевич Титов.

Уже само его письмо рисует портрет современника, образ героя нашего времени. Но мне очень хотелось еще хоть что-нибудь узнать о председателе орденоносного колхоза имени Калинина.

Титов был ранен 13 августа в ногу – осколок прошел навылет. Неспособного двигаться, его подобрали жители Подвысокого. Но фашисты отняли солдата у спасителей, чтобы причислить к своим трофеям. Бросили в Уманскую яму. После побега с группой красноармейцев он скитался по лесам. Раздобыли пулемет, действовали отчаянно и бесстрашно. По селам оккупанты расклеили объявление:

«Кто поймает партизан Титова и Володина, получит по пять тысяч марок за каждого...»

Но кочующая горстка бойцов 12-й армии не прекратила боевых действий.

Вновь встав в ряды Советской Армии, Тимофей Титов участвовал в освобождении тех просторов, по которым пришлось отходить в сорок первом.

За полтора месяца до конца войны, на подступах к Братиславе, он получил множественное ранение и вернулся в родную хату на костылях.

В возрасте 21 года надо было начинать мирную жизнь.

Семнадцать лет работал он в своем селе бухгалтером колхоза, выучился на агронома и попросил райком направить его в слабый колхоз. С 1965 года Титов – председатель колхоза в Новой Чигле. Теперь уже не просто колхоза, а ордена «Знак Почета» колхоза имени Калинина, девять раз награждавшегося переходящими Красными знаменами.

Стали председателями колхозов и сыновья Тимофея Прокофьевича Юрий и Виктор.

К солдатским наградам отца – Красной Звезде, медалям «За отвагу» и «За боевые заслуги» – прибавились два ордена Ленина, ордена Октябрьской Революции и «Знак Почета».

Открываю следующее письмо и знаю: как ни безжалостны годы и десятилетия, превращающие события в историю или в легенды, встанут в геройский строй новые и новые товарищи – живые или погибшие, но не склонившие головы.

Героическая и трагическая история Зеленой брамы – лесной крепости сорок первого года – расширилась, притягивает и зовет к себе людей новых поколений, а сам этот лес постепенно становится местом своеобразного паломничества и естественным памятником мужеству и верности воинов 6-й и 12-й армий, да и не только их, но в равной степени жителей села Подвысокого – защитников Родины.

Думается, что приходит пора воздвигнуть в районе Зеленой брамы единый мемориал, величественный и строгий. Он будет как бы предисловием к поднимающимся в этих краях памятникам в честь победной Корсунь-Шевченковской битвы.

А в заключение считаю необходимым ответить одному из своих корреспондентов, родившихся позже описанных мною событий. Он назвал воинов Зеленой брамы несчастными, видимо, чтобы подчеркнуть в письме свое сочувствие.

Но правильно ли считать несчастными красноармейцев и командиров первых сражений? Нет! Воин, оказавшийся в несчастном положении, и несчастный человек – отнюдь не одно и то же.

Участники спасения Родины ясным и спокойным взором смотрят в глаза потомков. Их самозабвенное мужество оказалось залогом победы.

Героический сорок первый год принадлежит двадцатому веку, принадлежит нам. И мы должны всегда помнить, что сперва была Зеленая брама, а триумфальные арки – потом, почти через четыре года.