Текст книги "Зеленая брама"

Автор книги: Евгений Долматовский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 23 страниц)

Центр узнал

Один винницкий журналист рассказал мне историю, что называется, гражданскую-прегражданскую, мирную-пре– мирную, имеющую лишь косвенное отношение к поиску следов и фактов героизма и мужества воинов 6-й и 12-й армий. В областной газете было упомянуто имя бывшего партизана Николая Иосифовича Сидоренко. Газета сообщала, что он ныне кандидат наук.

Газета ошиблась, упомянув о «кандидатстве», фактов не проверила. Сидоренко действительно занимался научной деятельностью, медленно и трудно готовил диссертацию, но кандидатом наук он тогда еще не стал. Случай, скажем прямо, не такой уж существенный. Неужели поправку давать, писать письмо в редакцию? Прочтут и забудут? Газета живет один день...

Ошибка журналиста причинила прямо-таки страдания Николаю Сидоренко. Никогда и никому, кроме гестаповцев, не лгавший воин, военнопленный и партизан был выбит из колеи, сильно расстроен, чтоб не сказать – сражен наповал. Он выглядел лгуном, хвастуном, бахвалом! Вдруг подумают, что это он дал о себе неверные сведения!

Как исправить ошибку газеты, как спасти свою честь? В Виннице, с которой связано столько трудного и важного, хорошего и светлого, теперь и показаться нельзя!

Сидоренко принимает решение – не медлить больше ни минуты, самым срочным образом готовить и защищать диссертацию.

Он оставляет обжитое местечко в Москве и отправляется в далекий северный город Воркуту. Не на день, не на месяц. Всерьез и надолго. Через три года диссертация, основанная на глубоком изучении северных угольных месторождений, была готова и защищена. Ученые признали работу эту отличной, защита прошла триумфально.

Таким вот способом исправил Николай Сидоренко ошибку журналиста, о которой тот, наверное, давным– давно и накрепко забыл. Дело шло о чести: вместе с диссертацией защитил Сидоренко и свою честь.

Характерец, скажу я вам! Впрочем, среди людей, с которыми мне приходилось встречаться на дорогах послевоенного поиска, немало удивительных по своей чистоте и прямоте натур. Совесть и честь на первом месте, все остальное лишь мелочи и подробности.

Я познакомился с Сидоренко как раз тогда, когда он вернулся из Винницы. Теперь уж он мог спокойно ездить в края своей партизанской юности и прямо смотреть людям в глаза. Во всяком случае, он так считал. Он показался мне человеком, знакомство с которым облагораживает. Я узнал, что он снова москвич, что у кандидата технических наук кроме боевого ордена и партизанской медали теперь еще и пять медалей Выставки достижений народного хозяйства. (Это редкие, трудно достигаемые и высокие награды.)

Захотелось мне написать о мужестве ученого, о пребывании моего нового знакомого за Полярным кругом в угольном бассейне, но, когда мы встретились, оказалось, что нам до конца жизни, наверное, не хватит времени на одни только военные воспоминания.

Николай Сидоренко, как говорят, крепко сбитый, малого роста, удивительно спокойный человек с добродушной улыбкой. По моим представлениям, он еще не стар: встретил войну восемнадцатилетним, так что остается приплюсовать пролетевшие годы, и с возрастом все будет ясно.

Он начал срочную службу в 173-й горнострелковой дивизии, в 352-м артиллерийском полку, и успел 22 июня со своим полком выдвинуться вперед к границе. Пришлось не по назначению применять 76-миллиметровые орудия: учили вести огонь по закрытым целям, а стрелять надо было прямой наводкой по движущимся танкам. И не просто движущимся, а ведущим огонь и набирающим скорости.

Мы вспомнили золотящуюся пшеницу с алыми капельками маков, вспомнили, что в первые дни почти в самом пекле боя можно было увидеть беспечных деревенских мальчишек, наблюдающих за единоборством танкистов с пушкарями, а если говорить обобщенно,– за смертельной схваткой двух миров.

Вспомнили горящий Тарнополь, Волочиск и Подволо– чиск, наконец, уманский уникальный парк Софиевка, куда артиллеристы между двумя очень нелегкими боями ходили на экскурсию, будто волшебством на час перенесясь в недавние школьные времена.

Практически артиллеристы 352-го полка с 22 июня по 5 августа не выходили из боя, были на марше. Ни разу не пришлось ночевать под крышей – только на боевых позициях, на батарее, на зарядных ящиках, сначала полных снарядами, а потом и пустых.

Как это ни странно, несмотря на очень тяжкие бои, потери были небольшие, а раненые оставались при орудиях. Я спросил Сидоренко, как это удавалось. Он отшутился: «Так дрались, что помирать было некогда! Все больше с танками схватывались».

Но впереди неизбежно была Зеленая брама.

В той дубраве закопаны замки орудий, замолкших, израсходовавших весь боекомплект и боезапас. Артиллеристы остались с одними винтовками. Неизвестный полковой комиссар собрал их в дубраве, объяснил обстановку, повел на выход из кольца...

В пешем строю сборный отряд – человек триста, может быть, чуть побольше – двинулся на юго-восток. Сидоренко пришлось впервые участвовать в рукопашной, впервые форсировал он вплавь реку. Мы разложили на моем письменном столе карту Кировоградской области. Вот она – река Синюха, какая тонкая синяя жилочка!

Но это на карте она такая, это сейчас она такая. А тогда она была не речкой, а водной преградой, была глубока, с быстрым и стремительным течением. И на противоположном берегу бронетранспортеры, минометы, пехота. Местность открытая, укрыться негде.

Все же Николаю Сидоренко удалось участвовать в рукопашной и на левом берегу Синюхи.

Потом образовалась группа; неизвестный комиссар, уже раненный, но неведомо как еще державшийся на ногах, спросил, есть ли среди них разведчик. Сидоренко ответил: «Есть. Только артиллерийский».– «Ну, ничего, действуй!»

Когда Николай вернулся из разведки в условленное место – овраг, змеящийся к реке, он не нашел уже свою группу. Один в поле не воин,– значит, надо выходить из окружения. Шел и все задавал себе один и тот же вопрос, верна ли эта поговорка – один в поле не воин?

Нет, не верна: ночью на шоссе услышал трескучий мотор, увидел мотающийся свет фары. Поднялся из кювета, вскинул винтовку, выстрелил по фаре, а попал, оказывается, в мотоциклиста. Мотоцикл покатился по дуге прямо в кювет и перевернулся в двух шагах от стрелявшего. Из коляски выскочил пулеметчик. Он, видимо, был ранен и находился в каком-то припадке ярости. Пришлось добить его прикладом...

...Как-то раз одиночный боец все же не справился с дикой усталостью, присел на просяном поле и тут же заснул. А поле прочесывали.

В лагере Гайсин, в старых полковых конюшнях (и я их помню, наверное, до конца дней не забуду) встретился Николай со своими товарищами по батарее. Теперь они были товарищами по неволе.

С другом-артиллеристом Иваном Пешко вместе бежали с этапа...

Дальше рассказ Николая может показаться невероятным. Но я обязан засвидетельствовать – сорок первый год полон чудес. И вот одно из них. Решив идти на север, в леса, беглецы вынуждены были остановиться в Калиновском районе Винницкой области. Иван заболел, а оставить товарища невозможно. И вот там, в глубоком немецком тылу, в местах, которым предназначено было вскоре стать особо секретной зоной оккупантов, существовал и работал свекловичный совхоз, полностью отвечая смыслу своего наименования – советское хозяйство.

Был и управляющий трестом, и директор, а рабочие – окруженцы 6-й и 12-й армий – многие еще в военной форме. Во всяком случае, артиллерист Сидоренко своего сержантского достоинства не уронил.

Оккупанты боялись появляться. Иногда наезжали полицаи, но они старались побыстрее убраться.

А для кого, на кого окруженцы работали? – предвижу законный вопрос и сразу отвечаю: на своих. Работали на Советскую власть и для того, чтобы чувствовалась она, Советская власть, здесь.

Когда задули зимние ветры, Сидоренко перебрался из совхозного общежития в село Самотня. Его приютили в семье Муржинских. Семидесятилетняя хозяйка Юлия Марьяновна встретила радушно. Ее любимым выражением было: мой дом – это кусочек Советской власти.

Нашлись его товарищи по 6-й и 12-й армиям, активно действовали местные жители – родился в Калиновском районе партизанский отряд. Комиссаром отряда стал Петр Каленикович Волынец, двадцатилетний красноармеец, тоже из 6-й армии, но к тому же еще и местный – уроженец села Павловка.

Партизаны действовали на свой страх и риск – не давали житья немецким гарнизонам, уничтожали полицаев, блокировали дороги. Они практически восстановили в районе Советскую власть.

Партизанское движение и подпольная борьба в Виннице и Винницкой области – очень большая и особая тема, и рассказ мой только об отряде, где находился Сидоренко,– одном из многих винницких отрядов.

На борьбу с партизанами и подпольщиками были брошены карательные отряды. Сидоренко попал в беду, когда находился в доме Муржинских. Крестьянская хата, как крепость, вела бой с врагами. Сколько их было – сказать трудно, но батальон карателей действовал там – это уж точно.

Лишь немногим, в том числе Николаю Сидоренко и сыну Муржинских Владиславу, удалось вырваться. Погибли советская патриотка Юлия Марьяновна и второй ее сын.

Много можно рассказывать о партизанах.

В одном из боев был тяжело ранен партизанский комиссар Петр Волынец. Его отправили в родное село, выхаживали. Один из его родственников оказался предателем. Он привел карателей. Они окружили хату. Комиссар вел бой один, отстрелял все патроны до последнего.

Имя его не забыто: он посмертно удостоен звания Героя Советского Союза, в селе установлен памятник.

После гибели Волынца партизаны сошлись на сход. Открытым голосованием избрали Николая Сидоренко комиссаром.

В общем-то малочисленный отряд, измотанный до последнего предела, вел не только местную, но и такую разведку, которую надо бы назвать стратегической: партизаны узнали, что где-то в Винницкой области руководство вермахта собирается разместить фронтовой командный пункт. Но надо было еще разобраться, уточнить место, проверить, не ложный ли слух. Слухов в то время – и достоверных и вздорных – хватало.

Однако в Коло-Михайловке под Винницей, в десяти километрах от совхоза, о котором речь шла выше, велось большое и строго засекреченное строительство. Разведчики заметили, что на военный аэродром вблизи Калиновки прилетают специальные самолеты, привозят генералов со свитой, по-видимому принадлежавших к высшим чинам. На легковых машинах прилетевшие отправляются в Коло-Михайловку.

Слухи, разведывательные данные, наблюдения местных жителей были тщательно проанализированы и проверены. Судя по всему, здесь располагалась восточная ставка Гитлера. Ни больше ни меньше.

В отряде накопились ценнейшие сведения, однако из-за отсутствия связи с Большой землей эти сведения пока оставались бесполезными. В том, как они необходимы нашему Верховному Главнокомандованию, сомнений не было. Партизаны маленького отряда приняли решение – срочно искать и установить связь с большими партизанскими соединениями, чтобы при их посредстве передать в Москву важнейшие разведданные.

Николай Сидоренко повел невеликий отряд – всего тринадцать человек – на север. На Житомирщине, в Го– роднянском районе, после долгого и опасного пути набрели на партизанское соединение полковника Якова Ивановича Мельника. Данные о ставке Гитлера под Винницей были переданы в Центр.

Я не могу сказать с определенностью, что именно от Николая Сидоренко и по материалам только его отряда советское командование узнало тайну «Волчьего логова» – местоположения ставки Гитлера на Украине. На Винничине действовало несколько отрядов, множество подпольных групп и организаций, в них входили и окруженцы 6-й и 12-й армий. Вполне вероятно, что сведения сошлись из нескольких источников, но именно это и сделало данные достоверными.

Ясно одно, что и после августа 1941 года продолжал честно нести воинскую службу артиллерийский разведчик 173-й горнострелковой дивизии Николай Сидоренко.

После освобождения пришлось партизану перейти на «гражданку»: его избрали первым секретарем Винницкого горкома комсомола. Война сделала его винничанином, и потому он так болезненно воспринял ошибку областной газеты, преждевременно назвавшей его кандидатом технических наук.

Легенда о Гансе Олесцаке, тельмановце

Хочу познакомить читателей с письмом, которое прислал из Умани незнакомый мне Александр Лаврович Данильчен– ко (улица Крупской, дом 2). Он вспоминает, как в 1948 году ездил в село Небеливка, что близ Подвысокого, на родину своей жены. Письмо невелико, всего из трех фраз, причем вся история изложена вообще-то в одной фразе:

«И вот, как собрались все родственники, это было у сестры Устины Гребенник, хата ее в конце села, я взял свой баян и начал играть и спрашиваю, почему плачете, война давно кончилась, надо веселиться, и вот они начали мне рассказывать, какие там были бои, как действовали партизаны и всегда собирались у ихней хаты, и в этих партизанах был один молодой немец, его звали Ганс Олесцак, и он так хорошо играл на аккордеоне, как вы, но в одну ночь предатели донесли, что партизаны здесь, и наутро появились немецкие танки, но Ганс не дрогнул, он надел немецкого генерала мундир и вышел к ним навстречу, но тут же его встретила гитлеровская пуля, и он погиб, и хату сожгли, но люди и соседи похоронили Ганса на огороде, об этом знают старожилы и соседи, где жила Устина Гребенник, а сейчас живет ее дочка Лида.

Слава Гансу-тельмановцу!»

Вот какое было письмо! Некоторые детали в нем неправдоподобны, а все-таки придумать такую историю невозможно.

Обратимся к документам.

В фундаментальном научном исследовании «История городов и сел Украины» в статье о Подвысоком упоминается, что там в годы Великой Отечественной в партизанском отряде, которым командовали майор Суський, а после его гибели – Николай Стройков, воевал антифашист Ганс Олесцак. Он возглавлял группу бывших солдат вермахта – немцев и словаков.

Я связался с Николаем Стройковым, проживавшим в городе Ельце, и получил от него пожелтевшую копию отчета о деятельности партизанского отряда. Оказывается, отряд этот возник в августе 1943 года, насчитывал поначалу лишь восемь человек и первой его базой было село Небеливка. Запомним: та самая Небеливка, где проживают родственники Александра Данильченко и где на огороде похоронен молодой немец, так хорошо игравший на аккордеоне.

В отчете рассказывается, как производилась раскопка оружия, зарытого в лесу окруженцами, как рос отряд за счет бывших военнопленных и местных жителей, как партизаны осуществили свое первое нападение на противника – отбили стадо коров, угоняемое гитлеровцами на запад. Этих коров раздали затем жителям сел, расположенных вблизи Зеленой брамы.

Следующим было нападение на штабную машину немцев.

В отряде уже 30 человек. В нем, как в войсковой части, заведен «Журнал боевых действий». Записи в этом журнале ведутся с похвальной регулярностью.

Вот запись от 9 ноября 1943 года: «Прибыло пополнение в количестве десяти человек со станции Помошная, из них один немец – Ганс Олесцак, который помог в вооружении, привез их на автомашине и снабдил большим количеством консервированного питания и боеприпасами. Люди, прибывшие со станции Помошная, до розыска отряда двое суток жили в лесу. Грузовая машина была уничтожена».

Запись событий следующей ночи: между селом Теклиевка и Новоархангельском уничтожено три грузовых автомашины, одна легковая, в которой был взят железный сундук с документами штаба немецкой части.

Множатся ряды партизан. Возрастают и масштабы их боевых дел. В отчете фигурируют уже трехзначные цифры. Вот вновь появляется имя Ганса Олесцака:

«7 января 1944 года взято в плен около 300 человек. Чехи и словаки согласились перейти на нашу сторону. Командовали ими партизаны Ганс Олесцак и Борис Рачкован».

«13 января 1944 года в село Борщевая вошел немецкий обоз, был окружен и разбит, в качестве трофеев взято: подвод – 37, лошадей – 80, винтовок – 45, патронов —

   14  800 шт., ручных пулеметов – 3, пистолетов – 20, походных кузниц – 2, одна походная сапожная мастерская. Фашистов убито 43. С нашей стороны убитых 2 чел., ранено 4. В бою отличились Федор Кондрашев и Ганс Олесцак...»

О том, как пришел Ганс в партизанский отряд, рассказала в своих воспоминаниях партизанка Валентина Михайловна Кривонос.

На станции Помошная, где она проживала у своих родителей с начала 1942 года, молодые ребята объединились в подпольную группу. Конспирируя свои встречи, придавали им видимость гулянок. Подпольщики распространяли сводки Советского информбюро, накапливали оружие, приступили к диверсиям на железной дороге и в депо.

Воспроизвожу рассказ Валентины Кривонос:

«Рядом с домом, где я жила, стоял другой двухэтажный дом, в котором жили немцы и чехи – шоферы, которые возили на фронт и в части оружие, горючее, питание и др.

К нам в дом стал приходить Ганс Олесцак. Он познакомился с моей младшей сестричкой на улице, говорил, что она похожа на его сестру, напоминает ему его дом.

Портрет Ганса Олесцака: рост средний, спокойные голубые глаза, светлый волос, яркое очертание губ, прямой нос. Характер мягкий, добрый. Тогда ему было лет 20—22. Отец – рабочий, мать – домохозяйка, сестра Эрика – 16—17 лет, брат Эрвин —15—16 лет. Ганс любил музыку, немного играл на аккордеоне. Он часто приходил к нам в дом в свободное время, сидел и молчал... Он немного знал чешских, польских и русских слов, а я – немецких. Стали с ним знакомиться, рассказывали о нашей жизни до войны, он – о своей семье и своей жизни. Ему очень нравилось, когда его называли русским именем Ванюша. Ганс рассказывал, что его отец – антифашист, потому им пришлось сменить местожительство при приходе Гитлера к власти. Отец не разрешал ему поступать в гитлерюгенд, поэтому он находится в рабочей команде как неблагонадежный.

Он нас очень стеснял, мы жили в одной комнате, здесь же плита, на которой готовили; первое время стеснялись при нем кушать, так как часто приходилось кушать такие вещи, что в настоящее время считаются несъедобными. Мы рассказывали ему о нашей жизни до войны, к чему он относился с недоверием, так как видел настоящую нищенскую жизнь и не мог себе представить, что мы жили кое в чем лучше, чем они. Со временем мы к нему привыкли и все делали, не обращая на него внимания. Когда ко мне приходили ребята, он затевал с ними разговор. Ребята первое время относились к нему враждебно и на меня сердились, что я не могу его отвадить, но моей маме он понравился, расположив ее к себе тем, что он с большой любовью рассказывал о своей семье, часто ей помогал по хозяйству, даже пол подметал, а когда мама угостила его нашей едой (как-то достали, верней, выменяли ячневой муки, и мама испекла печенье), он стал приносить свой паек и просил маму готовить кушать всем. Мама не соглашалась, но он очень просил, и мама уступила, говоря: все равно это наши продукты.

Как-то я пришла домой очень расстроенная. В этот день увозили в Германию нашу молодежь, почти детей. Я упала на постель и стала плакать от всего виденного горя и своего бессилия. В это время пришел Ганс, я набросилась на него, ругая и проклиная фашизм. Я такая была страшная в своем гневе, что Ганс убежал. Когда я немного успокоилась, у меня родилась мысль, что он может пойти и рассказать своему офицеру: он же немец. Но страха не было, так переполняло душу горе.

Вечером пришел Ганс, встретили мы его настороженно, а он стал оправдываться перед нами, как будто хотел оправдаться за всю Германию. Стал просить, чтоб мы помогли ему остаться человеком, он сделает все, что мы от него потребуем. Тогда Александр Полтавчук дал ему пачку листовок и сказал, чтоб он разбросал их по селениям, где будет проезжать. Он это сделал, радовался и говорил: вот если бы узнал отец, он был бы рад, но писать ему об этом нельзя...»

Представьте себе, читатель, Помошную – большую по тем временам железнодорожную станцию и поселок при ней. Разрозненные группки комсомольцев, оставшихся по разным причинам и обстоятельствам на оккупированной территории, действуют на свой страх и риск, ища связи с партизанами. Они не имеют единого руководящего центра, не зарегистрированы в Украинском штабе партизанского движения, не получают ни от кого директив и заданий. Они просто по велению сердца выполняют свой комсомольский долг, долг советских людей, действуют подчас неуклюже, но в высшей степени благородно.

В послевоенные десятилетия открываются все новые и новые истории, подобные той, которую рассказала Валентина Кривонос. Ячейкой подпольной борьбы с фашизмом могла быть одна семья, несколько семей, проживающих по соседству, школьные товарищи.

Юноши и девушки, родившиеся при Советской власти, воспитанные на ее справедливых принципах, незаметно даже для самих себя оказались подготовленными к беззаветной борьбе. Их борьба с фашистскими захватчиками и была в конечном счете выполнением задания Коммунистической партии. Не на час, не на день – навсегда полученного.

Нельзя не восторгаться, не гордиться, не преклоняться перед верностью и беззаветностью воспитанных партией мальчиков и девочек.

Особой отличительной чертой иных подпольщиков – я делаю это заключение на основе ряда примеров – были непреклонность и бесстрашие. С какой-то легкостью (порой трагически оборачивавшейся беспечностью) иные подпольщики балансировали на острие ножа, словно из них вынули тот механизм, который где-то в таинственных глубинах подсознания управляет инстинктом самосохранения...

Но вернемся в Помошную.

Деятельность помошненских подпольщиков привлекла к себе внимание полиции и гестапо. Ребята стали замечать слежку. Потянувшаяся было ниточка к партизанам оборвалась, не завязавшись. Позже узнали: ближайший партизанский отряд был в те дни блокирован противником и вел тяжелейшие бои.

Ожесточились местные полицаи. Был арестован верный друг юных подпольщиков, работавший мастером в железнодорожном депо, немец-антифашист Герман Мюллер. Он помогал «запарывать» паровозы, поставленные на ремонт, похищал из вагонов и передавал подпольщикам оружие. До ареста ему верили. Но сумеет ли выдержать тюремные пытки?

(Я хочу успокоить читателей: Мюллер не подвел своих советских товарищей, выдержал все испытания. Ныне Мюллер живет в Карл-Маркс-Штадте, улица Ясвенга, дом 53. Буду в Германской Демократической Республике, непременно к нему заеду.)

Не страхом, а необходимостью сохранить подпольную группу объясняет Валентина Кривонос принятое самими подпольщиками решение: покинуть Помошную, пробираться к партизанам Зеленой брамы. Уход сразу всей группой будет слишком заметен – полицаи и гестаповцы могут догнать, а выбираться по одному еще опасней, да и сохранится ли группа в этом случае?

У кого-то из ребят, работавших в депо, возникла дерзкая идея: уговорить Ганса Олесцака увезти подпольщиков из Помошной в его крытом грузовике.

Как раз в эти тревожные дни к группе присоединилось несколько малознакомых молодых людей, попавших под наблюдение гестапо. Им тоже необходимо было скрыться.

Уговаривать Олесцака не потребовалось: он же давно обещал Валентине и ее друзьям «сделать все, что надо и как надо». Такое скорое его согласие показалось подозрительным и усилило тревогу. А Ганс тем временем готовился в дорогу: загрузил крытый кузов своей машины ящиками с патронами и консервами, под носом у часовых перетащил в нее из других машин оружие.

Ненастной ноябрьской ночью (как раз накануне 26-й годовщины Октябрьской революции) подпольщики стали выходить на окраину Помошной. Туда должен был подъехать Олесцак. Долго его ждали. Опять сомневались: «Неужели подведет?»

Наконец из темноты выкатилась машина. Поехали к другому условленному месту – забрать новых товарищей, с которыми еще не успели как следует познакомиться. Те собирались медленно. Опять пришлось ждать. Некоторые вообще не пришли, а ночь уже на исходе. Отправились в рискованный путь не в полном составе.

Весь остаток ночи и целый день ехали по рокадной дороге, в почти непрерывном двустороннем потоке немецких автомашин – попутных и встречных. Сидели под брезентом с оружием наготове. Кто-то высказал тревожную догадку: «Машину Олесцака, вероятно, уже ищут». Свернули на проселок.

Погода была типично ноябрьской – дождь со снегом. Маскировка неплохая, но плохо для ориентировки на малознакомой местности. Заблудились. Выслали разведку. Разведчики долго не возвращались. Ребята стали нервничать. Новички готовы были расправиться с Гансом – он-де во всем виноват. Старые его друзья не допустили этого.

Разведчики вернулись, так и не разыскав партизан. Посовещавшись, подпольщики решили продолжать поиски. Однако не все согласились с таким решением: пятеро из «новеньких» объявили о своем намерении вернуться домой. У них отобрали оружие, и они ушли...

Вскоре возникла новая неприятность, можно сказать, даже беда: испортилось что-то в моторе. Всю ночь, не зажигая света, прокопались с ним. Под утро Олесцак все же оживил свою машину. Заехали в глубь леса, подальше от дорог. Нашли оплывшие уже окопы и траншеи 1941 года. Весь запас оружия и патронов перетащили туда, свой автоковчег сожгли и опять занялись поисками партизан. Ориентироваться в лесу эти люди – преимущественно железнодорожники – не умели. И все же кто-то из них обнаружил свежий след на траве. По нему набрели на землянки, таившиеся в густом кустарнике.

Из землянок выскочили незнакомцы в старых красноармейских шинелях, наставили на нежданных гостей винтовки. Начались расспросы, похожие на допрос: «Кто такие? Откуда? Зачем пожаловали?» Появление здесь молодых людей с неблизкой станции Помошная, да еще с шофером-немцем выглядело почти фантастикой. Ребят повели в село Небеливка. Там выяснилось, что они попали не в тот партизанский отряд, в который рассчитывали попасть. Но им и здесь были рады. Привезенные ими боеприпасы и оружие были очень нужны. Нуждался отряд и в пополнении личного состава. Омрачал всеобщую радость только шофер– немец. К нему отнеслись с подозрением, что вполне объяснимо. Комсомольцам из Помошной на первый порах пришлось защищать его.

Ну, а дальнейшее известно из документа, копию которого прислал Николай Стройков. С начала января 1944 года Ганс Олесцак активно участвует в боевой деятельности партизан. С самодельным рупором выходит он «на передний край» и призывает своих соотечественников бросить оружие, не издеваться над населением, не жечь дома, не умирать напрасно за Гитлера. Впервые услышав взволнованную речь Ганса Олесцака, немцы замерли от неожиданности, даже стрельбу прекратили. Зато потом каждое его слово встречали ураганным огнем.

Свидетельства Александра Данильченко и Валентины Кривонос, пришедшие ко мне разными путями, совпадают.

   15  января в Небеливке отряд был окружен карателями, имевшими на вооружении пушки и минометы. Шесть часов длился бой, кровавый и неравный.

Олесцак со своей немецко-словацкой командой находился на краю села, в доме Гребенников. Он, как и его товарищи, не дрогнул перед карателями. Партизаны выстояли в этом бою, но понесли тяжкие потери. Погиб и Ганс Олесцак. Семья Устины Гребенник похоронила его на огороде.

Такова легенда о немце-тельмановце. В ней только про генеральский мундир явная фантазия, а все остальное – правда!

Я побывал в селе Небеливка.

Прах Ганса перенесен теперь в центр села, и конусообразное надгробие высится рядом и в одной ограде с братской могилой партизан.

Удалось встретиться со свидетелями и участниками последнего боя. В Небеливке помнят немецкого товарища, говорят о нем душевно, вспоминают всякие житейские случаи, связанные с тем, что Ганс смешно путал русские слова.

Колхозники Небеливки, несмотря на страдания, которые причинили им немцы, резко отделяли от оккупантов Ганса и тех солдат вермахта, которые перешли на нашу сторону и находились у него, как шутили в селе, на перевоспитании. Его называли «наш Ганс», командир партизанского отряда не раз говорил ему: «Быть тебе в будущей Германии секретарем комсомола, не забудь тогда пригласить нас в гости!»

Попытки найти семью Ганса в ГДР и ФРГ оказались безуспешными. Некоторые партизаны считают, что все из– за того, что фамилию немца записали неточно – он не Олесцак, а Олесцаух... Возможно...