Текст книги "Зеленая брама"

Автор книги: Евгений Долматовский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 23 страниц)

Чем это объяснить?

Все тем же: на коротком отрезке истории, всего в масштабе нескольких десятилетий, иные недостаточно документированные факты превратились в легенды. Не уходя от правды в главном, они разноречивы в деталях.

У меня иные данные о побеге генерала из плена. По данным полковника, его друг оказался в лагере военнопленных в городе Хелм, заболел там тифом и совершил побег из лазарета, охранявшегося легионерами (то есть солдатами из стран – сателлитов Германии). Но теперь точно известно, что Огурцова содержали в неволе вместе с другими советскими генералами – Музыченко, Понедельным, Снеговым, Абрамидзе, Тонконоговым. Там же был Карбышев, там же был прославленный летчик Тхор. С Абрамидзе и Тонконоговым мне удалось связаться (один живет в Тбилиси, другой – в Киеве). По их утверждению, Огурцов совершил свой побег из поезда, когда его и других наших генералов везли в Германию.

В пассажирском вагоне – это был западный «пульман», с дверями наружу из каждого купе – оказались вместе Карбышев, Тхор, Тонконогов и Огурцов. Экстренное торможение резко остановило поезд. Дверь купе приоткрылась, соскочить с поезда успел лишь Огурцов.

Допускаю, что он был вскоре вновь схвачен, препровожден в Хелмский лагерь и там заболел тифом. Тогда и моя версия, и данные полковника Прокопюка сходятся. Но все это требует дальнейшего выяснения.

А пока у меня накапливаются новые и новые легенды и показания, касающиеся судьбы генерала Огурцова.

В. П. Скалкин, офицер в отставке, живущий ныне в городе Тольятти, прошел все круги ада. Его номер в Хаммельбурге 13396. Он прислал воспоминания и дал свою версию побега Огурцова, с которым находился некоторое время в лагере Замостье (Замосць).

«30 апреля 1942 года из Замостья был отправлен эшелон – 1700 ходячих скелетов. В этом же эшелоне увозили генерал-полковника Огурцова...»

Я написал Скалкину, что Сергей Яковлевич Огурцов был только генерал-майором, но лейтенант запаса настаивает: нет, генерал-полковником!

Легенда повысила Огурцова в звании, не иначе...

Итак, уходит эшелон... что же дальше?

Эшелон вместе с немцами охраняли и лагерные полицаи; восемь из них совершили побег, их ловили, эшелон был остановлен...

Цитирую воспоминания Скалкина: «Получилось замешательство, паника, шум, крик, ругань. Это произошло близ г. Островца (Польша). Генерал Огурцов воспользовался беспорядочной беготней немцев, с помощью находившихся с ним узников оторвал решетку на люке, сделанную из колючей проволоки и закрепленную обыкновенными гвоздями. Товарищи помогли ему вылезть из вагона. С большой выдержкой, не спеша, он перешел железнодорожные пути, сел в один из вагонов стоявшего в тупике пригородного поезда и наблюдал за эшелоном, из которого только что сбежал. Немцы кричали, ругались, проклинали себя за то, что увлеклись поимкой сбежавших полицаев и упустили советского генерала».

Скалкин описывает, как эшелон разгрузили, как погнали узников 28 километров (он запомнил, считал столбы на мучительной дороге) и заперли в тюрьму «Святой крест».

А генерал Огурцов?

Скалкин, несмотря на мои возражения, утверждает: «Позднее беглецы-неудачники рассказали, что они где-то в Польше видели березу с надписью: «Здесь отдыхал русский генерал Огурцов». А генерал благополучно дошел до Советского Союза и продолжал воевать с фашистами в должности командующего армией. Он одним из первых описал в брошюре об ужасах Замостья...»

Я так и не смог убедить В. П. Скалкина, что не было ни командарма, ни брошюры,– он свято верит в бессмертие генерала Огурцова.

Могу дать самое простое и точное объяснение истории, рассказанной выше: это легенда, а основа ее – героический образ советского генерала. Я старался доказать товарищу из города Тольятти, что не так было дело, что не могло так быть. А он считает, что так должно было быть, что слух об Огурцове, добравшемся до сражающихся войск, командующем армией, множеству «лагерных доходяг» вернул искорку жизни, не дал умереть.

Имею ли я право разубеждать лейтенанта, защищавшего ДОТы Остропольского укрепрайона до последней возможности, захваченного в плен 14 июля 1941 года?

Пусть Скалкин по-прежнему верит, пусть ему всегда видится его сотоварищ по неволе во главе армии, штурмующей Берлин!

Идут годы, отдаляются события, но не растворяются во времени подвиги и герои. След Сергея Яковлевича Огурцова вот уже несколько лет ищет телевидение Польской Народной Республики; все новые истории о нем рассказывают со своих страниц варшавские и провинциальные газеты. (В журнале «Пшиязнь» № 37 за 1983 год опубликована большая статья «Время не стерло следов».)

В Польше имя Огурцова овеяно легендой. Там говорят – «он был советский генерал, но погиб как польский партизан».

В пяти-шести километрах от Красноброда по Томашевскому шоссе есть место, которое называется «Генерал». Это название возникло в уже далекие послевоенные времена, поначалу им пользовались только жители окрестных деревень, но постепенно оно вошло в обиход, и надо полагать, вот-вот появится и на государственных картах.

В еженедельнике «За вольность и люд» еще в 1980 году была опубликована статья под заголовком «А местность назвали Генерал».

Из материалов польского телевидения складывается такая картина: Сергей Огурцов нашел партизанский отряд, уже действовавший в лесах Замойщины под началом некоего Мишки-татарина, советского офицера, ставшего ныне героем легендарным.

Встал ли Огурцов во главе отряда?

Собиравший сведения на месте журналист и кинооператор Мачей Александр Яниславский так отвечает на этот вопрос:

«Похоже на то, что Мишка передал руководство отрядом генералу, впрочем, это было совершенно естественным. В отряде, однако, обращались к нему не по званию, а «товарищ начальник». Когда Огурцов поворачивался к Мишке, тот невольно вытягивался по стойке «смирно»...»

Выступая в Варшаве по телевидению, лесник Юзеф Мазурек (тогдашний солдат «батальонов хлопских», псевдоним «Ель») рассказывал:

«...Как он выглядел? Высокий, крепкого сложения, продолговатое лицо, волосы зачесаны назад. Он был одет в бриджи, сапоги гармошкой, штатский спортивный пиджак. По сравнению с Мишкой и другими советскими партизанами он выглядел, однако, довольно болезненным. Я знал, что это последствия пребывания в лагере.

Какое впечатление произвел на меня генерал? Это был исключительно умный человек. Всегда вежливый и уравновешенный. Слушать его было истинное удовольствие.

И еще: как генеральское звание, так и фамилия нового командира держались в глубоком секрете».

Видимо, слухи о том, что партизанский отряд, в котором преобладали советские, возглавил генерал, все-таки просочились. Жандармам стало известно и место партизанского лагеря.

Как выяснилось, жандармский налет был произведен тогда, когда в лесном убежище находились лишь Огурцов и его товарищ по побегу из плена чех Танчаров.

Свидетельство Мазурека:

«Еще издали я узнал Огурцова. Он сидел под пихтой в окровавленной рубашке. Грудь была прошита автоматной очередью. Неподалеку лежал другой убитый...»

Взвесив все обстоятельства и свидетельства, польское телевидение пришло к выводу, что кто-то предал партизан. Но пока это остается тайной.

Была показана на экране (и в Варшаве, и у нас в программе «Время») могила генерала в том виде, какой ее оставил похоронивший Огурцова и Танчарова лесник Юзеф Мазурек.

Однако позднее обнаружилось, что могила пуста... Новая загадка!

Телевидение Варшавы опять обратилось к своей аудитории.

Вот что выяснилось:

Через несколько дней после трагедии Мишка-татарин выкопал тело своего командира и увез его – неизвестно куда... Партизанский вожак опасался, что место захоронения станет известно жандармам и они поглумятся над прахом генерала.

Но оно неизвестно теперь никому: погиб Мишка-татарин, не найдены и его товарищи по отряду. Телевизионный поиск все же не пропал даром. Некто Станислав Ярош из Сушца прислал письмо: он видел, какие похороны устроил Мишка своему командиру:

...«Мы с братом сидели в кустах, боясь выйти. Партизаны Мишки закопали тело, а потом дали в воздух десять залпов из автоматов. На могиле они выложили звезду из карабиновых гильз. Потом они уехали в сторону Хамерни...»

В лесу, куда повел кинооператора Станислав Ярош, не было никаких, ни малейших следов могилы. Решили все– таки раскопать невеликий пригорок, обнаружили патронные гильзы. Глубже – хорошо сохранившийся в песке скелет.

Проведена медицинская экспертиза и антропологические исследования (из Советского Союза был получен портрет генерала), подтвердившие – это прах Огурцова.

И вновь противоречие: лесник Мазурек запомнил, что грудь генерала была прошита автоматной очередью, а судебный медик д-р Мариан Паленки установил: «В черепе обнаружены отверстия в затылочно-теменной кости. Все указывает на то, что этот человек, вероятно, тяжело раненный, был добит выстрелом в голову...»

Польское телевидение продолжает свой поиск.

Рассказ о генерале Сергее Яковлевиче Огурцове я хочу завершить воспоминанием, относящимся к совсем недавнему времени.

Находясь в командировке в Соединенных Штатах и приехав в Нью-Йорк, я, конечно, отправился осматривать здание ООН. Вход туда свободный. Во всяком случае, в холлах нижних этажей здания можно находиться беспрепятственно. Я осматривал картины, исполненные художниками разных стран и подаренные ООН правительствами, и тут ко мне подошел невысокий, крепкоплечий, сравнительно молодой человек, в котором я мгновенно узнал соотечественника. Он улыбнулся простодушной, чем-то очень знакомой улыбкой. Я никак не мог вспомнить, где его встречал раньше, да и встречались ли мы, или, может быть, мне случилось видеть только его портрет.

   –  Здравствуйте,– сказал он,– и очень прошу не удивляться, обращаюсь к вам с необычной, возможно, даже странной просьбой. Но я уверен, что вы меня поймете.

Сказанное не совсем соответствовало дипломатическому этикету. Дипломат не должен сразу утверждать, что собеседник его поймет. Но незнакомец со знакомым мне лицом, видимо, имел внутреннее право говорить так. Чтобы окончательно вывести нашу беседу за рамки официальности, я сказал:

   –  Ну ладно, что у вас ко мне, товарищ, выкладывайте!

   –  Видите ли, я из Минска, работаю здесь по контракту как международный чиновник. У моей жены с часу на час должны начаться роды. Я очень прошу вас стать восприемником, что ли, как прежде говорили,– крестным отцом моего будущего ребенка. Мне бы хотелось мальчика...

Признаться, более неожиданного и странного предложения я никогда не получал, а если учесть, что оно было получено в Нью-Йорке от незнакомого человека, только что вынырнувшего из потока разноплеменных посетителей и служащих Организации Объединенных Наций, ситуация становилась просто невероятной.

Я удивленно разглядывал международного чиновника. Заметил на левом широком, как диктовала мода сезона, лацкане его пиджака прямоугольную карточку с именем и фамилией, отпечатанными по-английски. Но доставать очки было как-то неловко, и я, предположив, что произошла ошибка, что меня приняли за кого-то другого, по возможности сухо сказал:

   –  Вы бы хоть представились, сэр!

А сам полез в карман за своей визитной карточкой.

   –  Огурцов Станислав Сергеевич,– назвал себя мой неожиданный собеседник.

В мгновение мне стало ясно, почему его лицо показалось знакомым. Конечно же это сын генерала, руководившего последним боем на подсолнечном поле, под Зеленой брамой.

Мы обнялись, но не так, как это делают лишь единственные дипломаты, обнимающиеся в официальных местах, те, что из Латинской Америки. Их объятия картинны, они, соблюдая некоторую дистанцию, похлопывают друг друга по плечу. Мы просто обнялись, как обнимаются русские люди, умеющие откровенно, не по протоколу щедро делиться радостью и скупо – горем. Пробегавшие мимо международные чиновники посматривали на нас с удивлением.

Внук генерала Огурцова ждать себя не заставил, появился на свет в тот же день. Мы провели подобающую случаю церемонию в Нью-Йорке: я «крестил» младенца золотой звездочкой – маленькой моделью геройской Звезды, которой, по моему мнению, достоин его дед, генерал Сергей Яковлевич Огурцов.

Штыком и гранатой пробились

Убедительную легенду привел в своем письме в редакцию «Правды» майор в отставке Николай Семенович Крылов, инженер из Нарвы, участник партизанского движения в Ленинградской области. (Вот куда его занесло из Зеленой брамы! Боец 58-й дивизии, он был ранен, оказался в Уманской яме, откуда бежал той же осенью.)

Послушайте партизана: «Будучи в фашистских лагерях и ожидая с часа на час смерти, я очень много слышал легенд и рассказов о сражениях советских войск под селом Подвысокое. Откуда бы ни донесся гул разрыва снаряда, или бомбы, или артиллерийская канонада,– все это принималось за бой советских воинов под селом Подвысокое. Говорили, что под селом Подвысокое есть лес, который превращен нашими войсками в своеобразную крепость, и какие бы силы ни бросали фашисты против этой крепости, мужество и упорство героических советских воинов сломить не могут. И мы, военнопленные, благодаря такому мифу о героических защитниках лесной крепости, вселяли в себя надежду на то, что именно в этом месте будет прорвано кольцо окружения советскими войсками и мы будем освобождены!»

Подобные легенды живут и в селах Кировоградской области.

Далеки ли они от действительности?

Они ближе к правде, чем лживые рассказы «с той стороны».

Двойное бронированное кольцо, зажавшее 6-ю и 12-ю армии, было очень тугим. А все же, как поется в песне о далекой гражданской войне, «штыком и гранатой пробились ребята»... Далеко не все, правда. Пробивались целыми батальонами и подразделениями. Пробивались совсем маленькими группками – всего по нескольку человек и даже в одиночку.

Не сгорела в адском огне Зеленой брамы гордость Красной Армии – 99-я Краснознаменная стрелковая дивизия. Председатель киевской группы Совета ветеранов этой дивизии В. И. Мирошниченко утверждает и документально подтверждает, что две тысячи ее бойцов и командиров вырвались из окружения и вынесли знамя дивизии, а также знамена частей. Организованно вышли артиллерийские полки, зенитный дивизион, связисты, саперный батальон. Вышли начальник штаба дивизии полковник

С. Ф. Горохов, начальник артиллерии полковник И. Д. Романов, и оба прославились в последующих сражениях.

Во всех литературных источниках об обороне Сталинграда упоминается имя полковника Горохова. Под его командованием две стрелковые бригады насмерть стояли на правом фланге Сталинградского фронта. Они возвели наплавной мост через Волгу, использовав для этого пустые бочки. Но только для того, чтобы получать с противоположного берега боеприпасы и эвакуировать раненых. Сам полковник ни разу не перешел по этому мосту на левый берег. Он расстался с бойцами своей группы лишь в декабре, получив новое назначение: на должность заместителя командующего 51-й армией.

А полковник И. Д. Романов уже в звании генерала погиб в 1943 году в боях за Тамань. И тоже личным примером доказал, что герой – величина постоянная!

Сурова судьба командира 99-й дивизии полковника П. П. Опякина. В тяжелейшем бою близ Терновки его, раненного, схватили фашисты. Но, едва придя в чувство, в том же августе сорок первого года он бежал из Уманской ямы, все же пробился к своим, вновь встал в строй нашей действующей армии.

Я встретил его в дни освободительных боев в Белоруссии, под Гомелем. Он и там командовал стрелковой дивизией. Когда выяснилось, что оба мы побывали и в Зеленой браме, и в Уманской яме, Павел Прокофьевич решительно оборвал разговор на эту тему:

   –  Давай о тех днях поговорим после войны... А то завтра наступать. Побережем душу от боли.

После войны нам не пришлось встретиться. С чувством исполненного долга он завершил свой жизненный путь в звании генерала.

А какова дальнейшая судьба самой 99-й стрелковой дивизии?

В Сталинградской битве она участвовала рядом с группой Горохова, своего бывшего начальника штаба. Затем освобождала Запорожье и Одессу, получила почетное наименование 88-й гвардейской. Под этим наименованием в последний день войны вышла к Бранденбургским воротам в Берлине.

Может быть, она единственная такая везучая? Нет!

Накануне Курской битвы 4 июля 1943 года редакция фронтовой газеты направила меня в 15-ю Сивашскую дивизию, ее штаб стоял неподалеку от станции Поныри. Я помнил, что Сивашская воевала под Уманью, мне приходилось бывать в ее полках, а потом, при выходе из окружения, вместе мыкать горе с сивашцами. Я надеялся опять увидеть старых знакомых, хотя и знал, что погибли многие.

Командиром 15-й Сивашской оказался молодой, лет тридцати, красавец грузин, только что получивший назначение на эту должность и звание полковника. Пятого июля началась битва, победа в которой была отмечена самым первым в истории войны торжественным салютом. Но первый день этой битвы – 5 июля – был тяжелейшим в нашей жизни. Противник навалился на нас огромными силами. Впервые увидели мы танки «тигр» и самоходные орудия «фердинанд». И подбиты первые «тигры» как раз в полосе 15-й Сивашской стрелковой дивизии.

Ее новый командир проявлял особый интерес к ним. Он даже собирался ползти по-пластунски на так называемую нейтралку, где были сокрушены нашими артиллеристами эти стальные чудовища и стояли с уныло опущенными стволами орудий. Замполит, однако, сумел отговорить комдива от столь опрометчивого поступка.

Несколько дней я приглядывался к полковнику, поговорить было некогда. Лишь когда пик сражения остался позади и ночью мы оказались вдвоем в наскоро отрытой землянке, я спросил: нет ли в составе дивизии кого-либо из участников боя под Уманью?

   –  Одного могу представить немедленно,– ответил полковник, улыбаясь устало.– Только я был тогда не в Сивашской, а рядом с ней, в шестнадцатой танковой, у Новосельского, во втором мехкорпусе.

Вот, оказывается, откуда у комдива такой интерес к танкам!

   –  Та самая шестнадцатая танковая, в которой оставался к первому августа один-единственный танк?

   –  А ты откуда знаешь?..

Дальше – больше, постепенно выяснилось, что это он, будущий командир 15-й Сивашской, а тогда капитан Владимир Джанджгава, в ночь с первого на второе августа 1941 года пробивал путь и вывел из окружения тылы танкового соединения.

Могу еще добавить, что долгие годы Герой Советского Союза генерал-лейтенант Джанджгава возглавлял ЦК ДОСААФ Грузии. Мы изредка переговаривались по междугородному телефону – благо между Москвой и Тбилиси автоматическая связь.

В письмах, полученных мною, не раз упоминалось имя еще одного танкиста – бывшего командира 45-й танковой дивизии Михаила Дмитриевича Соломатина. В августе сорок первого он только что получил звание генерал– майора, и подчиненные по привычке нередко еще называли его полковником. Соломатин собрал в Зеленой браме отряд до 200 человек. Все это были экипажи без танков.

Возраст Соломатина уже тогда приближался к пятидесяти. Ему довелось участвовать и в первой мировой и в гражданской войнах. Знал, как действовать штыком, и, наспех обучив этому танкистов, повел свой отряд в юго– западном направлении.

На плечах несли раненого командира корпуса генерала Владимира Ивановича Чистякова. Он умер на руках товарищей на последнем рубеже. Но отряд с тяжелыми боями пробился к Днепропетровску.

Я не могу продолжать свое повествование, пока не расскажу о командире 24-го механизированного корпуса. Генерал-майор Владимир Иванович Чистяков – поистине легендарная личность. К началу Великой Отечественной уже прожив полвека, он в первую мировую войну служил в лейб-гвардии уланском полку на Юго-Западном фронте, четыре года провел в австро-венгерском плену, после революции вернулся на родину, вступил в ряды Красной Армии. Первоначально политрук в кавалерийской бригаде Котовского, он в боях стал командиром полка.

Еще командуя 2-м эскадроном 1-го кавполка, он отличился в ноябре двадцатого года под Проскуровом и был награжден орденом Красного Знамени, а вскоре, командуя

   4– м эскадроном того же полка, получил и второй такой же орден. В приказе о награждении были такие высокие слова о нем: «...рыцарь без страха и упрека, лучший пример рубаки, стрелка и наездника, участвовавший во всех боях кавбригады, совершивший ряд подвигов и выполнивший массу боевых заданий».

Как ярко проявились в строках приказа характерные черточки времени, как звонок лексикон гражданской войны...

В первом списке советских военачальников, получивших генеральские звания (Постановление Совета Народных Комиссаров СССР от 4 июня 1940 года),– имя Владимира Ивановича Чистякова.

Со своим механизированным корпусом Чистяков в Отечественную вновь прошел по тем полям и холмам, где мчался на коне с саблей наголо в гражданскую вместе с Григорием Котовским.

После Победы Владимир Иванович Чистяков был посмертно награжден орденом Отечественной войны I степени...

Могила конника, аттестованного как рыцарь без страха и упрека,– в городе Первомайске, к которому он пробивался вместе с Михаилом Соломатиным и бойцами своего корпуса...

Я нашел в московской телефонной книге номер Соломатина М. Д. Начал разговор с места в карьер:

   –  Помните Подвысокое, товарищ генерал?

   –  Еще бы! Не раз вспоминал, сражаясь под Москвой. И даже в августе сорок пятого на Дальнем Востоке. Но с особой яростью – в сорок четвертом году, когда вел танковые бригады по Кировоградчине, по тем самым местам...

   –  Не слишком ли много рассказываешь ты о генералах? – спрашиваю себя.

Наверное, нет, не слишком.

Во-первых, потому, что пришедшие на страницы книги генералами, иные из них начинали путь 22 июня в невысоких чинах и званиях, и уж непременно и все до единого раньше были рядовыми. (Ведь и от завершения гражданской войны прошло поменьше двадцати лет, это теперь мы оперируем сорокалетними отрезками времени.)

А во-вторых, там, на Синюхе, и прославленные первые генералы Красной Армии дрались штыком и прикладом, ложились за пулемет, как рядовые, и в атаки ходили с красноармейцами в одной цепи, правда, на несколько шагов впереди.

Значит, на равных участвовали в бою, и в памяти пусть остаются со своими красноармейцами на равных!

В летопись Великой Отечественной золотыми буквами вписано имя Александра Головачева, дважды Героя Советского Союза. Имя Головачева носит теплоход на Волге, улица в Москве.

Полковник Головачев прославился в 1943—1945 годах, командуя мотострелковой бригадой в 3-й гвардейской танковой армии Рыбалко. И поныне поется марш мотострелков:

 
Васильковская, Краснознаменная,
Нас в бой ведет Головачев!
 

В подчинении Головачева оказались моряки, прибывшие с Тихого океана,– они беззаветно любили своего комбрига, говоря по-старинному,– боготворили. Храбрость его была известна по всей гвардейской армии. Еще бы! Четырежды он был ранен тяжело, трижды легко и всегда спешил возвратиться на фронт из очередного госпиталя. От орловских равнин до подступов к Берлину довел Головачев бригаду, форсировал Днепр и Десну, Сан и Вислу, Нейсе и Одер.

Но мало кто знал, что самой трудной рекой на его боевом пути была злополучная Синюха.

Интереснейший документ – «папка Головачева», хранящаяся в архиве Советской Армии. Там есть объяснение, написанное в госпитале раненым партизаном Головачевым, переправленным через фронт.

Это целая повесть!

Оказывается, он начинал войну капитаном, начальником штаба 146-го Богунского горнострелкового полка 44-й дивизии, дошел от границы до Зеленой брамы. На Синюхе от полка осталась рота. Горстка горнострелков обороняла штаб Понеделина. От него Головачев получил задание: с группой добровольцев прорваться в направлении Белая Церковь (то есть на Киев), связаться с командованием фронта, доложить обстановку и просить помощи.

До Белой Церкви группа дошла, но город, оказалось, уже в руках противника.

Головачев принимает решение, которое не покажется странным, если иметь в виду, что был он кадровым командиром, умеющим и подчинять и подчиняться: приказ командарма выполнить не удалось, значит, надо вернуться, доложить, что штаба фронта нет на месте, и до последнего сражаться вместе с окруженными.

Капитан идет обратно: из-под Белой Церкви – в Подвысокое! Близок свет...

«Я пришел в тот лес, где оставил штаб 12-й армии, но там никого не было. Куда они девались – я не знаю... Решил идти на восток».

Группа Головачева, кочуя по тылам противника, влилась в один из партизанских отрядов Брянской области, капитан стал заместителем начальника отряда.

Он, может быть, и остался бы в партизанах, если бы не получил приказ перейти линию фронта и отправиться в госпиталь, а по выздоровлении – в отдел кадров.

Есть в объяснении и строки, имеющие важное значение для понимания сложившейся в браме обстановки: «При выходе группы у всего личного состава были отобраны документы, в том числе и партийные. У тех, кто был из 44-й горнострелковой дивизии, документы отобрал батальонный комиссар Ломовцев...»

Значит, бой за выход из окружения был в Зеленой браме приравнен к разведке – у разведчиков, идущих в тыл противника, всегда собирают документы и оставляют в штабе.

Ломовцев, батальонный комиссар Ломовцев... Знал я его или слышал о нем? Или в письмах ветеранов о нем упоминалось?

Я стал вновь перебирать гору писем и нашел конверт от бывшего командира радиороты 44-й дивизии В. Бойко (из села Лычанка на Киевщине). Там не только стихи на украинском языке, но и воспоминание о бое на Синюхе: «Мы переходили в контратаки, прикладами и штыками обращали фашистов в бегство. В этом бою погиб наш батальонный комиссар Ломовцев...»

Вот откуда мне известна эта фамилия... Могу себе представить, как беззаветно сражался батальонный комиссар с партбилетами во всех карманах!

Он и такие, как он, пробили Головачеву и другим героям путь к Берлину, к славе, к бессмертию.

Рассказывая сейчас о пробившихся из Зеленой брамы штыком и гранатой, доблестно проявивших себя в последующих сражениях,– о капитанах, выросших до полковников, и полковниках, ставших генерал-полковниками,– я невольно задумываюсь: как бы сложилась судьба тех, кто погиб в окружении? Сколько талантов мы потеряли!.. Какое счастье, что не все погибли!

Когда я был в Киеве, ко мне в гостиницу пришел гвардейского роста, моложавый полковник. Чувствовалась «военная косточка». Начал со «здравия желаю». Представился:

   –  Бывший начинж двести шестнадцатой мотострелковой дивизии, ныне полковник в отставке Лебедев Иван Михайлович.

Я грешным делом подумал: не слишком ли рано вышел мой гость в отставку? Но когда Лебедев достал из портфеля бумаги и со словами «простите, привык к точности, к документу» развернул их, я прямо-таки ахнул: предо мной ровесник XX века, участник штурма Зимнего дворца в Октябре семнадцатого года, участник подавления контрреволюционного мятежа в Кронштадте. Вон он каков!

О многом интересном поведали и другие прихваченные им документы. Саперам 216-й стрелковой дивизии было приказано возвести переправу на реке Синюхе, и под ураганным огнем противника переправа была построена. Но на войне мало построить переправу. Надо еще держать ее. И держали. И первого и второго августа. Прошли по этому мосту машины числом до тысячи. Мост многократно разрушала авиация врага, его чинили под нагрузкой – машины продолжали идти. И бомбы продолжали выть, вздымая фонтаны. Казалось, вся река выплеснется и в мосте уже не будет необходимости.

Переправили повозки с ранеными. Потом пошли через Синюху подразделения 216, 45 и 49-й стрелковых дивизий. Полторы тысячи бойцов прорвались к Кировограду.

Когда мост был разнесен в пух и прах, начали отходить саперы. Случалось при том и врукопашную схватываться с преследовавшим их противником. Но вышли под своим знаменем.

   –  Я вам доложил все самым кратким образом. Если будут вопросы, пожалуйста. Если нет, разрешите отбыть? Честь имею...

Лебедев Иван Михайлович убрал бумаги в портфель и покинул меня. Я долго в окно наблюдал, как он шагает по улице... У памятника Ватутину он задержался, поднял голову. Потом зашагал дальше. Участник Октябрьской революции, участник переправы на реке Синюхе...

Как-то меня навестил полковник в морской форме, проездом оказавшийся в Москве.

   –  Репин Петр Дмитриевич.

Эта фамилия была мне знакома, да и лицо тоже. Правда, в народном музее Подвысокого на фотографии он в пехотинской гимнастерке с одной шпалой в петлице, лицо молодое, но очень суровое. Сейчас оно много старше и добрее. Старый воин вышел в отставку.

   –  Отдыхаете?

   –  Какой там отдых! Работы куда больше, чем на службе. Товарищи избрали председателем Совета ветеранов восьмидесятой дивизии.

   –  А в морской форме почему?

   –  Надел ее, когда служил в Севастополе, в береговой артиллерии.

80-я стрелковая ордена Ленина имени Пролетариата Донбасса дивизия отличилась еще в приграничных боях, сражалась в Зеленой браме.

Петр Репин рассказал мне о мужестве командиров – коммунистов Н. Завьялова и И. Долгова, впоследствии удостоенных звания Героя Советского Союза, об артиллеристах, ставших пехотой.

Отряду, ядро которого составили эти артиллеристы 80-й дивизии, удалось выйти из окружения. Отряд прошел с боями на юг, а затем повернул на восток и вышел к Днепропетровску. Было бы утешительно представить, что он в полном составе проделал путь из Зеленой брамы до Днепропетровска. Нет, это не так. Потери отряда были велики. Но, теряя людей, он все время пополнялся, потому и вышел из окружения численно примерно таким же, каким начал прорыв. Немало тяжелораненых пришлось оставить в попутных селах. После поправки они пробивались через фронт мелкими группами и в одиночку. А кому не удалось пробиться, подались в подпольщики и партизаны. Сейчас выявляются все новые имена и факты. В городе Немирове Винницкой области бесстрашно действовал, был схвачен и казнен фашистами лейтенант из 80-й Анатолий Буко. (В 1984 году одна из улиц города названа его именем.) Собственно, почти весь немировский партизанский отряд можно считать подразделением 80-й стрелковой дивизии.

Было бы наивно думать, что в той округе войсковые части превратились в партизанские отряды. Основу партизанского движения здесь, как и повсюду, составляли местные жители. Руководство этим народным движением осуществлялось партийными органами или их представителями, специально оставленными на оккупированной территории.

И все же роль «окруженцев», их удельный вес в партизанском движении значительны.

Сколько военнослужащих из 6-й и 12-й армий влилось в партизанские отряды, счесть едва ли возможно. А вот перешедшие линию фронта сочтены. Оперсводка штаба Южного фронта номер 098 свидетельствует: с первого по восьмое августа вышло из окружения более одиннадцати тысяч человек.