Текст книги "На золотом крыльце 4 (СИ)"

Автор книги: Евгений Капба

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 14 страниц)

Я прошелся с карабелой в руках по поляне, и резкими, мясницкими движениями отсек голову каждому из них. Они, быдло туповатое, смеют мне еще считалочки тут детские втирать! Я знаю кто я! Я – это я! Здесь и сейчас, в эту самую минуту. Плевать мне, кто мой папаша. Ну, Федор Иванович, ну и что? Да хоть сам Чандрагупта! Мы те, кем стали за нашу жизнь! Слова и действия всех, кто нас окружает, прочитанные книги, услышанная музыка, пройденные дороги, нанесенные и принятые удары и подаренные поцелуи, вкус еды и напитков, запахи большого города, леса после дождя, спортзала, речной воды, волос любимой девушки после душа – вот что нас делает теми, кто мы есть. Все, что мы пережили, ощутили и сделали. Этого у меня не отнять, это – мое и только мое!

Будет мне какой-то лысый упырь говорить что я – их! Совсем офигел, сволочь такая! Ничего он обо мне не знает!

Каждую из голов я поддел хорошим деревянным колом – тут их валялось много, разных форм и размеров, и водрузил на поляне. В рядочек. Да, да, самое время говорить, что кровь Грозных проснулась… Плевать мне и на это. Наследие Грозных – тоже, наверное, часть меня. Ненавижу я наглых, тупых и самоуверенных гадов, которые думают, что им все можно. Если Иван Васильевич чувствовал то же самое по отношению к уродам из Семибоярщины – я могу понять, почему он учредил опричнину.

Оглядев композицию на поляне, я цыкнул зубом: получилось очень страшно, если честно. Даже не верилось, что это я учудил такое. Помрачение? О, нет. Расчет! Если Чарльз наш Говард, граф Карлайл, выжил – пусть полюбуется. Тут ведь как в этом анекдоте про медведя. Поймать – полдела… Вот он меня поймал, и что?

Если вдруг выживет – обязательно сюда заявится. Пусть полюбуется…

Я взялся за амулет у себя на шее и дохнул на него.

– Титов на связи. Есть здесь кто-нибудь?

– Твою ма-а-а-ть! – откликнулся амулет.

* * *

За мной явился Воронцов. Я не знал его лично, никогда не встречались – разве что в глубоком детстве, но это не считается. Но зато – я Георгия Михайловича видел по телику, и так – читал про него там-сям. Кавказский наместник, великий телепортатор, страшное оружие Грозных, один из самых могущественных людей Государства Российского!

– Здравствуй, Михаил, – сказал он. – Экую ты икебану тут изобразил. Любо-дорого смотреть.

И плюнул на землю, с явным отвращением глядя на бошки упырей. Я сразу проникся к нему некоторой симпатией. Вместе что-то ненавидеть – одна из лучших основ для союзнических отношений.

– Ваша светлость, – я помялся. – Не знаю, какие у вас указания, но мне надо к Эльке. Я и пешком пойду, если что, но…

– А мне Федор Иванович особых указаний не давал, – пожал плечами Воронцов. – Я, честно говоря, проштрафился – не смог навестись точно, какой конфуз! Обшарил тут тайгу на десять километров окрест, и – ничего!

– Там пещера, в двух километрах выше по течению, была, – пояснил я. – От ментала экранирована. От телепорта, похоже тоже. А от телекинеза – нет…

– Потому – была? – поднял бровь кавказский наместник. – А сейчас – нет?

– Ага. Сейчас – нет. Я Карлайла там придавил, но сомневаюсь, чтоб он помер… Такой старый носферату – чудовище страшное, насколько я знаю. Черта с два он бы так попался, но представьте – проспал мою инициацию как телекинетика, думал – я тоже менталист, как все Грозные.

– Какое досадное недоразумение! – ухмыльнулся Воронцов. – Придавил паразита – уже хорошо. Нам его тушка нужна, позарез. Или хотя бы часть…

– А…

– А вот этого я тебе сказать пока не могу. Ну что – сориентируй меня по карте, где там эта твоя пещера? Прыгнем, и я маячок поставлю, чтобы боевую группу Поискового батальона прислали – и сразу тебя к Эльвире заброшу. Она в безопасности, – уверенно сообщил он.

– В Северо-Енисейске? – я не мог не уточнить.

– Нет, уже нет. Хотя побывала и там. Все про практику твердила: мол, учеба есть учеба, и раз уж тебе точно негатор снять придется, так она сама закончит, и все нормально будет, потому что зачет – групповой, в вашем случае – парный… Она у тебя из Ермоловых же, да? Ненормальная… Но знаешь, в тебе вообще не сомневалась. Носом шмыгает, слезы ладошкой вытирает, и уверяет, что ее Миха точно живой, всех победит, выберется откуда угодно и сувенирчик на память привезет, потому как она записку оставила, – князь белозубо улыбался, пока разворачивал карту окрестностей. – Я такого и не упомню, пожалуй. Абсолютная вера! У вас же все серьезно, я надеюсь?

Я стоял и тоже улыбался – как идиот. Элька… Ненормальная – это пожалуй, да. Ну так и я как бы не образец здравомыслия и респектабельности!

– Серьезно-серьезно, – кивнул я и спросил: – Ну что, телепортируете нас, ваша светлость?

– Да что ты с этой светлостью… – он отмахнулся. – Это ты мне и себя титуловать прикажешь? Ладно, не делай вид, знаешь ведь уже, что государев внук?

– Пофиг, – сказал я и сунул руки в карманы.

– Вот и зови меня Георгий Михайлович. Или – крестный! – он хлопнул меня по плечу. – Тоже ведь знаешь?

Я самым дурацким образом ухмыльнулся и выдал:

– Класс! Крестная фея – полная фигня. Крестный великий телепортатор – вот это везуха! Покажете мне потом пингвинов?

Воронцов удавил ответную ухмылку в зародыше:

– Каких пингвинов?

– В естественной среде обитания! Всегда хотел на пингвинов посмотреть, ну, как они это… Ходят! Красиво! – продолжал нарезать я. – А как еще в Антарктиду попасть, если не с вами?

– Иди уже сюда, пингвин! – он ухватил меня за руку, и вдруг запахло озоном и вдалеке загремел гром, а через секунду мы стояли у груды камней, в которую превратился холм – укрытие Карлайла.

Георгий Михайлович прищурившись осматривал камни. Самая вершина обрушившегося холма выглядела похожей на кратер вулкана, и князь, только что стоявший рядом со мной, вдруг оказался прямо там – наверху.

– Не добил, – вздохнул он. – Я как-то зашвырнул Карлайла в чан с кислотой, но крышку не закрыл. Вырвался, гад. Страшно подумать, сколько жизней он загубил за триста пятьдесят лет, чтобы получить такое могущество…

– Триста девяносто один, – сказал я. – Он в 1629 году родился, сам мне сказал. Капец какой-то, я ж его расплющил!

– Ага… А он собрался в кучку и вырвался. Отожрется и в гости пожалует. Кровь твою он…? – Воронцов не закончил вопрос, но все и так было понятно.

– Кусать – не кусал, – уверенно заявил я. – Но из носу у меня сильно текло, так что набрать – мог.

– Тогда точно набрал. И найдет тебя где угодно… Что ж! Пусть найдет, а? Мы его будем ждать… Он знает, что мы знаем, – снова белозубо улыбнулся крестный.

– А мы знаем, что он знает, что мы знаем! – не удержался я.

– Все, хватит зубоскалить, крестник. Метку я оставил, теперь тут – работа для Поискового батальона, их профиль. Очень интересно, как он это экранирование реализовал… А я тебя, наконец, доставлю куда следует, там тебя сильно ждут!

«Куда следует» – это мне не очень понравилось, но Воронцову я доверял. Он мне вообще понравился, если честно. Если бы все князья у нас такими как он и Барбашин были – богохранимое Отечество стало бы раем на земле, точно.

Крёстный фей вцепился крепкими руками в мои плечи, подмигнул – и снова загрохотал гром где-то вдали.

* * *

Я стоял и смотрел на зеленую дубраву, границу которой обозначала золотая цепь с табличками «Не влезай! Убьет!» через каждые двадцать метров. Под самым большим дубом, на цепи качался… Нет, не кот ученый. Кот ученый помер, когда мне двенадцать лет было, он на тот момент сильно болел, и сказки у него получались маразматические, а песни дребезжащим голосом котяра орал исключительно похабные. Но когда котяра помер, я все равно плакал.

На цепи качался одноглазый черный урук в красной рубахе и кожаных штанах. Рыча и завывая он читал стихи:

– … И он к устам моим приник,

И вырвал грешный мой язык,

И празднословный и лукавый,

И жало мудрыя змеи

В уста замершие мои

Вложил десницею кровавой.

И он мне грудь рассек мечом… – потом увидел меня и заорал: – МИХА-А-А-А-А!!!

И побежал ко мне.

– Твой знакомый? – спросил Воронцов, подняв бровь.

– Это ж Аста Одноглазый, единственный и неповторимый урукский прорицатель, – откликнулся я. – Сейчас будет… И-э-э-эх!

Объятия орка были мощными, у меня аж все кости захрустели. Он поднял меня в воздух, крича что-то радостное на черном наречии, а потом опустил на землю, оглядел всего и сказал:

– О! Классная сабля! А подари мне? – с детской непосредственностью попросил он. – Я потом из нее кард сделаю и буду всем хвастать, что мне меч лично его величество подарил!

– Бери, у меня все равно две… Чего-о-о-о⁈ – выпучился на него я.

– Не подаришь? – вздохнул он.

– Да подарю, подарю, ты просто это… Ну, не пугай меня так, пожалуйста. Я ж спать плохо буду… – я отцепил карабелу с правого бедра и протянул ее орку. – Расти большой, не будь лапшой. Очень рад что ты поправился, и такой бодрый. И поэзией занялся! Это Пушкина ты читал?

– А кого еще читать на Лукоморье, как не Пушкина? Он тут знаешь сколько меду выпил? Всех русалок перетрахал… – размахивая руками с саблей начал рассказывать урук. – К поэзии меня Константин Константинович приучает. Добровольно-принудительно! Представь себе…

А Воронцов его перебил:

– Никаких русалок не существует! Это девки из соседнего села узнали, что столичный поэт приехал, вот и окучивали его по-всякому… Мне отец рассказывал, он Александра Сергеевича лично знал. То на дерево залезут, в голом виде, то еще какую пошлость устроят! Вроде и не красавец он был, однако у женского пола популярностью пользовался… Идемте, идемте, не стоит тут на опушке задерживаться.

Я был благодарен князю за то, что он демонстративно не обратил внимание на брошенное мимоходом предсказание Одноглазого. Такими словами бросаться – про величество и все такое прочее – это лишний раз в сторону плахи или заостренного кола глядеть. Да и вообще – я в гробу всяческое величество видал…

Тут я правда мысленно заткнулся, потому что помнил последнее несбывшееся предсказание клыкастого оракула. И дальше шел молча. Орк же трендел без умолку:

– Дров наколи! Бассейн почисть! Грибы сушиться повесь! Морды с рыбой достань! Задолбала! – как я понял, он сетовал на бабу Васю и ее хозяйскую хватку.

– Какие морды? – удивился Воронцов.

– Дык… Ну… Клетки из прутьев! С дыркой в днище, там хитро так устроено: рыба туда заплывает, а выбраться не может, потому что тупая! Аш глоб шкул, говорю…

– Покажешь? – заинтересовался князь.

– Скаи! – удивился Аста. – Вы со мной хотите морды вынимать?

– А почему нет? – совсем по-мальчишески улыбнулся Воронцов. – Интересно же! И время у нас есть… Пока есть.

Это прозвучало зловеще, но я ни о чем не мог думать кроме как о двух вещах: я вернулся на Лукоморье, и – Элька тут! Просто фантастика!

Мы шли по широкой тропе, посыпанной желтым песком, среди огромных дубов, под лучами палящего солнца, и у меня сердце щемило: я тут прожил большую часть жизни! Я все тут облазил! Здесь все было мне знакомо! Вообще, если хорошенько подумать – тут и была моя родина, потому как я не скучал больше ни по одному месту в мире так сильно, как по Лукоморью.

Да, теперь у меня есть Ингрия. Нет более различных мест на Тверди, чем Ингрия и Лукоморье, но… Я люблю их оба.

Песчаная дорожка извивалась и петляла по лесу, Аста и Георгий Михайлович очень живо обсуждали нюансы будущих рыболовных приключений, а я просто дышал этим летним воздухом, смотрел по сторонам и пытался унять головокружение. Что-то там в моей Библиотеке ломалось и рушилось, и мне было страшновато проверять – что именно…

А потом мы дошли до большого деревянного дома – двухэтажного, с обширным крыльцом, светлого и уютного даже на вид. Во дворе его на лужайке туда-сюда прыгали зайцы, под крыльцом вели важные разговоры утки в огромном числе. А на крыльце баба Вася и Элька развешивали нарезанные яблоки на нитках – сушиться.

– Миха-а-а-а! – Кантемирова увидела меня первой, и сиганула прямо через перила, и побежала мне навстречу.

Ну и я к ней побежал. Да, да, влюбленные бегут навстречу друг другу, обнимаются и целуются – какая банальность! Но зато – приятно. Или мне нужно было стоять как идиот и ждать, пока девушка ко мне сама прибежит?

Глава 21

Дед Костя

Память возвращалась урывками. Сначала – смутные образы, потом – целые сцены из утерянной детской жизни, разговоры, события, места… Причудливым образом все это переплеталось с воспоминаниями Руслана Королева: поразительно, как много общего у нас было!

Мое детство в Северо-Енисейске, все эти гуси, русская печка, деревянные кораблики в ручейках талой воды и самодельный лук с тетивой из шпагата – всё резонировало с ранними годами Руса. Он часто бывал в гостях у деда и бабушки, которые жили в какой-то глухой деревушке Воложинского района, в Беларуси, на границе Налибокской пущи. Королев также бил палкой крапиву, прятался на деревянном, занозистом заборе от собак и воевал с соседским петухом, как и я! Разные миры, разное время, разные семьи – а вот так вот… Родственные души. Как будто старший брат мой, которого никогда не было.

Но имелись и отличия.

Конечно – ярче всего сиял в моей памяти мамин образ. Меня просто разрывало от понимания того, что сейчас ее нет! Мама была самой лучшей. Я помнил ее руки, которые расчесывали мои волосы деревянным гребешком. Ясно слышал голос, читающий «Мифы и легенды Древней Греции» – про Одиссея, про Геракла и про Минотавра. Видел, как она стоит раскрасневшаяся у печи, достает сковородку с оладушками, подливает на тарелку варенья, а я сижу на высоком стуле, болтаю ногами, и ботинок висит у меня только на большом пальце правой ноги, а потом с грохотом падает на пол. Она смеется и грозит мне пальцем. Мама!

Теперь я знал, что случилось. Карлайл напал на Северо-Енисейск после того, как отец послал его нафиг и стал травить упырей по всей России и за ее пределами, как хищных животных. Цесаревич не мог целенаправленно навредить тому, с кем заключил сделку, но мог сделать его жизнь невыносимой, убивая соплеменников. И он делал это, и был бы очень рад если бы при очередной облаве опричники или охотники за головами прикончили и графа – за компанию, случайно. А граф мстил и наносил ответные удары, и искал меня, в том числе – руками своих вассалов и членов ковена.

Тогда кровососов и объявили вне закона – до этого имелись некоторые оговорки, в тех же сервитутах существовали легальные вампирские ковены, под жестким контролем со стороны государства. Однако, после произошедшего между Федором Иоанновичем и графом Карлайлом, Государь дал своему младшему сыну карт-бланш в этом вопросе, увидев явные доказательства того, что эта социальная группа является явным проводником чуждой и враждебной Государству Российскому силы. Да и сам факт попытки шантажа члена правящей семьи и покушение на обретение власти над прямым потомком Грозных – уже достаточный повод для раскручивания маховика чрезвычайных насильственных мер…

И вручения ноты Авалонскому консулу, который вместе со своим королем мигом открестились от всяческих связей с Чарльзом Говардом. Авалон официально заявил, что такой аристократ умер 1685 году, и о ком идет речь – пресветлые монархи понятия не имеют.

Федор взялся за дело круто, попил кровушки кровопийцам так, что икалось по всей Евразии. Облавы, награды за голову всякого кровососа, объявления вне закона – от Белостока до Владивостока и от Колывани до Эривани, группы ликвидаторов по всей Европе… Упырей преследовали и убивали. Первая Балканская война как раз и стартовала с международного кризиса из-за «неспровоцированных репрессий против диаспоры гематофагов со стороны режима Грозных». Военный конфликт между двумя державами начался резней, которую учинили упыри в России и массовым насильственным обращением мирного населения в приграничных и приморских городах, с последующими прорывами Хтони. Кровавые вторжения диверсионных групп в Сан-Себастьян, Хаджибей, Батуми, Севастополь и десяток других мест до сих пор вспоминались с содроганием. «Мы устроим бойню, чтобы доказать, что вампиры не представляют угрозы» – это звучало вполне логично, по мнению руководства Балканской Федерации…

Но война интересовала меня в меньшей степени. Тем более – я про нее много читал, и в Сети, и в прессе.

Меня волновало мое, личное прошлое. Почему меня забрали из дому? Что произошло с мамой? В ответ на мой вопрос детские кошмары представали передо мной в полный рост: упыри-гайдуки с окровавленными рожами на улицах Северо-Енисейска, пожары, крики, взблески клинков, звуки выстрелов… Уходящая по светлой от пожаров улице фигура – в элегантном костюме, с завитыми длинными черными волосами… И, спустя время – цесаревич Федор с мечом в руках, который стоит над окровавленным телом мамы, и на лице его написан невероятный ужас, отчаяние и полная растерянность.

Сейчас, спустя время, я мог осознать все это: Карлайл заразил мою маму, вот что произошло… Укусил ее. Рухни стена в моей памяти раньше – что бы я мог подумать? Я бы обвинил отца, точно. Я и теперь не знал общей картины, не мог представить себе всей истории целиком. Обрывки воспоминаний пяти или шестилетнего мальчика – вот все, что у меня было.

Что сделал цесаревич? Вбил любимой жене кол в сердце? Отрубил голову?

Он был и остается Грозным. Для них всегда Слово и Дело – важнее сантиментов и личных интересов. Стоял бы у него вопрос – жена или долг цесаревича, он бы убил ее, точно. А потом бы всю жизнь мучился. Как же я его ненавижу… И как же я его понимаю! Представить, что Карлайл сделал то же самое с Элькой – это было невыносимо.

Что бы я сделал в такой ситуации? Что бы я предпринял? Ответ для меня был очевиден.

Я бы стал искать противоядие.

* * *

Открыв глаза, я обнаружил себя на деревянной лавке, на крыльце дома деда Кости. Голова была мокрой и липкой от холодного пота, меня бил озноб. Я резко сел на лавке, ухватил со стола стакан в серебряном подстаканнике – с медведями – и выпил весь чай, что там был, залпом. А потом набрал в самоваре еще – и снова выпил.

– Дурдом, – сказал я вслух и ухватил себя за голову руками. – Чтоб я сдох!

– Рано, – сказал дед Костя, который сидел тут же, напротив меня. – Рано тебе подыхать, Мишка. Вот лет через сто, на престоле и в венце, с грустной думой на лице… Тогда – пожалуйста. Я на похороны приду, прослежу, чтоб все было красиво.

Гладко выбритый, с аккуратно расчесанными седыми волосами, в приличном «домашнем» костюме-тройке, он рассматривал меня с интересом, но даже без малой толики сантиментов. Как будто и не скучал вовсе, как будто не был моим воспитателем и наставником десять лет…

– Опять Пушкин? – скривился я.

– Александр Сергеевич – личность! Не прям «наше все» и «солнце русской поэзии», но одна из ярчайших звезд на литературном небосклоне отечественной культуры – точно, – погрозил мне дед длинным интеллигентным пальцем. – Так что да, Пушкин! «Князь печально отвечает: грусть-тоска меня снедает… Одолела молодца! Видеть я б хотел отца!» А? Хотел бы?

– Я б его за маму спросил, – скрипнул зубами я. – Как так-то? У меня даже теперь все в голове перемешано. Зачем он этот отвод глаз поставил? Память блокировал? Из-за Карлайла? Елки-палки, вопросов куча, и мне теперь кажется – лучше бы я так и жил, в неведении…

– Врешь, Мишка, – спокойно сказал дед.

– Вру, – согласился я. – Знать всегда лучше, чем не знать.

– А блок и отвод я тебе ставил. Федору нельзя было, – пояснил он. – Если менталист такое делает – то обязательно в память к пациенту лезет, а…

– … а отцу меня узнавать было никак нельзя, – кивнул я и поморщился от головной боли. – Иначе все, привет, отдайте сыночка упырю.

– Молодцом, – пристукнул ладонью по столу он. – Он и мне тебя отдал потому, что никто и подумать о таком не мог. Враждовали мы. Очень сильно! Потому что этот гаденыш малолетний всё про Лукоморье разузнал и лапами своими сюда полез! А я полтора века под отводом глаз свои владения держал, с тех самых пор, как Александр Сергеич преставился. И из-за баламута этого – все насмарку! Любопытно ему было, понимаешь ли, Федьке! То землю Санникова, то Плутонию искал, то – Беловодье, то – Лукоморье… Шило в заднице! Женился – успокоился. На человека стал похож! А теперь опять…

Я папашу понимал. Конечно – любопытно! Лукоморье! Земля Санникова! Офигеть! Но и деда Костю понимал тоже. Когда в интернате мое убежище на крыше раскрыли – досадно было до ужаса.

– Он ведь и сейчас мне подгадил, – усмехнулся дед. – Круглый стол по хтонической гидромантии с привлечением специалистов из смежных сфер Министерство магии поручило организовать именно мне. Мол, отрабатывай звание, дорогой член-корреспондент трех академий… Список специалистов прилагается. Сам-то его высочество участвовать не может, ему зарок с Карлайлом не дает активничать в этом направлении. Но если кто-то другой кровососа прикончит до тех пор, пока Федор тебя не узнал – так это не его проблемы, так совпало. И что круглый стол в Лукоморье будет проходить – тоже совпало.

– Будет драка? – оживился я.

– Будет война. Опричный полк сюда доставить – не вариант, но вот симпозиум у нас выйдет представительный. Тебе понравится! – улыбка снова тронула губы деда Кости. – Но Лукоморью наверняка конец придет, все заново начинать придется… Карлайл-то тоже не один явится.

– Носферату придут за мной? – меня передернуло, я вспомнил, как лупил башкой упыря о скалу, а он выжил.

– Думаю – не только, – он снова пристукнул ладонью по столу. – Ты хоть понимаешь, зачем все это? Осознаешь суть происходящего?

– Честно говоря – не очень, – признался я.

– Как можно уничтожить наше богохранимое Отечество? – в лоб спросил меня Иголкин. – Когда мы были ближе всего к этому?

– Ну, когда изнутри все не слава Богу, – ответил я. – Когда жрем сами себя. Гражданская война, междоусобица – все такое.

– Все такое? – хмыкнул он. – Война должна быть не гражданской, а династической. В тот момент, когда кто-то крикнет что царь – ненастоящий, должен найтись еще кто-то, кто покажет – вот он, всамделишний Государь, надежа-опора-спаситель, помазанник Божий! Вот его поставим – и заживем!

– Так, – я начал понимать. – Им нужен карманный претендент на престол. Подкупить или шантажировать Грозного – это даже звучит бредово. Подчинить ментально – априори невозможно. А носферату и новообращенный всегда имеют очень мощную иерархическую связь…

– Совершенно верно! Глава ковена всегда доминирует над теми, кого обратил. А еще и право неожиданности… Это почти идеально. Скрыть упыриную сущность от обывателей и большинства магов – задача вполне осуществимая, по крайней мере кровососы с ней худо-бедно справляются все эти годы. Думаю, ты не удивишься, если я скажу, что в некоторых сервитутах и юридиках они даже будучи вне закона чувствуют себя довольно комфортно… А обвинения со стороны конкурентов – ну, это даже не смешно. Пропаганда такая пропаганда… Известно же, что враги – кем бы они ни были – всегда едят младенцев, вырубают плодовые сады и насилуют гусей, даже если еще вчера мы были добрыми соседями. И царь у них – ненастоящий, – кивнул дед Костя. – Конечно, кровь Грозных – очень сильная, просто покусать и ждать, что такой новообращенный не будет сопротивляться было бы опрометчиво. Да и способности мага второго порядка – тоже вводная, которую нужно учитывать. Однако, они охотились на бастардов из правящей семьи не просто так: обкатывали нюансы ритуала.

– Они охотились на бастрадов Грозных и Рюриковичей? Не только на меня? – это стало для меня новостью.

– Ну, изначально Карлайл думал, что тебя прячут среди всех этих бесконечных Риковичей, – признался Иголкин. – И твой отец так и планировал сделать…

– А! Эти мероприятия с кучей рыжих детишек! – даже до того, как блок в моей голове рухнул, я смутно помнил что-то такое, все эти матроски, платьица, косички, проборы у детей, кривляющихся артистов и постановочные танцы, в которых я нифига не смыслил.

– Ага. От этой идеи быстро отказались: упыри подобрались к тебе слишком близко. И ты остался у нас.

– А потом загремел в интернат, – я встал и прошелся по крыльцу. – М-да. Знаешь, что там со мной было?

– Ну, что бы там с тобой ни было – ты справился. Ты не тепличный мальчик. Мало кому доводится пережить то, что ты пережил на Лукоморье, получить такую подготовку, такое образование…

Во мне закипела злость. Чтобы сдержаться, я сунул руки в карманы – а потом снова их высунул, сжал и разжал кулаки.

– Я не справился, – выдавил я. А потом почти крикнул: – Я НЕ СПРАВИЛСЯ!

Константин Константинович Иголкин, который также был известен под фамилией Бессмертный, внимательно посмотрел на меня:

– Что ты имеешь в виду?

– Я умер. Должен был умереть! Хотел умереть! Они додавили меня, понимаешь, деда? – мне было горько в этом признаваться. – Я неплохо держался, но потом… Эти трое достали на крыше общаги, и я почти… Да что там! Я сдался! Если бы не Рус…

– Какой Рус? – он встал и подошел ко мне, пристально глядя в глаза.

– Руслан Королев из Минска, Беларусь. Свой мир они называют Земля. Ему было что-то около сорока лет, у него была жена и дети, и свое мебельное производство. Он болел за «Динамо», умел драться, жить, любить и работать как настоящий мужчина. Не то что я… – у меня в глазах защипало. – Попаданец, знаешь? Душа из другого мира. Он должен был занять мое место – и это было бы правильно. Он был живой, смелый, решительный – настоящий герой!

– Та-а-а-ак… Был? – сама идея попаданца не показалась ему чем-то невероятным, он принял ее как должное, это я сразу понял.

– Был, – подтвердил я. – Все это одновременно произошло: мое падение с крыши, инициация первого порядка по телекинезу, попаданец, срабатываение твоей ментальной защиты… И…

– И ты получил его память, но не личность? – кивнул своим мыслям он.

– Обрывки памяти, – я глубоко вздохнул. – Я уже путаюсь, где я, а где – Король. Раньше мне снились сны, были яркие видения – теперь почти нет. Все перемешалось… Он тоже в детстве влес бегал, и делал лук из вербы и шпагата, и…

Внезапно дед положил мне свою сухую, крепкую, костистую ладонь на голову, прикрыл глаза, а потом рассмеялся: каркающим, злым смехом:

– ХА! ХА! ХА! Мишка, а чего не говоришь что ты – менталист? То-то я думаю Феденька в последнее время аки херувим – окрылен надеждами. У него ведь только косвенные сведения, ему уверенным по твоему поводу ни в чем быть нельзя. Менталист, ха!

– Ага, – сказал я. – Есть такое. Но я не совсем менталист, я только…

– Ну-ка, ну-ка… – он положил мне на голову и вторую руку тоже. – Давай, впусти меня. Откройся.

Я закрыл глаза, и оказался в Библиотеке. Чувствуя, как на душе становится спокойнее, я провел пальцами по корешкам любимых книга, поставил ровно кресла, выровнял ряды фолиантов и гримуаров, и подошел к двери. Той самой – золотой, узорчатой… Мне казалось – открывать нужно именно ее. Если уж и привечать тут Кощея Бессмертного – то запускать его стоит с парадной!

Потянув за резные рукояти, я широко распахнул ее и сказал:

– Заходи, гостем будешь.

Дед Костя – совсем другой, не такой, как в реальном мире, с выражением лица, указывающем на крайнюю степень удивления и уважения, вошел в мои Чертоги. На нем была старинная русская одежда – ферязь серебряного цвета, богато украшенная. А еще – черные сапоги с загнутыми носками, черный обруч из неведомого металла на седых волосах, посох с белым набалдашником в руках…

– Дела, – сказал он. – Солидно выглядит. Никогда такого не видал. А удобно ведь, слушай! Библиотека – это то, что надо. Очень целесообразно тут все устроено. Толково! И к другим – лазаешь?

– Лазаю, – признался я. – От зависимостей лечу. Порядок в библиотечных фондах навожу.

Повинуясь моей воле, книги срывались с мест и кружили вокруг нас. Я выловил из этого урагана кое-что из памяти Руслана Королева – альбом с динамовскими фото – и показал деду.

– Гляди, какой был мужик!

– Есть. Он – есть, – непонятно откликнулся Кощей присматриваясь. А потом вдруг осознал: – Это ты телекинез в ментале используешь? Силен… Силен! Такому никто не научит, это – ты сам. Я тебе сразу скажу: они подозревали, ты наследил с этими своими библиотечными консультациями, но возмущения в эфире были такими ничтожными, что даже аналитики из Министерства Магии не смогли сделать правильные выводы. Версии существовали самые разные. И про ментал – тоже, их Федору списком озвучили, но уверенности никто не имел. Я теперь понимаю – почему. Ювелирная работа внутри сознания – вот что это такое. Это не головой о стенку кого-то заставить колотиться…

Я вспомнил японца из кафешки. Он и без моей помощи колотился, от избытка чувств. Если человек – идиот, ему и менталист не нужен для такого перфоманса.

– Федор наш Иоаннович будет в шоке. Ну, сразу он не узнает, потому что ему нельзя. Но пото-о-о-ом… – оскал деда был очень злорадным, ему доставляла удовольствие сама мысль о том, что его закадычный враг так крепко сел в лужу. – Я более того тебе скажу: даю восьмидесятипроцентную гарантию, что ты инициируешься второй раз как менталист в течение года, и девяностопроцентную – что в принципе инициацаия второго порядка случится. Как и положено – до двадцати одного. Естественно, если ты продолжишь учиться и развиваться, и преододолевать трудности, и жить полной жизнью. а не влезешь, например, в вирт-капсулу, или не начнешь спиваться…

– Э-э-э-э… А так можно? Две инициации второго порядка⁈ – книги вокруг меня замерли и сложились над моей головой в матерное «нифига себе!»

– Такое случалось и случается, хоть и крайне редко. У меня, например. И у первого Грозного, – расхохотался Кощей. – Пойдем, внучок мой названный, к нашим девчатам, они там ужин на стол накрывают, а это – дело серьезное!

* * *

Было поразительно, как спелись эти двое: моя Элька и баба Вася! Они не ругались и не спорили, обменивались какими-то таинственными терминами и на столе появлялись все новые и новые кушанья. Центральное место занимал гигантский пирог, вокруг него стояли блюда и блюдца с салатами и закусками, из печи показался чугунок с картошкой и сковорода с жареными лисичками (грибами!). Кантемирова мигом нашинковала зелень, баба Вася – поставила на стол жбаны с простоквашей, квасом, холодным пивом.

– Ну вы, девчата, на батальон наготовили… – проговорил Иголкин, оглядывая все это великолепие.

– Гости собираются, – как на идиота глянула на деда Костю его боевая подруга и моя названная бабушка.

– Уже? Круглый стол же только завтра! – удивился дед.

– Уже! Сейчас начнется… – взмахнула рукой бабушка.

И как будто повинуясь ее словам дверь распахнулась, в нее вкатился мелкий серый гоблин с огромной черной фотокамерой, которая болталась во все стороны и била его во впалую грудь: