Текст книги "Посох Богов (СИ)"
Автор книги: Евдокия Филиппова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 18 страниц)
Глава 13. Священная чаша
Асму-Никаль делала всё, чтобы вернуть Алаксанду силы и здоровье, но он был очень слаб. Ритуальный кинжал колдуна нанёс ему такую рану, залечить которую могла только сила, превышающая сверхмощное чёрное колдовство. Однако, с того дня, как она получила посвящение и стала хранительницей Лазуритового Жезла, жрица сама с каждым днём становилась всё сильнее и сильнее. Асму-Никаль чувствовала, как свет Сияющей Звезды нарастает в ней день ото дня. Через неё свет любви и сила Намму перетекали к её возлюбленному. Она без устали призывала Каттахци-Фури и Намму. Её любовь была так велика, что силы понемногу стали возвращаться к юноше.
Асму-Никаль радовалась, но понимала, что рано или поздно Харапсили начнёт действовать снова. Уже два дня, как о Жезле знает и колдун! Медлить нельзя.
«Мы должны снова спрятать Лазуритовый Жезл в святилище на горе Эббех. А самим бежать подальше от Хаттусы, где отныне нам угрожает опасность», – думала Асму-Никаль. – «Но куда бежать?! Мы так молоды и неопытны! Сможет ли Алаксанду нас защитить? Нужен мудрый совет и помощь».
Помочь ей могла только Истапари. Теперь, когда о существовании Жезла стало известно, держать его у себя было опасно. Ей нужен был совет и помощь главной жрицы.
Асму-Никаль вышла из покоев Алаксанду, тихонько затворив за собой дверь, и свернула в коридор, ведущий к одному из дворцовых выходов. Стараясь никому не попадаться на глаза, она вышла в сад и, прячась среди деревьев, подошла к воротам.
Выйдя на раскалённую полуденным солнцем площадь, она почувствовала, как горячей волной ударили яркий свет и нестерпимый жар. Накинув на голову покрывало, она, как простая горожанка, пешком отправилась на другой конец города к храму Каттахци-Фури.
День был изнурительно знойным, с востока дул горячий ветер, и голубоватая дымка зноя задёрнула даль, солнце стояло прямо над головой, обрушивая вниз мириады беспощадных, как боевые стрелы, лучей, казалось, раскалённые камни дворцовой площади прожигают подошвы сандалий насквозь.
Асму-Никаль торопилась.
Зной становился всё злее…
* * *
Истапари готовила воду возлияний для вечернего Богослужения. Перед ней стояла священная чаша из чистого золота, украшенная драгоценнейшими камнями. Каждое движение она повторяла уже тысячи раз с того самого первого своего ритуала, проведённого самостоятельно вот уже тридцать лет назад. Ей было восемнадцать, как сейчас Асму-Никаль, и она была лучшей ученицей в храме. Наставница ценила её, хотя она и не обладала способностями такой силы, как у Асму-Никаль.
«Эта девочка настоящее сокровище».
И ей выпала честь готовить Прирождённую к посвящению. С той ночи на горе Эббех, она чувствовала себя усталой и старой, но её не покидало слабое беспокойство. Что-то должно было произойти. У неё не было такого яркого Дара предвидения, какой был у Асму-Никаль, но её личный опыт, опыт всей её жизни, почти уравновешивал её способность предвидеть и способность Асму-Никаль к мгновенному прозрению.
Молодая жрица появилась на пороге комнаты и сразу же, словно в изнеможении присела на скамью, стоящую у входа.
– Асму-Никаль? Что случилось? – волнуясь уже совершенно осознанно, Истапари подошла к девушке.
– Беда, Истапари. Я не знаю, что мне теперь делать. Я не хотела, я не знала… я не знала…
– Говори толком, Асму-Никаль, – она догадывалась, что случилось именно то, чего она опасалась. Налив в кружку воды из кувшина, она подала её девушке. Та сделала глоток и прошетала:
– Жезл…
– Похищен?
– Нет, но не исключено, что это случится. Он обнаружен.
– Кто?!
Асму-Никаль сбивчиво, словно и сама плохо понимала, что произошло, рассказала Истапари о том, что случилось в храме Лельвани. Дослушав её, Истапари воскликнула, воздев руки к небу:
– Слава Богам Хатти! Слава Хаттахци-Фури! Слава Намму! Жезл у тебя. Это главное.
Помолчав мгновенье, она сразу продолжила:
– Нужно немедленно готовить побег. Отправляйся домой и начинай собираться. Отцу ничего не говори. Устроешься, дашь ему знать. Он простит тебя и даст благословение на брак с Алаксанду, хотя брак-похищение – это не то, чего хотел для тебя твой отец. Но такие браки тоже имеют законное право.
– Но я никогда не прощу себе, что принесла ему такое огорчение. Я слишком люблю его, поэтому всё расскажу.
Асму-Никаль заплакала.
Истапари обняла воспитанницу и тихо сказала:
– Он не станет сердиться, ведь он всегда знал, что ты не простая девушка. Отец с самого твоего рождения ждал часа, когда ты сделаешь что-то, что не укладывается в обычный ход вещей. Отправляйся домой. У тебя совсем немного времени. А я буду готовить ваш отъезд.
* * *
Наутро после мучительной бессонной ночи, опустошённая и разбитая, Асму-Никаль вышла к завтраку.
– Ты ничего не ешь? – спросил старый Тахарваиль.
– Не хочется.
Асму-Никаль готова была разрыдаться. Милый, добрый отец! И она должна скрывать от самого близкого во всём свете человека и намерение бежать, и имя своего возлюбленного. Украдкой рассматривая знакомые морщины на отцовском лице, она вдруг поняла, что этот добрый почтенный старик поймёт и простит её поступок, потому что знает, что его дочь никогда не сделает ничего постыдного.
– И всё-таки съешь чего-нибудь, – настаивал Тахарваиль. – Кстати, благородный Тасмис приглашает нас совершить увлекательную поездку в его охотничьи владения в окрестностях Хаттусы.
Отец бросил на неё испытующий взгляд. В семье не принято было принуждать, но Асму-Никаль чувствовала, что отец рассчитывает на благочестивое дочернее послушание.
Чтобы скрыть растерянность, она отломила кусочек брынзы. Есть не хотелось, но надо было как-то оправдать своё молчание, справиться со смятением. Всё, что произошло, произошло слишком быстро.
Отец, похоже, решил внести ясность:
– Тебе понравился Тасмис? – спросил он прямо, рассчитывая на такой же прямой ответ.
Ах, как нелегко было Асму-Никаль говорить об этом! Как много всего произошло за эти несколько дней с её восемнадцатого дня рождения! Ах, как она жалела, что всё сложилось именно так! Но она всё-таки произнесла:
– Отец, Тасмис очень-очень приятный человек. Он мне понравился. Правда. Но ведь я понимаю, о чём ты спрашиваешь, поэтому и отвечу прямо. Тасмис прекрасный жених. Другая на моём месте мечтала бы о таком, но… Я не могу. Давай подождём немного…
И снова Асму-Никаль не отважилась сказать отцу о своей любви к троянцу. Да и говорить об этом накануне побега, значит, поставить под вопрос саму возможность бежать. Ей нужно было время, чтобы решить эту задачу как-то по-другому. И выход, похоже, был только один – поговорить с самим Тасмисом. Он показался ей хорошим, умным, понимающим человеком. Она должна попытаться объясниться с ним. Нельзя, чтобы дело дошло до сватовства. Если это случится, будет уже слишком поздно.
Так она размышляла, доедая свой завтрак и стараясь не смотреть отцу в глаза. Наверное, он подумал, что это всего лишь девичье смущение, и не стал настаивать на продолжении разговора.
Потом она ушла к себе, оставив отца в раздумьях о странном поведении Асму-Никаль.
«Тасмис молод, умён, знатен, богат и, наконец, хорош собой. Что же её не устраивает? Так, наверное, считает отец!» – думала Асму-Никаль, в то время как Субира бесшумно вошла в комнату и, аккуратно складывая одежду в большой кедровый сундук, стала рассказывать, о чём болтают служанки в городе. Раз в неделю она ходила на базар за продуктами, и приносила своей госпоже вместе с фруктами и сладостями новости и слухи, из тех, о чём сплетничают служанки – кто из хозяев выдал дочь замуж, кто получил хорошее назначение, кто умер, кто разорился. Асму-Никаль в полуха слушала болтовню Субиры и рассеянно теребила пальцами серебряное веретёнце или перебирала украшения в ларчике. Субира пересказывала новости:
– А ещё говорят, что из храма Каттахци-Фури украли священную золотую чашу. Уж и не знаю, как руки-то у вора не отнялись! Такое кощунство. И кто вор-то! Царский гимнопевец Алаксанду.
Асму-Никаль словно обожгло. Она вздрогнула и выронила из рук пояс из морских ракушек. Субира бросилась его поднимать и задела потемневший от времени серебряный кувшин. Кувшин опрокинулся, вода в нём тяжело колыхнулась, и пролилась на ковёр.
– Алаксанду, придворный поэт, тот, которого пригласили из Таруиши для обучения царевичей, – продолжала Субира, промакивая тряпкой воду. – У него в доме её и нашли, чашу эту. Да смилостивятся над ним Боги! Не знаю, кто на него донёс, но только сегодня утром его уже схватили и бросили в дворцовую темницу. Теперь ему не миновать смерти. Лабарна, когда вернётся из похода, за такое ни за что не помилует!
Асму-Никаль, словно обессилев, присела на край кровати. Она не ждала ничего хорошего после того страшного, что произошло в храме Лельвани, чего же ещё можно было ждать от союза её бывшей подруги с колдуном!
Она отослала служанку из комнаты.
О, Боги, как же теперь спасти Алаксанду? Как она сможет вызволить его из темницы? Как ей туда подобраться? У кого ей теперь просить помощи, когда она лишилась подруги и обрела сразу двоих врагов. Отец? Нет. Он даже не знает о её знакомстве с придворным гимнопевцем! Истапари? Сейчас страшно даже заговаривать с ней об этом. Остаётся только один человек. С ним, по крайней мере, она может попытаться поговорить. Нельзя откладывать ни минуты. «И снова всё сходится на нём». Она быстро переоделась, и, солгав отцу, что идёт к Харапсили, вышла за ворота.
Сев в носилки, она приказала отнести её к дому Тасмиса, и уже вскоре стояла возле каменной ограды. Велев носильщикам ждать, она постучала кулаком по медным воротам. Одна из створок открылась, и за ней показался привратник огромного роста с аккуратной чёрной бородой. Он поклонился, и, впустив её во двор, почтительно спросил:
– Как прикажешь назвать тебя хозяину, госпожа?
– Асму-Никаль, дочь виночерпия Тахарваиля.
Слуга повёл её в дом.
Когда дверь открылась, она увидела Тасмиса, сидящего за накрытым к завтраку столом.
Взглянув на его лицо, Асму-Никаль немедленно заметила, что он явно не знает, радоваться неожиданному её визиту или тревожиться.
Тасмис поднялся, вышел из-за стола, и, шагая навстречу гостье, приветливо улыбнулся:
– Асму-Никаль? Не ожидал так скоро видеть тебя в своём доме.
Вот он и вернул ей укол при первой встрече. При других обстоятельствах она бы смутилась, но сейчас ей было не до этого. Тем более, что Тасмис поспешил добавить:
– Я так рад! Проходи, садись и не отказывайся от угощенья. Эй, Танниса, – позвал он служанку. – Принеси госпоже Асму-Никаль молока и медового печенья.
Молодая быстроглазая служанка показалась на мгновенье и тут же убежала выполнять приказание господина.
Тасмис усадил гостью за стол, и, сев напротив, внимательно посмотрел на девушку.
– Что же привело тебя ко мне, Асму-Никаль? – молодой человек догадывался, что её приход вряд ли простое желание встретиться с ним. И всё же в голосе чувствовалась едва уловимая надежда. – Не бойся, говори.
Безотчётно повинуясь чувству доверия, которое внушал ей собеседник, Асму-Никаль начала свой рассказ с самого начала. Она сделала это без опасенья быть непонятой или преданной. Тасмис слушал её очень внимательно, лишь изредка задавая вопросы. Асму-Никаль не пропускала ни одной подробности, и чем больше узнавал Тасмис, тем тяжелее становилось у него на душе. Теперь ему окончательно стало ясно, что у него есть счастливый соперник, и он должен его спасти. Дослушав, он опустил голову.
– Тасмис, я в отчаянии, – Асму-Никаль то ли уговаривала его, то ли извинялась. – Это всё из-за меня, из-за жезла. Ведь он ни в чём не виноват. Я уверена, им нужен именно Жезл.
Тасмис продолжал молчать.
– Ты можешь отказаться. Я знаю, что это почти невозможно. – Асму-Никаль поднялась из-за стола. Она понимала, как больно ему сейчас. – Но мне не к кому обратиться, кроме тебя.
Тасмис положил свою руку на руку Асму-Никаль, заставляя снова сесть, и ему передавлось её настроение. В беспомощной сломленности девушки, которую он знал другой, гордой и сильной, было что-то чужое, пугающее. Тасмис не мог этого вынести. В молчании прошло ещё немного времени и, наконец, он произнёс:
– Я помогу тебе. Пока не знаю как, но помогу. Прошу тебя, доверься мне. Но у нас очень мало времени. Самое большее через три дня его казнят. Мы не сможем доказать его невиновность, а значит… – Тасмис встал. – Значит, надо готовить побег. Для этого я должен начать действовать уже сейчас.
Тасмис подошёл к Асму-Никаль очень близко и спросил:
– Скажи мне, а ты… бежишь с ним?
О, как бы он хотел услышать «нет»! Но она ответила:
– Да. Я с ним. Пойми, Тасмис…
– Я всё понял… – офицер отошёл и добавил твёрдо. – Тогда будь готова. Я дам тебе знать.
Дома её ждала записка от Истапари. На деревянной дощечке знакомым чётким почерком было написано всего несколько слов, но Асму-Никаль знала, что предстоит непростой разговор с главной жрицей. С отчанием в сердце Асму-Никаль отправилась в храм. Она так устала за эти дни, что едва передвигалась. Забравшись в носилки, она откинулась на спинку сиденья, и из её глаз потекли слёзы. Они обжигали лицо, но на душе становилось легче. Асму-Никаль размазывала их по щекам, как в детстве, ведь сейчас её никто не видит. Истапари поверит ей, у неё нет оснований не верить. Алаксанду не мог сделать то, в чём его обвиняют.
Войдя в храмовый двор, Асму-Никаль подняла голову и посмотрела на окна, туда, где должна была сейчас находиться Истапари. Нельзя медлить, с момента ареста Алаксанду счёт идёт на часы. Асму-Никаль боялась, что они уже опоздали. Она решительно направилась к лестнице и поднялась в святилище.
В храме мерцали светильники, курились благовония, несколько женских фигур лежало ниц. Главная жрица распростёрлась у ног Богини. Она молила Каттахци-Фури о прощении и помощи.
Асму-Никаль, не говоря ни слова, присоединилась к ней. Женщины обращались к силам Высшего Мира.
Во время этой совместной молитвы Асму-Никаль впервые задала себе этот вопрос, зачем Боги оставили людям Жезл Владычества, им, существам в большинстве своём столь далёким от совершенства. Без сомнения, они вернутся за ним, Жезл не может оставаться на Земле, он принадлежит Дому-Всех-Богов, Стране-Без-Возврата. Она не должна использовать Жезл ни в каких целях, пусть даже самых благих. Она должна лишь укрыть его от посягательств недостойных, именно в этом и заключается её задача. Попади он в руки Харапсили, или колдуна Гахидджиби, их хрупкому миру будет угрожать смертельная опасность. Если ей, простой хеттской девушке, слабой и юной, удалось одним движением отбросить рослого мужчину, что же сможет сделать с помощью этой силы такой мощный колдун как Гахидджиби? И ей доверено владычество этой силой?! Нет, она сделает всё, что бы надежно спрятать орудие, способное нести разрушение.
После молитвы, Истапари усадила Асму-Никаль напротив себя и стала расспрашивать. Узнав, что Асму-Никаль обратилась за помощью к Тасмису, она не испугалась, она полностью доверяла интуиции своей ученицы. Лишь спросила, хотя заранее знала ответ:
– Ты уверена, что это именно тот человек, который нужен? Тасмис надёжный человек?
– Да! Да! – горячо ответила Асму-Никаль. Потом помолчав, всё-таки решила задать вопрос, ответ на который интересовал её саму:
– Истапари, а почему ты не спрашиваешь, надёжный ли человек Алаксанду?
– Он – поэт, Асму-Никаль, а власть поэта над людьми велика. Значит, он такой же жрец, как мы с тобой. Ведь в древности под пророчеством понималась именно вдохновенная поэзия. Он такой же, как и мы, Асму-Никаль, служитель Божественной Истины, ему открываются миры, недоступные простым смертным. Он не брал чашу. Он любит тебя и не предаст.
Глава 14. Последняя любовь царицы
Среди причудивых узоров, вытканных на ковре из дорогой шерсти редких тонкорунных овец, закутанная в прозрачную пурпурную ткань, достойную царей, облокотясь на расшитые подушки, возлежала Кали. Финикийское вино в бокале, зажатом в руке царицы, сверкало как кровавый рубин.
Царица была печальна.
Всякий раз, когда Мурсили уводил своё войско в очередной военный поход, и она оставалась одна, в окружении придворных и слуг, Кали грезила о том, как она, царица страны Хатти, единовластно правит своим народом.
Так было когда-то давно, в самом начале хеттского царства, когда женщины царили на земле. Тогда, на самом краю времён, когда даже первобытный хаос был под властью Богинь-Цариц Оморки и Белили, рядом с правителем – рубаум всегда стояла почти не уступавшая ему во власти правительница – рубатум, жрица-энтум, участница обряда священного брака. Тогда, в те давние священные времена, важнее было, чтобы царём был не столько сын правителя, дочь правителя или её сын. Но времена изменились, и мужчины отобрали у женщин власть, принадлежавшую им по праву. Материнское право было попрано, и удивленному миру возвещён новый закон: мать не творит дитя и не рождает, но только, что посеяно, питает. Творит отец… Власть перешла к мужчинам в результате переворота, однажды произведённого супругом – соправителем царицы. И уже никто не вспомнит теперь, было ли это проявлением слабости, результатом безумной любви, или следствием злого умысла и грубой силы мужчины, но женщина-правительница передала мужчине всё – своё имя, одежды и священные предметы. Женщины уступили власти мужчин, а власть мужчин-царей строилась на праве силы, на непреодолимом желании увековечивания своей славы и могущества, со временем приведшие к традиции воздвигать гигантские строения.
К женщинам мужчины стали относиться как к полям, которые богоподобные герои должны были вспахивать и засеивать, женщины, некогда правившие народами, превратились в движимое имущество. Даже верховная жрица Геры в Аргосе допускалась на собрания лиги двенадцати племён при условии, что она будет надевать бороду, ведь остальные владыки были мужчинами. А чего стоил варварский аморейский закон, по которому все девушки перед замужеством должны провести семь дней за городскими воротами, продавая себя чужестранцам. Самые прекрасные женщины покидали родные края в колесницах победителей, как военные трофеи. Хеттские дочери всегда были прекрасны. Египетские фараоны брали их в жёны, Исав привёл в Хеврон двух хеттеянок – Аду, дочь Елона и Оливему, дочь Беэра.
Утратив настоящую власть, женщинам не оставалось ничего иного, как развивать себя изнутри, всё глубже и глубже погружаясь в своё внутреннее море, познавать свою сущность. Поэтому во власти женщин остались лишь тайные слова, песни, танцы и… поклонение мужчин. И этим оружием женщины овладели в совершенстве. Ведь магия слова и звука могущественна, а память чувств самая сильная.
Но царице Кали нужна была другая власть, настоящая, могущественная, заключённая Богами в символе этой власти – Посохе Богов, Лазуритовом Жезле Владычества. И теперь, когда ей стало известно, что он в стране Хатти, совсем рядом, она непременно добудет его, и никто не сможет ей помешать. И Мурсили, он тоже ищет то, что может дать ему безграничную власть и силу. Не для этого ли он отправился в поход на Шанкхару? Царь хеттов полагает, что величайшее оружие царей, Жезл Владычества находится где-то там, среди несметных богатств Вавилона. Но она поняла посланный Богами знак, власть должна вернуться к Женщине. Жезл оказался рядом именно с ней, и нет сомнений, что эта женщина именно она, царица Кали, и жезл будет принадлежать ей. Она сумеет забрать его, силой ли, хитростью, но сумеет.
Но сегодня царица была опечалена. Опечалена тем, что Алаксанду схвачен по обвинению в краже священной чаши из храма Каттахци-Фури и брошен в царскую тюрьму. Но она и представить себе не могла, что будет лишена возвышенной поэзии… и общества Алаксанду.
Спрятав свои тайные мысли как можно глубже, она приказала стражникам привести троянца к ней. Она хотела его видеть его и расспросить обо всём сама.
* * *
Поэт вошёл в покои царицы, гремя тяжёлыми оковами, бледный, но по-прежнему утончённо красивый. Он почтительно поклонился царице и встал у входа, опустив вниз белокурую голову. Царица проворно и гибко, невольно стараясь казаться моложе, поднялась с ковра и направилась к нему с возгласом:
– О, мой бедный Алаксанду! Я не верю, не верю ни одному обвинению! Скажи, что тебя оболгали!
– Я ни в чём не виноват, великая царица, – искренне ответил Алаксанду.
Кали подошла к юноше непозволительно близко и стала озабоченно рассматривать его:
– Ты бледен. Тебя плохо содержат? – спросила она. – Я прикажу принести тебе всё необходимое и кормить тебя едой с царской кухни. Я велю строго следить за этим.
– О, не беспокойся, милостивая царица, мне ничего не нужно, – возразил троянец, в душе искренне благодарный царице за материнскую заботу.
– Нет-нет, тебя должны содержать хорошо, чтобы ты не заболел. Ах, если бы лабарна не был сейчас в походе! Я бы немедленно убедила его в твоей невиновности и уговорила отпустить тебя. Я знаю, знаю, что ты не мог совершить такое… преступление. Скажи, – царица пристально посмотрела в голубые глаза юноши, – кто мог оговорить тебя? У тебя есть враги?
– Нет, великая царица, у меня нет врагов, – ответил поэт и добавил. – А друзьям я верю.
Кали отошла к окну. Она была слишком взволнована и не хотела, чтобы юноша видел, как она трепещет от чувств, которые взрослая женщина и повелительница империи, не должна показывать мальчишке. Но жажда безграничного обладания предметом своей страсти затмевала её разум. Она, царица земель Хатти, влюблена как девчонка, и нет у неё власти внушить ему ответное чувство.
«Обратиться к колдуну? – думала Кали. – Нет, никогда. Колдун коварен, его глаза полны угрозы, я не доверю ему эту тайну. О, если бы я была тавананной!»
– О, если бы я была тавананной, – вслух произнесла царица.
Алаксанду в ужасе отступил назад. Он не должен слышать эти слова!
– Я смогла бы уберечь тебя! Никто бы не посмел прикоснуться к тебе! – она повернулась к юноше. Едва уловимая тень коснулась красивого лица могущественной женщины.
«Кроме меня», – добавила она без слов, одними глазами.
Поэт молча взирал на свою грозную покровительницу.
Между тем, царица продолжала наступать.
– Ты говоришь, что у тебя нет врагов. Но ты так молод и неопытен. Что ты знаешь о врагах? А что ты знаешь о друзьях?! Знаешь ли ты, Алаксанду, как опасны порой бывают друзья?
Царица замолчала ненадолго и затем продолжила наступление, решившись задать главные вопросы:
– В последнее время тебя часто видят с Асму-Никаль, дочерью виночерпия Тахарваиля. Асму-Никаль красива. И умна. Хорошо образована, – говорила она, мысленно ужасаясь сказанному.
«Неужели я ревную? Я, царица Кали, могущественнейшая из женщин страны Хатти! Неужели молодость всегда тянется к молодости!»
– Ты влюблён в неё? – наконец, задала она прямой и острый как стрела вопрос, и подошла ближе, чтобы не пропустить ни малейшего движения молодого человека.
Алаксанду понимал, что не должен говорить правду, но и лгать не мог. Он не знал, что делать. Поэт лишь закрыл глаза, чтобы скрыть правду, вырывающуюся наружу невольным блеском глаз при одном лишь звуке имени его возлюбленной.
– Ты молчишь, – не дождавшись ответа, царица горестно продолжала, чувствуя правду. – Значит, влюблён.
Алаксанду замер. Он понял, как опасно теперь каждое произнесённое и услышанное им слово. Тогда Кали подступила к нему с другой стороны.
– Тебе известно о том, что у Асму-Никаль есть некая бесценная, очень древняя вещь?
Царица осторожно подбиралась к ещё одному важному для неё вопросу.
– Эта вещь… очень нужна мне. Она обладает большой силой. С её помощью я всё смогу. Я смогу стать единовластной правительницей Хатти. Я стану тавананной. Всё будет в моих руках, Алаксанду, так же, как когда-то. Очень-очень давно власть в Хатти передавалась по линии царицы, к младшей дочери. Именно так хотели Боги! Младшая дочь царицы наследовала власть, а не сыновья. Но десять человеческих жизней назад в страну Хатти пришли новые цари и стали царями хеттов. Они пришли с севера, цари Куссара. Они были сильны и беспощадны. Они принадлежали к другой расе и говорили на другом языке. Вожди племён пришельцев завоевали многие города и стали правителями в долинах вокруг городов. Новые цари были властолюбивы и не отличались миролюбием. Когда умирал царь, даже между собой они боролись за право наследования престола. У пришельцев не было узаконенной последовательности наследования трона, ведь старый порядок, по которому власть наследовали женщины, был упраздён. Лабарна Первый из Куссара, отец Хаттусили, завоевал трон у Пападилмаха, своего родственника. Но став великим царем-строителем, завоевателем и победителем многих народов, расширив свои владения, он не смог предотвратить постоянные дворцовые заговоры. Лабарна был мудр, он назначал сыновей и родственников наместниками покорённых городов, поэтому после его смерти Хаттусили взошёл на трон, не встретив оппозиции и начал расширять границы царства. В царстве старых царей было много богов. Каждый город в царстве имел свой храм и божество. С приходом новых царей пришли и новые боги. Могущественный бог солнца, к которому всегда обращались первым в любой официальной церемонии, и бог погоды, передвигавшийся на колеснице с впряжёнными в неё быками, со своим топором и молниями. Но хатты – народ верный традициям. До этих времён хатты уже были силой, с которой считались даже гордые египтяне. Легенды хаттов говорят о сражениях с Нарам-Сином из Аккада шестьсот лет назад и сражениях куда более древних. Говорили даже, что они селились вплоть до границ Египта. В Ханаане существовало предание о том, что сам Авраам, предок сынов Израиля и Ишмаэля, купил землю у хаттов, придя в Ханаан.
* * *
Царица смолкла, словно готовясь сказать главное. Алаксанду видел, что она колеблется.
– Древние цари хаттов обладали очень мощным оружием. Оно делало их непобедимыми, а потом это оружие было утрачено… И пришли новые вожди, и теперь слава хаттов ушла, и царь, принадлежащий к иной расе, завоевал древнюю столицу. Я хочу вернуть старый порядок. А ты, ты, мой верный Алаксанду, будешь моим. Навсегда. Только скажи мне, где Асму-Никаль прячет то, что мне нужно.
Зелёные глаза царицы сверкали как изумруды. Ей как никогда нужна была власть. Для того, чтобы безгранично обладать предметом своей страсти.
Алаксанду смотрел на Кали, неожиданно открывшуюся ему с такой стороны, с которой он бы хотел её не знать. Он понял, что теперь оказался в ещё большей опасности, чем до прихода сюда, на женскую половину царского дворца, в покои своей повелительницы, царицы Кали. Теперь ему не миновать смерти.
– Я ничего не знаю об этом, великая царица, – тихо и как можно мягче ответил Алаксанду.
Голубые глаза поэта смотрели на царицу почти с нежностью. Ему было жаль её, но нельзя было показать ей эту жалость.
Царица была, может быть, не так проницательна от природы, как Асму-Никаль, но она была старше и опытней, поэтому поняла, что Алаксанду ничего ей не скажет.
Она отступила. Сейчас ей надо было обдумать, как действовать дальше.
Словно в одно мгновенье рухнули её величественные мечты. Запрятав их в самый дальный потаённый уголок своей души, повелев слугам оказывать Алаксанду все мыслимые услуги, с холодным напутствием она его отправила:
– Что ж, – сказала она. – Тебя снова отведут в темницу. Я не могу отменять указы лабарны. Пока не могу… Но, по крайней мере, до того, как он вернётся из похода, тебя никто не посмеет казнить. Я позабочусь об этом, а также о том, что бы тебя хорошо содержали.
Когда слуги затворили дверь за Алаксанду, Кали сделала знак служанке, прятавшейся за занавесом. Та бесшумно вышла и поклонилась.
– Суммири, отправь посыльного к чашнику Хантили. Я передам ему важную весть.
