Текст книги "Посох Богов (СИ)"
Автор книги: Евдокия Филиппова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 18 страниц)
Глава 9. Жертвенный нож. Колдун
Нож был из чёрного небесного железа, невероятно прочного драгоценного амутума, несравнимого ни с какой другой рудой в несокрушимости. Красивая рукоятка из азема с тончайшей насечкой ассирийского орнамента c изображением свирепого льва, сама собой ложилась в ладонь. Гахидджиби погладил лезвие.
«Безупречно отшлифованный клинок».
Крепко сжав нож в руке, он сделал несколько ударов, рассекая воздух вокруг себя. Рукав чёрного куттонота яростно взметнулся вслед за движением сильной руки.
Этот нож, чёрный ритуальный кинжал, он получил от своего приёмного отца и учителя, ассирийского мага Аушпии. Маг научил Гахидджиби, как с помощью тайных заговорных слов и магических формул превратить его в страшное оружие.
Родного отца Гахидджиби не помнил. Он знал только, что тот был одним из военачальников страны Хатти и подчинил руке своего царя Мурсили города Тарсус и Мерсин, Адан и Харрум, проливал кровь за Хассуву.
Матерью Гахидджиби была красавица-хурритка, стройная как кедр из лесов, украшавших север её любимой Маитанне, где деревья так высоки, что упираются верхушками крон в синее небо, а на склонах после зимних дождей рдеют алые, как кровь Таммуза, анемоны. Гахидджиби знал лишь её имя – Шерри. Она не была из числа жалких арнувала, генерал сам пленил её в захваченной Киццуватне. Гахидджиби так и не смог понять, почему эта гордая девушка не убила себя, а предпочла плен? Может быть, из-за внезапности случившегося? Или храбый хетт поразил её в самое сердце?
Возможно, генерал и любил жену, но, видно, Боги отвернулись от него. У юной жены царского любимца родились близнецы, считавшиеся в стране Хатти детьми злых духов.
Может быть, только поэтому разъярённый отец решил избавиться от них и отправить «эти исчадья» в их стихию?
Только Боги знают, как сумела молодая мать спрятать своих сыновей в доме ассирийского астролога по имени Аушпия. Только Боги ведают, куда пропал брат-близнец Гахидджиби. Только Богам известно, что связывало молодую жену хеттского военачальника с ассирийским колдуном, однако именно в его доме Гахидджиби и вырос. Он стал его приёмным сыном и лучшим из учеников. После смерти Аушпии Гахидджиби унаследовал его дом и дело.
И это всё, что ему было известно о семье.
Так, подчиняясь неведомому звёздному предначертанию, без какого-либо вмешательства его собственной воли, в самом начале изменилась жизнь Гахидджиби. Он не стал тем, кем мог бы стать сын царского любимца – ни военачальником, ни придворным.
Зато он стал Обученным колдуном. И колдуном он стал отменным!
Жители Хаттусы знали, чем занимается Гахидджиби, и старались лишний раз не попадаться ему на глаза. Колдовство было одним из немногих преступлений, за которые по гуманным законам Хатти осуждённые карались смертной казнью. Но в многолюдной, разноликой, пышной столице, всегда находился какой-нибудь безумец, возжелавший богатства, власти, мести. Или женщина, утратившая всякую надежду на взаимную любовь. Находились честолюбцы, желавшие добиться своего любым способом, пусть запрещённым, лишь бы действенным. И кто-то из них рано или поздно оказывался у порога дома, стоявшего на окраине Хаттусы, у Южных ворот с двумя сфинксами, бесстрастно взиравшими на город злыми пустыми глазницами.
За свои тайные страсти люди расплачивались по самому крупному счёту, но ещё больше готовы они были заплатить за то, чтобы никто не узнал о них. Гахидджиби знал, как благодаря некоторым приманкам свести небесное в земное, как привлечь небесные блага в материальные формы! И у него всегда водились деньги. Но слаще денег была почти безграничная власть над теми, кто тайно пользовался его услугами. О, как нравился ему страх в глазах этой кичливой знати, ведь он ему было известно об этих несчастных то, чего они никому ни за что не рассказали бы. Колдуну нравилось, что люди опускают взгляд при встрече с ним.
Шагая по улицам Хаттусы, он смотрел поверх голов. Он держался высокомерно и старался казаться бесстрастным. В опущенных уголках рта таилась исполненная безграничного презрения ко всему земному усмешка. Ведь узенькая тропка к его дому у Южных ворот пролегла даже от царского дворца.
Но он лишь казался бесстрастным. Словно в сердце его вонзили ядовитый металл! Гахидджиби был отравлен страстью. Он был одержим страстью к черноокой Харапсили, страстью пламенной, чувственной, вызывающей дрожь. Её имя сделалось главным заклинанием колдуна. Непреодолимое жажда обладания ею сжигала его душу и наполняла почти невыносимым наслаждением при встрече. Губительная красота этой девушки стала его наваждением с того самого дня, когда он впервые увидел её на пороге своего дома, ибо красота разит острей кинжала. Прислушиваясь к малейшему шуму, он считал мгновенья до её прихода. Младшая жрица храма Богини Катахцифури, красивая и образованная, пришла просить того же, что и пресыщенные глупые жёны царских сановников. Она была влюблена в одного из тех придворных сопляков, вечно толкущихся у трона царя и беспрестанно ноющих свои глупые песни. Колдуну слишком часто приходилось сталкиваться с человеческими страстями, чтобы не понять, – красавица отвергнута своим возлюбленным, молодым гимнопевцем Алаксанду. Отвергнута так же, как он сам был отвергнут ею.
Гахидджиби достиг полного знания законов магии и ритуалов, овладел искусством определенных жестов, заклинания духов зла утукку, алу, этемму, ламашту, аххазу, лилу, ардат лили, намтару и асакку. Он использовал действия звёзд, чтобы сделать покорным земное небесному и наоборот. В его власти было настроить любой предмет, оформленный природой ли, искусством ли, так, чтобы через него приобрести Небесные Дары и даже заставить служить себе Силы Занебесные. Он мог заставить человека бежать как безумного, жечь его как огонь, разорвать его сердце в клочья. Он мог сорвать человека как цветок.
Но этот прекрасный цветок – юную, дерзкую и непокорную Харапсили, он не смог сорвать. Он был беспощадно отвергнут так же, как была отвергнута и сама красавица. Пожалуй, он мог бы провести ритуал мугеш-сарр, и заполучить её, но она была под надёжной защитой своей подруги, этой гордячки Асму-Никаль, прирождённой чародейки. А война с прирождённой могла затянуться надолго, а то и вовсе кончится полным его поражением. В поединке с прирождённой нужна предельная осторожность.
В тёмном экстазе, повинуясь магической тяге своей страсти, он каждый день рассматривал внутренности жертвенных животных, наблюдал за полётом птиц, бросал жребий, желая знать, где и с кем его Харапсили. Ему было всё равно, войдёт ли она через дверь, или как призрак сквозь стену. Он сгорал от страсти, терзался сомнениями, он безропотно склонился бы перед ней, пламенной, ледяной, ослепительной, уклончивой. Он сошёл бы с ума, не имея сил забыться от этой страсти ни на секунду, но умея управлять сном, он спал крепко, без сновидений. Лишь ощущение невыносимой свинцовой тяжести ждало его при пробуждении.
Любовь, как пылающая лава пульсировала в его жилах, и он взывал к той, у которой тысяча имён, к египетской Исиде, к чёрной богине Кибеле – Великой Матери – Magna Mater и к Урании, которой ассирийцы поклонялись под именем Анахиты.
Но его роковая возлюбленная была хорошо защищена Даром Асму-Никаль.
После того, как он понял, что взаимности от Харапсили ему не добиться ни щедрыми посулами, ни изощрённым соблазном, ни с помощью колдовства, Гахидджиби решил получить возможность хотя бы встречаться ней у себя дома. Колдун знал, как он это сделает, ведь он столько раз делал это для других. Гахидджиби была известна тропинка, по которой Харапсили придёт к нему. И она уже ступила на неё. Нужно просто дождаться, когда её любовь превратиться сначала в отчаяние, потом в ненависть, а потом она снова придёт к нему. Конечно, к нему! К кому же ещё может пойти обезумевшая от неразделённой любви красавица. А уж тогда…
И вот однажды поздним вечером в его дом с пылающим взором, кусая губы, терзаемая уязвлённой гордостью, вошла Харапсили. Она потребовала приготовить приворотное зелье. Он охотно дал ей то, что она просила. Через две недели по её требованию он вдохновенно читал заклинания, способные растопить никогда не тающие ледники на вершинах высочайших гор. Но Гахидджиби знал, что сопляк влюблён в гордую Асму-Никаль, а её не одолеть не только Харапсили, но даже ему самому, великолепно обученному колдуну.
Сегодня он ждал её снова. Сегодня она должна была прийти.
Гахидджиби спрятал нож в резной ковчежец – возможно, он скоро понадобится ему снова – и направился в покои, где ежедневно изучал египетские папирусы, пестрящие магическими знаками, всё глубже и глубже погружаясь в дым благовоний и туман страшных тайн.
Казалось, нет таких формул и заклинаний, неизвестынх опытному чародею. Но что могли формулы и заклинания, произнесённые обученным колдуном, против мощи прирождённой! И он искал, искал способ использовать эту мощь Асму-Никаль.
Приёмный отец и учитель Гахидджиби, могущественнейший из колдунов, Аушпия-ассириец, рассказывал ему, что есть колдуны обученные, а есть прирождённые. Тайна их появления уходит в далёкое прошлое и связана с древнейшими культами.
– Мы все жалкие фокусники в сравнении с прирождёнными, – говорил Аушпия. – Истинный прирождённый в мгновение ока облетает весь мир, погружается в морские глубины, возносится к звёздам. Прирождённые владеют колдовской силой огромной мощи и тайными предметами, дающими невероятные возможности, в числе которых и переход в верхний и нижний мир. Тот, кто владеет ими, тот владеет всеми мирами, ибо они обладают огромной силой. И бесполезно лезть к ним со своими желаниями, мольбам и посулами, они никогда не откроют источника своей силы по собственной воле.
Аушпия говорил, что никогда не видел ни одного магического предмета, но всю жизнь искал их. Его страстным желанием было овладеть хотя бы одним.
Искал их и Гахидджиби.
Однажды колдуну удалось проведать, что одна из жриц храма Богини Хатахцифури, обладает способностями, выходящими за пределы возможностей храмовой жрицы и уж тем более обычного человека. Колдун умел наблюдать и расспрашивать, уговаривать и оказывать давление. Это было одним из тех тайных искусств, которым он овладел в совершенстве под руководством своего учителя. Он хорошо уяснил, что люди в большинстве своём глупы, слабы и жадны. По крайней мере, многие из них. Зная их слабости и умея вдохновенно произносить несколько непонятных слов на несуществующем языке, можно неплохо заработать и узнать всё, или почти всё.
Итак, с некоторых пор ему стало известно, что Асму-Никаль, седьмая дочь царского виночерпия Тахарваиля, младшая жрица храма Богини Хатахциффури, прирождённая колдунья. Вскоре от подкупленных людей, а также от тех, кто был многим ему обязан, он узнал, что Асму-Никаль и Харапсили, дочь Аллува, влюблены в одного и того же человека, царского гимнопевца. Из-за этого их крепкая дружба дала трещину, Он узнал, что Асму-Никаль счастливая соперница Харапсили, а, следовательно… Харапсили скоро будет принадлежать ему.
Гахадджиби закрыл глаза. Папирус дрогнул в его руке.
Она обязательно придёт.
Гахидджиби услышал шум и взволнованный голос жрицы.
Харапсили ворвалась в его покои как знойный песчаный вихрь.
– Колдун, я в отчаянии! Он не любит меня! Он любит Асму-Никаль. Сделай же что-нибудь, прошу тебя. Иначе я сойду с ума, – красавица действительно была близка к этому.
Тёмное покрывало соскользнуло с головы на плечи, с плеч на руки, девушка поймала его и швырнула в сторону.
– О, Харапсили, ты требуешь невозможного, – промолвил маг, наблюдая за переменами в прелестном лице девушки. – Асму-Никаль – сильная колдунья! Боюсь, мне не справиться с ней.
Но всегда такая проницательная, девушка настолько обезумела, что уже не почувствовала коварства в словах колдуна.
– Нет, Гахидджиби, я знаю, есть один способ. Мугеш-сарр! – горячо заговорила Харапсили, теряя контроль над собой.
– Я никогда этого не делал, – солгал колдун, чувствуя, что теперь она полностью подвластна ему. Он так долго вёл её к этой черте, и теперь упивался.
– Так попробуй же, колдун! Дай мне самые страшные тёмные рецепты, ибо я давно пью твои обещания, но умираю от жажды!
Колдун видел, что Харапсили готова на всё ради Алаксанду. Или ради победы над Асму-Никаль…
– Колдун никогда ничего не делает просто так. Ты должна будешь заплатить.
– Да что угодно, Гахидджиби! У меня есть серебро… много серебра… Вот, возьми!
Она стала торопливо снимать серебряные браслеты с тонких запястий, но колдун перехватил её руку и сжал в своей ладони. Его горящие адским огнём глаза заглянули в самую душу девушки.
– Зачем мне твоё серебро… Есть нечто гораздо более ценное для меня…
Харапсили вскинула голову гневно, недоумённо, оскорблено. «Уйти сейчас же!» Она хотела вырвать руку, но отчаяние разрывало её почерневшее сердце. Мысль, что Алаксанду будет принадлежать Асму-Никаль, приводила её в ярость.
– Я же сказала что угодно, Гахидджиби.
Глава 10. Харапсили
Харапсили неподвижно лежала в своих пурпурных жреческих одеждах на чёрном мраморном полу храма.
Она хотела, но не могла молиться.
Несчастная была на самом дне своего безумия. Она так низко пала, что даже смерть казалось ей теперь милостью, избавляющей от страданий. Но Алаксанду будет вечно принадлежать проклятой Асму-Никаль! Последняя надежда завладеть сердцем поэта всё ещё оставалась. Завтра! Завтра она получит его. Отвратительный колдун, от воспоминания о котором Харапсили мутило, обещал провести ритуал мугеш-сарр этой ночью.
Жрица тяжело поднялась и медленно прошла вдоль колонн.
В западных окнах храма было видно, как в дрожащих струях раскалённого воздуха горячее красное солнце опускается за городские стены. Врата ещё одного дня, дня без Алаксанду, закрывались, и солнечный шар нисходил в земную бездну. Каскады багрового света мощными потоками лились сквозь широкие оконные проёмы, заполняя всё пространство храма. Башни Хаттусы, как чёрные зубы чудовища Иллуйанки, скалились на фоне багровеющего неба. Зеркальная гладь священного пруда казалась кровавой лужей. Лучи закатного солнца заливали изваяние божества, стоящее в целле, алым цветом. Харапсили повернулась лицом к солнцу и почувствовала его жар своей и без того пылающей кожей, посмотрела на руки, казавшиеся красными в лучах покидающего небосвод огненного светила.
«Будто в крови», – подумала Харапсили. Она подняла голову. – «И небо как кровь».
Совершенно опустошённая, она пошла вдоль колоннады к лестнице, спустилась в храмовый двор, как в бреду прошла за собственной чёрной тенью, прислонилась к раскалённым гранитным стенам.
Она хотела рыдать, но не могла.
Через мгновенье она потеряла сознание….
Храмовые прислужницы нашли её лежащей во дворе и привели в чувство.
Придя в себя Харапсили, вспомнила всё, что произошло с ней за последний месяц, и ужаснулась.
Колдун будет ждать сегодня ночью, подготовив всё для ритуала мугеш-сарр. Отступать некуда. Напившись воды, предложенной ей прислужницами, и сказав им, что она перегрелась на солнце, Харапсили попросила прислать за ней носилки.
Вернувшись домой, девушка поднялась в свою комнату, с трудом забралась на высокую кровать и больше часа пролежала, уткнувшись горячим лбом в подушку. Мысли, одна тяжелей другой, давили виски. Голова раскалывалась.
Как она решилась на такое!
Как беззаботна и радостна была её жизнь до встречи с Алаксанду, и не просыпалась она среди душной ночи, в мучительно сладкой истоме, вновь и вновь выкрикивая его имя.
Харапсили с трудом поднялась, села на кровати, поставив ноги на скамейку, стоящую рядом. Всё, что окружало её в родном доме, больше не приносило радости. Ни пёстрая вязь ковра, ни её любимые серебряные фигурки животных на столике рядом с кроватью, ни кувшин с золотым орнаментом, из которого она наливала воду. Она взяла со столика бронзовое зеркало и заглянула в него. Харапсили, дочь Аллува, смотрела из отражения в полированном металле. Оливковая кожа, тёмные глаза, блестящие иссиня-чёрные волосы. «Безусловно, красива! Так почему же Алаксанду предпочёл Асму-Никаль?! Конечно, не обошлось без колдовства…», – размышляла несчастная. Она уже чувствовала, как в её душе вместо любви разгорается чёрное пламя ненависти.
С трудом отрывая ноги от пола, словно вымазанного смолой, она бесцельно бродила по комнате от окна двери, от двери к кровати, от кровати снова к двери. Когда же солнце окончательно покинуло небо Хаттусы, Харапсили позвала служанку и велела приготовить носилки…
* * *
Вечером в покои царского гимнопевца прибежал мальчишка-посыльный.
– От кого? – спросил Алаксанду, беря в руки деревянную табличку, исписанную стремительным почерком.
– Молодая госпожа сказала, что ты сам догадаешься, – ответил мальчишка, засовывая монетку, протянутую ему Алаксанду, в складки одежды. Он тут же повернулся и убежал.
Закрыв за ним дверь, поэт снова перечитал написанное:
«Приходи после заката в храм Лельвани. Нужно поговорить. Буду ждать до рассвета. Если не придёшь, значит, не любишь».
«Асму-Никаль? Почему же храм Богов царства мёртвых, а не библиотека? Что-то случилось? Неужели она передумала?»
Глава 11. Храм подземных богов
Ночь накрыла Хаттусу тёмно-синим бархатом.
Уснула утомлённая за день невыносимым зноем и кипучей жизнью столица страны Хатти. Ни гула мчащихся колесниц, ни разноголосья торговой площади, ни криков, ни пения бродячих артистов не было слышно в этот тихий час полуночи. Спали почтенные граждане Хаттусы, спали свободные и несвободные, богатые и бедные, счастливые и несчастливые. Ледяной среп нарождающейся луны бесстрастно взирал на уснувший город.
Богиня Ночь дарила сон каждому, но не всякий мог воспользоваться её божественным подарком.
Не спали стражники у царского дворца и городских ворот.
Не спалось в эту ночь и безнадёжно влюблённым. Словно две тени загробного мира, мелькнули призрачные фигуры жрицы и колдуна над чёрной пустошью городской окраины, поросшей редкими кустиками бурой сухой травы.
Не спал погружённый в жуткое безмолвие, забытый людьми и, казалось, самими богами, полуразрушенный храм Лельвани, Истустайя и Панайя – Богов царства мёртвых. Столбы разбитого портала, единственное высокое окно, в которое заглядывала луна, изборождённые извилистыми трещинами стены, сложенные из грубо вытесанных камней, всё хранило воспоминания о страшных ритуалах. Над холодным тёмным полом с небольшим каменным бассейном посередине, наполненным неподвижной густо-чёрной водой, нависал тяжёлый свод потолка. Ни изваяний, ни жертвенников. Лишь восемнадцать причудливо изогнутых подставок для светильников вдоль стен, когда-то давно зажигаемых храмовыми служителями в дни праздников Лельвани. Четыре боковые лестницы, почти незаметные за тяжёлой колоннадой, вели в подземную часть храма.
Два тёмных силуэта, мелькнув в блёклом лунном свете, скрылись за чёрными квадратными колоннами. Свет факела, зажжённого ими, бросил на стены их зловещие тени.
Отвергнутая красавица, утратившая покой из-за неразделённой любви, чёрными, как сама эта ночь, глазами вглядывалась в темноту, поджидая возлюбленного.
Преданный ей колдун, в полной сумятице мыслей, ибо пути его не были прямы и безгрешны, не знающей милосердия рукой сжимал жертвенный кинжал из небесного железа, приготовленный для ритуала мугеш-сарр. Его взгляд тоскливо блуждал вдоль стен погружённого во тьму храма.
В тягостном молчании поджидали они свою жертву.
Наконец, чьи-то быстрые шаги гулко отозвались в мрачных сводах Дома подземных богов.
Харапсили вздрогнула и её ожесточившееся, но ещё страдающее сердце заколотилось в груди. Когда в святилище вошёл Алаксанду, она успела заметить, как он взволнован.
Молодой поэт остановился посреди зала, оглядываясь вокруг. Прекрасный, как изваяние божественного Телепину, стоял он в узком луче лунного света, чудом пробравшегося сюда сквозь причудливые руины.
Харапсили из своего укрытия смотрела на возлюбленного. О, как страстно она желала, что бы он посмотрел на неё с любовью, и не пришлось бы ей подавать знак колдуну для начала ужасного ритуала.
Гахидджиби стоял за колонной и ждал, когда его прекрасная повелительница подаст ему знак. Он отступил глубже в тёмное пространство и мрачно смотрел на несчастных. О, как ненавидел он своего соперника!
Крошечная искорка надежды вспыхнула в сердце Харапсили, и она шагнула из темноты навстречу возлюбленному.
Её чёрные колдовские глаза встретили полный недоумения взгляд Алаксанду, и жрица поняла, что все её надежды напрасны. Он хотел увидеть другую.
– Харапсили?! А где же Асму-Никаль? – всё больше волновался Алаксанду.
«О ней, только о ней», – с горечью подумала несчастная жрица.
– Пойдём… – неопределённо сказала она и, шагнув к лестнице, быстро скрылась в темном провале входа, ведущего вглубь подземелья.
Алаксанду, уже не на шутку испугавшись за Асму-Никаль, не раздумывая, бросился вслед за Харапсили.
Чёрное покрывало его таинственной проводницы в царство Лельвани мелькало впереди, то исчезая за поворотами, то появляясь вновь. Чем ниже спускались они, тем острее ощущалась близость чего-то страшного.
Харапсили уводила его всё глубже и глубже по покрытой чёрной плесенью старой лестнице, ведущей вниз, в темноту, через сводчатый проход, туда, где их уже ждал проскользнувший по другой лестнице Гахидджиби.
Наконец, каменные ступени привели их в святилище.
В глубине зала, в целле, стоял чёрный мраморный куб, украшенный тёмно-синим орнаментом. На кубе возвышалось ужасающее изваяние Лельвани. По обе стороны от него и чуть впереди – изваяния Истустая и Панайя. В каменной чаше, стоящей перед статуей, ровным немигающим пламенем горел воск. На стенах непроницаемыми окнами в потусторонний мир чернели диабазовые доски, испещрённые древними письменами.
Алаксанду крикнул:
– Асму-Никаль! Где ты? Что они с тобой сделали?
Понимая, что происходит нечто страшное, он в отчаянии обратился к Харапсили:
– Где она?
Призрак из Страны-Без-Возврата, ходила жрица по кругу и зажигала огни в светильниках. Её чёрная тень, рождённая угрожающим багровым пламенем, следовал за ней по стенам.
«О ней, только о ней!» – думала Харапсили, всё более ожесточаясь.
Она понимала, что такой Алаксанду потерян для неё навсегда. Красивый, полный живых чувств, волнующий и желанный.
– Не будем откладывать, – негромко произнесла она и посмотрела куда-то в темноту, туда, где прятался Гахидджиби.
– Её здесь нет, – ответил вышедший из тьмы колдун.
Алаксанду повернулся на незнакомый голос.
Перед ним стоял высокий мужчина в чёрном кутонноте. Его лицо, освещённое факелами, закрывала чёрная матерчатая повязка. Всё лицо, кроме пронзающих, как кинжалы, глаз.
Под повязкой презрительно дрогнули уголки рта. «Вряд ли несчастный смог бы вспомнить после ритуала хоть что-нибудь, кроме лица своей госпожи Харапсили».
– Кто ты? – спросил, отступая, Алаксанду.
Но вместо ответа из горла колдуна вырвался хищный гортанный клёкот, он произнёс первое заклинание.
Юноша остановился, как будто наткнулся на невидимую преграду. Безотчётный ужас и недоумение застыли в его глазах, словно он соскользнул в бездну полнейшего безмолвия и неподвижности. Лишь колдун продолжал монотонно и призрачно заклинать, изредка выкрикивая что-то пересохщим ртом.
Подобно ледяному ветру слетали с губ Гахидджиби слова, жестокие, короткие. Что они означали, Харапсили не знала, но Алаксанду, перестав видеть и слышать, повинуясь колдовским заклятьям, медленно направился к грубому, побелевшему от известковых потёков жертвенному столу, стоявшему между изваяниями Истустайя и Панайя. Тем временем их истинный жрец не переставал заклинать.
Алаксанду был лишён собственной воли и повиновался только тёмной воле колдуна. Было что-то жуткое и противоестественное в этой абсолютной неподвижности.
Оцепенев от страшного очарования и ужаса, Харапсили стояла в отдалении. Словно сквозь пелену смотрела она на происходящее и почти ничего не понимала. Бешено стучала в ушах её собственная кровь. Гахидджиби был настолько страшен, что она боялась не выдержать и убежать.
Алаксанду лежал на жертвенном столе. Его широко открытые безумные глаза были устремлены куда-то в темноту мрачных сводов, словно видели там что-то ужасное.
Мрачная церемония продолжалась. С губ колдуна слетали страшные всесокрушающие слова. Постепенно его речь перешла в заунывное монотонное бормотанье. Вдруг колдун издал резкий вопль, и в руке его в багровых остветах жертвенного огня блеснул кинжал.
Заметив занесённый над Алаксанду нож, Харапсили вскрикнула от страха и закрыла лицо руками.
Гахидджиби не оглянулся на крик. Почти теряя сознание, девушка услышала его зов:
– Харапсили, подойди ближе!
Несчастная оторвала руки от лица, и, боясь за жизнь возлюбленного – или неотвратимого возмездия за содеянное – дрожа всем телом, подошла к жертвеннику.
Она взглянула в лицо Алаксанду и с ужасом поняла, что юноша мёртв.
Подчиняясь своей тёмной природе и уже не имея ни сил, ни возможности остановиться, Гахидджиби следовал ритуалу. Он начал умолять Алаксанду вернуться и увидеть свою госпожу Харапсили. Для этого мугеш-сарр требовал выложить «пути» вокруг тела Алаксанду, разливая на них мёд и масло, что бы привлечь его душу.
Колдун бросил в большую плоскую медную чашу, стоявшую на высокой подставке, щепоть какого-то порошка, и в ней, шипя и рассыпая вокруг злые искры, вспыхнул синий огонь. Сакральные слоги заклинаний стали едва ли не плотью и кровью колдуна и словно сами собой срывались с его губ. Голос звучал громче и громче.
Язычки пламени беспокойно метались в чаше. Неожиданно огонь выплюнул сноп искр и погас. Остатки порошка в чаше тлели и медленно курились вверх вертикально восходящими зеленовато-мерцающими ниточками и закручивались в спираль. Колдун опустил в чашу руку. В его пальцах зловеще сверкнул чёрный камень. Зажав его в кулаке, он наклонился над Алаксанду. Дикий холодный огонь полыхнул в глазах колдуна, и тут же в зал хлынул ледяной холод.
Харапсили впала в какую-то сумеречную прострацию, болезненно обостривший слух, словно издалека доносил до её сознания отрывистые слова заклинаний.
Она потеряла сознание.
Очнувшись, она увидела встревоженное лицо Гахидджиби, склонившегося над ней. Он давал ей нюхать что-то терпкое.
– Вставай и подойди к нему, – сказал Гахидджиби, поднимая жрицу.
