Текст книги "Посох Богов (СИ)"
Автор книги: Евдокия Филиппова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 18 страниц)
Глава 4. Тасмис
Званый вечер шёл к завершению. Среди пёстрой сутолоки, которую расстроенная Асму-Никаль терпела уже с большим трудом, она разглядела неторопливо шедших ей навстречу отца и молодого военного. Широкие плечи офицера прикрывал синий плащ, скреплённый на плече бронзовой булавкой. Под плащом короткая до колен туника, с металлическими вставками, перетянутая кожаным поясом. На шлеме в такт шагам колыхался гребень из конских волос. Правая рука, затянутая в кожаную перчатку, спокойно лежала на рукоятке меча, вложенного в ножны. Он снял шлем и плащ и отдал слуге.
Асму-Никаль поняла, что офицер только что вошёл в дом. И кажется, догадывалась, кто это.
Отец, улыбаясь, что-то говорил ему негромко.
– … она умна, образована, наделена смирением, ласкова в беседах и одарена достойным уважения нравом. Я давно мечтал вас познакомить, – они подошли к Асму-Никаль, и отец обратился в дочери:
– Асму-Никаль, я хочу представить тебе Тасмиса, сына моего соратника и друга уважаемого Аммуна. Тасмис и сам доблестный воин, к тому же образованный человек. Я думаю, что тебе будет интересно поговорить с ним.
Тасмис склонился в почтительном поклоне, и золотая подвеска в виде фигурки быка, висевшая на кожаном шнурке у него на шее, закачалась, разбрасывая по полу дрожащие блики. Когда он поднял голову, Асму-Никаль увидела в его тёмно-синих глазах что-то большее, чем простая любезность. Смелый открытый взгляд совершенно сбил её с толку. Асму-Никаль слегка наклонила голову в ответ, и, пытаясь скрыть смущение, всё ещё находясь под тягостным впечатлением от разговора с Харапсили, немного надменно ответила:
– Приятно поговорить с образованным воином.
Тасмис был слишком ослеплён красотой Асму-Никаль, чтобы придавать значение плохо скрытой насмешке. Напротив, ему понравилась дерзость девушки.
Он улыбнулся широкой, безупречно белозубой улыбкой:
– Не судите строго, Асму-Никаль. Я с отроческих лет в седле и окружён солдатами, но среди моих друзей не одни лишь воины, мы говорим о многом, не только о сражениях. Надеюсь не быть вам в тягость.
Его улыбка и взгляд были так искренни, что Асму-Никаль густо покраснела от стыда за свою несдержанность.
Отец укоризненно покачал головой. Девушка сама была не рада и решила смягчить свою нелюбезность:
– Простите, уважаемый Тасмис, я не хотела сказать ничего, что могло бы обидеть вас.
Тахарваиль вмешался, желая помочь дочери:
– Ну, ну! Думаю, вы найдёте общий язык. По крайней мере, попытайтесь. А мне, пожалуй, нужно поговорить ещё кое с кем.
Он ободряюще похлопал Тасмиса по плечу, строго сверкнул глазами в сторону Асму-Никаль и удалился.
Оставшись вдвоём, молодые люди, какое-то время ещё испытывали некоторую неловкость. Асму-Никаль искренне старалась светским разговором загладить свой промах.
Как и обещал отец, Тасмис оказался прекрасным собеседником. Он был утончённо вежлив, и ему всё-таки удалось развеселить Асму-Никаль, весьма остроумно рассказав несколько забавных историй. Она от души смеялась, с удовольствием глядя в красивое, гладко выбритое лицо молодого человека.
Видимо, желая остаться с девушкой наедине, Тасмис предложил ей подняться на верхнюю галерею дома. Асму-Никаль и сама была рада уйти от расшумевшихся гостей.
За пологие склоны западных гор, окрашивая их верхушки пурпуром, медленно опускалось всё ещё горячее солнце. В его последних лучах вспыхнули бронзовые доспехи Тасмиса. Также запылало и сердце воина.
Постепенно остывающий воздух нежно обволакивал плечи Асму-Никаль. Она повернулась лицом к Тасмису и стояла, прислонившись к каменному краю лоджии.
Вечер был бледно-лиловым. Лёгкий ветерок с гор играл мягкими складками её тёмно-фиалковой юбки. Золотой локон упал на лицо. Она подняла руку, чтобы поправить причёску, и серебряные браслеты зазвенели, сползая с запястья к локтю.
Асму-Никаль уже знала, что именно такой и запомнит её Тасмис – юной, прекрасной, с золотой прядью, упавшей на лицо. Нежный звон браслетов на её руке он будет вспоминать даже через много-много лет, сидя холодным зимним вечером в кресле, укрытый покрывалом, заботливо положенным женой на его усталые ноги, склонив седую голову и печально глядя на огонь, догорающий в каменном очаге его большого дома.
Когда они прощались, Тасмис сказал ей:
– Надеюсь, что мы скоро снова увидимся.
Асму-Никаль не сомневалась, что так и будет, она почувствовала, что этот человек сыграет важную роль в её судьбе, но пока не знала какую.
Глава 5. «Ты смотришь на звёзды, звезда моя…»
Весь день, последовавший за днём её восемнадцатилетия, прошёл в ожидании назначенного свидания с Алаксанду. С самого утра Асму-Никаль мерила взглядом длину теней от деревьев в саду, да нетерпеливо поглядывала на солнце. При каждом воспоминании о возлюбленном сердце трепетало, как золотая рыбка в священном пруду во дворе храма Каттахци-Фури.
Окончательный разрыв с Харапсили, знакомство с Тасмисом, всё это свалилось на неё в один день. Но теперь Асму-Никаль точно знала, что Харапсили затеяла недоброе. Чувство опасности возникало всякий раз, когда та оказывалась рядом с ней.
Но у неё был Алаксанду, и это заставляло дышать полной грудью.
С первого дня их знакомства в день праздника пурулли, они каждый вечер встречались с Алаксанду в библиотеке. Это было самое тихое и безопасное место в городе. Здесь никто не мешал им, и они часами разговаривали.
Алаксанду рассказывал ей о древнем культе могущественной Реи-Кибелы, Матери Богов, о древних великанах-нефилимах, которые были в семьдесят раз выше нынешних людей, о сакральных знаниях халдеев, о горе Бетил, об ахейцах – знаменитых стрелках из пращи, об обычае восточных ведьм и колдунов, использующих длинные списки священных имён вражеских богов, чтобы заставить этих богов разрушать города противника, о том, как троянские невесты перед свадьбой купаются в Скамандре, прощаясь с девичеством, читал ей хеттские и греческие мифы. Их ежедневные встречи, и эти разговоры стали необходимы ей, как вода жаждущему. Ей казалось порой, что днём она задыхается, и лишь вечером может надышаться вволю.
Потом они спускались в дворцовый сад, где сквозь буйные заросли кустов можно было любоваться пышно разросшимися цветниками, радужными стрекозами, вьющимися над прудом так истово, словно этот пруд был источником жизни. Они бродили в бархатном полумраке под самшитами и мандариновыми деревьями, держась за руки как дети, никем не замеченные и никого не замечающие, и лишь луна лила на них свой таинственный свет.
Она говорила отцу полуправду, умалчивая о том, с кем проводит долгие часы в дворцовом хранилище знаний.
С самого утра Асму-Никаль мерила комнату нетерпеливыми шагами, а когда солнце опустилось к самым вершинам гор, отправилась в царскую библиотеку.
* * *
Просвещённые цари Хатти пожелали иметь рядом с собой в дворцовой крепости, кроме хранилищ снеди для царской кухни, сада и пруда с фонтаном, ещё и библиотеку. Её здание из двух этажей и более шестидесяти локтей в длину стояло рядом с дворцом и хранило на своих деревянных полках множество глиняных табличек.
Именно там, на втором этаже, у самого окна поджидал возлюбленную Алаксанду.
Поэт думал об Асму-Никаль и подбирал строки, которые прочтёт ей сегодня. Душа поэта пела подобно свирели, но он никак не мог подобрать те самые прекрасные слова, способные выразить всё, о чём пело его сердце. Он то и дело отвлекался, поглядывая в окно, боясь пропустить появление возлюбленной, останавливал мечтательный взгляд на высоких башнях дворцовой крепости, кажущихся призрачными в волнах раскалённого воздуха.
Наконец, в воротах показалась стройная фигурка Асму-Никаль. Алаксанду бросился к лестнице и, быстро сбежав вниз, встретил её у самого входа.
Влюблённые ждали встречи целый день, и теперь, бродя по дворцовому саду, держались за руки, словно боясь потерять друг друга.
* * *
Асму-Никаль слушала голос возлюбленного и снова, как бывало каждый раз при встречи с ним, чувствовала, как в её душе расцветает невиданный цветок. Слушая его, она забывала об опасности, которая притаилась сейчас в доме купца Аллува, в комнате его дочери Харапсили, в её ожесточившемся сердце. Но сегодня ни сладкие речи возлюбленного, ни его голос не мог рассеять тревожных мыслей Асму-Никаль. Вот только как заговорить с Алаксанду о своих страхах? Да и что она ему скажет? Что ей приснился сон? Какая глупость, это просто сон. Алаксанду рядом и улыбается. Возможно, ей всё только кажется.
– Знаешь, – сказал Алаксанду, сжимая пальцы возлюбленной, – в одном из древних папирусов я нашёл строки, настолько близкие к совершенству, насколько близка к совершенству твоя красота. Я хотел бы сочинить для тебя песнь…. Такую, как эта. А может быть, ещё лучше. Хотя, можно ли сочинить лучше?
«Одна несравненная дева
Желаннее всех для меня, —
Та, что блистает под стать Новогодней звезде
В начале счастливого года.
Лучится ее добродетель,
И светится кожа ее.
Взгляд упоителен, сладкоречивы уста,
Без пустословья.
Горделивая шея у ней над сверкающей грудью.
Кудри ее – лазурит неподдельный.
Золота лучше – округлые руки ее!
С венчиком лотоса могут сравниться персты»
Стихи были прекрасны, и Алаксанду тоже, но, похоже, он пребывал в каком-то выдуманном мире. Он ещё не знает, что всё против нас. Задумывается ли он о том, какое будущее нас ждёт.
«Как объяснить ему, чтобы он понял, какая беда может нагрянуть?», – думала Асму-Никаль.
Дослушав стихи, она неожиданно для самой себя сказала:
– Отец хочет, чтобы я вышла замуж…
…и замолчала, взволнованно теребя пальцами лепестки лотоса, прикреплённого к поясу.
Она внимательно посмотрела в лицо юноши. Казалось, от неожиданности он потерял дар речи. Но, она продолжила, не дав ему и себе опомниться:
– Он уже познакомил меня с будущим женихом.
Алаксанду по-прежнему молчал.
– Его зовут Тасмис. Он сын старого друга отца. Похоже, они давно решили нас поженить. Тасмис офицер, он знатен и богат. Отец хочет заключить для меня брак эрребу и взять зятя в наш дом.
Казалось, поэт лишился своего главного дара, дара речи. Он стоял бледный и неподвижный, словно обратился в каменное изваяние.
Наконец, словно очнувшись, промолвил:
– А ты… сама хочешь этого?
– Должна признаться, что Тасмис благороден и красив, но… – Асму-Никаль посмотрела в голубые глаза Алаксанду.
Этот взгляд не оставлял никаких сомнений в том, что он единственный, кто может стать ей мужем по её воле.
– …но я люблю тебя.
– Асму-Никаль, возлюбленная моя… Я готов сражаться за тебя. Пусть даже мой соперник искусный воин и владеет оружием востократ лучше! Кажется, пришла пора подумать о вещах столь приземлённых, как дом и деньги на жизнь. Брак эрребу? Я не могу допустить твоего замужества с этим… благородным человеком. Я увезу тебя в Трою, и там мы поженимся. У меня дом в Трое. Я не богат, но смогу всё устроить. А если твой отец не согласится выдать тебя замуж за поэта…
Миг молчания… и он спросил её:
– А на брак-похищение ты согласна?
– Согласна, – выдохнула Асму-Никаль.
Она была счастлива, но душу царапало едва уловимое предчувствие опасности. Поэтому поцелуй, которым кончилось их свидание, был сладок и горек одновременно.
Асму-Никаль ушла, оставив Алаксанду неуловимый аромат своих волос и цветок розового лотоса
Глава 6. В библиотеке царей Хатти
Поэт провёл в царской библиотеке весь оставшийся вечер до самой ночи.
Он часто приходил сюда искать вдохновение в знаменитых поэтических текстах и гимнах на египетском, шумерском, несийском и других языках. Ему нравился идеальный порядок библиотеки, он позволял успокоить мысли и настроиться на возвышенный лад. Идя вдоль деревянных полок с аккуратно расставленными на них массивными ящиками, доверху наполненными свитками папируса, пергамента, глиняными, металлическими и восковыми табличками, испещрёнными древними письменами, он доставал нужные, и раскладывал их на большом столе с каменной столешницей, занимавшем всю середину зала.
Вот аккадские тексты о Саргоне Древнем и Нарам-Суэне и хеттский гимн Солнцу, вот хурритские эпосы «О царстве на небесах», «Песнь об Улликумми» и рассказы «Об охотнике Кесси», «О герое Гурпаранцаху», а вот сказки «Об Аппу и двух его сыновьях», «О Боге Солнца, корове и рыбачьей чете». Они никогда не исчезнут безвозвратно в глубине веков. Алаксанду всегда мысленно благодарил тех людей, чей кропотливый труд сохранил это богатство.
Юноша разложил таблички перед собой и погрузился в чтение сказаний о Гильгамисе, каменном человеке Улликуми и Телепину…
Молодой поэт мечтал сочинить гимн в честь царя страны Хатти. Он бился над ним, пытаясь подыскать слова, достойные великих деяний Мурсили Первого, но не находил нужных слов.
На город уже опустилась ночь, а гимн всё не получался. Слова были лишены объёма, цвета и аромата. Да и мысли его были постоянно заняты отнюдь не деяниями Мурсили. Прежде Алаксанду жил одной поэзией, но потом случилось то, что перевернуло всю его жизнь, он встретил Асму-Никаль.
Алаксанду взял в руки цветок лотоса, оставленный его возлюбленной, и попытался описать его, но не смог.
Он вспомнил знаменитые строки «Праздника в саду»:
Прими цветок лотоса из твоего сада,
Его не отняли у тебя.
Пусть несёт он тебе всякие дары
И плоды, созревающие в нём,
Чтобы ты мог утешиться его лакомствами
И насладиться его приношениями.
Сердце твоё освежают цветы сада.
Тело твоё охлаждает тень его деревьев.
Во веки веков ты будешь делать то, чего пожелает твоё сердце. [1]1
Перевод А. Ахматовой
[Закрыть]
Размышляя о том, что же такое поэзия, Алаксанду подошёл к окну. Обычно он устраивался на втором этаже, откуда был хорошо виден город и царский дворец. Поэт смотрел на плоские крыши Хаттусы, вглядывался в синеву ночи, той самой, что описана в стихотворении «К ночи»:
На вершине скалы поблёскивали в лунном свете чёрные гранитные плиты царского дворца. Там, во дворе, окруженном колоннадой, он впервые увидел Асму-Никаль, младшую дочь виночерпия Тахарваиля, девушку с золотисто-каштановыми волосами, сиявшими как красное золото среди темноволосых дочерей Хатти. Это воспоминание заставило сердце поэта трепетать в восторге. Цветок лотоса, который он держал в руках, напомнил ему светлое лицо Асму-Никаль, и в самой глубине его души, там, куда казалось, ещё никогда никто не проникал, родились слова, которые сложились в строки, а затем в песнь.
«Ты смотрела на звёзды, звезда моя…
И я увидел, что лицо твоё прекрасно как лицо Богини.
И было это великим, удивительным событием,
великолепное, неведомое прежде чудо,
подобного которому никто и поведать не мог,
подобного которому не найти в письменах предков…
Я полюбил тебя больше, чем всё прекрасное,
что даровали мне Боги.
Это было непостижимое, неведомое чудо,
что Боги привели тебя сюда в этот день….»
Это было волшебство! Впервые слова родились в самом сердце поэта!
Алаксанду был опьянён неведомым ему раньше состоянием, тем, что называется вдохновением.
Он всё ещё стоял, почти теряя ощущение земли и неба, вглядываясь в ночь, глубокая синева которой, проникая в большие окна, постепенно погружала в темноту ряды библиотечных полок, когда послышались шаги, мягкие, быстрые, вкрадчивые.
И в зал библиотеки бесшумно и неотвратимо, как сама ночная тьма, вошла Харапсили.
Она остановилась у входа. Каждый удар её сердца громко отзывался в висках.
Словно услышав этот неистовый стук, Алаксанду оглянулся.
Блеснув влажными зубами, Харапсили послала юноше самую обольстительную из своих улыбок, и направилась прямо к нему, осторожно ступая по каменному полу.
Приблизившись, она остановилась рядом, изысканно-чувственная и, подобно остро заточенному клинку, столь же опасная, сколь утончённо-красивая.
Алаксанду улыбнулся ей, но его взгляд лишь задел её.
Когда же молчание между ними стало невыносимым, он произнёс:
– Харапсили?..
Неподражаемо обольстительная, мягко и бесшумно, как большая чёрная кошка, приподнялась она на пальцах ног, и приблизила к самому лицу Алаксанду огромные обсидиановые глаза.
Он даже слегка покачнулся, и сделав неуверенный шаг назад, выронил из рук табличку. Та упала на стол, звонко ударившись о его поверхность.
Красавица гибко склонилась над табличкой и прошелестела:
– Что ты читаешь?
«Мы же пока в лунном свете напьемся любовью,
Я постелю тебе ложе, чистое, сладкое, достойное,
День тебе сладкий несёт исполнение радости…»
Харапсили прервала чтение и взглянула на юношу так, что кровь прилила к его лицу.
– Это любовные стихи? – спросила она.
Окончательно теряя самообладание, Алаксанду торопливо отошёл от стола, где лежали таблички со словами любви, обращёнными к другой девушке. Казалось, Харапсили проникла в его мысли, и хотя в них не было ничего противоестественного, ему отчего-то не хотелось, чтобы она знала, кому адресованы эти строки.
* * *
Но Харапсили думала иначе. Она надеялась, что Алаксанду разделит с ней то опьяняющее, волнующее чувство, которое сама испытывала к нему. И эти стихи, они говорили о том, о чём она сама хотела говорить. Но ещё больше ей хотелось, что бы их для неё произнёс Алаксанду.
Но тот молчал, опустив божественно прекрасное лицо.
Харапсили снова настигла его, она не из тех, кто отступает. Если будет нужно, она сама признается ему в том, что больше всего на свете жаждет его.
Но он отступил ещё на один шаг.
Харапсили порывисто схватила руку Алаксанду, смахнув рукавом розовый лотос Асму-Никаль. Ладонь Алаксанду слишком поспешно выскользнула из её ладоней и подхватила падающий цветок.
«Асму-Никаль! Это её цветок. О, я знаю, как египетские дочери умеют соблазнять с помощью лотосов и червлёной веревки», – мелькнула мысль в голове Харапсили, и она стремительно вернулась к столу с табличками и стала читать.
Она читала, и ей становилось яснее ясного, что она нелюбима и отвергнута. И она точно знает, кто её счастливая соперница.
Как, когда это случилось?!
Да разве для этого нужны годы?! Она и сама знала, что любовь поражает мгновенно, без предупреждения, как стрела, выпущенная из лука. Так она пришла и к ней самой.
У Харапсили было всё в доме её отца Аллува. Всё, что можно пожелать. Была у неё и подруга, Асму-Никаль, дочь Тахарваиля, с которой связаны самые милые сердцу воспоминания. Столько лет вместе с Асму-Никаль они учились в храме Богини Хаттахцифури! Она помнила, как они, восьмилетние, переглядывались и толкались локтями на занятиях главной жрицы Истапари, где изучали культовые обряды Хаттахцифури и учились прядению пурпурных нитей для храмовой завесы. Помнила, как они сидели у священного пруда с рыбками и любовались игрой солнца в воде, как они читали, склонившись, голова к голове над табличками, в царской библиотеке. Только в прятки с Асму-Никаль играть было неинтересно, потому что она всегда находила свою подружку, где бы та не затаилась.
Ведь у Асму-Никаль был Дар, Дар видеть насквозь. И ещё она видела сны, она рассказывала Харапсили о звёздах в бездонных небесах, которые светили ей во сне. Сны Хараплсили были другими – неистовыми, жгучими и жадными.
Даже любовь была у них одна – юноша-поэт Алаксанду. Но так же, как в детской игре в прятки, Асму-Никаль первой нашла дорогу к сердцу поэта. Проклятая колдунья! Горячее, страстное сердце Харапсили вмиг стало тяжёлым и шершавым.
Руки Харапсили задрожали, словно держали не стихи, а собственный смертный приговор: «Он меня не любит! Он любит Асму-Никаль!»
Она прочитала достаточно, что бы понять – он никогда не будет принадлежать ей!
Харапсили разжала руки, и табличка, упала на каменный пол, звонко расколовшись на несколько осколков.
«Так же я разобью и любовь Асму-Никаль. Я заставлю его любить меня!»
Сметая всё на своём пути, словно горячий шамсин, Харапсили направилась к выходу. Она знала, куда идти.
Миновав коридор, она бросилась к лестнице. Шелестя одеждами, как ночная птица крыльями, она стремительно слетела вниз по ступенькам и оказалась во дворцовом саду.
Глава 7. Заговор
Ночь принесла в дворцовый сад долгожданную прохладу. Пустынные сумрачные аллеи, укрытые тёмными кронами деревьев, пышные кустарники, цветы, источающие ароматный дурман, неистовое пение цикад, в котором тонули томные вздохи, страстный шёпот и звуки порывистых объятий, – всё было создано для свиданий влюблённых.
Для всех влюблённых, но не для Харапсили!
Она видела лишь летучих мышей, чьи хищные силуэты на фоне ущербной луны походили на тени загробного мира. Кусая губы, Харапсили придумывала казни, которыми бы казнила Асму-Никаль, одну ужаснее другой.
Стоя в чёрной тени кипариса, похожего на кинжал, Харапсили глядела на горящие, как глаза хищного животного, окна царского дворца. Всё глубже опускаясь в пучину страшных образов самых изощрённых способов мести, она и не заметила, как рядом с ней оказался некто, одетый как богатый сановник.
Возле самого уха она услышала настороженное прерывистое дыхание и вкрадчивый голос:
– Харапсили, дочь Аллува?
Девушка вздрогнула от неожиданности. Рядом с ней, взявшийся невесть откуда, будто сотканный из самой ночи, стоял Хантили, чашник царя и его ближайший родственник. Коварная, лицемерная усмешка, играла на его влажных губах.
Cпрятав под длинными чёрными ресницами свои сверкающие жаждой мести и отчаянием глаза, она надменно кивнула ему вместо ответного приветствия.
– Что делает так поздно вечером в царском саду прекрасная жрица Каттахциффури?
С толстых губ царедворца брызгала слюна. Вялые щёки, двойной подбородок влажно лоснились.
Хантили всюду искал встреч с нею, добиваясь её благосклонности. Он был изощрён в своих ухаживаниях, как опытный соблазнитель. На пирах, где они оба присутствовали одновременно, он целовал на ободке кубка место, которого касалась её рука, выводил вином на столе «я люблю тебя, Харапсили». Но его навязчивые преследования не интересовали красавицу.
Харапсили снова не ответила.
– Ночь так хороша, и ты вышла полюбоваться звёздами? – вкрадчивый голос царедворца лился в уши девушки, как мёд в чашку с молоком, но сердце гордой красавицы было глухо. Она упорно молчала.
Расценив её молчание как готовность выслушать всё, что он скажет, Хантили продолжал, пытаясь при этом короткими волосатыми пальцами, унизанными перстнями, коснуться её руки:
– Ты так прекрасна, Харапсили! Если ты пожелаешь оказать мне милость, я брошу к твоим ногам всё, что ты попросишь!
Но надменная красавица с негодованием вырвала свою руку из его липких ладоней, выдавив сквозь стиснутые зубы:
– Оставь меня, чашник, тебе не на что надеяться, – и направилась к воротам, где её уже ожидали носилки.
– Ты всё равно будешь моей! – негромко крикнул ей вслед Хантили с улыбкой человека, знающего, что умением дождаться подходящего момента, можно достичь того, что поначалу кажется недостижимым.
Остановившись в полоборота к Хантили, и, словно удивляясь мысли, внезапно пришедшей ей в голову, Харапсили бросила царедворцу через плечо:
– Ну, разве что ты станешь царём Хатти…
И растворилась в темноте.
«Ах, эта Харапсили, – думал Хантили. – Она просто колдунья. С чего бы это она пожелала мне стать царём? Да нет, она ничего не может знать!»
* * *
Коварный царедворец ещё некоторое время смотрел вслед надменной красавице, а затем направился к царскому дворцу. Он шёл по пустынной галерее дворца, ведущей на женскую половину, и смаковал в воображении образ прекрасной жрицы.
У входа в покои царицы, он сделал тайный знак стражникам, и те пропустили его.
За украшенной фигурными золотыми пластинами дверью начиналось маленькое государство царицы Кали. Здесь она исполняла роль полноправной правительницы, столь желанной её сердцу. Кресло из чёрного дерева с золотой инкрустацией, складные стулья из слоновой кости, расшитые подушки, великолепные светильники и курильницы благовоний, источающие приторный дурман розового масла и сладкой аравийской смолки на всю невероятную роскошь покоев царицы страны Хатти, всё убранство царских чертогов было окутано негой и ленью. Здесь, в своём небольшом, уютном царстве, в мерцаньи огней светильников, мягко освещающих альков, в атмосфере маленьких женских секретов и больших государственных тайн, известных только узкому кругу избранных, обитала звездоподобная Кали.
Но Хантили знал, что царице хотелось иметь владения побольше.
О, в этом её честолюбивые планы так совпадали с планами Хантили!
«Пока совпадают, – думал царский чашник. – Пока…»
Тем временем навстречу Хантили бесшумной походкой, ставшей результатом долгого служения при дворе, вышла Суммири, служанка царицы, её доверенное лицо и помощница во всех тайных делах.
Бледное вытянутое лицо, гладко зачёсанные волосы, невысокая и словно высушенная жарким солнцем Хаттусы фигура, тихий шелестящий голос, делали Суммири похожей на тень царицы, всюду следовавшей за ней днём и ночью. Суммири знала все тайные слова и знаки, назначенные царицей своим подданным, с которыми та играла в опасные игры, всё глубже и глубже увязая в болоте заговоров. Иногда Хантили казалось, что Суммири намного умнее царицы, что делало служанку несомненно опасней госпожи. Он предпочитал поддерживать с ней хорошие отношения.
Со сдержанной благодарностью принимала она его редкие подарки, догадываясь, что царедворец что-то замышляет. До поры оба предпочитали не говорить откровенно, каждый оставлял за собой право воспользоваться услугами друг друга в один, но самый важный момент. Однако вряд ли она будет полезна ему потом, когда царица выполнит свою миссию…
– Царица земель Хатти, звездоподобная Кали ждёт тебя, высокочтимый Хантили, – прошелестела Суммири и пригласила его идти за ней. Вытянутое лицо женщины по-прежнему ничего не выражало.
«На словах сама осторожная почтительность, а в глазах подозрение», – думал Хантили.
Придворный шагал по мозаичному полу, представляя, что, возможно, уже очень скоро здесь его будет ждать другая, всем сердцем желанная женщина. Он рисовал себе будущую жизнь во дворце, мечтал о бесконечно длинных днях, которые он будет коротать в охоте, праздной болтовне или ленивом покое. И конечно, в обществе красавицы Харапсили.
Но, увидев царицу Кали, он отбросил мечты и вернулся к задачам сегодняшнего дня. Хантили почтительно поклонился правительнице хеттских земель.
Кали, одетая в великолепную парчовую хасгалу, стянутую на талии широким серебряным поясом, с тяжёлым витиеватым многоцветным тюрбаном на гордой голове, сидела на мягком ложе, откинувшись на расшитые подушки из багряного бархата. Два придворных музыканта тихонько играли на систре и арками. Стонущие звуки музыки уносили её туда, где доступны все земные и неземные наслаждения, о которых может мечтать царица. Лицо Кали имело выражение, свойственное мечтательным натурам, глаза были полузакрыты, а губы чуть-чуть улыбались, грудь поднималась ровно, но слишком высоко. Хантили сразу понял, что мысли царицы заняты чем угодно, только не подготовкой переворота.
Заметив, наконец, Хантили, царица сделала тонкими, унизанными перстнями пальцами, знак, и Суммири велела музыкантам уйти. Вместе с ними удалилась и сама Суммири. Наперсница царицы знала, что разговор, который будут вести царица и вельможа, никто не должен слышать.
– Итак, Хантили, что ты хочешь мне сказать? – начала Кали, с трудом выходя из состояния дремотной мечтательности, навеянного переливчатым звоном бронзового систра.
Хантили, слегка раздражённый отрешённостью своей царственной сообщницы, рассыпался было в любезных комплиментах царице, но та лишь брезгливо скривила рот. Тогда он решил немедленно пойти в наступление и ошеломить её:
– Царица, нельзя больше медлить. Или сейчас, или никогда. Лучшего момента не будет.
Кали нахмурилась.
Хантили, не давая ей опомниться, продолжал:
– Мы пошлём человека вдогонку за Мурсили с посланием от тебя. Там, где он его застанет, там и расправиться с ним.
Царица неожиданно быстро вскочила с ложа, и принялась ходить по комнате, кусая губы и ломая пальцы. Ей явно не хватало решимости.
Хантили знал, что так и будет, Кали недостаточно решительна для переворота.
На мгновенье он замолчал, подумав, что, возможно, вообще не стоило посвящать Кали в свои планы. Возможно, он сделал неверный расчёт, подумав, что влюблённая как кошка царица, согласиться помогать его честолюбивым планам. Но потом успокоился, подумав, что в любой момент сможет припугнуть её, если она вздумает мешать ему.
Царица продолжала ходить по комнате, мягко постукивая по полу подошвами сандалий и нервно теребя кольцо на безымянном пальце правой руки.
– Выбирай, царица, яд или кинжал? – напирал Хантили, исподлобья следя за царственной сообщницей.
Кали видела в его глазах угрозу, и, испугавшись не на шутку, замотала головой.
– Нет! Нет! Подожди, Хантили. Я не могу… Мы не можем. Я не готова.
Хантили увидел, что царица вне себя от ужаса. Но отказываться было поздно. Он понял, что должен дать ей возможность прочувствовать всю глубину и весь размах затеянного ими заговора. Пусть проведёт несколько бессонных ночей. Напоследок он бросил ей:
– Решайся, царица, всё зависит от тебя. Всё готово. Подумай, ведь от твоего решения зависят и твои планы…
Он замолчал, взял в руки табличку со стихами, накарябанными этим жалким поэтишкой Алаксанду, и многозначительно улыбнулся несчастной женщине, которую угораздило стать царицей земель Хатти. Он заметил, как тяжёлый занавес за спиной царицы чуть колыхнулся. Хантили знал, кто там.
«О, великие Боги! Разве это справедливо! Ей же ничего не нужно, кроме этого мальчишки. Она, пожалуй, была бы счастлива и в хижине», – думал царедворец. – «Я же, Хантили, рождён быть царём, но никогда им не стану, если не совершу преступление, потому что по рождению не принадлежу к наследникам царя. Мурсили засиделся на троне. Так пусть же моими собственными усилиями восторжествует справедливость!»
Хантили безжалостно улыбнулся, глубоко поклонился царице земель Хатти и вышел, оставив её в полном смятении.
Но Хантили ошибался. Царица жаждала любви в равной степени с жаждой неограниченной власти.
