Текст книги "Посох Богов (СИ)"
Автор книги: Евдокия Филиппова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 16 (всего у книги 18 страниц)
Глава 7. Они смотрят
Над синей полоской дальнего леса, подчеркнувшей линию горизонта, в темно-голубом небе, висело красное вечернее солнце. Прохладный ветер гнал из-за реки сиреневые сумерки, пуская полосы ряби по поверхности воды. Низкие волны ежесекундно, словно захлёбываясь, нахлёстывали, слизивая плотный тёмно-жёлтый песок береговой полосы. Августовская вода жирно поблёскивала в сумерках.
Мы стояли на набережной, облокотившись на парапет, и смотрели вниз. Люди шли и шли мимо нас, а нам казалось, что вокруг никого нет.
Понемногу темнело. Над шершавой серой лентой асфальтовой дорожки догорали голубые звездочки цветков цикория. На пристани зажглись огни.
Стало холодно. Я зябко поёжилась.
– Замёрзла? Хочешь, пойдём к Павлу, в музей? Погреемся? Чаю попьём, – безукоризненной белозубой улыбкой улыбнулся Валентин.
Одними губами я ответила «да», и в каком-то внезапном порыве нахлынувшей тёплой волны благодарности за то, что он есть, прислонилась к нему плечом.
Он взял меня за руку. Его ладонь была тёплой.
Осязание из всех человеческих чувств самое контактное, его трудно обмануть. Это был тёплый живительный ток. Через сплетённые пальцы он передавал мне своё тепло, и, как мне казалось, свои мысли. И он думал о том же, о чём думала я. О том, что наши пути пересеклись каким-то таинственным образом. Были ли эти траектории заданы изначально, или мы блуждали как в потёмках, совершенно случайно оказавшись в одной точке пространства и времени. О том, чем же был тот странный «зов», заставивший меня приехать сюда, судьбой, как считала я, или блажью, по выражению моей мамы.
Я смотрела в его глаза цвета пасмурного северного неба, на пряди его льняных волос, высокий лоб и сводящую с ума складку губ, и готова была идти куда угодно, вот так, взявшись за руки, касаясь друг друга плечами, разговаривая о пустяках, просто, чтобы быть рядом.
Мы прошли через сквер, мимо автобусной остановки, бюста знаменитого авиаконструктора, спустились по булыжной мостовой вдоль книжного магазина, и потом заглянули в маленькую булочную.
Продавщица, наглая рыжая девица, прямо при мне строила Валентину глазки. Она говорила голосом с хрипотцой, эдакая Марлен.
– Это твоя знакомая? – тихонько спросила я его.
– Да так… – неопределённо ответил он, беря с прилавка пакет с пряниками.
«Какое это имеет значение», – подумала я, словно теперь мы оба начали жить другой, новой жизнью, оставив всё другое где-то в другом измерении.
Выйдя из булочной, мы свернули направо за угол, и оказались у подъезда краеведческого музея.
– Мы к Пал Сергеичу, – сказал Валентин охраннику, и тот торжественно кивнув, пропустил нас.
Просторный музейный зал напоминал галерею с рядами стеклянных витрин вдоль стен. У меня возникло какое-то щемящее тоскливое чувство при виде пустынных залов с бесконечными рядами жутковато отсвечивающих стёкол. Предметы старины, запрятанные в бесплодной изоляции, подчёркивали бренность пространства и времени. Всё уже было, было…
Валентин уверенно вёл меня по лабиринтам служебных коридоров. Направо, налево, вверх, вниз… Я всё равно не смогла бы запомнить этот путь, я была слишком сосредоточена на его руке, крепко державшей мои, ставшие уже горячими, пальцы.
За одной из нескольких совершенно одинаковых белых дверей, симметрично расположенных по обеим сторонам узкого коридора, оказалась маленькая комнатка с одним, но очень большим окном. Всё вокруг было завалено журналами и книгами, и, казалось, что нет ни пяди свободного пространства.
– Паша, мы к тебе, – сказал Валентин, отодвигая стопку журналов с края стола и пристраивая пакет с пряниками. – Ставь чайник.
Как хорошо я помню этот вечер. Тесная комнатка, горячий чай, пряный запах сигаретного дыма, смешивающийся с чайным ароматом, провинциальный городской пейзаж за окном…
Я была счастлива в тот вечер накануне своего восемнадцатого дня рождения, сидя рядом с Валентином, касаясь его плечом, грея руки о чашку.
Брошенный мною в чай кусочек сахара немедленно затонул, и вверх побежали пузырьки. Я отхлебнула глоток, и, смакуя его терпкий вкус, рассеянно блуждала в мыслях где-то между ароматным напитком и Валентином.
Дождь барабанил по крыше. Этот естественный акустический фон отчего-то придавал происходящему оттенок ирреальности.
Его глаза… казалось, можно полностью погрузиться в них, словно это был нескончаемый коридор, и там, в самом конце…
Совсем недавно я даже не знала о существовании Валентина. Это было так странно, так таинственно, что на мгновенье всё окружающее показалось мне одним из тех снов, что привели меня в этот город. Ещё совсем недавно я не знала даже о существовании этого маленького мирка, как не знает, наверное, Вселенная о нашем существовании на Земле. Нет, Вселенная знала о нас, кто-то там присматривал за нами в то время, как мы пили чай с пряниками в доме, в котором хранятся вещи, принадлежавшие некогда людям, которые были здесь до нас, жили, любили, умирали и не подозревали, что именно мы придём вслед за ними.
В такие моменты жизнь кажется более оправданной, и появляется уверенность, что события следуют одно за другим именно в той единственно верной последовательности. В такие моменты каждый творит собственную Вселенную.
Павел откинулся на спинку стула и уставился на мой медальон. Он смотрел так пристально, что кончик моего носа задёргался от смущения. Наконец, он оторвал взгляд, схватил пачку сигарет и несколько суетливо, вытащив одну, закурил.
– Что это у тебя? – спросил он.
Я пожала плечами:
– Медальон. Нашла в старом сундуке.
– Интересный рисунок…
– Похоже, египетский… – предположила я вслух, а про себя подумала – «Не умничай».
– Да нет, это, пожалуй, что-то шумерско-аккадское… Можно взглянуть?
Я сняла с шеи шнурок с медальоном и протянула Павлу. Его рука, протянутая навстречу, была ледяной.
Он стал пристально рассматривать медальон, щурясь и поворачивая его под лампой.
Потом он щелчком пальца он сбил с сигареты пепел, и, наконец, произнёс:
– Да. Если я не ошибаюсь, это изображение Инанны, шумерской Богини плодородия и любви.
Он порылся в книгах и довольно быстро нашёл в одной из них рисунок, удивительно похожий на то изображение, что было на моём медальоне.
– Никогда раньше не видел такой стилизации.
Павел снова, словно пытась убедиться в правильности своего открытия, посмотрел на изображение, потом поднял глаза и продолжил, уже читая фрагмент из книги:
– Вот… Инанна, владычица небес, как её называли, изображалась с сияющими солнечными лучами вокруг головы, двумя крыльями за спиной, держащей в руках символы владычества – верёвку и жезл. Инанна появлялась везде с семью вещами, имеющими тайные силы: лентой «Прелесть чела», знаками владычества и суда лазуритовым жезлом и верёвкой, ожерельем, двойной подвеской, золотыми запястьями и повязкой «Одеяние владычиц».
Все семь тайных сил, атрибутов, включающих ее духовный сан, женскую силу и царственную власть были отняты у неё стражем подземного царства Нети, когда Инанна спускалась туда для того, чтобы помочь своей сестре Эрешкигаль разрешиться от бремени. В итоге Богиня погибает. Но потом с помощью боги Энки Инанна возрождается.
Вернувшись домой, Богиня была поражена тем, что ее муж Думузи не только не скорбит по поводу ее смерти, а наслаждается жизнью в полной мере. Обезумев от ярости, Инанна тотчас избрала его своим заместителем в подземном мире. Каждые полгода Инанна и Думузи проводили вместе. Когда Думузи воссоединялся с Инанной, на земле молоко текло рекой, хлеба созревали, фруктовые деревья цвели, однако в бесплодные месяцы Думузи должен был возвращаться в мрачные владения Эрешкигаль.
В древнем Шумере раз в год проходила торжественная церемония, во время которой правитель каждого города олицетворял собой Думузи, а главная служительница культа исполняла роль Инанны. Считалось, что ритуал бракосочетания, в котором царственная чета принимала участие, обеспечивал стране плодородие и богатство.
Павел отложил книгу. Он явно старался прятать глаза и не смотреть на меня.
Я усмехнулась:
– Богини, царицы, жрицы… Это не про меня, Павел. Просто кто-то из бабушек положил в сундук своё украшение, может быть, надеясь передать его внучке.
– Нет-нет, Зоя, – покачал указательным пальцем Павел. – Ты же у нас, кажется, Кононова?
– Ну да.
– Кононова – самая что ни на есть царская фамилия. Конон, или конунг – это князь, царь, владыка. Так что, вполне возможно, что в твоих венах течёт царская кровь.
Я засмеялась, не поверив ни единому слову.
А Валентин спросил, показывая на оборотную сторону медальона:
– А это что за волнистые линии?
– А-а… Это интересно, – оживился Павел. – Кажется, это знак Намму, в шумерской мифологии богини-прародительницы, матери, создавшей небо и землю. «Давшая жизнь всем богам», это её постоянный эпитет. Возможно, она является олицетворением подземных мировых вод. Её имя пишется знаком, близким знаку слова «Энгурра», синонима Абзу, подземного мирового океана. Намму – мать бога Энки по шумерской традиции. У шумеров есть миф, согласно которому Намму помогает Энки, богу океана, и Нинмах, богине-матери, в создании людей.
По мифу, люди появляются из-за тяжкого положения богов:
…боги из-за пищи, пропитания ради, трудиться стали.
Старшие боги верховодить стали,
Младшие боги корзины на плечи взвалили.
Боги реки, каналы рыли, пол налзором насыпали землю.
Боги страдали тяжко, на жизнь свою роптали.
Уставшие боги обратились к премудрому Энки. Он в это время спал на своём ложе «во глуби тихоструйной Энгуры, в чьи недра никто из богов заглянуть не смеет» и не слышал их. Тогда его мать богиня-прародительница Намму, «плачи всех богов принесла своему сыну». И попросила его: «Создай нечто, что богов заменит, пусть оставят свои корзины». Призыв её возымел действие.
По слову матери своей Намму Энки поднялся с ложа и, безмерно расширив свой разум, создал образ себе подобный. Затем Энки и Нинмах при помощи Намму создали людей из глины Абзу, изначального океана. Так был создан род человеческий.
– Что ж, всё-таки не от обезьяны мы произошли, – попыталась я пошутить, понимая, что кокетничаю с ним.
«Фу, как глупо», – мелькнула мгновенная мысль.
Но Павел воодушевился.
– Понимаешь, Зоя, – чувствовалось, что он сел на своего «конька» и будет скакать на нём до полной победы. – Новейшие исследования учёных доказывают, что возможность самовозникновения мироздания, Солнечной системы, Земли очень мала, а появления человечества практически равна нулю. Чем же тогда был вызван антропогенез, ритмы наследственности, бесконечно длительная и жестокая эволюция? Кто или что миллионы веков назад на земле создал основу органической материи и жизни в той форме, в которой мы её наблюдаем сейчас на Земле? Ведь человек мог развиваться лишь в сравнительно стабильных, долго существующих благоприятных условиях окружающей природы. Может быть, гости из дальних миров? Существует мнение, что первонарод планеты был создан сверхэволюционным путём, путём направленной мутации. Этот народ, который владел праязыком всей нынешней человеческой цивилизации, это были «дети Богов». Они выделялись среди окружающей их архантропической биомассы, умением говорить, светлой кожей, волосами, глазами и рядом других признаков. Другой вопрос, где эти миры, гости из каких далей посетили Землю тысячелетия назад? С других планет, или из параллельных миров? Может быть, где-то в бесконечно далёком пространстве, а возможно, в некой бесконечно удалённой математической точке, которая вмещает в себя больше, чем самое протяжённое пространство, происходит тот таинственный переход из одного мира в другой? А может быть, эта точка находится внутри человека?
– Слушай, а зачем же им, инопланетянам, это было нужно? – наивно спросила я.
– Может быть, для того, что бы понять самих себя? Понять Творца всего сущего? – мне показалось, что Павел стал серьёзен, даже слишком. – Сейчас известно, что не все религии и вероучения учили людей тому, что они «рабы» Высших Сил. Некоторые называли человечество «детьми Богов». Древние славяне-русы считали, что они прямые потомки «Богов» – ДаждьБога, Сварога, Перуна, Велеса. «Дети Богов» стали материальной оболочкой, своего рода «биоскафандром» для того, чтобы нематериальные «Боги», «лучистая энергия» по Циолковскому, могли жить на нашей планете, получая уникальный опыт для своего дальнейшего восхождения. Человек – это своего рода посох богов.
– Это значит, что в Мироздании есть Созидательные Силы, пока недоступные пониманию современного человека? – вмешался Валентин. – Именно в результате целенаправленной деятельности этих сил и был создан наш мир и человек? Наверное, так же, как и те, кто создал их самих.
– Вы только слушайтесь в эти слова: со-знание…сопричастность к знанию. Между прочим, возможность расширения сознания не даётся рабам материального и рабам своего «Я». И перед нами безграничный океан познания и мысли. Но краткость нашей жизни не позволяет проникать в его отдалённые глубины, постичь великую загадку пространства и времени.
Павел снова закурил и протянул пачку Валентину. Тот вытащил сигарету, и, закуривая, сказал:
– А мне иногда мне кажется, что эта планета не создана для человека. Человечество почему-то неуклонно стремится к познанию других населённых миров Вселенной, ищет чудес, не понимая, что человек – сам чудо. Человеку в самом себе не запутаться бы, не потерять своё Я. И, по-моему, странно, что человек не считает святотатством посягательство на ценность другой жизни. А ведь только ему самому под силу сделать её лучше. Самосовершенствование – единственно достойное человека занятие. И, пожалуй, человечеству нужно больше заботиться о совершенстве эмоциональной стороны психики.
– Да, слишком отстаёт у нас эмоциональная сторона от интеллектуальной, – задумчиво выпуская клубы сигаретного дыма произнёс Павел. – Мы пока ещё очень одиноки во Вселенной, не уверены в себе, постоянно повторяем ошибки прошлого, и развиваемся, пожалуй, слишком рационально, технично, индустриально…
– Я думаю, что без постижения тайного смысла слов, и подсознательного знания связи вещей и явлений человеку не обойтись, – сказал Валентин и стряхнул столбик пепла. – Ведь он подобен ключу к главным загадкам мироздания. Понять можно лишь то, что в состоянии вместить наше сознание. Вот, например, сны. Ведь они лишь производное наших тайных желаний, пронизанное комплексом чувств и ощущений.
– Если бы человек в самом начале своего существования развивал некоторые особенности нервной системы, – тихо добавил Павел, мечтательно глядя на струи дождя, стекающие по оконному стеклу. – Например, позволяющие чувствовать измененеия интенсивности магнитного поля… Человеческий организм вырабатывает длинноволновое излучение, которое в принципе может модулироваться нервной системой…
– Зачем? – иронично заметил Валентин. – Есть более надёжные зрение и слух!
– Да, – выдохнул Павел и погасил сигарету в пепельнице. – Человек умеет приспосабливаться, и это одна из его главных особенностей. Но!
Павел неожиданно ударил ребром ладони по краю стола, так что я вздрогнула.
– Человек утратил веру в себя! Изначально сложная связь между мозгом и мозгом осуществлялась с помощью те-ле-па-ти-и, – Павел произнёс это слово по слогам, – потом с помощью языка, и, только потом с помощью письменного слова. И пишущий должен направлять свою мысль без помех и замыканий, так, чтобы семантический поток не прерывался. Слова прозы требуют большего запоминания, а для передачи поэтической мысли используются именно эмоциональные волны, и определённые ритмические последовательности слов оказывают вполне физическое воздействие. И тебе, Валя, именно тебе, как поэту, дано развивать сферу эмоций, помочь ощутить биение прекрасной жизни, красоты, исследовать её законы. Ведь в древние эпохи рапсоды могли погружать человека в транс чтением сакральных словосочетаний. Та часть мозга, где находится центр эмоций, который, обмениваясь странными вибрациями с отвечающими ему эмоциональными центрами, порождает явление, называемое Любовью. А любовь путем непонятных биохимических превращений стимулирует творческие способности. Любовь, как симпатическая магия, воздействует на аналогично настроенные на неё организмы.
Вдруг показалось, что он устал, и, словно стараясь подвести разговор к завершению, пряча глаза, тихо сказал:
– Тайные лаборатории человеческого организма постоянно ведут поиск самых прекрасных черт в глубинах наследственности человека, их отбора и совершенствования, преумножения в нём знаний на пути к истинному совершенству. И конечная цель этого процесса – преображение внешней тленной оболочки в космическое лучезарное бессмертное сияющее существо.
– Прекрасное всегда более закончено и отточено в женщине…,– сказал Валентин и посмотрел на меня с едва уловимым оттенком почтения.
– Верно, – кивнул Павел.
Потом мы ещё долго болтали о всякой ерунде, смеялись. Когда кончился дождь, было уже совсем темно.
Мы вышли на улицу, Павел с Валентином выкурили ещё по одной сигарете, молча стоя у дверей музея.
Внезапный порыв сердитого ветра осыпал нас тяжёлыми холодными дождевыми каплями, сорвавшимися с листвы. Павел вдруг засуетился, торопливо попращался и убежал в темноту ближайшего переулка, явно стараясь поскорее оставить нас вдвоём.
Редкие прохожие спешили по улицам домой, и только мы медленно шли и говорили о пустяках, о планах на завтрашний день, вдруг замолкали, и тогда, в минуты молчания, он прижимал мой локоть к себе, вздыхал, снова закуривал сигарету. Он был веселым и нежным, смешным и сильным.
Когда мы подошли к моему дому, он остановил меня возле двери. Мы стояли, и, казалось, время, словно поток, обтекает нас со всех сторон, безропотно уходя в прошлое. Огромные серые глаза его смотрели на меня прямо, честно, и в них была любовь, без сомнения. Все мои догадки переросли в уверенность.
Не сводя друг с друга глаз, мы стояли, кажется целую вечность. Склонив голову, он вдруг приподнял мой подбородок, и… глаза в глаза. Его взгляд был ясен. Он легонько взял меня за плечи, его лицо напряглось, глаза потемнели, он наклонился и поцеловал меня. Я почувствовала его руки у себя на спине. Горячая волна прокатилась где-то внутри меня, ударила в лицо. Мы оба ждали, и оба знали, что ждём…
А потом он подождал, пока я отопру дверь, повернулся и прошёл несколько шагов прочь от меня, возле самой калитки оглянулся, и я заметила, что его губы шевелятся, но разобрать что-либо в темноте было непросто.
Когда калитка закрылась за ним, я вошла в дом, прошла в комнату и, не раздеваясь, как подкошенная рухнула на кровать.
Закрыв глаза, я снова и снова вспоминала его лицо, движения губ, все движения, каждое в отдельности. Мне так хотелось узнать, что он сказал, оглянувшись.
И вдруг, словно из какой-то крошечной трещинки между мирами ко мне просочились какие-то смутные образы, полумистические воспоминания, наполняя пространство вокруг меня, и я как на экране увидела его шепчущие губы «слышишь, Зойка, я тебя люблю».
Почему у меня такое чувство, что всё это уже было…
Глава 8. Инфернальное эхо
Тамара шагала по улице, глядя прямо перед собой, но ничего не видела. Что-то тяжёлое и холодное поселилось где-то под рёбрами, от этого было больно. Она не знала, что болело – сердце, душа…
«Как он мог так поступить? Неужели я никогда ему не нравилась? Не нравилась, так понравилась бы, ведь я не хуже, все говорят, что я красавица! – она вела диалог сама с собой. – Так и незачем было тащить её в тот вечер к Павлу! Сама виновата! Сама виновата! Но нет же, она не получит Валентина!»
– Ай, милая, кто у тебя Валентин?
От неожиданности Тамара остановилась. Немолодая цыганка держала её за рукав.
В голове мелькнуло: «Откуда она знает его имя? Неужели я произнесла его вслух?»
– Я тебе как мать говорю, тебе на смерть сделали, – говорила цыганка и, не, останавливаясь, шла рядом. – С кем хотела соединиться – не соединилась. У твоей разлучницы голубые глаза и светлый волос. Но я могу тебе сделать… Как мать говорю. Дай денежку…
Тамара, не думая, полезла за кошельком.
В голове застряла одна мысль: «Откуда она знает его имя?»
Цыганка не унималась:
– Не жалей, дай бумажную, я тебе такой приворот сделаю, он за тобой как пришитый ходить будет.
От напряжения на верхней губе цыганки выступил пот.
Тамара понимала, что сейчас её просто-наспросто «разводят».
«Но откуда, откуда она знает его имя?!»
Девушка безвольно наблюдала, как цыганка берёт кошелёк из её рук, по-хозяйски копается там, выбирает несколько купюр. Так же без удивления, заметила, что кроме них на улице никого нет.
– Пойдём, милая, я тебе помогу.
Цыганка толкнула калитку, ведущую к ближайшему дому.
Тамара послушно побрела по узенькой тропинке, вытоптанной прямо в траве, к крыльцу.
«На дворе трава, на траве дрова», – почему-то вспомнилось ей.
Две ступеньки крыльца.
«На златом крыльце сидели…» – крутилось в голове.
Обитая железом дверь открылась легко. Потом был какой-то ход, конец которого тонул во мраке. Она уставилась на растущее пятнышко света под дверью в самом конце длинного коридора. Потом побрела туда, где в прямоугольном проёме открытой комнатной двери росло световое пятно. Доски визгливо скрипели под ногами. Перешагнула высокий порог и вошла.
В глубине полумрака комнаты вспыхнул огонёк свечи, другой, третий… В их трепещущем тревожном пламени казалось, что большая комната в явно восточном стиле постоянно перемещается из одного измерения в другое. В мерцающем сумраке за широким деревянным столом, низко опустив голову, сидел худой горбоносый человек. Словно почувствовав её приближение, человек поднял голову.
Он был черноволос, смуглолиц и казался отлитым из бронзы. Его лицо скрывала густая, кудрявая, блестящая и похожая на каракульчу борода. Лишь губы хищно кривились, да пристально смотрели влажно блестящие, как два чёрных агата, глаза. Пергаментная кожа, неподвижные зрачки, ни один мускул не дрогнет на этом неподвижном лике.
Мужчина курил трубку. В ноздри Тамаре ударил острый запах. Свиваясь в цепь, кольца дыма жадно тянулись в её сторону, источая тончайшие ядовитые миазмы.
Тамара словно окунулась в густой сизоватый туман, в тот призрачный мир полудрёмы, где реальность похожа на сон, а грёзы реальны, она плыла в бархатистом вязком мареве.
С ней происходило что-то странное. Вдруг лёгкое головокружение, приступ тошноты, голова превратилась в сгусток тумана. Словно разделившись надвое, она увидела себя со стороны, чуть слева и сверху. С каким-то отстранённым любопытством наблюдала она за тем, как та, другая она, подходит к столу, слушает сидящего за столом чернобородого человека, говорящего на незнакомом языке глухим утробным голосом, берёт со стола какой-то предмет. Больше всего её поразила собственная мертвенная бледность и немного замедленные неловкие движения.
Потом она увидела, как чернобородый вынимает изо рта трубку и выдыхает огромное облако дыма. Он дует и дует, не переставая…
А потом провал. Чёрный, пустой, холодный…
Словно на какое-то время она перестала существовать.
Очнулась Тамара уже перед крыльцом собственного дома, с сумкой, крепко прижатой к животу. Странное ощущение раздвоения продолжалось. Правильнее было бы сказать, что она снова увидела себя, только теперь стоящей перед крыльцом собственного дома.
Та, другая она, открыла дверь и вошла.
Дверь распахнулась, и Тамара очутилась в полутёмной кухне.
– Томочка, где ты пропадала? Поужинаешь? – спросила мать, стоявшая у плиты, и Тамара словно выпала из параллельной реальности в подлинную.
В кастрюле под крышкой что-то булькало.
«Какое-то отвратительное варево». Тамара с трудом подавила подступившую к горлу тошноту.
– Я щи варю. Будешь?
Мать внимательно смотрела на дочь.
Предложение поесть вызвало ещё более сильный приступ тошноты. Тамара отрицательно покачала головой.
– Что-то я неважно себя чувствую.
Сухой язык еле поварачивался во рту.
– Что с тобой, доченька? На тебе лица нет. Пойди, приляг, – заволновалась мать.
Отвратительно громко звякнула ложка, брошенная матерью на стол. Словно кто-то вбивает в виски расклённый кол.
Быстро, знакомо шаркая тапочками по полу, мать прошла в Тамарину комнату, и ловко сняв покрывало с кровати, приготовила постель.
Невыносимо яркие жёлто-зелёные квадраты покрывала, казалось, впились в глаза.
Тамара легла на кровать лицом вниз и опустила пылающий лоб на стиснутые кулаки, так, что косточки до боли вдавились в лоб, и…словно потеряла сознание.
Очнулась она уже глубокой ночью оттого, что ущербная луна, повисшая высоко в небе, бесцеремонно заглядывала в незановешенное окно. Тамара посмотрела прямо на узкий, как кривая хищная ухмылка, серп луны. Словно принимая её вызов, откликаясь на её молчаливый призыв, она поднялась с кровати и подошла к окну, встав внутри бледно-голубой квадратной проекции. Косая лунная полоса легла возле её ног.
Сильно болела голова.
«Где-то в сумке должны быть таблетки».
Тамара взяла сумку, просунула руку внутрь и стала шарить по дну. Внезапная короткая острая боль ужалила кончик указательногоо пальца. Она отдёрнула руку и поднесла её к самому лицу.
На пальце темнел крошечный порез. Боль исчезла так же мгновенно, как возникла. Лишь малюсенькая бусинка крови повисла на коже. Тамара раскрыла сумку как можно шире и увидела… лежащий сверху нож.
Она удивилась. Совсем чуть-чуть. И осторожно взяла его.
Он был красив, этот нож. То, что он глубоко чёрен, Тамара поняла сразу. Широкий и короткий, опасно заточенный клинок, матово отсвечивающий неведомый металл, в высшей степени искуссно сработанная рукоятка, отделанная загадочными письменами.
«Красивая рукоятка».
Она не зря ходила каждую субботу в клуб Павла, и смогла определить происхождение рисунка. Это был ассирийский орнамент.
«Чёрное железо, метеоритное». Она вложила рукоятку в свою маленькую девичью ладонь и тихонько засмеялась, таким прекрасным показалось ей это зрелище. Слабый лунный свет играл на чёрной поверхности клинка зловещими матовыми переливами. Она вращала рукой с зажатым в ней кинжалом и смеялась призрачным смехом, любуясь совершенством изящных линий.
Порыв ледяного ветра взвил узорчатый тюль на окне. Свинцовый серп окончательно истончившейся луны холодно взирал на происходящее через корчущуюся в слабом лунном свете зановеску. Тамара взглянула сквозь неё в окно.
Слабый свет ночного светила лишал мир их настоящих красок. Только оттенки чёрного и серого, причудливые линии и формы веток и стволов.
Она заметила, что прямо напротив окна, под лунной тенью жасминного куста кто-то стоит. Кто-то из тех, кто существует только в вечной тьме. Среди застывших в нереальных изгибах ветвей угадывалась тёмная мужская фигура. Тамара напряжённо всматривалась в ночной сумрак, пытаясь разглядеть его.
Кудрявая борода…
Да это тот, чернобородый. Словно воплощение древнего хтонического божества, вампирический двойник кого-то знакомого…
Чернобородый не шевелясь стоял напротив окна. Тамаре показалось, что из посторонних шепчущих звуков, откуда-то издалека, она начинает различать слова…гладкие и скользкие, как ложь.
Из сумрачных глубин прошлого поднимались зыбкие, трепещущие в потоках проносящихся мимо столетий фантомы воспоминаний, то яркие, то смутные, то блёклые, то блестящие… Что-то невыносимо тягостное сгущалось над ней.
Смертельная усталость и полнейшее безразличие ко всему на свете овладели Тамарой. В эту ночь ущербной луны её вела чья-то чужая воля.
…Чернобородый человек выпрямляется, поднимает опущенную голову, проводит рукой по лицу…. Его лицо в крови. Он измучен. Но он улыбается ей:
– Моя прекрасная госпожа, моё совершенство… я одену тебя в виссонные одежы… я воздвигну трон…моя царица… Я никогда не оставлю тебя. Я буду искать тебя… вечно…
Сухой разрез тонких губ, сжатых непримиримо и страстно. Это был шёпот вечности.
Она чувствовала не просто любопытство, а что-то вроде узнавания.
…из глубин её памяти и водоворотов беспамятства, как бессвязные клочья доносились голоса, и призрачной чередой скользили смутные образы невообразимого прошлого, какие-то тёмные таинственные речения о жертвенном ноже…
… сладостная месть, предчувствуя, страхи, надежды, желания, рождённые в сумрачных глубинах её души, пьянящяя всепожирающяя любовь…
Удушливый комок подступил к горлу… Она словно чувствовала прикосновения жертвенного ножа к шее.
Охваченная ледяным гибельным восторгом, окутанная туманным флёром, Тамара слышит, как её собственный голос шепчет в ответ:
– Прощай, Гахидджиби.
И громко произносит:
– Казнить колдуна!
Его веки тяжело опускаются на потухшие глаза… Лицо становится зыбким и неверным, как туманная дымка, готовая вот-вот раствориться….
Где-то глубоко в мозгу слышится эхо инфернальной какофонии…
В ту ночь мне не спалось. Мне было, о чём подумать. Я вспоминала тёплую руку Валентина, его серые глаза, губы…. Шумер, Инанну, Намму, жезл, повязку «Прелесть чела», золотые запястья… Мысли путались. Я уснула.
Обрывки дневных воспоминаний расплылись в зыбкий мираж…
Мы с Валентином сидим в автобусе. Он сжимает мою руку в своей ладони, тепло которой, как его любовь, проникает в моё сердце.
На конечной мы выходим.
Воздух прохладен и тих. Всё ещё держась за руки, мы переходим дорогу, ступая по перекатывающемуся под ногами щебню. Тончайшая бархатная пыль при каждом шаге вздымается вокруг ног как туман забвения. Мы спускаемся по насыпи и направляемся к сосновому бору.
Мы входим в лес, как в волшебную страну, где нас никто не потревожит. Там, среди высокоствольных сосен, ступая по мягкой подушке мха, утопая ногами в мягкой хвое, не ощущая тяжести собственных тел, мы чувствуем лишь то, как близки друг другу. Мы разговариваем без слов.
Благородные сосны поют в нашу честь древний гимн, качая кронами и поскрипывая стволами. Небо и солнце над нашими головами торжественно сияют. Жёлтая песчаная дорожка сама ведёт нас вглубь леса. Сосновый запах щекочет ноздри, птицы щебечут среди ветвей. Под ногами шуршит пожелтевшяя прошлогодняя хвоя. Мы идём и идём вперёд, не думая о дороге, не выбирая путь. Дорога сама ведёт нас.
Маленькое круглое озеро с берегами, густо поросшими осокой. Из голубовато-серого зеркала воды поднимаются прямые стебли камыша. Мы огибаем озерцо справа.
Незаметно темнеет. Валентин смотрит на часы. Ещё нет и полудня. Я поднимаю голову и смотрю вверх. Низко проплывают плотные лиловые облака, и верхушки деревьев тонут в них. В наступивших сумерках ветки сосен словно пытаются остановить нас, протягивая широко расставленные колючие пальцы-ветви. В посвежевшем влажном воздухе терпко пахнет какими-то растениями, аромат хвои сменяется запахом прелых листьев, мокрых грибов и удушливых болотных испарений. От земли тянет сыростью и гниением. Листва печально и недобро шумит. Кора деревьев изъедена лишайником, словно высасывающим из них соки. Из голубого мха торчат высокие чёрные кочки, гнилые пни, скрюченные стволы деревьев, изуродованных обилием влаги. Тропа теряется в мрачной черноте леса.
