Текст книги "Калипсо (ЛП)"

Автор книги: Эван (Ивэн) Хантер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 13 страниц)

«Это ваше дело», – советовало руководство, – «продолжайте расследование». Ведите его под проливным дождём, когда человек лежал со вскрытым черепом, из которого мозги просачивались на тротуар, ведите его в больничной палате, пропахшей антисептиком, ведите его в многоквартирном доме в два часа ночи, когда часы отбрасывали минуты в пустые часы ночи, пока женщина плакала о своём мёртвом мужчине. Обыщите её шкаф в поисках одежды, которую носил убийца. Заставьте её рассказывать о возможных изменах мужа.

Будьте чёртовым копом.

Ему следовало пойти домой. Часы в отделе показывали без десяти минут три. Формально уже наступило утро субботы, хотя всё ещё чувствовалось, что это вечер пятницы, и всё ещё шёл дождь. Формально его смена закончилась в полночь, и он отправился бы домой ещё тогда, если бы вызов по делу Чеддертона не раздался без четверти двенадцать, как раз когда Паркер и Уиллис должны были их сменить.

Он был измотан и раздражён, чувствовал себя огромной лошадиной задницей за своё обращение с женой Чеддертона и, кроме того, испытывал лёгкую жалость к себе, бедному государственному служащему, вынужденному иметь дело с самой жестокой стороной жизни, низкой зарплатой, переработками, паршивыми условиями труда и ведомственным давлением, требующим быстрых арестов и приговоров, – ему следовало бы пойти домой спать. Но блокнот был здесь, на его столе, в потрёпанной синей обложке и со страницами текстов, написанных мертвецом, и призывал к проверке. Он встал, потянулся, подошёл к кулеру с водой, выпил воду из бумажного стаканчика, и вернулся к столу. Часы на стене показывали 3:05 утра. В отделе царила тишина – слабо освещённый мавзолей с пустыми столами и неработающими печатными машинками. За деревянными перилами, отделявшими помещение от коридора, он видел свет, горевший за матовой стеклянной дверью в раздевалку, а за ней – перила железных ступеней, ведущих в комнату для сбора личного состава на втором этаже здания. Внизу зазвонил телефон. Он услышал, как патрульный приветствует другого патрульного, пришедшего с улицы. Оставшись один в комнате, Карелла открыл блокнот.

Он никогда не был на Тринидаде, никогда не был свидетелем грандиозных конкурсов калипсо, которые проводились в карнавальных шатрах в Порт-оф-Спейн (столица Республики Тринидад и Тобаго, её политический, экономический и культурный центр – примечание переводчика) каждый год перед Пепельной средой (день начала Великого поста в латинском обряде католической, англиканской и некоторых лютеранских церквей, отмечается за 46 календарных дней до праздника Пасхи – примечание переводчика). Но сейчас, когда он листал страницы блокнота, слова, нацарапанные карандашом, казалось, вдруг начали пульсировать афро-испанскими ритмами, которые были их основой, и он мог оказаться там, на Марди Гра (вторник перед Пепельной средой и началом католического Великого поста, последний день карнавала, праздник, который знаменует собой окончание семи «жирных дней» – примечание переводчика), раскачиваясь под музыку, доносившуюся из палаток из гофрированного железа и пальмовых листьев, мужчины и женщины в зале щёлкали пальцами и выкрикивали призывы и ответы, исполнители изобретательно переиначивали ритмы и рифмы, воспевая свой сарказм, свой протест, своё возмущение: «Теперь я говорю вам, друзья мои, в этом городе есть мэр, он думает, что сидит очень красиво, живёт в центре города, сосёт сиську своей жирной жёнушки, никогда не обращая внимания на то, что ниггеры живут дерьмово. Теперь этот мэр покупает красивое голубое платье для своей толстой жены, и устраивает шикарный бал в мэрии в центре города, пока ниггер танцует на виду у толкача, неподалёку тут же в центре, а ниггерша гоняет крыс по всему городу. Что мэр забыл, так это будку в школе. В ноябре, когда ниггер будет играть очень круто, закройте занавес, дёрните за рычаг, ниггер не дурак. Мэр – вон, жёнушка – вон, это совершенно новое правило.»

Улыбаясь, Карелла подумал, не стоит ли ему поискать мэра. Подобная песня была достаточным поводом для убийства: в ней высмеивалась тучная жена мэра, Луиза, и разрекламированный Бал шампанского (мероприятия, периодически, иногда ежегодно, организовываемые власть имущими – примечание переводчика), который она спонсировала в апреле прошлого года. Он покачал головой, провёл рукой по лицу и снова сказал себе, что пора идти домой. Вместо этого он перелистнул следующую страницу в блокноте.

Схема рифмы и ритм следующей песни были похожи на первую, но он почти сразу обнаружил, что она написана для исполнения в гораздо более медленном темпе – ещё до того, как он прочёл первые несколько строк. Он попытался представить себе мёртвого Джорджа Чеддертона, поющего слова, которые он записал в блокнот. Он представил, что на его лице не будет улыбки, а в глазах – боли. Осознав замысел песни, Карелла вернулся к тексту и начал читать его с начала: «Сестра, женщина, чёрная женщина, сестра, женщина моя, зачем она носит одежду, показывая половину своей задницы? Зачем она ходит по улице, зачем работает в очереди? Разве доллар белого человека заставляет её так хорошо себя чувствовать? У неё нет мозгов, у неё нет гордости, и она позволяет доллару белого человека превращать её в дешёвку?

Принимая доллар белого человека, позволяя ему…»

Белый мужчина, подошедший к ней, держал над головой зонтик. Она стояла прямо напротив главного железнодорожного терминала города – длинноногая, симпатичная чернокожая девушка лет двадцати пяти, в светлом парике, бежевом пальто и чёрных туфлях из лакированной кожи на высоком каблуке. Она в короткой чёрной юбке стояла у дверей закрытой лавки деликатесов, распахнув пальто и демонстрируя розовую блузку с глубоким вырезом. Под блузкой не было бюстгальтера, и от прохладной сырости сентябрьской ночи её соски топорщились на тонкой атласной ткани. Было десять минут третьего утра, и с тех пор, как она начала работать в десять, прошло уже восемь приёмов. Она изнемогала от усталости и хотела только одного – вернуться домой, в свою постель. Но ночь ещё только начиналась, как часто напоминал ей Джоуи, и если она не принесёт домой больше денег, чем уже есть в её сумке, он, скорее всего, вышвырнет её голой под дождь. Когда белый мужчина приблизился, она поджала губы и издала звук поцелуя.

«Хочешь свидание?», – прошептала она.

«Сколько?», – спросил мужчина. Ему было около пятидесяти, как она предполагала, невысокий мужчина почти без волос, в очках, на которые попадали брызги дождя, несмотря на зонтик над головой. Он оглядел её с ног до головы.

«Двадцать пять за работу руками», – сказала она. «Сорок за минет, шестьдесят, если хотите трахаться.»

«Вы… а… были у врача в последнее время?», – спросил мужчина.

«Чистая, как свисток», – сказала она.

«Сорок – это многовато для… для того, что вы сказали.»

«Минет? Это то, что вас интересует?»

«Возможно.»

«Что вас удерживает?»

«Цена. Сорок звучит определённо дорого.»

«Сорок – это то, что я получу.»

«Под дождём много не нагребёшь», – сказал он и рассмеялся собственной шутке. «Три часа утра», – сказал он. «Под дождём не очень-то постоишь.»

«Вы не получите другой цены, кроме сорока долларов», – сказала она и рассмеялась вместе с ним. «Подумайте об этом. Не торопитесь.»

«Отличный… ах… набор у вас», – сказал он.

«М-м-м», – сказала она, улыбаясь.

«Очень мило», – сказал он и протянул руку, чтобы коснуться её груди.

Она застенчиво увернулась. «Нет, пожалуйста», – сказала она. «Не здесь.»

«Где?»

«Есть место за углом.»

«Сорок долларов, не так ли?»

«Сорок, такая цена.»

«У вас хорошо получается?»

«Я не Линда Лавлейс (американская порноактриса, мемуаристка и общественный деятель, считается первой в истории порнозвездой, до неё имена актрис „фильмов для взрослых“ были неизвестны аудитории – примечание переводчика), но обещаю, что вы не пожалеете.»

«А вы чистая? Вы были у врача?»

«Прохожу обследование каждый день», – солгала она.

«Всё равно», – сказал он, покачав головой. «Сорок долларов.»

Она ничего не сказала. Он уже был на крючке.

«Ну, ладно», – сказал он, – «наверное, да.»

Она обхватила его руку и вместе с ним шагнула под зонтик. «Сестра, женщина, чёрная женщина, почему она так поступает? На спине, на коленях, чтобы белый человек заплатил? Она рабыня, сестра, женщина, она рабыня, раз так поступает, на коленях, на спине, чтобы белый человек заплатил. На коленях, сестра, женщина, самое время молиться, не обращая внимания на то, что скажет белый человек. Пусть белая девушка делает…»

«Это мой первый раз с цветной девушкой», – сказал мужчина.

«Всегда бывает в первый раз», – сказала она. «Измените свою удачу. Не желаете ли дать мне сорок, пожалуйста?»

«О, конечно», – сказал он, – «конечно», – и, достав из заднего кармана бумажник, вытащил пачку банкнот. «Как вас зовут?», – спросил он.

«Си Джей», – сказала она. Она ждала, пока он искал сороковник.

Однажды Джоуи спросил её, может ли она разменять сорокадолларовую купюру (купюры такого номинала в США нет – примечание переводчика). Он чертовски удивился, когда она достала мелочь из сумки. Думал, его бесплатно обслужат, придурка.

«Можешь разбить сотню?»

«Конечно, милый, как тебе удобнее? Двадцатки или десятки?»

Вот в этой же комнате. Иногда ей разрешали пользоваться комнатой в одном из массажных салонов, когда там не было занято обычных девушек. Заходишь туда, зеркала на стенах, бутылочки с маслом разных цветов на полу, и думаешь, что попал в арабский бордель. Этот номер в отеле стоил ей пять долларов за то время, которое ей понадобится, чтобы отсосать у этого чувака и отправить его в путь. Двуспальная кровать и комод, раковина в углу, мягкое кресло у окна, на нём абажур, никаких занавесок. Пять баксов за полчаса максимум. Она занималась не тем бизнесом, ей следовало бы стать владелицей отеля.

«Отсчитаешь сорок?» – спросила она.

«Да, да», – сказал он. «Вы не против однодолларовых купюр?»

«Однодолларовых? Сорок долларов купюрами по одному доллару?»

«Я официант», – сказал он, как будто это всё объясняло.

«Я тоже собираюсь стать официанткой», – сказала она, – «и ждать сорок.»

Он снова посмотрел на неё, потом рассмеялся и сказал: «Извините», – и начал отсчитывать ей сорок долларов, по одной купюре на ладонь протянутой руки. Она слушала, как он отсчитывает деньги, и думала, что этот чёртов дурак будет всю ночь платить ей, так и не приступив к делу.

«…тридцать шесть, тридцать семь, тридцать восемь, тридцать девять и сорок», – триумфально заявил он. «Надеюсь, это будет хорошо.»

«Всё будет очень хорошо», – сказала она. «Не волнуйтесь. Хотите пойти помыться?»

«Помыться?»

«М-м-м, помойте свой маленький член, милый. Чтобы я оставалась чистой, я должна быть уверена, что вы тоже чистый.»

«Да, хорошо», – сказал он. «Очень хорошо. Да.»

«Это ваш первый раз с проституткой?», – спросила она.

«Нет, нет.»

«Держу пари, это ваш первый раз», – сказала она, улыбаясь.

«Нет, но близко к действительности», – сказал он и подошёл к раковине в углу.

«Но вас никогда раньше не просили помыться, да?»

«О, конечно, да», – сказал он.

«Теперь хорошенько вымойте его», – сказала она и забралась на кровать. Трусиков на ней не было. Она широко раздвинула ноги, решив, что даст ему попробовать бобрик, когда он повернётся, и, возможно, уговорит его на трах за шестьдесят долларов. Впрочем, минет был быстрее. Всё в процентах, подумала она. «Ну давай же, придурок», – подумала она. «Я сказала помыть, а не простерилизовать.» Он повернулся от раковины, увидел её, лежащую с широко раздвинутыми ногами, и, чёрт побери, покраснел!

«Идите сюда», – сказала она, улыбаясь.

У него был маленький белый член, и он сушил его одним из полотенец, когда подходил к кровати. Он всё ещё краснел, маленький лысый хонки (уничижительный термин, используемый в США для обозначения белых людей – примечание переводчика) лет пятидесяти, моргая на неё из-за очков, покрасневший от подбородка до макушки своей лысой бобовой головы.

«Может быть, вы хотите немного этой сладкой киски?», – спросила она, приподнимая бёдра. «Это обойдётся вам всего в двадцать долларов.»

«Нет, нет, всё в порядке», – сказал он.

«Могучая сладкая киска», – сказала она.

«Нет, нет, спасибо.»

«Только минет, да?»

«Да, пожалуйста.»

«Просто нежные губы Си Джей, да?»

«Да, пожалуйста, только это.»

«Ну, ладно», – сказала она. «Садитесь сюда, на кровать. Как вас зовут, милый?»

«Фрэнк», – сказал он.

«Фрэнк», подумала она. «Чёрт, тебя зовут Марвин или Ральф. Я постоянно получаю долбаных Фрэнков», подумала она.

«Может, вы… снимете одежду?», – спросил он.

«Конечно», – сказала она, – «если вы так хотите.»

«Да, мне бы этого хотелось.»

«Вы босс», – сказала она.

Она молча разделась. Он наблюдал за ней, пока она раздевалась. Надев только белокурый парик и туфли на высоком каблуке из лакированной кожи – её рабочий комбинезон для постельных утех, – она вернулась к нему.

«Готовы, Фрэнк?», – спросила она.

«Да, пожалуйста», – сказал он.

Её рот опустился. «Сестра, чёрная женщина, на коленях отдаёт голову.

Тому, кто хочет видеть её мертвой. Разве она не видит, разве она не видит, разве она не читает в его голове? Она рабыня по его воле, и мужчина хочет её смерти. Она точно негритянка, она рабыня, всё ещё в цепях, и белый человек выпорет её…»

Когда они вместе вышли на улицу, дождь всё ещё шёл. Фрэнк, или как там его звали, поблагодарил её за услуги и сказал, что как-нибудь найдёт её снова. Она ответила: «Хорошо, Фрэнк, рада, что вам понравилось.» Они расстались на углу у отеля. Накрыв голову зонтиком, он вышел под дождь. Она подняла воротник пальто на шею, пригнув голову от дождя, и снова начала идти к железнодорожной станции. Было почти три тридцать. Ещё несколько трюков, и можно идти спать. К чёрту Джоуи. У него нет сердца, чтобы послать шлюху на улицу в такую ночь. Что ж, это ненадолго. Я предупредила его, сказала, что, если ты и дальше будешь так со мной обращаться, я расстанусь с тобой навсегда, ты только подожди и увидишь. Он сказал ей: «Если ты меня бросишь, детка, я проломлю тебе голову. Тебя найдут в канаве с черепом, разделённым на две половинки, если ты меня бросишь.»

Конечно, Джоуи, подумала она, но ты просто подожди и увидишь. У меня сейчас двадцать шесть сотен в банке, деньги, о которых ты ничего не знаешь, мужик, все они на сберегательном счёте в центре города, на имя Клара Джин Хокинс, вдали от места прозябания, мужик, не хочу, чтобы ты видел, как я делаю вклад. Пока что двадцать шесть сотен, а будет ещё больше. По двести каждую среду вечером. А завтра я снова буду разговаривать с этим человеком, сяду с ним за ланч, и мы снова будем говорить об этом альбоме. Я скажу ему, что к концу месяца у меня будет три тысячи, а этого вполне достаточно, чтобы его записать, сказал он мне, и тогда ты знаешь, что ты можешь сделать, не так ли, Джоуи? Ты можешь взять свои предупреждения и угрозы и засунуть их себе в…

Позади неё раздались шаги.

Звук, щёлкающий сквозь дождь.

Она повернулась, думая, что это Джоуи приближается. Прищурившись сквозь дождь, она смогла разглядеть лишь кого-то высокого и худого, одетого во всё чёрное. Она поджала губы и издала звук поцелуя.

«Хотите на свидание?», – спросила она.

В ночь прогремели четыре выстрела подряд. Первая пуля прошла мимо неё, но вторая вошла в тело чуть ниже левой груди и убила её мгновенно. Третья пуля пробила ей гортань, а четвертая, когда она, дёргаясь, замертво падала на спину, вошла ей в лицо справа от носа и выбила выходную рану размером с полдоллара на затылке. Её парик упал, когда она рухнула на тротуар. Он лежал на тротуаре рядом с её раскроенным черепом, дождь заливал его синтетические светлые волокна, и размазывал по луже густой красной крови. «Сестра, женщина, чёрная женщина, неужели она не услышит мою песню? То, что она делает таким образом, должно быть неправильно. Поднимите голову, поднимите глаза, пойте слова, сильные слова, сестра, женщина, чёрная женщина…»

5

Карелла ненавидел детективные рассказы.

В детективных рассказах никогда не было похорон и поминок. В детективных рассказах жертву застрелили, зарезали, задушили или забили дубинкой до смерти, а потом о ней благополучно забыли. В детективных рассказах труп был лишь средством, чтобы заставить кипеть следственный котёл. В реальной жизни жертвой убийства становился человек, и у этого человека обычно были родственники или друзья, которые устраивали поминки и достойное погребение.

Покойнику, согласно племенным обычаям, оказывалось то же уважение и достоинство, которое он заслужил бы, если бы мирно скончался во сне. Ведь когда-то он был человеком, а людей нельзя заметать под ковер только для того, чтобы частный сыщик мог вести дела в быстром темпе.

Поминки по Джорджу Чеддертону проходили в похоронном бюро Монро на Сент-Себастьян-авеню в Даймондбэке. Дальше по городу, возле Петтит-лейн, проходили аналогичные поминки по молодой чернокожей проститутке по имени Клара Джин Хокинс, убитой накануне вечером в Южном Мидтауне, в то время как Карелла просматривал записную книжку Чеддертона. Карелла не знал о втором убийстве. Это был очень большой город, а участок Южного Мидтауна находился в добрых трёх милях от Восемьдесят седьмого. Человека, который занимался делом Хокинс, звали Алекс Леопольд, он был детективом третьего класса, которого перевели из участка Калмс-Пойнт три месяца назад. Он не знал Кареллу и никогда с ним не работал. Двое полицейских из отдела убийств, которые в обязательном порядке явились на место второго убийства, были не Моноган и Монро, которые ушли домой спать после того, как покинули место убийства Чеддертона, а похожая пара мудаков по имени Форбс и Фелпс.

Обязательные вскрытия были проведены на трупах Чеддертона и Хокинс, а найденные пули уже были отправлены в баллистический отдел. Но два разных человека в баллистическом отделе работали над двумя разными делами за микроскопами в шести футах друг от друга, и у них были инструкции только докладывать о своих выводах двум разным детективам, работавшим над этими двумя делами в разных участках Айзолы. Не было ни одного свидетеля второго убийства – ни одного гражданина, готового заявить, что Клару Джин Хокинс убил высокий, стройный мужчина или женщина, одетая в чёрное. В десять минут двенадцатого утра той субботы, 16 сентября, когда Карелла подходил к дверям похоронного бюро, ни он, ни кто-либо другой в полицейском управлении не имел ни малейшего представления о том, что эти убийства могут быть связаны между собой.

Дождь всё ещё шёл. Он был одет в промокший плащ и ещё более промокшую шляпу и чувствовал себя так, как и выглядел после всего шести часов сна на раскладушке в раздевалке участка. Блокнот Чеддертона лежал в промокшем конверте для улик, который он носил под мышкой. Он изучал его до пяти утра и не нашёл в нём ничего, что могло бы указать на возможного убийцу. Из календаря встреч Чеддертона он составил список имён, о которых хотел расспросить Хлою. Он собирался сделать это, когда вернёт ей оба блокнота – с извинениями за своё поведение накануне вечером. Утренний звонок в офис судмедэксперта известил Кареллу, что тело Чеддертона забрали из больницы в восемь утра, чтобы перевезти в похоронное бюро на Сент-Сабс. Предположительно, из тела уже выкачали кровь и содержимое желудка, кишечника и мочевого пузыря.

Предположительно, гробовщик уже ввёл с помощью троакара (хирургический инструмент, предназначенный для проникновения в полости человеческого организма через покровные ткани с сохранением их герметичности в ходе манипуляций; классический троакар представляет собой полую трубку, в которую вставляются специальные стилеты, снабжённые рукояткой – примечание переводчика) или трубки раствор формальдегида, вызывающий коагуляцию белков тела. Предположительно, гробовщик работал с воском и косметикой, чтобы восстановить разбитую левую скулу Чеддертона и замаскировать зияющие дыры в шее и верхней части черепа. Карелла поинтересовался, будет ли гроб открытым. Обычно скорбящие предпочитали видеть своих усопших любимых мирно спящими; или же они предпочитали не видеть их вовсе.

Директор похоронного бюро – невысокий смуглый чернокожий мужчина – сообщил Карелле, что тело будет готово к осмотру в 14:00 в Голубой часовне (вероятно, намёк на бывший монастырь в Юнион– Сити, округ Гудзон, штат Нью-Джерси; своё название получил от тонированных синим окон, которые были частью первоначальной часовни – примечание переводчика). Он также сообщил Карелле, что миссис Чеддертон была там сегодня, чтобы получить тело и сделать все приготовления, и ушла примерно в 11 утра, сказав, что вернётся не раньше пяти. Карелла поблагодарил мужчину и снова вышел на улицу под проливной дождь. Через минуту он вернулся и спросил, можно ли воспользоваться телефоном. Мужчина провёл его в кабинет напротив Розовой часовни. В справочнике «Айзола» Карелла нашёл адрес Джорджа К. Чеддертона: улица Раучер, 1137. Он набрал номер и дал ему прозвонить двенадцать раз. Но ответа не последовало. Не представляя, что Хлоя Чеддертон отправилась на работу на следующий день после убийства мужа, он нашёл номер клуба «Фламинго», набрал его и поговорил с женщиной, представившейся одной из барменш. Она сказала ему, что Хлою ждут в двенадцать часов дня. Он поблагодарил её, повесил трубку, записал адрес клуба в блокнот и вышел на улицу к месту, где припарковал машину. Он забыл закрыть окно со стороны водителя, которое ранее частично открыл, чтобы не запотевало лобовое стекло. Сиденье было мокрым, когда он забрался внутрь.

Обе стеклянные витрины клуба «Фламинго» были выкрашены в розовый цвет. В центре левой витрины красовалась огромная вывеска с надписью от руки: «Топлесс, без низа, с полудня до четырёх утра». Клуб, очевидно, предлагал больше зрелищ, чем Хлоя рассказала ему вчера вечером. «Это клуб топлесс», – сказала она, и разница между «без верха» и «без низа» была сродни разнице между непредумышленным убийством и убийством первой степени (согласно законодательству США, это убийство человека, совершённое с заранее обдуманным злым умыслом – примечание переводчика). В другом окне висела такая же большая вывеска, обещавшая щедрую выпивку и бесплатный обед.

Карелла был голоден – на завтрак он выпил только стакан апельсинового сока и чашку кофе. Он открыл одну из двух входных дверей и шагнул в тусклый интерьер клуба. Приспособившись к полумраку, он встал прямо перед входными дверями, прислушиваясь к рок-музыке, которая звучала из динамиков по всему помещению.

Впереди виднелась длинная овальная барная стойка. Две девушки, по обеим сторонам от барной стойки, извивались в такт рок-музыке. Обе девушки были одеты в блестящие туфли на высоком каблуке с ремешками на лодыжках и облегающие стринги (предмет одежды, состоящий из узкого куска материала, едва прикрывающего гениталии, напоминающего верёвку, который проходит между ягодицами, и очень тонкого пояса вокруг бёдер – примечание переводчика). Обе девушки были с голой грудью. Ни одна из них не носила ничего под G-стрингами. Ни одна из них не была Хлоей Чеддертон.

Теперь он заметил, что по периметру комнаты стоят небольшие столики. Здесь было немноголюдно. Он подозревал, что дождь отпугивает клиентов. Но за одним из столиков танцевала белокурая девушка – если это можно было так назвать – исключительно для удовольствия мужчины, который сидел там один, потягивая пиво. За барной стойкой сидели четверо мужчин, по двое с каждой стороны, трое из них были белыми, один – чёрным. Карелла занял место в середине барной стойки. Одна из барменов – молодая рыжеволосая девушка в чёрном купальнике и чёрных чулках в сеточку – подошла к тому месту, где он сидел, и её туфли на высоком каблуке застучали по твёрдому деревянному полу.

«Желаете что-нибудь выпить, сэр?», – спросила она.

«У вас есть что-нибудь безалкогольное?», – спросил Карелла.

«О, да, конечно», – сказала она, закатила глаза и глубоко вздохнула, сразу же придав его безобидному вопросу сексуальный подтекст. Он посмотрел на неё. Она решила, что совершила ошибку, и тут же сказала:

«Есть „пепси“, „кола“, „Севен Ап“ и имбирный эль. Это будет стоить столько же, сколько и виски.»

«Сколько это стоит?»

«Три пятьдесят. Но это включает обеденный бар.»

«Кола или пепси, любое из этого подойдёт», – сказал Карелла. «Хлоя Чеддертон уже приходила?»

«У неё сейчас перерыв», – сказала рыжеволосая, а затем небрежно поинтересовалась: «Вы полицейский?»

«Да», – сказал Карелла, – «я полицейский.»

«Ничего себе. Приходит парень, хочет мороженое с содовой, и он, должно быть, дежурный коп. Что вам нужно от Хлои?»

«Это касается только её и меня, не так ли?»

«Это чистое место, мистер.»

«Никто не говорил, что это не так.»

«Хлоя танцует так же, как и другие девушки. Вы не увидите здесь ничего такого, чего нельзя было бы увидеть в любом из легальных театров в центре города. В центре есть большие сценические шоу с обнажёнными танцовщицами, как и здесь.»

«Угу», – сказал Карелла.

Рыжая отвернулась, откупорила ему прохладительный напиток и налила в стакан. «Здесь никому не разрешается трогать девушек. Они просто танцуют, и точка. Так же, как и в центре города. Если в легальном театре это не запрещено законом, то и здесь это не запрещено.»

«Расслабьтесь», – сказал Карелла. «Меня не интересуют бюсты.»

Девушка снова закатила глаза. На мгновение он не совсем понял её реакцию. А потом понял, что она намеренно приравнивает жаргонное полицейское выражение, означающее арест – термин, который, он был уверен, она слышала уже сотни раз – к тому, что бурно рвётся наружу из чёрного купальника. Он снова посмотрел на неё. Она искусно пожала плечами, отвернулась и пошла к кассе в конце бара. Одна из танцовщиц сидела на корточках перед одиноким чернокожим клиентом, широко расставив ноги и откинув бахрому стрингов, чтобы полностью обнажить себя. Мужчина уставился на её обнажённые гениталии.

Девушка улыбнулась ему. Она облизнула губы. На мужчине были очки.

Девушка сняла очки с его глаз и медленно провела их над своим отверстием, изобразив на лице издевательское выражение шокированной пристойности. Она вернула очки мужчине на голову, а затем выгнулась дугой, поддерживая себя руками, подставила свою открытую промежность к его лицу и навалилась на него, пока он продолжал пялиться. Прямо как в легальных театрах в центре города, подумал Карелла.

Законы штата о непристойности были определены в статье 235, раздела 2 Уголовного кодекса, согласно которому «производство, представление или режиссура непристойного спектакля или участие в его части, которая является непристойной и способствует непристойности такового» считалось правонарушением класса А.

Соответствующее положение – PL 235.00, подраздел 1 – гласило: «Любой материал или представление являются „непристойными“, если (а) они рассматриваются в целом, и их преобладающая привлекательность связана с распутным, постыдным или болезненным интересом к наготе, сексу, выделениям, садизму или мазохизму, и (б) они существенно выходят за обычные рамки откровенности в описании или представлении таких вопросов, и (в) они совершенно не имеют искупительной социальной ценности.»

Карелла не сомневался, что девушка, сидящая за барной стойкой, с выгнутой спиной и собственной рукой, которая сейчас возится с её вульвой к явному удовольствию сидящего перед ней мужчины, совершает акт, в котором преобладает интерес к наготе и сексу. Но, как заметила ему рыжеволосая барменша минуту назад, здесь не было ничего такого, чего нельзя было бы увидеть в некоторых легальных театрах в центре города, если бы у вас было место в первом ряду. Если же вы не сможете увидеть бюст, то окажетесь втянуты в бесконечные судебные споры о разнице между искусством и порнографией, тонкую грань, которую сам Карелла – и даже Верховный суд Соединённых Штатов – не были готовы определить.

Если задуматься – а он часто задумывался об этом, – что, чёрт возьми, такого ужасного в порнографии? Он видел фильмы с рейтингом «R» (не допускаются лица моложе семнадцати лет, если они не находятся в компании взрослых) или даже «PG» (рекомендуется родительский контроль), которые казались ему грязнее, чем любой из порнофильмов с рейтингом «X», идущих в захудалых кинотеатрах вдоль Стэма. Язык в этих социально приемлемых фильмах был идентичен тому, что он слышал в участке и на улицах каждый божий день своей жизни – а он был человеком, чья работа заставляла его постоянно контактировать с самыми низкими элементами общества. Секс в этих одобренных фильмах был столь же откровенным, избавляя зрителей лишь от откровенного полового акта, фелляции и куннилингуса, характерных для фильмов с рейтингом «X». Так где же провести границу? Если для известной мужской кинозвезды было в порядке вещей заниматься имитацией любви с абсолютно голой женщиной в многомиллионной эпопее (при условии, что он не снимал штанов), то почему нельзя было изображать реальный половой акт в малобюджетном фильме с неизвестными в главной роли? Выведите на экран серьёзную актрису, покажите, как она имитирует половой акт (но, упаси боже, никогда не совершает его на самом деле), и каким-то образом это стало высоким киноискусством, в то время как «Глубокая глотка» (американский порнофильм, снятый в 1972 году – примечание переводчика) осталась дешёвым порно. Он догадался, что всё дело в ракурсах. Он догадывался, что был полицейским, который не должен был так часто задумываться о законах, за исполнение которых ему платят.

Но что, если он прямо в эту минуту пройдёт по бару и повяжет танцовщицу за «участие в непристойном представлении» (завинчивать в одно место очки мужчины – это, конечно, непристойно, не так ли?), а затем повяжет владельца заведения за «производство, представление или руководство непристойным представлением» – что тогда? Это правонарушение относится к категории проступков класса А и наказывается не более чем годом тюрьмы или штрафом в тысячу долларов. После вынесения приговора (что было маловероятно), через три месяца они снова окажутся на улице. Тем временем по городу бродили убийцы, насильники, грабители, вооружённые разбойники, растлители малолетних и наркоторговцы. Что же оставалось делать честному полицейскому? Честный коп потягивал пепси или кока-колу, в зависимости от того, что подавала ему рыжая с изобретательным порнографическим умом, слушал рок и смотрел на голый зад белокурой танцовщицы, сидящей напротив, когда она наклонялась, чтобы поднести свои огромные груди к губам клиента.

Без двадцати минут час Хлоя Чеддертон – голая, если не считать туфель на высоком каблуке и серебристых трусиков-стрингов с бахромой – вышла на барную стойку в дальнем конце зала. Танцовщица, которую она заменяла, та самая, что протирала очки чернокожего мужчины о то, что полиция нравов назвала бы её «приватным хозяйством», похлопала Хлою по спине, когда та прошмыгнула мимо неё и спустилась по пандусу, ведущему с барной стойки. На проигрыватель опустилась новая рок-пластинка. Широко улыбаясь, Хлоя начала танцевать под неё, проходя по барной стойке мимо чернокожего мужчины в очках, тряся обнажённой грудью, покачивая бёдрами, притопывая и прихлопывая в бешеном ритме электроакустических гитар, и наконец остановилась прямо перед Кареллой. Всё ещё дико трясясь, она стала перед ним на колени, руки вытянуты над головой, пальцы широко расставлены, грудь трепещет, колени раздвинуты – и вдруг узнала его.