Текст книги "Дом с волшебными окнами. Повести"

Автор книги: Эсфирь Эмден

сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 28 страниц)

67. ПО ЗНАКОМЫМ УЛИЦАМ

– Маришка, у тебя гости? – спрашивает Женя, заглядывая в дверь Марининой комнаты.

– Это Коля, – говорит Марина.

Она очень рада Жене – он давно у них не был!

– Новый товарищ? – спрашивает Женя. – Вот это хорошо! А то я уж хотел спросить у тебя, почему ты только с одними девочками дружишь.

Женя улыбается Марине, жмёт Коле руку и садится рядом с ним на диван.

– Вместе с Мариной учишься? – спрашивает он дружелюбно. – Музыкант?

Марина так неудержимо рассмеялась, что и Женя и Коля невольно засмеялись вместе с ней.

– Ну какой я музыкант! – сказал Коля смеясь.

– Школьник?

– Школьник. В седьмом.

– А дальше что?

Коля не удивлён тем, что незнакомый человек (он знает Женю по рассказам Марины) так настойчиво расспрашивает его.

– Дальше ещё не знаю, – говорит он. – Думаю, в техникум.

– Угу-м, – соглашается Женя, – это тоже дело. Вот что, дорогие друзья мои, я сегодня свободен – не пойти ли нам куда-нибудь втроём, пока мамы нет дома?

Марина сразу загорается:

– В кино?

– Нет, – говорит Женя, – ты, я думаю, и так много сидишь в помещении. А пойдём мы просто походим по Москве.

– Просто? – спрашивает Марина, заглядывая в смеющиеся Женины глаза. – А рассказывать про интересное в Москве будешь?

– Если захотите – обязательно!

– Ну тогда подожди! – весело говорит Марина и бежит к телефону. Она звонит Мае: – Мая, слушай, можно сейчас устроить цепочку? Собрать всё наше звено?

– Для чего?

– Просто погулять по Москве, но вместе с Женей.

Подумав минутку, Мая соглашается. У Гали тоже есть телефон, а Галя живёт близко от Люси – она за ней зайдёт…

– Словом, всех, кого можно! – говорит Марина. – Ждём!

Хорошо идти по московским улицам зимой в ранние сумерки. Фонари ещё не зажжены. Мягкий серо-белый свет окутывает город.

– Хорошо? – спрашивает Женя, вдыхая морозный воздух.

– Хорошо! – отвечает Марина. – Знаешь, Женя, когда нас привезли из Борового, я так обрадовалась Москве, троллейбусам, домам! И дождик шёл.

Женя засмеялся:

– Я знаю, ты дождик любишь.

– Да нет, не только дождик.

И Женя, и Марина, и Коля, и Мая – все они очень любят московскую зиму, но все они постеснялись бы выразить это вслух.

Они идут по широкой Садовой улице: Женя – окружённый весёлыми, разрумянившимися девочками, и немного в стороне от них – Коля. Но и он скоро присоединяется ко всей группе.

Мая идёт рядом с Женей. Она очень довольна, что сегодня у них неожиданная прогулка, да ещё с Женей. Она мысленно уже записала этот сбор звена в своем дневнике как «встречу со студентом-географом».

Но тут же она забывает об этом.

Они идут по широкой Садовой, мимо Зоопарка, мимо большого медведя, которого слепил скульптор Ватагин. Когда Марина была маленькая, она думала, что этот медведь сторожит Зоопарк.

Женя рассказывает: в этом маленьком доме жил Чехов и называл его комодом; а в этом доме с колоннами – знаменитая детская больница. Они выходят на площадь Восстания, и Женя рассказывает о том, почему она так называется: о баррикадах, о революции 1905 года. Ребята знали об этом, но Женя рассказывает очень интересно.

Женя рассказывает о том, какими станут знакомые улицы через несколько лет. Вот здесь вырастет высотный дом – лёгкий, стремительно летящий вверх. И в разных концах Москвы поднимутся такие же. В городе появятся новые парки, зазеленеют все улицы…

Женя рассказывает, и перед ребятами словно заново встаёт их родной город – Москва.

Они идут по знакомым улицам, по бульварам.

– А в этой школе я учился, – говорит Женя, останавливаясь у подъезда тёмно-красного двухэтажного дома.

– А теперь тут учатся Коля и Лёня, – говорит Марина.

– А в Планетарий мы ходили всем отрядом, и я хотел стать астрономом.

– И мы пойдём! – живо откликается Мая.

– А почему вы стали географом? – спрашивает Коля.

– Точнее – геоморфологом, – говорит Женя. – Потому что землю так же интересно изучать, как небо. Мы, геоморфологи, изучаем рельеф территории.

– А это очень важно? – спрашивает Марина с некоторым недоверием.

– Очень. Вот смотри – Москва. Вы её любите, а знаете ли? Очень мало, правда? Сто таких прогулок, как наша, – и то не будете знать хорошо, а представьте теперь нашу страну…

Женя останавливается на минуту.

– Вот и до метро дошли, – говорит он. – А вы знаете: чтобы построить его, надо было очень хорошо изучить нашу московскую землю, исследовать породы, залегающие не только на поверхности, но и на большой глубине под Москвой. А чтобы строить новые города, каналы – представляете себе, сколько нужно знать?

– Немножко представляем, – сказала Марина. – Я помню, как мы ехали из Борового… А мы долго ехали!

– И ты увидела тогда новые края, – сказал Женя. – А вот когда я поехал в экспедицию, я впервые по-настоящему понял, какая огромная наша страна и сколько ещё нужно сделать, чтобы узнать её богатства и сделать нашу жизнь ещё прекраснее и полнее.

Дома, за чаем, которым Елена Ивановна поила замёрзших москвичей, Женя рассказывал об их летней экспедиции.

– Мы ездили в степи, которые называют «чёрными землями», – рассказывал он. – Чёрными их называют потому, что там выпадает очень мало снега… Зачем мы ездили? Изучать эти земли, чтобы установить пути их развития. Ведь это то главное, ребята, что отличает наших географов от прежних. Мы не просто изучаем природу, а изучаем её для того, чтобы улучшать и перестраивать.

– Как и в каждой у нас специальности, – сказала Елена Ивановна. – И мы теперь не работаем по старинке, а ищем всё время новых путей, ищем, как улучшить производство.

Марина с гордостью посмотрела на мать, потом на девочек и Колю. Знает ли Коля, сколько её мама придумала нового у себя на фабрике? Надо ему рассказать.

– От результатов нашей экспедиции, – продолжает Женя, – зависело, во что превратить эти земли: залить водой и засеять рисом, превратить в лесные полосы или оставить под пастбища.

– Что же вы решили? – спрашивают в один голос Марина и Галя.

И все девочки с нетерпением ждут ответа.

Женя рассказывает довольно сухо, а слушать его интересно. Хочешь – будет поле, хочешь – лес. Как в сказке!

– Это не мы одни решаем, – говорит Женя. – Был ряд экспедиций, не только наша, и окончательные результаты ещё неизвестны. А работаем мы все по одному плану.

– А знаешь, Маришка, – неожиданно говорит Женя, подходя к Марининому пюпитру, – на строительстве одного большого канала было соревнование бригад. И знаешь, что было наградой, премией лучшим? Приезжала певица, любимица всех строителей, и пела им. Сейчас она – победительница на международном конкурсе. Этого вам, наверно, на уроке географии не рассказывали?..

– А много народу у вас было в экспедиции? – спрашивает Коля.

– Нет, немного, – отвечает Женя. – Группы идут небольшие, по нескольку человек. Кроме специалистов, берут ещё помощников-коллекторов. Их обязанность – помогать во всём: ну, палатки ставить, разводить костры, а главное, помогать в научной работе, например носить образцы пород, – говорит он серьёзно, – участвовать в описании их и даже в составлении маршрутов! Младшими коллекторами бывают и школьники, – добавляет он равнодушно.

– Женя, возьми, пожалуйста, Колю! – неожиданно говорит Марина. – Когда поедешь ещё раз. Ты знаешь, он химией интересуется, а вы изучаете почву… Он вам пригодится!

Коля смутился и укоризненно посмотрел на Марину.

– Что ж, – говорит Женя, – надо подумать. У нас, правда, был школьник десятого класса, из седьмого как будто не бывало ещё, но дельного человека всегда можно взять… А что же ты, Марина, не просишься сама? – прибавляет он улыбаясь.

Марина прекрасно понимала, что Женя шутит, – ведь она ещё только в пятом классе. Но, когда все на неё посмотрели, – она смутилась и, ничего не ответив, стала торопливо убирать со стола.

Когда Марина во второй раз вышла с посудой на кухню, мама разговаривала там с Колей, и у обоих были встревоженные лица. Марина спросила бы, в чём дело, но с ней вместе на кухню пришла Мая. Она что-то говорила Марине, но Марина не слушала. Только вернувшись в комнату, она поняла, что Мая спрашивает и, как видно, уже не в первый раз:

– Ты как думаешь, что нарисовать в этой звёздочке?

– В какой? – удивилась Марина. – Разве мы путешествовали?

– Конечно, путешествовали, – серьёзно сказала Галя. – Пусть каждый напишет, что он видел, и опишет хоть одну улицу или дом.

– Мая, ты мне нарисуй знаешь что? – сказала Марина. – Зоопарк и медведя.

– А мне метро!

– А мне высотный дом!

– Девочки, лучше сделаем так, как в прошлый раз, когда ездили в Берёзовую, – предложила Мая. – Кто бы о чём ни рассказал, а в звёздочке напишем всем одно.

– Правильно, – сказала Марина. – Молодец, Мая! Напиши просто: «Москва».

Она, как всегда, увлеклась этой игрой и забыла то, что смутило её на кухне: Колино взволнованное лицо. А вспомнила только вечером:

– Мама, у Коли что-нибудь случилось?

– Да нет, Мариша, ничего, – ответила мать, не поднимая от работы головы.

Но Марине показалось, что мама чем-то озабочена.

68. ИЗ ДНЕВНИКА МАРИНЫ

19 февраля

Коля всё не приходил, и я не знала, что подумать. И вдруг мама мне сегодня говорит: «Навести после школы Колю – он нездоров». А он, оказывается, лежит. Его избил этот чужой – Никифор.

Ох, если б это было при мне! Да как он смеет бить!

Он разозлился на Колю, потому что Коля нашёл у него кусок ворованной кожи. Это с маминой фабрики! Подумать только: мама всё старалась её сэкономить, а пришёл этот чужой и хотел уничтожить всю мамину работу.

Но ему не удалось этого сделать – за ним уже следили на фабрике. А Коля этого не знал. И Коле пришлось бы плохо, но Лёня как раз в это время пришёл к нему.

Лёня сразу закричал, и прибежали соседи, и Никифор убежал. Они не сумели его задержать!

20 февраля

Его ищут. Мама говорит, что, вероятно, найдут. Ой, только бы нашли!

21 февраля

Его нашли. Задержали на вокзале. Я совсем не могла заниматься в эти дни. Я очень боялась, что Никифор вернётся. А Коля его не боялся. Даже Лёня боялся, я видела, а Коля – нет.

25 февраля

Алексей Степаныч не ругал меня на уроке – он, наверно, знает, что случилось. И потом, я теперь опять много занимаюсь. Моцарт – раз. Концерт к экзамену – два. И в-третьих – наша тайна. Алексей Степаныч сказал мне о ней:

«Ты очень боишься этой пьесы, а у страха, знаешь, глаза велики. Пока будешь бояться, ничего не выйдет. Правда, лучше стало немного, но ещё очень робко».

Вот я сегодня и попробовала дома играть её смело. А что – вышло! Правда, грязновато немного, но, в общем, вышло. А теперь опять буду медленно, очень осторожно учить, по кусочкам. И над каждым работать.

Концерт пока учим понемногу. А. С. сказал – после второго школьного примемся за него основательно.

Скоро второй школьный концерт. Я боюсь, но меньше, чем раньше. Наверно, потому, что играю Моцарта. Я, кажется, понимаю его. И на душе делается так хорошо, когда играешь его! А всё-таки страшно. Галя ругает меня за трусость. И Мая тоже. И Оксана. Значит, я трусиха? Надо себя перебороть.

Вот Коля – он ведь ничего не боится!

26 февраля

Коля сказал маме, что много занимается – потому редко заходит. Как-никак, кончает в этом году семилетку.

Мама спросила, что он думает делать дальше, и он сказал, что пойдёт в техникум. Будет учиться и работать – помогать матери. А после техникума, может быть, и в институт пойдёт.

(По-моему, он после того разговора с Женей и про географию думает, но пока ничего не говорит. Он ведь скрытный.)

Мама спросила, поедет ли он летом в деревню к своим родным. Он сказал, что ему там делать в этом году нечего. Помощь его там не нужна, а ему надо готовиться в техникум и ещё что-то такое делать. Он не сказал что. Только я догадываюсь, что это. Наверно, какой-нибудь новый химический опыт.

Мама его спросила, хочет ли он поехать в их фабричный лагерь.

«А вдруг его в экспедицию возьмут?» – спросила я.

«Можно и в экспедицию поехать и в лагерь на один срок, – ответила мама. – Коля много работал в эту зиму, ему надо отдохнуть».

«А я поеду в лагерь?» – спросила я.

Мама сказала, что да.

Потом мама пошла готовить ужин. Я хотела ей помогать, но она сказала, что сегодня не надо, и мы с Колей ещё поговорили немного. Между прочим, с мальчиками иногда интереснее говорить, чем с девочками.

Вот, например, Галя, – она, конечно, хорошая, но ведь она какая-то маленькая ещё и почти ничем, кроме музыки, не интересуется. И знает даже меньше меня. (Я не про уроки.)

А я очень люблю музыку, но столько есть ещё на свете интересного, так хочется всё знать! Меня очень интересуют астрономия и ботаника. Я рассказала Коле про некоторые редкие растения. Он, например, не знал, какое самое высокое дерево на свете, и очень удивился, когда я ему сказала, что эвкалипт. И что он может дорасти до двадцатого этажа. И вообще не знал, какое это замечательное дерево, – я ему рассказала.

А он мне много рассказал о химии. Он говорит, что, наверно, можно придумать такой состав, от которого бы деревья росли быстрее и самая неплодородная почва стала плодородной. (Это, наверно, Женя на него повлиял.) И что он всякие составы будет изобретать и, может быть, даже придумает новый лак для скрипки, чтобы он был не хуже лака старых мастеров и даже ещё лучше.

Вдруг бы он придумал такой состав! Я прихожу на урок, начинаю играть, а скрипка моя звучит, как у Ойстраха! (Я знаю, что дело не в одном лаке, а гораздо больше – в скрипке, а ещё больше – в игре… Но интересно же помечтать.)

27 февраля

Получила из Берёзовой письмо – от Тамары. Она пишет, почему я их забыла и не пишу ей. Ещё она пишет, что Вера скоро поедет в Москву, на консультацию к Елизавете Фёдоровне. Тамара спрашивает, хочу ли я, чтобы она приехала с Верой на наш школьный концерт, удобно ли это. Вера предложила её взять. Мне хочется, чтоб Тамара послушала, как я играю Моцарта. И у Гали очень красивые пьесы в этот раз. И вообще у многих ребят из нашего класса.

Я ей написала, чтобы приезжали. И послала для их стенгазеты свой рисунок: «Класс Алексея Степаныча идёт на концерт». Мы теперь обмениваемся материалами. У нас в газете тоже помещены их рисунки.

69. КЛАСС АЛЕКСЕЯ СТЕПАНЫЧА

На рисунке Марины был изображён весь класс Алексея Степаныча: двенадцать девочек и мальчиков.

Они шли гуськом, друг за дружкой, с решительным и боевым видом. У каждого в одной руке – скрипка, а в другой – высоко поднятый смычок. «Смелые люди», – сказал бы Алексей Степаныч. Но ему-то Марина этот рисунок не показала. Ещё смеяться будет, пожалуй. Скажет: что же в жизни такая трусиха?

Но в этот раз Марина и правда боялась меньше, чем всегда. Она так сжилась с музыкой Моцарта, что играла эту пьесу, не думая ни о чём, естественно и просто, как по утрам напевала одна или пела с ребятами на сборах.

Она не знала, что на этот раз больше её волновался учитель. Он-то знал, что пьеса эта была выше программы Марининого, пятого класса и несколько выше её сил. Он знал, что девочка, придававшая такое большое значение их «тайне» и так её боявшаяся, очевидно, поэтому отнеслась к пьесе Моцарта, как к чему-то естественному в её жизни. Она считала, что эта пьеса по её силам. И музыка Моцарта оказалась понятной девочке. Это очень радовало Алексея Степаныча, но всё же он не был спокоен.

Вот уже заполняют зал дети и взрослые. В первых рядах – его ученики. Многие из них сегодня играют. Его класс. Как он знает их всех, с их ленью и усердием, с детскими ошибками и редкими, но такими счастливыми для него артистическими взлётами…

Вот с краю сидит маленькая Шура. Алексей Степаныч очень ровно относится к ученикам, и он чувствует, что дети это ценят. У него нет «любимчиков». Но эту девочку он нежно любит. Это одна из самых талантливых его учениц. Живая как огонь, весёлая – и в жизни и в игре. Но вместе с тем девочка эта его очень заботит. Что-то в последнее время она стала отставать, и техника её почти не развивается. А без этого нельзя двигаться вперёд, особенно – играя на таком сложном инструменте, как скрипка. Да, его ребятишки вряд ли отдают себе отчёт, на каком сложном и трудном инструменте они учатся играть.

А девочка стала отставать. Надо посоветоваться о ней с Елизаветой Фёдоровной.

Рядом с ней – Лёня. Какие разные дети! У Лёни безукоризненная для его возраста техника, он очень много сделал за последнее время, преодолел много трудностей – и не поверишь, что часть года прогулял. Но настоящей музыки в его игре мало. Где-то на стороне витают его мальчишеские мысли, когда пальцы бегают по струнам. Значит, эту сторону в нём надо развивать больше всего. Кажется, в этот раз что-то сдвинулось.

Он приписывает это, между прочим, и девочкам – Гале и Марине. Они быстро двигаются вперёд, и Лёне не хочется отставать от них.

История с концертом, участие, которое приняли в нём тогда девочки, тоже сыграли свою роль.

Посмотрим, как сыграет, посмотрим…

А вот Галя – сидит, сжав губы. Ну, за эту девочку он спокоен: твёрдый характер, своего добьётся! И чувствует тонко и работать умеет.

Сашенька, Оля – эти малыши ещё не в счёт. Он пока к ним только примеряется, подходит то так, то эдак, пробует, что их больше заденет, скорее приохотит к работе. Оля способнее, но, кажется, ещё слишком мала и рассеянна. А из Сашеньки, пожалуй, может выйти толк.

А рядом с Сашенькой – Марина, что-то ласково шепчет ему на ухо. Хорошая девочка, но не простая. Кажущаяся лёгкость характера, а, в сущности, характер не простой. Если станет работать – будет толк. С ней работать интересно. Как-то она сегодня справится? Нелёгкую он ей задал задачу.

Позади неё – Миша, самый старший его ученик. Этот уже виден. Работоспособен на редкость, несомненно будет музыкантом. Иногда не хватает чего-то своего, но и это придёт постепенно. Всё-таки мальчику ещё только пятнадцать лет.

Боря, Витя… С этими – работать и работать. Да, немало труда вложено в них всех. Чем-то они его отблагодарят сегодня? Ведь каждый школьный концерт – это смотр его учеников, его преподавательского метода, смотр его класса.

– Тише, дети, начинаем! – говорит Семён Ильич, поднимаясь с места. – Марина, тише!

Что это с Мариной? С ней рядом, справа, сидит незнакомая Алексею Степанычу девочка. А, кажется, из фабричного клуба! Они рассматривают какой-то рисунок.

– Зачем ты его привезла? – шепчет Марина.

– Сравнить, – тихонько отвечает её соседка. Алексей Степаныч протягивает руку и берёт рисунок из рук Марины.

– Ой! – пугается Марина и заливается краской.

А Алексей Степаныч смотрит на рисунок и улыбается. В точности так, как предвидела Марина. Однако рисунок ему явно нравится, и он не собирается его отдавать.

«Да, они не боятся, – думает он. – Сегодня больше волнуюсь я».

– Класс Алексея Степаныча Соловьёва! – объявляет Семён Ильич. – Саша Ичимов, младший приготовительный класс.

Алексей Степаныч видит, что сидящая рядом с Сашенькой Марина снова вспыхивает так, как будто вызвали её, и горячо шепчет что-то на ухо встающему с места Сашеньке.

– Да он ничуть не боится! – тихо говорит ей девочка справа.

– В первый раз играет, – взволнованно шепчет Марина. – Ведь это наш самый маленький ученик!

А Саша выходит к роялю так, как будто это в его жизни не первый, а двадцать первый по крайней мере концерт. Он застенчиво и вместе с тем серьёзно смотрит на комиссию и протягивает свою скрипку для настройки Алексею Степанычу.

70. НА ОБСУЖДЕНИИ

В приёмной ожидали родители и дети, переговаривались, делились впечатлениями, а в зале совещались педагоги. Концерт окончился в десять часов, теперь было уже одиннадцать, а обсудить успели только половину игравших.

Елизавета Фёдоровна, пришедшая на концерт после напряжённого рабочего дня, так устала, что у всех было желание ускорить обсуждение. Но почти о каждом ученике завязывался разговор – и снова и снова горячо обсуждались его музыкальные данные, его продвижение вперёд и метод педагога.

Извечный педагогический спор – о трудном и лёгком – был главной темой разговора.

Сколько лет существовала музыкальная педагогика – почти столько же лет существовал и этот спор. Одни говорили о том, что дети растут на трудном, что лёгкие пьесы не приносят пользы, что воспитанный на лёгком ученик и будучи взрослым не может привыкнуть к трудностям, боится их и не осиливает. Что только на трудном быстро двигается и растёт ученик – его звук, техника, его общая музыкальная культура.

Другие говорили, что преждевременное воспитание на трудных вещах губит в ученике его детское восприятие музыки, его музыкальность. Подавленный техническими трудностями, ученик перестаёт ощущать музыку играемых им вещей и приучается смотреть на них лишь как на барьер для преодоления трудностей.

Вероятно, истина была где-то посредине. Вероятно, растить учеников надо было и на лёгком и на трудном, гармонически развивая и раскрывая их технические и музыкальные способности. Так считали старые, опытные педагоги. Но молодые увлекались обычно скоростным методом. Им хотелось дерзать, экспериментировать. Иногда результаты бывали блестящими. Но это был метод, пригодный для более сильных учеников. Более слабым он зачастую приносил вред.

И если отбросить частные вопросы постановки – манеру держать скрипку, держаться вообще, вопросы техники «правой и левой руки», то, в основном, спор вёлся именно о трудном и лёгком.

Уже много было выкурено папирос и сказано горячих слов, когда комиссия закончила обсуждение десяти игравших учеников и перешла к Марине.

Года два назад Марина играла по-детски непосредственно и с увлечением. И на одном из школьных концертов сыграла так темпераментно и музыкально, что получила пятёрку с плюсом.

Но в прошлом году Алексей Степаныч решил быстро двинуть девочку вперёд: по возрасту она была старше своих одноклассников, и данные для быстрого роста угадывались у неё педагогом.

Он дал ей трудный для её возраста и класса концерт Баха.

Марина сыграла его верно в отношении ритма, темпа и интонации – чистоты, верности звучания. Но музыка Баха девочке ещё не была понятна – исполнение её было невыразительным, неглубоким.

И после этого концерта игра Марины как-то немного завяла. Прежнего огонька не было, девочка стала играть суховато – это больше всего беспокоило Алексея Степаныча.

За Баха ему очень сильно в своё время попало от Елизаветы Фёдоровны. И всё-таки свою пользу трудный концерт принёс. Прошёл какой-то период, и к Марине вернулась её музыкальная жизнерадостность, но игра её стала более зрелой.

И вот теперь был второй опыт. Пьеса Моцарта, сыгранная Мариной, была не столько трудна чисто технически, сколько требовала глубины исполнения и настоящего, красивого звука. Эта пьеса должна, была разбудить задремавшее как будто в Марине музыкальное чувство. И это случилось.

– Я не знал ещё свою ученицу с этой стороны, – говорил Алексей Степаныч. – Я несколько сомневался в её музыкальных данных. Но она сама раскрыла музыкальную сущность моцартовской пьесы и поразила меня глубиной и тонкостью исполнения.

– Девочка выросла, – сказал завуч, – и звук у неё стал очень приятным.

– Да, рост есть, – сдержанно подтвердила Елизавета Фёдоровна. – Девочка оказалась способнее, чем я думала. Но, Алёша, никогда я с тобой не соглашусь. Всё-таки эта пьеса не для школы, а по крайней мере для училища. И ты помни, Алёша…

И уже перед Елизаветой Фёдоровной сидел не Алексей Степаныч – педагог, вырастивший ряд учеников, не человек, побывавший на фронте, а её ученик, тот самый Алёша Соловьёв, который так боялся в своё время и так любил свою учительницу.

– Елизавета Фёдоровна, это единственная ученица, в отношении которой я прошу о большей оценке, – сказал Алексей Степаныч. – Она так много сделала, приготовив эту трудную для неё пьесу, показала такую музыкальность, что я прошу приравнять её в оценке к другим моим лучшим ученикам.

Голоса разделились. Некоторые члены комиссии поддержали Алексея Степаныча. Но Елизавета Фёдоровна была непреклонна. Она не меньше Алексея Степаныча радовалась росту девочки, однако знала, что учить надо не только детей, но и их молодых учителей.

И рядом с фамилией Марины появилась средняя, как говорили школьники, отметка: четвёрка с плюсом.

Было уже около двенадцати. Елизавета Фёдоровна встала. Она еле держалась на ногах.

Семён Ильич открыл двери зала – в приёмной никого не было, все уже давно разошлись по домам.

– Вот как засиделись! – сказала Елизавета Фёдоровна и, посмотрев на Алексея Степаныча, неожиданно улыбнулась ему, отчего лицо её сразу помолодело.

– Проводи-ка меня до машины, Алёша, – сказала она. – А хочешь, подвезу. Поговорим дорогой.