Текст книги "Дом с волшебными окнами. Повести"

Автор книги: Эсфирь Эмден

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 28 страниц)

50. ЗИМА

Марина проснулась от необычного ощущения – что-то переменилось.

Вся комната была залита ясным белым светом.

Марина вскочила и подбежала к окну. Снег! За окном – снежные крыши, снежные деревья, люди идут, обсыпанные снегом, и отчётливо-отчётливо слышно – каркнула ворона, прозвучал паровозный гудок. Ещё раз, и ещё – теперь уже совсем далеко…

Когда слушаешь эти гудки, делается отчего-то немного грустно и в то же время хорошо. Хочется ехать куда-то далеко-далеко, выходить на новых станциях, видеть далёкие города и незнакомых людей.

Сыплется, сыплется снег… Вот и зима пришла – мягкая, снежная.

В комнате тихо и тепло. Мамина кровать постелена – она уже ушла. А Марине сегодня не надо идти с утра в школу. Сегодня с утра репетиция объединённого общешкольного хора, а Марина в хоре не поёт, она играет в оркестре. Их репетиция – вечером.

Марина задумывается, положив на руку голову и глядя в окно. Как хорошо, когда идёт снег!.. И эта, всегда такая неожиданная и новая, ясно-белая зима вызывает у неё такое чувство, которое необходимо выразить, необходимо сейчас же кому-то передать…

Марина накидывает халатик и достаёт с полки дневник. Потом кладёт его на место и берёт скрипку. Играет две-три фразы из концерта. Нет, не то – сейчас хочется сыграть что-то другое. Вот такое мягкое, снежное, спокойное. Вот идёт снег, тихо, вот скрипнули санки; ребята побежали на лыжах, так что ветер засвистел в ушах…

Марина играет и вдруг останавливается в недоумении. Что же это она играла? Кажется, своё что-то. Может быть, записать? Нет, не стоит, пожалуй. Или попробовать?

Марина достаёт нотную тетрадку по сольфеджио, отыскивает чистую страницу и начинает писать. Ей и раньше случалось играть что-то своё, но она никогда не записывала. А это, оказывается, нелегко.

Марина снова и снова берётся за скрипку, ловит ускользающую музыкальную фразу и поспешно записывает. Постой, что-то напоминает её мелодия, что-то знакомое… Ах да, напоминает ту русскую песню «Не белы то снеги», которую они готовят с оркестром. Но это всё-таки не то. Та песня – вся протяжная и немного грустная, а у неё она становится к концу такой радостной!

Ну вот, записала. Наверно, куча ошибок. Но ведь это её первая записанная песня. Понравится ли она другим, неизвестно, но самой Марине она сейчас очень нравится – так нравится, что даже жалко с ней расставаться.

Марина прячет нотный листок в дневник. Пусть лежит тут, никому не известный. Показать маме? Может быть. Нет, тоже не надо. В этом листке есть что-то такое личное, своё, что Марина не умеет, да и не пытается понять. И вдруг она вспоминает, что ей сегодня днём надо идти к первоклассникам.

Чем бы это ей с ними заняться?

Её рука снова машинально тянется к тщательно спрятанному листку, разглаживает его и вынимает из дневника.

Малыши – это совсем другое дело, им можно будет сыграть эту песню, даже спеть её вместе с ними. Им даже можно сказать, что это она, Марина, сочинила её. И можно даже всем вместе придумать слова к этой песне. Например:

 
Зимушка-зима,
Снежная зима,
Приходи скорей,
Приводи гостей!
 

А каких гостей – пусть они придумают сами. И чтобы в рифму было и подходило под её музыку.

Ну, теперь скорей позавтракать – и в школу.

А как хорошо сегодня на улице! Какой свежий, морозный воздух! Как отчётливо поскрипывает под ногами снег!

Марина старается шагать так, чтобы скрипело ещё сильнее: с носка на пятку, с носка на пятку… А в голове в такт шагам всё сильнее поётся:

 
Зимушка-зима,
Снежная зима,
Приходи сама,
Приходи скорей,
Приводи гостей!
 

51. НА ОДНОМ ИЗ ДЕКАБРЬСКИХ УРОКОВ

Алексей Степаныч взял у Марины из рук скрипку и дал ей Мишину, большую.

– Ну-ка, – сказал он, – попробуй.

Марина стала играть на Мишиной скрипке.

Сначала пальцы не попадали на свои места, но очень скоро приноровились. А как хорошо было играть на большой скрипке! Гораздо удобнее, чем на трёхчетвертной.

– Вот что, – сказал Алексей Степаныч, – тебе срочно нужна большая скрипка, на твоей тебе уже нельзя играть.

– Алексей Степаныч, – жалобно сказала Марина, – где же я срочно возьму новую скрипку?

– А я не виноват, что ты так растёшь! – засмеялся Алексей Степаныч. – Смотри, меня уже переросла.

Марина подумала, что это он, конечно, сильно преувеличил: она ещё его не переросла и даже не доросла до него. Но действительно она очень выросла за последнее время – все платья стали короткими.

Марина положила Мишину скрипку, взяла свою и начала играть. И вдруг сама почувствовала, что скрипка ей мала.

Марина испугалась: ведь скоро на сборе дружины будет большой концерт. Как же она будет играть?

– Ладно, не горюй, – сказал Алексей Степаныч. – Скрипку я тебе достану, к следующему уроку принесу. Можно бы взять школьную, но у меня есть на примете один очень интересный инструмент. А свою давай мне. Я её отвезу в Верину школу. Елизавета Фёдоровна просила меня там побывать.

«Счастливый Алексей Степаныч! – подумала Марина. – Я бы сама туда съездила».

Марина отдала свою скрипку Алексею Степанычу. «Хорошо бы, она досталась Тамаре!» – подумала она.

Вернувшись домой без скрипки, Марина загрустила. Она так привыкла к ней, её скрипка была такая хорошая. И ещё неизвестно, какой будет новая… Марина даже поплакала немножко, дожидаясь маму. Потом записала эту сегодняшнюю неприятность в дневнике и, чтобы утешить себя, написала:

«А теперь напишу про хорошее – про малышей. Они меня теперь знают и прибегают ко мне со всякими делами. Кому нужно отточить карандаш, кто не понимает задачки, а кому настроить скрипку. (А какие у них скрипки маленькие! Прямо смешно, что и у меня была когда-то такая же.)

Мы к той песне придумали слова:

_{Зайцу шубку побели,}

_{В поле скатерть расстели!}

А Саша потом пришёл и говорит:

– Давайте лучше по-другому:

_{Скатерть белу расстели,}

_{Зайцу шубку побели!}

А что – хорошо! Скатерь бела – это как в народной загадке про снег. Мы нашу песню потихоньку поём, а взрослым не показываем».

52. ИСТОРИЯ СТАРОЙ СКРИПКИ

Этой скрипке было, вероятно, больше ста лет – лак на ней потускнел, отклеились деки. Где была эта скрипка, в чьих руках? Кто знает…

Алексей Степаныч рассматривал старую скрипку и как будто читал по ней её историю.

– Смотри, Марина, – говорил он, – видишь, как стёрто дерево вот здесь, на краю деки, а ведь ему бы не надо здесь стираться. Почему это случилось? А вот почему. Скрипка эта, видно, не один год была в руках у человека, который очень низко держал её при игре. Видишь, вот так? Такая манера игры была свойственна в прежнее время народным скрипачам. Если посмотреть старинные картины, гравюры, изображающие народных скрипачей, – на всех ты увидишь эту манеру игры. Так играли и у нас – особенно на Украине и в Белоруссии – и в других странах, но преимущественно в Румынии. Эта манера игры одно время даже называлась румынской. Можно, следовательно, предположить, что эта скрипка довольно долгое время находилась в Румынии… А теперь смотри, Марина, – видишь эту надпись внутри скрипки? Смотри сюда, сквозь эфы.

Марина, прищурившись, прочла внутри старой скрипки надпись и с удивлением посмотрела на Алексея Степаныча.

– По-русски! – сказала она. – Написано: «Иван Батов».

– Да, эту скрипку делал старый русский мастер Иван Батов, который жил в начале прошлого века, – сказал Алексей Степаныч.

– А как эта скрипка попала в Румынию? – спросила Марина.

– А ты как думаешь?

– Наверно, её забрал где-нибудь в украинском городе фашистский солдат, – сказала Марина. – Во время войны.

– Может быть, – сказал Алексей Степаныч. – А вернее, что её увезли раньше. Мы можем лишь догадываться, какой путь прошла эта скрипка от русского мастера из народа к румынскому народному скрипачу. Мы этого не знаем. Возможно, что играл на ней талантливый скрипач – ведь румыны очень музыкальный народ, – и скрипка переживала счастливые дни. Но она знавала и трудные времена – видишь, как расклеились её деки, как погнулся смычок! Может быть, тащил её, как пленницу, в своём вещевом мешке солдат фашистской армии…

И Алексей Степаныч задумался, разглядывая старую скрипку. Вероятно, он вспомнил что-то относящееся к тому времени, когда сам был на фронте.

– Алексей Степаныч, – робко спросила Марина, – а можно на ней играть?

– Можно.

Алексей Степаныч положил старую скрипку на плечо и провёл смычком по струнам. Старая скрипка ответила ему тихим, каким-то жалобным, чуть дребезжащим звуком.

– Жалуется, – прошептала Марина.

– Да, нелегко ей пришлось, – сказал Алексей Степаныч. – Ну ничего, мы её починим. Я уверен, что она должна зазвучать. Ведь делал эту скрипку, Марина, замечательный русский мастер, крепостной. Сколько души он вложил в свою работу, сколько провёл над ней бессонных ночей и долгих дней!

Алексей Степаныч тихонько наигрывает на старой, дребезжащей скрипке, и Марине кажется, что она видит маленькую тёмную избёнку, тусклое окошко… Сидит мастер за работой, кинет взгляд в окно – а за окном снежная равнина, далёкий тёмный лес… Родные, дорогие ему места, только не волен он идти куда глядят глаза, а вот скрипка его – та будет свободной. Она запоёт, и никто не сможет заглушить её голос, никто не заставит замолчать её песню…

– А сколько прекрасных русских песен было сыграно, наверно, на этой скрипке, Марина! – говорит Алексей Степаныч.

И он снова кладёт на плечо старую скрипку и играет грустную и широкую, как поле, песню «Не одна во поле дороженька…» Чуть дребезжащим, тихим голосом поёт скрипка.

– Ну, отдыхай, – говорит Алексей Степаныч и кладёт старую скрипку в футляр. – Сейчас, Марина, мы отнесём её Ивану Герасимовичу.

53. ВТОРОЕ РОЖДЕНИЕ

Старый школьный мастер Иван Герасимович сидел за рабочим столом в своей маленькой мастерской. Марина вошла вслед за Алексеем Степанычем и с любопытством огляделась. Огромный контрабас стойко высился в углу, как сторож маленькой мастерской, и с высоты своего величия обозревал всё своё хозяйство: золочёную красавицу арфу, громоздкие литавры, шеренгу виолончелей – мал мала меньше, и целую армию скрипок: скрипок крошечных, скрипок маленьких, чуть побольше и, наконец, скрипок уже не детских, больших – таких, как будущая Маринина.

– А, принесли! – сказал Иван Герасимович. – Давайте её сюда.

Он бережно взял из рук Алексея Степаныча старую скрипку и стал её рассматривать.

– Он самый, – сказал Иван Герасимович, – старик Батов. Как же не узнать его! И без подписи узнал бы. Видите, как сделана кромка? Батовская манера… А форма какая благородная!

– А можно её починить? – спросила Марина.

– Почему же нельзя? Эта скрипка живучая, Иван Батов безделушек не делал. Приходи, девочка, за ней через три дня.

В эти дни у Марины совсем не было скрипки. Старую Алексей Степаныч уже увёз в Верину школу.

Сначала Марина делала вид, что очень рада неожиданному отдыху. Но на третий день она стала слоняться по комнате и громко вздыхать.

Елена Ивановна сидела за столом, рассматривала какие-то чертежи и выкройки. Марина подошла к ней, заглянула в чертёж. Ещё зима, а мама уже занимается летней обувью – похоже, что детскими сандалиями. И тоже, наверно, будут всех цветов. Может быть, даже красные с белым горошком.

Марина загляделась на чертёж, оперлась о мамино плечо.

– Что тебе, Мариша? – ласково спросила мать, не поднимая головы.

– Эти какие будут? Красные с белым горошком?

– Да, с горошком. А что, хорошо?

– Очень хорошо. Мама, а мне что делать?

– Как – что? Занимайся уроками. Сходи за хлебом.

– Схожу, схожу. Я не про то… Я играть хочу!

– Вот так так!.. Ничего, поскучай. Алексей Степаныч сказал мне: пусть поголодает немножко.

– Да, «поголодает»! – ныла Марина. – Играть хочу…

– Пойди к Гале, попроси у неё скрипку на часок.

– Мамочка, это совсем другое – мне на своей нужно играть. Она знаешь какая хорошая!

– Тогда потерпи, – сказала Елена Ивановна и снова углубилась в работу.

Марина повздыхала ещё немного и села решать заданную на завтра задачу. Но задача не ладилась. Нет-нет, а звучал в голове у Марины грустный, тихий голос старой скрипки. «Какая она хорошая!» – думала Марина.

Назавтра она пошла на урок к Алексею Степанычу без скрипки. Это было странно и непривычно.

– Была у мастера? – спросил Алексей Степаныч, когда Марина заглянула в класс. – Иди к нему. Скрипка сохнет, скоро будет готова.

Марина побежала в мастерскую.

– А, здравствуй! – сказал Иван Герасимович. – Ну, вот твоя скрипка, сейчас будет готова.

Старая скрипка лежала на рабочем столе. Она была ещё не совсем готова – на ней не было ещё подгрифника и струн, – и всё же она не казалась уже ни старой, ни больной. Она была подклеена, очищена от грязи, отполирована.

Марина присела на краешек стула и с любопытством следила за умелыми руками Ивана Герасимовича. Как ловко его большие руки обращались с тонким старым деревом!

Дверь открылась – пришёл Алексей Степаныч, а за ним Сергей Петрович, хранитель школьных инструментов.

– Неужто Батов? – спросил Сергей Петрович, разглядывая Маринину скрипку. – Ну, эта зазвучит!

– И я так говорю, – сказал Алексей Степаныч. Он говорил уверенно, но видно было, что он почему-то волнуется.

Все ждали и почти не разговаривали. Сергей Петрович, зашедший в мастерскую на минутку, тоже остался – и его увлекло ожидание. Зазвучит старая скрипка или нет? И как зазвучит?

Но вот Иван Герасимович натянул поверх новой подставки новые струны, ударил камертоном о край стола и, приложив камертон к скрипке, послушал ответный протяжно затихающий звук.

^{Марина волновалась больше, чем на концерте.}

– Настраивайте, – сказал он, передавая скрипку Алексею Степанычу.

Алексей Степаныч проверил строй, поглядел на Марину и передал ей скрипку.

– Ну, Марина… – только сказал он.

Марина вскочила со стула, подняла скрипку. Она волновалась больше, чем на концерте.

– Играй, – сказал Алексей Степаныч, и Марина заиграла.

Все окружили её.

– Я говорил! – закричал Сергей Петрович.

– Я раньше говорил, – сказал Алексей Степаныч.

– Ну, разве старик выдаст? – добродушно подтвердил Иван Герасимович.

А старая скрипка пела чистым и сильным голосом – так уверенно и мужественно звучала в детских руках, как будто говорила: «Вы думали, не зазвучу? Ещё как зазвучу! Играй, девочка, играй, не бойся! Я буду твоим другом. Я тебя всегда выручу. Только…»

– Теперь только работать, – как будто заканчивая разговор скрипки, указал Алексей Степаныч.

– Да, уж с такой скрипкой грешно лениться! – подтвердил Иван Герасимович.

– Ну, желаю тебе успехов, – заключил Сергей Петрович и ушёл к себе, но через минуту вернулся.

– Знаете, даже ко мне доносится, на другой конец коридора, – сказал он, просовывая в дверь голову. – Замечательный инструмент!

Из мастерской Марина вышла вместе с Алексеем Степанычем. Было уже поздно, и учитель велел ей идти домой.

Марина несла футляр со своей новой скрипкой. Алексей Степаныч молча шёл рядом, изредка поглядывая на её счастливое лицо.

– А знаешь, Марина, – вдруг сказал он, – как я начал учиться? Мне очень хотелось играть, но в школу меня не отдавали и скрипки не покупали – родители считали это моё желание ребячеством. А я всё-таки настоял на своём, выпросил. У нас был знакомый оркестрант, он стал меня учить. Но скрипки у меня так и не было – я играл только в дни уроков на скрипке своего учителя.

Марина с удивлением взглянула на Алексея Степаныча: «Как же так заниматься?»

– Удивляешься? Вот так и занимался. А через месяц мой учитель увидел, что я осторожно обращаюсь с инструментом, и разрешил мне взять скрипку домой… Если б ты видела, как я бежал с ней по улицам! Прибежал домой и начал играть. Не обедал, не ужинал… Вечером у меня насильно отняли скрипку и велели ложиться спать… Вот как приходилось заниматься! А вы лентяйничаете.

– Алексей Степаныч, ну разве я с такой скрипкой буду лениться? Вот честное пионерское, не буду!

– Верю, – сказал Алексей Степаныч. – Не надо клясться.

– Алексей Степаныч, расскажите ещё, пожалуйста! Как же вы попали в нашу школу?

Алексей Степаныч искоса поглядел на Марину.

– Ну ладно, – сказал он, – до Садовой дойдём вместе… Как я попал в нашу школу? Мой учитель нашёл, что мне нужно серьёзно учиться музыке. Он посоветовал отцу отвести меня в нашу школу, к Елизавете Фёдоровне. Так и сделали. Помню, я очень волновался. Елизавета Фёдоровна прослушала меня и взяла в свой класс.

– А как вы занимались у Елизаветы Фёдоровны? Алексей Степаныч, расскажите! Пожалуйста!

Алексей Степаныч засмеялся:

– Хорошо, расскажу. Ты хочешь знать, как я учился у Елизаветы Фёдоровны? С невыученным заданием никогда не приходил в класс. Но случалось и мне на уроках поплакать…

– Вы плакали?

– Плакал, – серьёзно ответил Алексей Степаныч. – Когда огорчал Елизавету Фёдоровну. Очень стыдно было её огорчать.

Алексей Степаныч замолчал. Он как будто на минуту забыл о Марине.

– Как терпеливо и настойчиво прививала она нам, своим ученикам, любовь к музыке, – продолжал он задумчиво, – учила нас понимать её, разбираться в разных стилях…

– Алексей Степаныч, – сказала Марина, видя, что он не собирается продолжать, – а как Елизавета Фёдоровна называла вас?

– Как называла меня? Алёшей, конечно, – ответил Алексей Степаныч улыбаясь. – Но представь себе, Марина, что она и мне и всем своим другим ученикам довольно долго говорила «вы». Проходило три-четыре года, и после какого-нибудь удачного выступления на концерте Елизавета Фёдоровна говорила: «Ну вот, теперь уж я буду говорить тебе „ты“». Со мной это произошло, когда я, оканчивая школу-семилетку, сыграл «Легенду» Венявского… Ну вот, и дошли до угла, – неожиданно останавливаясь, сказал Алексей Степаныч. – До свиданья, Марина, до следующего урока.

54. МАЛЬЧИКИ

Лёня не видел, как друг его сунул в карман свёрнутую в трубочку тетрадь, не знал он и того, как началось Колино знакомство с Петровыми.

Мальчики встретились в этот же вечер в булочной. Лёня, прижимая подбородком белую буханку, старался развернуть плетёную авоську. Коля, аккуратно уложивший свой хлеб в клеёнчатую чёрную сумку, придержал скользкую, непослушную плетёнку, и буханка, шурша, скользнула на своё место.

– Почему не пришёл? – сердито спросил Лёня, затягивая концы плетёнки.

– Дело у меня было, – неопределённо буркнул Коля.

Лёня искоса поглядел на него. Колька был существом по-своему таинственным. И то, что он мастерил в своём чулане, и его домашняя жизнь – всё это не совсем было известно Лёне и не совсем ему понятно. Коля казался ему старше своих лет, хотя они были ровесниками, и метрики их, из которых одна хранилась в ящике отцовского письменного стола, а другая – в материнском заветном ящике комода, подтверждали всеми своими печатями и голубой гербовой бумагой, что мальчики родились в одном и том же году и даже в одном и том же месяце.

– В кино пойдём? – спросил Лёня, выходя из булочной.

– Поздно уже, ужинать надо. Потом работа одна есть…

– Слушай, Колька, ты прямо как наша Настасья Ивановна.

– А кто это Настасья Ивановна?

– Понятно кто: наша классная руководительница.

Коля усмехнулся:

– Что ж, лестно.

– Ладно врать! Скажи лучше – куда бегал сегодня?

– Я тебе уже сказал: дело было.

– «Дело, дело»! Подумаешь, какой деловой человек. Может, у тебя деловое свидание было? – съехидничал Лёня. – Как у мистера Микобера?

Лёня недавно прочитал «Давида Копперфильда» и давал эту книгу Коле.

И вдруг «деловой человек» багрово вспыхнул и пошёл вперёд, почти побежал, не оглядываясь на Лёню.

– Колька, ты что? Нашёл из-за чего обижаться! – закричал вдогонку Лёня, но ответа не получил и не стал догонять друга. Что они, девчонки, что ли?

Но хотя они и не были девчонками и не любили ссориться из-за пустяков, но дня два они избегали друг друга, и в то же время почему-то непрерывно попадались друг другу на глаза.

Дня через три недоразумение это, вероятно, само собой улетучилось бы, но тут произошло вот что.

55. ПЛЕМЯННИК

Коля вошёл в комнату и остановился у двери. За столом сидел гость – незнакомый ему парень. Он обернулся, когда вошёл Коля, и сделал какой-то неопределённый, как видно приветственный, жест правой рукой, в которой была зажата вилка.

Перед парнем стояла тарелка с винегретом и бутылка водки.

Мать, взволнованная, раскрасневшаяся, сидела по другую сторону стола. Она подпёрла рукой щёку и смотрела на парня как-то странно – не то жалостливо, не то… Но Коля отвёл глаза от матери.

Она угощает парня водкой? Странно. До получки ещё три дня, и денег в доме осталось совсем немного… Может, это с пенсии? Но до сих пор мать не имела такой привычки.

– Будем знакомы? – сказал парень, поглядывая на Колю. – Вашей мамы племянник, Никифор Горюнов.

Какой такой племянник? Какой Никифор? И вдруг Коля вспомнил: маминой умершей сестры сын… Да ведь он, кажется, проворовался, сидел.

– Что же не здороваешься? – тихонько сказала мать.

– Брезгает… – протянул Никифор, разглядывая рюмку.

Коля подошёл, протянул руку:

– Здравствуйте.

– Здравствуй, если не шутишь. Садись, налью.

– Что ты, Никиша, – испуганно замахала руками мать. – Разве можно?

– А что, нельзя? – ухмыльнулся парень. – Каждый день это, конечно, не положено. Каждый день трудиться надо, – хитро улыбаясь, говорил он, – а по такому случаю можно…

Он обернулся к Коле и, перегнувшись через стол, пояснил:

– По случаю справедливого и законного освобождения…

Почему-то Коля почувствовал себя неловко. Надо было поговорить с парнем – ведь он у них в гостях, а выпивает действительно с радости, но что-то ему мешало: может быть, нагловатые, с прищуркой, глаза Никифора, а может быть, то, как по-хозяйски расположился он за столом.

С минуту Никифор пристально смотрел на молчавшего Колю и вдруг замахнулся на него и закричал:

– Чего смотришь? Ты, чистоплюй!..

Мать вскочила и схватила парня за руки:

– Что ты, что ты, Никиша! Ну, выпил – и ладно. По такому случаю можно. А шуметь не надо. Надо по-хорошему.

Она насильно усадила парня на стул и потихоньку отодвинула от него бутылку:

– Ты кушай лучше.

Но парень молча, не глядя придвинул бутылку.

– Какие мы гордые, – бормотал он, – и поговорить не можем…

– Что ты, Никита, он не гордый – он просто такой молчаливый, – успокаивала мать.

Никифор сидел, положив голову на стол, и продолжал что-то бормотать, но Коле показалось, что парень притворяется. Неожиданно обернувшись к нему, Коля увидел, что Никифор смотрит на него исподлобья и взгляд у него совсем трезвый.

Посреди ночи Коля неожиданно проснулся. В комнате было душно. Протяжно гудели за окном паровозы, уходил куда-то далеко, встревоженно стуча, поезд.

По ночам Москва похожа на огромный путевой разъезд. Поезда, уходящие со всех её вокзалов, поезда, подходящие к столице, протяжная перекличка их гудков заполняют как будто весь город.

Коля прислушался к этой перекличке. Было почему-то тревожно и тоскливо. Что-то в комнате мешало ему. Ах да, чужой. Чужой парень похрапывал в углу на раскладушке.

Может, не надо было пускать его? Предупредить мать? Но, собственно, о чём? Ну, проворовался парень, а теперь, наверно, по-другому будет жить – сам вчера говорил, что пойдёт работать.

Коля всё это доказывал себе, но тревожное чувство не проходило. Он прислушивался к протяжным гудкам и долго ещё не спал в эту ночь…

Прошёл день, второй, а за ним и неделя, а Никифор ещё не работал. С утра он долго валялся в кровати. Коле казалось, что Никифор выжидает его ухода. А когда Коля возвращался из школы, Никифора уже не было.

Вечером он приходил, громко стуча сапогами, ходил по комнате и рассказывал матери, что никак не может найти работу. На Колю он почти не смотрел и почти не говорил с ним. А в следующее воскресенье, когда близнецы были дома, принёс им каких-то грязных, как показалось Коле, леденцовых петухов, семечек и яблок.

Коля хотел отобрать петухов, но малыши подняли рёв, вступилась мать, и Коля, не зная, куда деться, неожиданно для самого себя пошёл к Петровым.

Его встретили просто, как старого знакомого. Марина готовила уроки, и он помог ей решить задачу. С Еленой Ивановной поговорил о своём деле, о последнем опыте. И, между прочим, осторожно спросил, правда ли, что вышедшему из заключения бывает так трудно найти работу.

Елена Ивановна спросила, почему он этим интересуется, расспросила подробно и сказала, что парень, видно, не приложил настоящих стараний. Работу найти при желании можно.

Вечером, готовя уроки, Коля услышал, как за его спиной Никифор жаловался матери:

– Все ноги протоптал… Смотрят, как на ирода…

– Бросьте глупости говорить, – не оборачиваясь, сказал Коля, – при желании работу всегда можно найти.

– Это кто же тебе сказал? – со злостью спросил Никифор. – Какой такой спицилист?

– Да, специалист, инженер с фабрики, – сердито ответил Коля.

– Может, скажешь, с какой? – протянул Никифор.

Коля ничего не ответил, но тут вступилась мать:

– Правда, Колюшка, скажи с какой, – может, там и работа найдётся.

– Да ни с какой фабрики, так болтает, со злости, воздуха ему жалко, – с вызовом сказал Никифор.

– Это вы болтаете! – вскочил Коля. – Фабрика обувная, и люди всегда нужны… только не такие, как вы!

– Посмотрим, – сказал Никифор и вышел, хлопнув дверью.

А назавтра он при Коле рассказал Клавдии Мироновне, что получил работу на обувной фабрике. Он сказал её название и адрес. Это была фабрика, на которой работала Елена Ивановна.