Текст книги "В горячих сердцах сохраняя... (сборник)"

Автор книги: Эрнесто Че Гевара

Мануэль Наварро Луна

Плая—Хирон

 
Плая—Хирон!
На следующий день
избитая в кровь
твоим могущественным кулаком
и растоптанная тобой
орда захватчиков
пожинала горькие плоды
гнусного предательства.
Яростная твоя звезда
в бурном потоке ненависти
обнажила твое горящее сердце,
несгибаемая Плая—Хирон!
 
 
В этом трагическом крещении
твой золотистый пляж
стал настоящим адом для врага.
Яростно вздымались ввысь
винтовки крестьян,
а для трусливых наемников
звучали погребальные песни,
как проклятие силам империализма.
 
 
И осталась там орда разбитой,
усеяв поле брани
гниющими трупами.
Это маленький народ
Латинской Америки
раздавил своей ненавистью
империалистического зверя.
 

Команданте!

Фиделю Кастро посвящается

 
Я наблюдал за движением знамени твоего,
не знающего сна, не ведающего покоя.
Я знаю, кто ты, знаю, что идешь ты
по пути героев.
Твой след я различаю
по мачте «Гранмы»,
усыпанной звездами,
приведшей тебя на пляжи Никеро,
а дальше – к мечте заветной.
 
 
Ты пришел из Орьенте, и сердце твое
питает кровь высокой Туркино и яркое
пламя
Сьерра—Маэстры, что, как мать,
возле твоей колыбели
проводила бессонные ночи,
изваяла из камня твое могучее тело,
чтоб тебя не свалила в дороге усталость,
чтоб ни голод, ни тени, ни мрак полуночный
и ни страх, мертвой хваткой вцепившийся
в душу,
не смогли б никогда овладеть твоим
телом;
чтобы ты возлежал не на ложе смертельном,
а на пламени яростных криков повстанцев,
о Команданте[30]30
  Майор, высшее воинское звание в первые годы Кубинской революции. – Прим. пер.


[Закрыть]
 
 
Вдали от лжи ты,
вдали от зловонных насекомых,
от отвратительных крыс и омерзительных
грызунов,
вдали от проходимцев,
источающих такое же зловонье,
вдали от всякой нечисти,
гниющей в городах,
вдали от шарлатанов, фарисеев,
не испытавших никогда
святого чувства долга
и преданности Родине…
Они же стремились лишь
набить себе утробу
бесчестием и подлостью.
 
 
Сама же Сьерра
своими яркими лучами солнца, своими
реками
и хрупкими ветвями,
своим могучим камнем,
ветрами, что пронзают, словно шпаги,
несущимися по небу облаками,
своими бурями и страшным громом
тебя прикрыла, как щитом могучим,
в тебя вселила собственную храбрость,
ибо ты – это капля ее крови,
жаркий язык ее пламени,
потому что пришел ты к ней
защитить высокую честь своего народа
утолить боль своей Родины,
утереть слезы скорбящих матерей,
бросить вызов злу и мраку,
урагану вечных злодеяний
и пелене ночной из ужаса и страха.
 
 
А рядом с тобой были крестьяне,
плечом к плечу стояли рабочие…
Сильно бьется сердце Сьерра—Маэстры..
Страшные удары сотрясают
объятую пламенем гору
под мужественные звуки горна,
зовущего к бою…
Ничто тебя не могло сломить!
Ничто не могло лишить тебя
неукротимой твоей отваги,
потому что ты нес на плечах своих,
о Коменданте,
зажженную звезду любимого народа…
Ту звезду, что горит в треугольнике красном,
ту звезду, что встречает рассвет свободы,
ту звезду, что венчает пламя пожара
и, словно цветок, распускает
обжигающие лепестки…
 
 
Заклятые враги звезды
боятся ярких ее лучей. Это они
готовят во мраке ночи
закваску бесчестья! Это они —
враги трудового народа,
ненавидящие негров
и обкрадывающие крестьян.
В тени укрывшись, они плетут интриги,
чтоб разобщить народ,
предательству служа и преступленью
и помогая чужеземцам.
Зловеще ухмыляется в потемках
и когти распустил империализм.
Он палачей снабдил оружьем,
чтоб сеять смерть
среди братьев наших беззащитных.
 
 
Но, Команданте…
Пока еще пустынны тротуары,
а в Сьерра—Маэстре горн трубит зорю,
гора разбужена твоим призывным кличем,
зовущим всех нас к единенью,
чтоб мы плечом к плечу шагали рядом
в едином и безудержном порыве
навстречу Родине свободной,
навстречу Родине без рабства и без слуг,
навстречу Родине, что борется за счастье
всех людей,
навстречу Родине, которую свободной
мечтал увидеть учитель твой,
прославленный Марти.
 
 
Объединимся все и встанем рядом —
зовет нас Родина на этот шаг, —
объединимся без трусливых предрассудков,
что служат лишь коварному врагу,
объединимся все и встанем рядом,
пусть сердце нас зовет
свершить геройский подвиг
и пусть ничто не остановит нас:
ни голод и ни страх
не встанут нам преградой на пути…
Объединимся все и встанем рядом:
негр и белый,
рабочий
и крестьянин…
Кубинцы с чистым сердцем,
встаньте рядом!
Объединимся все в поток могучий.
Тебя ничто сломить не сможет,
ничто не сможет нас сломить!
 
 
Пусть империализм берет нас мертвой
хваткой,
пусть силы мрака и измены
готовят нам предательский удар,
пока народ, могучий и единый,
стоит с тобой плечом к плечу, о Команданте,
пока звезда Отчизны сияет на твоих плечах,
а Сьерра—Маэстра озаряет твои мечты,
ничто тебя не сломит…
Тебя ничто сломить не сможет,
ничто не сможет нас сломить!
 

Труд, учеба и винтовка

 
Труд – великая сила,
творящая все на свете,
вздымающая колонны,
на которых держится свет.
Труд – это наше счастье,
наши сады в расцвете.
Труд – это путь к вершинам,
выше которых нет.
 
 
Труд – но не подневольный,
не до седьмого пота
ради наживы жирных
капиталистов – нет!
Светлое созиданье,
радостная работа,
чтобы оставить в жизни
добрый и долгий след.
 
 
Но хорошо трудиться —
это не все. Ведь чтобы
дело кипело, надо
дело вести с умом.
Крайне необходимо
не забывать учебы.
Ученье нельзя оставить
на «завтра» и на «потом».
 
 
Да и к тому же неуч
сумеет справиться разве
с народным врагом, который
столь тароват на обман?
Безграмотность и незнанье
подобны смертельной язве.
Не нужен социализму
невежда, неуч, профан.
 
 
Трудись и учись. Но только
не забывай винтовку.
Винтовку на всякий случай
всегда держи при себе.
Когда б тебя ни застала
команда «На изготовку!»,
пусть будет всегда готова
к меткой она стрельбе.
 
 
Да будет твой штык наточен!
Да будет сухим твой порох!
И сам будь всегда подтянут,
бдителен и мускулист,
покуда за этим морем
не сгинет наш общий ворог,
покуда не канет в бездну
последний империалист!
 

Пламя

 
Нависла опять опасность
над революцией нашей.
Снова пора проверить,
набиты ли патронташи.
 
 
Каждый кубинец станет
винтовкой и пулеметом.
Дома уподобятся взводам,
а наши кварталы – ротам.
 
 
Плая—Хирон, как видно,
за морем позабыли.
Знайте: предупрежденье
наше осталось в силе.
 
 
Наемные ли убийцы,
морские ли пехотинцы,
знайте, что вам отсюда
живыми не возвратиться!
 
 
Слуги империализма,
засевшие в Белом доме,
вам хочется вновь услышать
о полном своем разгроме?
 
 
Ваши угрозы, знайте,
не совладают с нами.
Они подольют лишь масла
в народное наше пламя.
 
 
В пламя, что жарко дышит
в сердце у всех кубинцев.
Подлым замыслам вашим
– слышите вы? – не сбыться
 
 
Бомбы вам не помогут,
вас не спасут эсминцы.
Встретят вас дружным залпом
все, как один, кубинцы.
 
 
Свастика проступает
на крыльях и фюзеляжах
творящих черное дело
бомбардировщиков ваших.
 
 
Пусть, как никогда, сегодня
звериный ваш гнев неистов,
и все—таки вы от страха
трясетесь, империалисты.
 
 
Вы знаете: час расплаты,
час мщенья не за горами.
Вы знаете: вас поглотит
свободы святое пламя.
 
 
Полмира уже сегодня
сбросило ваше иго.
И это – только начало
созревшего в недрах сдвига.
 
 
Да, ось планеты сместилась.
Народы пришли в движенье.
Империализм, повсюду
потерпишь ты пораженье.
 
 
И если ты вдруг на Кубу
решишься напасть из мести,
то, может, мы и погибнем,
но только с тобою вместе.
 
 
Но нет, не погибнет Куба!
Поднимутся все народы
и с нами пойдут в атаку
за Кубу – Остров Свободы.
 

Куба – да, янки – нет!

 
Долго жили мы впотьмах,
жили в страхе.
Угнетали янки нас
много лет.
Мы расправили теперь
в мощном взмахе
наши крылья…
Куба – да!
Янки – нет!
 
 
Мы, испанский сбросив гнет
дорогой ценою,
быть свободными всегда
дав обет,
дяде Сэму управлять
нашею страною
вдруг позволим?
Никогда!
Куба – да!
Янки – нет!
 
 
И в Америке у нас
много братьев.
Нам ее рабочий класс
шлет привет.
Повторяем вместе мы,
как заклятье:
Куба – да!
Янки – нет!
 
 
Янки – это общий враг
класса трудового.
И свою страну, и весь
континент
в ночь он хочет погрузить…
Только снова
крикнем мы:
Куба – да!
Янки – нет!
 
 
Враг
не сможет растоптать
наше знамя.
На суде народов он
даст ответ.
Братья из СССР
рядом с нами.
Куба – да!
Янки – нет!
 
 
Грязный империализм
тщетно злится.
Он уже приговорен
и отпет.
Новый мир взлетает ввысь,
словно птица.
Куба – да!
Янки – нет!
 

Камило Сьенфуэгосу

 
Наверное, ты все—таки упал
на жесткий камень, в океанский вал
или пучина леса поглотила
тебя, раз ты безмолвствуешь, Камило,
когда страна твоя тебя зовет,
когда и на земле, и в водоверти —
во всей скорбящей по тебе Отчизне —
разыскивает тщетно твой народ
тебя, освободитель наш от смерти,
тебя, освободитель нашей жизни.
 
 
Живой, ты б не ответить нам не смог,
Камило, стяга нашего флагшток,
благоуханный, пламенный цветок,
но ты молчишь… И значит, ты упал,
разбился, навсегда ушел из жизни,
раз голос твой, звенящий как металл,
не отвечает плачущей Отчизне.
 
 
И если так, то, значит, ты – погиб.
И если так, то, значит, ты —
погиб!
Погиб!
Камило Сьенфуэгос и – погиб!
 
 
Как стонет раненая Родина, рыдая!
О раненая Родина, родная!
Сейчас священен каждый стон и всхлип,
но если так и если Он погиб,
омой слезами собственное пламя
и выше подними святое знамя!
 
 
С тобой другие сыновья остались.
И щит, и меч их выкован из стали.
Твоя судьба прекрасна, но трудна:
тернистый путь натянут, как струна.
Ответь врагам в час испытаний черных
громоподобным голосом, народ!
Пусть разразится гром ножей точеных
и гром винтовок небо потрясет!
 
 
Фидель! Гевара! Мы гордимся вами.
Рауль! Альмейда! Мужество в груди.
Вы первыми всегда вступали в пламя,
и в трудный час всегда вы впереди.
И все же мы собою вас прикроем,
мы оградим вас огненным кольцом —
кольцо штыков сомкнем вокруг героев
и вас для нашей Кубы сбережем!
 

Фидель

 
Отчего Фидель на янки
нагоняет смертный страх?
Почему американцы
с ним, с Фиделем, не в ладах?
 
 
Да потому, что в сердце
Фиделя – ясный пламень,
как молния, способный
испепелить на месте.
Его праща надежна,
и в ней – надежный камень,
не в бровь, а в глаз разящий
с времен Сьерра—Маэстры.
В бою и на трибуне
во имя гуманизма
он не дает в обиду
народ порабощенный.
В его устах и слово —
как будто меч, вонзенный
в зловещую утробу,
в нутро капитализма.
 
 
Отчего Фидель на янки
нагоняет смертный страх?
Почему американцы
с ним, с Фиделем, не в ладах?
 
 
Да потому, что сердцем,
и нежным, и отважным,
болеет и радеет
о сирых он и хворых,
и все—таки при этом
на страх врагам продажным
в надежном арсенале
сухим он держит порох.
Чтоб свет зари пролился
на нищих и на темных,
он сквозь огонь и бурю
готов идти на приступ;
в одной руке он держит
цветок для угнетенных,
в другой – клинок точеный
для империалистов.
Отчего Фидель на янки
нагоняет смертный страх?
Почему американцы
с ним, с Фиделем, не в ладах?
 
 
Ему иной не нужно
ни славы, ни награды,
чем освещать народам
священный путь к свободе.
Он доблестен на зависть
героям «Илиады»,
в нем больше благородства,
чем в славном Дон Кихоте.
Фидель берет на плечи,
как миллионножилый,
нелегкую заботу
о всех, кто наг и сир.
Вот почему не может
ни долларом, ни силой
ни сладить, ни поладить
С Фиделем старый мир.
 

Луис Марре
Песня

 
Если я вдруг погибну,
ты, товарищ, держись.
Над тобой пусть сияет
поднебесная высь.
 
 
Если я вдруг погибну,
сбереги мою мать,
сохрани наши розы
и не дай им увять.
 
 
Если я вдруг погибну
в беспощадном бою,
то тебе завещаю
я винтовку свою.
 

Хосе Мартинес Матос

Письмо из окопа

 
Густой туман
повис вчера вечером
над окопами,
а сегодня влагой своею
он касается наших рук.
 
 
Дождливая ночь
застлала своей пеленой
уставшие от бессонницы глаза,
пристально смотрящие вдаль.
(Сегодня ночь и мы не увидим
солнца.)
 
 
Мы поползем по траве
или по зыбкой грязи
до самого ручья
или поднимемся по холму,
притаившемуся в глубине гор.
 
 
Передай любимой,
что помню ее,
когда чищу винтовку
или слушаю грустную песню
товарища по оружию.
Скажи ей, что деревья здесь
разговаривают чистыми, нежными
голосами
и их звуки проносятся над нашими
стальными касками,
пробуждая от сна
спящий рассвет.
Скажи ей, что помню о ней я все время.
Попроси поэта сложить нежные строчки,
чтоб звучали они сильнее набата,
пока над окопами не опустится ночь.
 
 
Передай всем жителям
нашего селенья,
передай почтальону,
спешащему с утренней почтой,
передай старику, что, свесив седую голову,
смотрит с балкона,
передай аптекарю,
передай сапожнику,
передай матери,
ожидающей сына,
что через наши окопы
враг не пройдет!
 

Павшему повстанцу

 
Нет у него могилы, и только ветер
протяжно плачет над травой,
окрасившейся его кровью.
Только облако и птица
запомнили место,
где он споткнулся о пулю.
Только ручей
омыл его раны.
Но отвоеванный им воздух
достался в наследство
детям его и собратьям.
И, вдыхая этот воздух,
мы слышим его голос
и видим его сны.
Дыша этим воздухом,
люди не могут не дарить
новой жизни
всю свою кровь
и жар своего сердца.
Это ли не памятник ему?
 

Феликс Пичардо Мойя
Романс об Игнасио Аграмонте

 
Что ж спеть вам, сеньоры? Впрочем,
не слышали, может статься,
романс вы об Аграмонте,
отважном вожде повстанцев?
Мечтал Аграмонте с детства
о подвиге и о славе.
Конечно, мечтать об этом
любой из юношей вправе.
Однако мечты – мечтами,
а дело всегда есть дело.
Пригож Аграмонте ликом
и крепок душой и телом,
и вскоре он всем докажет,
каким он родился смелым.
 
 
Его отважное сердце
воспламенено любовью.
Он белой невесте пишет
послание красной кровью.
Но в сердце его пылает
пожар и другого рода:
не может стерпеть Игнасьо
позор своего народа —
позорные цепи рабства,
испанского ига цепи…
Душа его изнывает
на родине, словно в склепе.
 
 
Друзья же не понимают
(хотя и постигнут вскоре),
какое сутулит плечи
ему, Аграмонте, горе.
Да разве же он забудет
свой символ любви и веры —
платок, омоченный кровью
казненного Агуэро?
Ребенком он был на казни,
на этой кровавой жатве.
Да разве же он изменит
тогда еще данной клятве?
 
 
В Орьенте опять восстанье.
Воюют в горах герои.
Кубинское знамя снова
взметнулось на поле боя.
А следом камагуэйцы
пламенные восстали,
чтоб обрести свободу
в вихре свинца и стали.
И вот во главе повстанцев
Игнасио Аграмонте.
Бегут от него испанцы
до самого горизонта.
 

* * *

 
Привал. Аграмонте смотрит
в костер и на кольца дыма
и думает о супруге,
далекой, но столь любимой…
Вдруг с вестью гонец примчался
 
 
и требует генерала.
Стряхнул Аграмонте думы,
которые в час привала
нахлынули…
– Что случилось?
– Взят в плен бригадир Сангили.
Связали его испанцы,
а всех остальных убили
и спешно двинулись в город…
 
 
Тут, грозно чело нахмурив,
вскочил в седло Аграмонте,
неистовый, словно буря.
– Солдаты мои! – вскричал он. —
Сангили взят в плен врагами.
Должны мы спасти героя
или погибнуть сами!
 
 
Лишь тридцать пять добровольцев
взял с собой Аграмонте.
Гремят их коней копыта
вдоль грозного горизонта.
Ведет генерал в атаку
отважнейших из отважных,
снискавших вечную славу
в отчаянных рукопашных.
И, звуки дерзкой погони
слыша вдруг за собою,
испанский полк разбежался,
покинувши поле боя.
И вот бригадир Сангили
освобожден от плена.
и с Аграмонте скачут
они колено в колено.
 

* * *

 
В сраженье под Химагуайу
испанцами был убит он.
Достала героя пуля,
и рухнул он под копыта.
Повстанцы в горячке боя,
в сабельной круговерти
не разглядели даже,
как встретился он со смертью.
И, только вернувшись в лагерь,
еще до конца не веря
в случившееся, постигли
всю тяжесть своей потери.
Вернувшись на поле брани,
до ночи его искали,
вздыхая и сокрушаясь
о славном своем генерале.
А он лежал одиноко,
и кровь по челу струилась,
но очи были спокойны,
как будто господня милость
к нему снизошла известьем
о том, что не за горами
то время, когда над Кубой
взовьется свободы знамя.
 

* * *

 
Наутро нашли испанцы
тело его и гордо
внесли его в побежденный
и горем убитый город.
Но праздновать их победу
город не стал: все двери
закрылись, и даже небо,
скорбя о такой потере,
заплакало горьким ливнем,
и молнии засверкали,
чтоб высветить лик героя,
чье место – на пьедестале…
 

Альберто Молина
И камни стреляют

Пещера глубиной метров семь была по прихоти природы расположена у подножия небольшой высоты. Росший вокруг кустарник и невысокие деревья делали ее – откуда ни посмотри – малозаметной для постороннего глаза. Вход в пещеру был обращен к морю, и от него до воды было метров двести, покрытых прибрежной галькой.

Как только группа, которую вел Ромуальдо, по кличке Шакал, вошла в пещеру, кто—то зажег фонарь, осветив им каменистые стены, и все бросились на землю. В ширину пещера достигала местами трех метров, а высота ее позволяла стоять в полный рост. Сразу было видно, что пользовались ею не впервые.

– Пойдем со мной! – приказал Шакал Освальдо Деласу, и они вдвоем направились в глубь пещеры.

Там громоздилась куча камней, и Ромуальдо начал отваливать их.

– Помоги мне, – попросил он, а немного погодя громко позвал: – Хрипатый, Порруа, Аренсибия, идите все сюда!

Они подошли.

– Вот наши «игрушки», – указал Шакал на оружие, спрятанное под камнями.

– Если бы янки могли меня увидеть с одной из этих «пушек»! – сокрушался Освальдо Делас, наклоняясь за приглянувшимся ему пистолетом.

Это послужило сигналом для всех. Словно по команде, Хрипатый, Марио и Хулио Порруа, Тито, по кличке Гаванец, и Хуанито, по кличке Джонни, бросились выбирать оружие. Аренсибия заглянул через их плечи и не раздумывая схватил автомат. Потом отошел в сторону и стал сбрасывать темно—зеленую форму, чтобы переодеться в костюм, который принес из машины. «Вполне достаточно для любого из этих молокососов, охраняющих берег, – подумал он. – Да и пистолет, как всегда, при мне».

Уильям Лейва, переодевшись, уселся у входа в пещеру, чтобы проверить свой пистолет. Один только доктор Тамайо не двинулся с места. «Я – не убийца», – решил он.

Шакал с Хрипатым взяли по автомату. Гаванец вооружился пистолетом. «Хороша штучка!» – радовался он, любуясь оружием.

Механику достался пистолет – все самое хорошее разобрали те, кто поглавнее. Даниэль из типографии вертел в руках кольт. Братья Порруа, понимавшие толк в оружии еще со времен Эскамбрая, взяли каждый по кольту и американские осколочные гранаты. Кроме того, Хулио вытащил из кучи автоматическую винтовку, а Марио – пистолет.

Все лихорадочно двигались, осматривая оружие, и громко переговаривались, как люди, которые готовятся к бою и в то же время надеются в душе, что его не будет.

– Понравилась «пушка», а, кореш? – спросил Делас механика, увидев у него в руках оружие. – «Четыре с половиной» – «пушка» что надо! С ходу укокошу любого, кто станет поперек дороги.

– Эй, мистер, гляди сюда, – сказал Джонни, обращаясь к Даниэлю. Он стоял посреди пещеры, слегка расставив ноги и чуть подавшись вперед. Прищурив глаза и напрягшись в ожидании отдачи, он держал на изготовку автомат. Справа на поясе у него висел кольт, а слева – длинный штыковой нож и две гранаты. Своему лицу он пытался придать зверское выражение.

– Ты вооружен до зубов, – похвалил его Даниэль, а про себя подумал: «Этот тип плохо кончит».

Все старались устроиться поудобнее, и после короткого возбуждения, вызванного появившимся оружием, в пещере мало—помалу воцарилась напряженная тишина. И вдруг…

– Пабло, Пабло, солдаты в двухстах метрах отсюда! – ворвался с криком Уильям Лейва.

– Что?! – воскликнул вскакивая Аренсибия. Подбежав к выходу, он выглянул наружу. Остальные застыли на месте. Никто не двигался. Руки у всех словно парализовало, а по ногам потянуло холодом. Аренсибия повернулся к ним. Досада, возбуждение и страх отразились на его лице.

– Пятеро или больше. Они продвигаются к пляжу, – сказал он и направился к тому месту, где оставил свой автомат.

– Как же это? – тревожно выдохнул Делас. Марио и Хулио Порруа переглянулись. У Джонни автомат выскользнул из рук.

– Держи крепче и не будь бабой! – сердито приказал ему Гаванец и взял в руки пистолет.

Доктор Тамайо нащупал под пиджаком свой обрез и подумал: «Если я хочу остаться в живых, лучше держаться подальше от этих придурков».

Хрипатый схватил винтовку и крепко сжал ее в руках.

Механик посмотрел на свой пистолет: «Ну, вот и началось».

Уильям Лейва остановился посреди пещеры и, тупо уставившись на Аренсибию, спросил:

– Что будем делать?

– Шкуру свою спасать, – ответил тот.

– А как?

– Как знаешь! Я лично знаю, что мне делать. Ведь если я попадусь им в лапы, они мне припомнят и ополченца, и катер. У меня нет выхода. Я буду держаться до конца.

– А мне—то как быть? – снова спросил Лейва и оглядел всех. – Ведь я только взрывчатку готовил. Меня не касаются ваши ополченцы и все такое. Я работал, и мне за это платили. А теперь что же?

– Ты молиться умеешь? – спросил его Аренсибия.

– Нет.

– Так учись, скоро пригодится. Я лично намерен выбираться из этой мышеловки…

– Минуточку! – закричал Шакал из глубины пещеры.

Все повернулись к нему. Он сжимал в руках автомат, дуло которого было направлено явно не в землю.

– Среди нас стукач, и мы должны с ним рассчитаться.

– Точно, – послышался противный голос Хрипатого, – мы не имеем права это так оставить.

Аренсибия смотрел то на выход, то на Шакала, сгорая от нетерпения.

– И кто же этот стукач? – спросил Делас прерывающимся голосом. – Кто это может быть?

– Сами что—то напортачили, вот вас и накрыли, – сказал доктор, желавший только одного – поскорее покинуть пещеру.

– Ничего мы не напортачили, – раздраженно ответил Шакал. – Нас предали, и кажется, я знаю кто. – И он многозначительно взглянул на Даниэля из типографии.

– Ты что, Шакал, спятил?! – возмутился тот. – С чего это вдруг? С какой стати?

– Да ты что, Шакал, он не мог… – начал было Делас, но Ромуальдо оборвал его:

– А кто же тогда? Может, ты, Освальдо?

– Нет, Шакал, что ты… – забормотал Делас, пятясь до тех пор, пока не уперся спиной в скалу. – Я только хотел сказать… может быть… что он… что… Может быть, ты и прав. Может быть, и он…

– Вы что, свихнулись? – негодовал Даниэль. – Как вам такое в голову могло прийти? Нам спасаться надо, бежать из этой западни…

– Я был против твоего участия, – продолжал Шакал, – ты всегда был мне подозрителен. Ты говорил, что хочешь в Штаты, потому что там твоя любовница, а у тебя баба, оказывается, здесь, на Кубе.

– Да нет, Шакал, это совсем другая. С этой я только развлекаюсь. Ты ведь знаешь, я большой любитель женского пола…

– И Освальдо говорил, что уж больно ты рвался на совещание в Бока—Сьега. Хотел, видно, разнюхать обо всем и донести своим проклятым коммунистам.

– Да ты что, Шакал? Просто хотелось узнать, что нам предстоит.

– Эта паскуда наложил в штаны, а нам из—за него теперь крышка! – заорал Хрипатый.

– А что, если оставить его заложником? – предложил механик.

– Ну уж нет, теперь не до этого, – ответил Хрипатый и поднял винтовку, из тех, что еще валялись на земле.

Даниэль молниеносно выхватил пистолет.

– Смотри! Так просто вам меня не прикончить, – зло бросил он.

– Да вы что?! – вмешался Лейва.

– Прекратите, – попросил доктор, – иначе они нас всех здесь сцапают.

– Если они услышат выстрел, нам отсюда не выйти, – поддержал его Аренсибия.

– Он прав, – сказал Гаванец.

– Не трус я и не предатель, – пытался объясниться Даниэль.

Джонни молча наблюдал за происходящим.

– Ладно, – согласился Хрипатый, – скажи спасибо, что… Не знаю, как тебе объяснить… Сейчас главное – выбраться отсюда.

Даниэль опустил дуло пистолета. Хрипатый нагнулся, будто собираясь положить винтовку на место, но вдруг вскинул ее и, поддерживая другой рукой, выстрелил. Даниэль согнулся, выронил пистолет и схватился рукой за живот.

– Ну, Хрипатый… – простонал он и упал на землю.

– Ненавижу стукачей, – заявил Хрипатый, распрямляясь.

– Идиот, ты же выдал нас! – закричал Аренсибия. – Теперь красные придут сюда. Вы как хотите, а я пошел. – И он выбрался из пещеры.

– Пошли! – сказал Марио Порруа брату.

Доктор вышел вслед за Аренсибией.

Механик посмотрел на Шакала, на выход, сказал:

– Я пойду с Аренсибией, – и тоже вышел.

Гаванец поставил свой пистолет на боевой взвод.

– Ну ладно, Шакал, будь здоров, – бросил он на прощание и скрылся в кустарнике.

Освальдо Делас посмотрел на Ромуальдо.

– Что будем делать? – спросил он.

– Вот и я спрашиваю, – пробормотал Уильям Лейва, – что будем делать?

– Тебе бы лучше помолчать, Освальдо, ведь это ты привел к нам эту сволочь.

– Я же не думал, что он…

– Ты никогда ни о чем не думаешь, – оборвал его Шакал. – А вот теперь придется. Придумай, как сделать, чтобы эти коммунисты нас не сцапали.

– А мы что, здесь останемся?

– Хочешь – оставайся. Я бы лично остался, чтобы заткнуть пасть этому Даниэльчику, но не хочется попадать им в лапы. Пойду куда глаза глядят, а если кто встанет мне поперек пути, того сразу прикончу. Зря, что ли, я запасся этими «игрушками»?

– Я с тобой, – решился Делас, и они вышли вдвоем.

– А ты, Хрипатый? – спросил Джонни, ошеломленный случившимся.

– Я тоже иду, но сначала надо рассчитаться с этим… – И он кивнул в сторону Даниэля, лежавшего в луже крови.

Джонни поперхнулся, вытер об одежду неожиданно вспотевшие руки и вышел, прихватив оружие.

* * *

Когда кустарник кончился, он старался идти согнувшись. Впереди маячили Шакал и Освальдо Делас, направлявшиеся к небольшим мангровым зарослям. Джонни свернул в другую сторону, к манговой рощице, которую заметил еще по дороге сюда.

Не прошел он и пятидесяти метров, как его окликнули:

– Эй, ты! Стой!

Джонни даже не оглянулся, чтобы посмотреть, кто это. Он смерил взглядом расстояние до манговых деревьев – оставалось метров пятнадцать – и бросился бежать. Короткая очередь просвистела у него над головой, и Джонни прибавил ходу. Когда до укрытия оставалось совсем немного, он услышал рядом чечетку пуль. Осколки гальки взметнулись справа и слева. Он бросился на землю, ободрав руки и колени об острые, как зубья, камни. Гранаты и нож больно врезались в тело.

– Сдавайся! – закричали ему.

– Не могу! – пробормотал Джонни и добавил для себя: – Я должен добраться до Штатов.

– Сдавайся! Не двигаться! – приказали ему на этот раз уже совсем близко.

Джонни взял пистолет, повернул голову, осмотрелся и направил его дуло в сторону, откуда доносился голос. Но не успел он дотронуться до спускового крючка, как воздух снова вспороли пули и ближние манго вздрогнули под их ударами.

– Бросай оружие! – прокричали ему.

– Не стреляйте! – взмолился Джонни. – Попадете в гранату – я взлечу на воздух. Не стреляйте, – застонал он, – не стреляйте. Я сдаюсь.

– Бросай оружие! – приказали ему.

Он подчинился и ногой отшвырнул пистолет подальше. В его глазах стояли слезы.

– Бросил! Сдаюсь! – закричал он. – Только не стреляйте. Попадете в гранату – меня разнесет на куски… – И он зарыдал.

– Вставай! – приказал подошедший к нему молодой боец. – Подними руки и держи их на затылке.

Джонни сделал, как велел парень в темно—зеленой форме, а тот забрал у него гранаты, кольт и нож и приказал:

– Шагай!

На шум выстрелов прибежали другие бойцы.

– Ты, никак, один с ним справился? – спросил кто—то.

– Ну да, – ответил юноша, – он и не сопротивлялся.

Едва вся группа с плачущим Джонни посередине вышла из манговой рощицы, как послышались повторенные эхом пулеметные очереди.

– Это там, где капитан, – предположил один из бойцов.

И тут же в нескольких метрах от них раздался взрыв. Все упали на землю. Трое были ранены, в том числе и Джонни. Совсем недалеко кто—то выстрелил из винтовки.

– Осторожно, – предупредил один из бойцов и показал вперед: – Вон они. Их двое. – И он дал очередь из автомата по траншее, где скрывались братья Порруа.

* * *

Капитан Велосо под прикрытием огня добрался со своей группой до пещеры и приказал не стрелять. Знаками он велел всем незаметно окружить пещеру. Затем подобрался как можно ближе к входу:

– Выходи по одному с поднятыми вверх руками! В ответ молчание.

Велосо дал знак, и по краям пещеры посыпались осколки камней.

– Сдаюсь! Сдаюсь! – донеслось из нее.

По знаку капитана бойцы перестали стрелять. У входа показалась фигура Уильяма, специалиста по взрывчатке, с поднятыми вверх руками. Лицо его выражало не столько страх, сколько удивление и замешательство.

– Подойди сюда! – приказал Велосо.

Уильям направился к капитану. Он еще долго держал руки на затылке, хотя никто не заставлял его это делать.

* * *

Как только капитан Хосе Кармона услышал, что где—то в районе манговой рощицы раздался взрыв гранаты, он поспешил туда. Обогнув кустарник, он вышел на открытое место и сразу оценил ситуацию. Впереди и слева от него залегла группа бойцов. Он заметил, что некоторые из них ранены. Напротив прятались бандиты. «Надо отвлечь их на себя, чтобы ребята смогли выбраться оттуда», – подумал Кармона, поднял свой автомат и нажал на спусковой крючок.

Пули ударились в скалы, но те двое были надежно укрыты. Один из них высунулся, вскинул винтовку и выстрелил в сторону капитана. Пуля чиркнула по ближней ветке, и Кармона пригнулся. «Пристрелялись», – догадался он и решил перейти на другое место, не выпуская из виду тех двоих.

Он пробежал всего несколько метров и вдруг заметил, как что—то сверкнуло над окопом, в котором скрывались контрреволюционеры. Это было дуло винтовки, медленно ползшее вверх. «В меня целятся, – понял он. – Сейчас раздастся выстрел». Капитан Кармона покатился по земле, а пуля срезала кусты в том самом месте, где он находился всего лишь мгновение назад.

– Ага! – закричал капитан, перекатываясь по земле.

Потом он остановился, поставил переводчик в положение для одиночной стрельбы и тщательно прицелился. Стрелявший в него перенес огонь на группу бойцов, причем его позиция была намного выгоднее. Кармона понимал, что положение его людей становилось безвыходным: ведь раненые нуждались в срочной помощи. И все же надо было выждать.

Вдруг он заметил, как один из бандитов, уверенный в своей безопасности, поднял гранату, сорвал чеку и замахнулся.

Одна секунда… Две… Три… Четыре…

Капитан Кармона выстрелил. Тело Хулио Порруа отбросило назад, и он упал в траншею. На мгновение все словно оцепенели, а затем показалась голова Марио Порруа, который судорожно хватался за гальку, стараясь выбраться из окопа. Страшный взрыв поднял камни на воздух и далеко разбросал их. Тело врага какое—то время оставалось недвижимым, а потом соскользнуло вниз. Небольшое облако пыли на какое—то мгновение зависло над траншеей, а потом начало рассеиваться.

Капитан Кармона бросился к своим.

– Передай, что есть раненые, – приказал он молодому бойцу, который взял в плен Джонни.

* * *

Уильям Лейва нервно курил сигарету, сидя на большом камне. Если верить ему, в пещере оставались двое: некто Даниэль, раненный, и тот, кого, кажется, зовут Хрипатый.

Велосо запретил открывать огонь и думал, как бы вызволить раненого, чтобы оказать ему помощь. Он снова приблизился к входу.

– Послушай, Хрипатый, ведь твой же дружок ранен! – закричал он. – Мы хотим помочь ему. Все равно рано или поздно, но тебе придется выйти.

– Какой он мне друг? Это стукач! Он вам нужен, да? Так идите и заберите его! – вопил Хрипатый, сопровождая свои слова очередями из автомата.

Велосо задумался.

* * *

Справа раздался пистолетный выстрел. Вланко сделал знак бойцу, который шел с ним, и оба направились в сторону выстрела. Подойдя, они увидели одетого в гражданское работника госбезопасности, который направлялся к берегу, зажимая левое плечо.

– Торрес, постой! – окликнул его Бланко и подошел: – Что случилось?

– Один из этих ублюдков выстрелил… Я и не видел, как он притаился, а когда подставил себя, он и выстрелил, – объяснил Торрес. – Он вон туда побежал. – И он показал на лежащую впереди них небольшую лощину. – Ну, ничего, он от меня не уйдет.