Текст книги "В горячих сердцах сохраняя... (сборник)"
Автор книги: Эрнесто Че Гевара
Соавторы: Феликс Пита Родригес,Фидель Кастро,Алехо Карпентьер,Роберто Бранли,Альберто Молина,Пабло Хамис,Анхель Аухьер,Хосе Мартинес Матос,Рафаэль Рубьера,Николас Гильен
Жанры:
Военная проза
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 20 (всего у книги 28 страниц)
Короткий сон, из которого я возвращаюсь, как мне кажется, тут же. Трое сидят у окна и разговаривают о Хосе Антонио.
– В любом великом событии должна прозвучать комическая нота, – говорит Гаспар. – И именно он взял эту ноту… Представляешь, восемнадцатого числа, когда была прочитана вторая военная сводка и стало известно все о вторжении, этот самый Хосе Антонио, считавший, что революцию свершил он один, решил послушать радио Майами. И вдруг – ой, мамочки! – он слышит, что высадка десанта и вправду прошла успешно, что угольщики Сьенага—де—Сапата и впрямь встретили «гусанос»[27]27
«Червяки» – презрительная кличка кубинских контрреволюционеров. – Прим. пер.
[Закрыть] здравицами в честь «армии освободителей», что везде на своем победном пути «воины вторжения» были встречены народом у триумфальных арок, с цветами и леденцами, и что они действительно уже в сорока километрах от столицы, в то время как «небольшое сопротивление» в Сантьяго—де—Куба сломлено. Он прикинул, подрассчитал и сказал себе: «В сорока километрах? Тогда они в Каталина—де—Гуинес, завтракают в «Пуэсто дель Конго». Бросил две рубашки, две пары штанов и зубную щетку в чемоданчик и пошел просить убежища в посольстве Бразилии. – (Обе женщины смеются.) – Теперь он в дерьме – и для нас, и для них! Вот ведь умник! Лучшее, что он может теперь сделать, – это пойти работать диктором на РадиоМату—Гросу.[28]28
Одна из бразильских радиостанций. – Прим. пер.
[Закрыть] Я всегда говорил: хвастун, трепло, не больше. Только болтать горазд…
Теперь они говорили о Каликсто:
– Он пошел с добровольцами из отряда по борьбе с неграмотностью. Попросил, чтобы его отправили в Сьерру, которую он знает лучше. Похоже, к концу года все там научатся читать. Так что через несколько месяцев (следует округлый жест обеих рук, указательные пальцы нацелены в пол) все войдет в колею…
Рауль Гонсалес де Каскорро
Настоящая свобода
Самолет спикировал так низко, что казалось, он потерял управление и вот—вот врежется в землю. Перепуганная женщина что есть силы побежала вдоль шоссе, волоча за собой двоих девочек. Из кабины это хорошо видели – стальной хищник плотнее прижался к асфальтовой полосе и завис почти над головами несчастных…
Первой споткнулась старшая из девочек, но мать в панической растерянности продолжала тащить безжизненно обмякшее тельце, не ощущая, как свинец обжигает и ее. Бежала, пока не почувствовала, как что—то теплое, липкое заскользило по плечу, а левая рука повисла плетью. Еще несколько шагов – и женщина замертво упала посреди дороги. Младшая девочка, вскочив, попыталась поднять мать. Потом крепко обняла ее и зашлась в плаче, с ужасом глядя вверх, откуда прямо на нее падала страшная смертоносная птица…
Птица улетела. А чуть дальше в небе, словно по поверхности лужи во время дождя, плыли какие—то гигантские пузыри с черными точечками под ними. Девочка потрясла мать, чтобы та взглянула, сколько подарков шлет небо взамен куклы, сгоревшей вместе с их хижиной. Но мать молчала. По ее спине стекал на асфальт странный красный ручеек. Испугавшись, девочка бросилась к сестричке. Однако и та не захотела проснуться и посмотреть, как с неба падают и падают игрушки…
Вскоре бескрайняя синева небес очистилась: пузыри, достигнув земли, полопались и исчезли. Лишь настырный самолет вновь и вновь налетал на девочку, неумолчно, неутомимо стрекоча и оставляя вокруг нее серые хлопающие дымки. И с каждым налетом ужас все сильнее сжимал детское сердце.
Еще на рассвете они услышали перестрелку. Отца дома не было – он дежурил на берегу и первым встретил агрессоров. Мать стала суматошно собирать дочерей, сама не зная, зачем это делает. Заглянул сосед, велел никуда не выходить, залезть под стол, сложив на него все матрасы, и ждать. Но укрытие соорудить не успели: над хижиной с ревом пронеслись самолеты, и она вспыхнула, точно треска, высушенная на солнце. Ненасытные языки пламени быстро пожирали ее. Схватив детей за руки, мать потащила их к шоссе…
* * *
Солнце поднялось уже высоко. Становилось жарко. Девочка все металась между сестрой и матерью. А самолет опять приближался. Отчаянно закричав, девочка бросилась бежать по шоссе и неожиданно столкнулась с какими—то здоровенными мужчинами. Их было трое, и все – в пятнистой, словно нарочно испачканной, одежде.
– Ты что тут делаешь?
– Папу ищу.
– Где же он, твой папа?
– Не знаю…
– А почему ты одна?
– Я была с мамой и с сестричкой. А потом прилетел самолет, такой большой… и начал стрелять…
Трое молча переглянулись. Девочка удивленно рассматривала их странную одежду.
– Что будем делать? – спросил один.
– Не знаю, – отмахнулся другой.
– Она нам – как телеге пятое колесо, – раздраженно буркнул третий.
– Так отправим ее в рай… к господу, отцу нашему…
– К отцу?! – воскликнула девочка, просияв.
– Да нет, к священнику.
– А—а–а…
– Ты что, священника никогда не видела?
– У нас тут не было… ни одного…
– Само собой, что им тут было делать? – раздраженно заговорил один из незнакомцев, но другой, не дав ему докончить, спросил у девочки:
– Послушай—ка, а твой отец не коммунист, случайно?
– Кто—кто?
– Не понимаешь? Тогда так: твой отец фиделист?
– Конечно! – ответила она. – Мы тут все – с Фиделем. А вы?
Трое мужчин молча переглянулись, а девочка недоумевала, почему у них стали такие строгие, недобрые лица.
– Давай все же отведем ее к священнику, – предложил самый неразговорчивый незнакомец, – не то поднимут шум… – И он подхватил девочку, зажав ей рот ладонью.
Свернув с шоссе, они шли недолго: полевой госпиталь находился совсем рядом. Санитар, священник и двое с винтовками стерегли двух пленников – старика и молодого мужчину. Девочка на мгновение замерла, будто боялась поверить своим глазам, и вдруг бросилась в объятия молодого мужчины:
– Папа! А я тебя так искала!.. Молодой мужчина вскрикнул:
– Почему ты тут? Где мама? Девочка молчала и тихо плакала.
– Что случилось? – встревоженно спрашивал отец, прижимая ее к себе.
– Все сгорело, папа, – всхлипывала девочка, – все—все. Мы побежали, а за нами погнался самолет… Мы бежали, бежали, а мама споткнулась и упала… И сестричка споткнулась…
Молодой мужчина побледнел и стиснул зубы.
– Помолимся о них, – предложил священник и размашисто перекрестился.
– Это их не воскресит.
– Вот невежа! – проворчал санитар. – И какой неблагодарный!
– А—а, так я еще и благодарить вас должен?! – Голос пленника дрожал от ненависти.
– Не обращайте внимания, святой отец. Девчонка сказала нам, что он коммунист.
Перекрестившись, священник приблизился к молодому мужчине, может быть, надеясь все—таки наставить на путь истинный эту заблудшую душу. А девочка еще крепче прижалась к отцовской груди.
– Господь тебя простит, если покаешься. Еще есть время…
– Каяться? В чем?
– В том, что в бога не веришь… – размеренно говорил священник. – В том, что коммунист…
– Я – фиделист…
– Это одно и то же!
– И не раскаиваюсь в этом, – закончил пленник.
– Жаль… Мы – армия освободителей и пришли возвратить вам свободу.
– Какую, интересно?
– Ту, что была у вас прежде.
Молодой мужчина готов был вцепиться священнику в глотку. До революции сии служители божий на эти болота даже не заглядывали, а теперь, видите ли, явились вместе с наемниками. Топчут страну и бахвалятся, будто несут ей утраченную свободу…
– На Кубе нет свободы, – твердил священник, – а мы пришли, чтобы вернуть ее вам…
– Все спланировано, предусмотрено и учтено, – поддакнул один из тех, кто привел девочку. – Скоро твои вожаки так драпанут – только пятки засверкают!
Другой поддержал его:
– На самолете удерут, бросив вас, или в посольстве каком убежища попросят…
Молодой мужчина, сдерживая бушевавшую в нем ярость, ответил, не повышая голоса, чтобы не испугать дочь, сидевшую у него на руках:
– Моим руководителям вполне хватает того, чего не хватает вам…
Договорить фразу он не успел: караульный подскочил к нему и что есть силы ударил по лицу.
Молодой мужчина вытер окровавленные губы и, успокаивая дочь, сказал:
– Не бойся, скоро у них будет жалкий вид.
– Заткнись! – истошно завопил санитар.
На некоторое время воцарилась тишина. Потом первым заговорил молодой мужчина, и никто не посмел его перебить.
– Я знал одного владельца сахарного завода. Он имел собственный автомобиль, самолет и яхту. Вот уж кто был поистине свободным. Захотелось – он садился в собственную машину или в самолет и путешествовал по островам. Или плыл на яхте в соседнюю страну, чтобы привезти к обеду какого—нибудь приятеля. Пообедают, и едут вместе охотиться… Это был очень свободный человек. Более свободный, чем, к примеру, птичка, которой ох сколько приходится полетать, чтобы найти пищу и не попасть в когти хищника. А крестьянин, которого я тоже знал, жил совсем иначе. И он, и его семья, как, впрочем, семьи других крестьян, обрабатывали землю, принадлежавшую свободному человеку. Но вот как—то раз собрались крестьяне да и сказали ему, что земля принадлежит им и отсюда они не уйдут. Так владелец сахарного завода, всегда ратовавший за свободу, тут же вызвал полицейских, и те, не долго думая, всадили четыре пули в упрямого крестьянина, подстрекавшего остальных к бунту, а потом избили и выгнали остальных. А свободный человек по—прежнему наслаждался свободой…
– Хватит! Кончай свою агитацию! – прервал его белобрысый караульный.
– Сейчас кончаю. Ну так вот, большинство людей не имели ни машин, ни самолетов, ни яхт, ни еды для своих детей, ни закона, который бы их защищал. И вот они восстали, и тот самый свободный человек лишился свободы, но зато тысячи бесправных впервые ее обрели…
– Ну и что ты хочешь этим сказать?
– А то, что мы сами добыли себе свободу. И не надо болтать, будто ее нам несете вы…
Священник подумал: «К сожалению, душу этого заблудшего уже не спасешь». Белобрысый судорожно сжал винтовку. Остальные, хоть и старались не вникать в «агитацию» пленника, чувствовали какую—то растерянность: выходило, что без самолетов, без оружия вряд ли чего добьешься на этой земле.
– Все спланировано… – тупо повторял санитар. – У нас лучшее оружие, лучшие самолеты, лучшие корабли, а главное – нас поддерживают американцы… – Под осуждающими взглядами своих соратников он понял, что сболтнул лишнее, запнулся и сразу попытался исправить свою ошибку: – Спланировали все точно. Сам должен понимать, что все учтено до мельчайших деталей…
– А мнение народа учли?
– Какого еще народа?
– Крестьян здешних, всех людей страны…
– Ерунда! Разве народ не предупрежден, что ему принесут свободу?
– Свободу владельца сахарного завода?
Теперь на молодого мужчину набросился белобрысый. Он бил его кулаками по лицу и истерично выкрикивал:
– Заткнись, мерзавец! Не смей болтать о моем отце!..
Старик не выдержал, с исказившимся лицом вцепился в его винтовку и потянул на себя.
Белобрысого оттащили, ему что—то говорили, стараясь урезонить. Священник крестился, невнятно бормоча молитвы. Потом все вдруг замолчали. Даже девочка, за минуту до того отчаянно кричавшая. Она потихоньку вытирала пальцы, залитые кровью отца.
А где—то неподалеку слышался рокот моторов, разрывы снарядов, треск пулеметных очередей. Родина защищалась, ибо народ жаждал настоящей свободы и мужественно отстаивал ее.
От расплаты не уйдешь
Юноша лежал, распластавшись в луже крови, которая уже успела засохнуть и потемнеть. Его долго, остервенело били, пока он не потерял сознания. Наконец один из палачей, схватив за волосы, приподнял его окровавленную голову:
– Облейте водой, надо, чтоб он меня услышал.
Принесли кружку грязной холодной воды и выплеснули в иссиня—черное лицо пленника. Он вздрогнул, повел головой и начал жадно хватать воздух широко открытым ртом.
– Теперь заговорит…
Очнувшись, юноша кинул на наемника взгляд, полный такой неистребимой ненависти, что у того мороз побежал по коже.
– Ну что, и дальше будешь… – Договорить наемник не успел: густой кровавый плевок залепил ему глаз. Сатанея от злобы, он, как зверь, набросился на свою жертву – бил и бил юношу по голове, будто пытался расколоть ее. Отдышавшись, разогнулся и крикнул: – Хватит цацкаться! Этот хам все равно больше ничего не скажет. Повезем его к матери…
Словно из глубокого колодца, донеслись до слуха вконец измученного, изувеченного юноши эти слова. И его сознание мгновенно взбудоражила мысль о том ужасе, который ожидал мать – его мать! Собрав последние силы, он произнес еле слышно:
– Нет… только не это! Нет—нет, пожалуйста…
– Ты что, мамочку навестить не хочешь?
– Со мной что угодно делайте, а ее не трогайте…
– Тогда говори, говори, говори!..
Поняв, что допустил ошибку, юноша торопливо пробормотал:
– Делайте что угодно – ничего не скажу…
Палачам принесли молоток и длинный толстый гвоздь – такими на железной дороге закрепляют шпалы.
– Будешь говорить? Иначе загоним эту железяку в твою тупую башку…
Пленник закрыл глаза. В последний миг он увидел мать – совсем близко, рядом… Представил матерей своих товарищей по оружию, вообще всех матерей, но тут ужасающая, ни с чем не сравнимая боль затмила сознание…
– Ну, грузите его. Поехали!
– Зачем?
– Я сказал, что сделаю это, и сделаю!
Тело убитого бросили в багажник «кадиллака». Машина пронеслась по пустынным улицам и вскоре остановилась перед старым, неприглядным домишком.
– Не откроет сразу – ломайте дверь…
Мать в эту ночь не сомкнула глаз: она думала о сыне, ждала его. Услышав стук, кинулась к двери, уже трещавшей под ударами прикладов.
– В чем дело?!
– Подарочек тебе привезли.
Они выволокли труп из багажника и швырнули к ногам остолбеневшей женщины. Вскрикнув, она, как подкошенная, упала на тело сына. Отчаянные рыдания огласили тихую улицу.
– Ну и зря! – сказали они ей. – Теперь уж ему ничем не поможешь.
Словно уяснив, что случившееся непоправимо, женщина подняла голову. В ее покрасневших глазах стояли не слезы, а лютая ненависть.
– Придет время, – грозно произнесла она, – и ты заплатишь за все. От расплаты не уйдешь, палач!..
В ответ тот лишь цинично усмехнулся: все они говорят одно и то же. И девушка, прятавшая повстанца, говорила то же самое – впрочем, недолго, потому что он раздел ее и отдал солдатам на потеху… Да, все они грозят, только угрозы их смехотворны. Сила на его стороне…
Откуда—то издалека прогремели пушечные выстрелы, сухо застрекотали пулеметы. Он судорожно сжал автомат и подумал: «Кажется, пора убираться, и поскорее. Наши отступают… Начнут сдаваться, чего доброго, а ведь болтали: веселая будет прогулка, нас армия поддержит…»
Поблизости разорвался снаряд. «Надо пробираться к берегу, – продолжал размышлять он. – А оттуда бежать можно как угодно, хоть на лодке. Пароходы здесь проходят близко, подберут…»
Он вытер пот со лба и заторопился прочь. Пробирался петляя – боялся наткнуться на засаду. Уже возле манговых деревьев чуть было не сбил с ног незнакомца и, словно вспугнутый хищник, накинулся на него.
– Подождите, вы что? – хрипел тот. – Клянусь, я шел сдаваться! Клянусь!..
Он понял, что напал на своего. И как это он не заметил маскхалата?
– Ну и напугал ты меня, дружище! – засмеялся он, поднимая с земли незнакомца.
Тот – безусый, коротко подстриженный, худой парнишка – смотрел на него широко раскрытыми с перепугу глазами.
– Я думал, какой—нибудь милисьяно, – еле вымолвил он. – Их тут уйма…
– Похоже, банкет нам готовят.
– А командование—то бежало – только пятки сверкали!
– Какое командование? – Он вздрогнул, будто от удара.
– Наше, какое же еще! – сказал парнишка. – Почему «бежало»?
– Не так все сталось, как мечталось, а? Здесь ведь никто не сдается, все сражаются до конца…
– Надо поскорее убираться отсюда. Пошли, не будем терять времени. – И он, схватив парнишку за руку, рванулся в сторону берега.
– Постой, куда ты меня? Не видишь – я весь мокрый!
– Я тоже.
– Но у тебя хоть одежда цела, а на мне одна рвань… Я пытался уплыть, да наши лодки накрыли с воздуха, вот и окунулся. И оружие утопил…
Паника охватила старшего. В ушах зазвенело: «От расплаты не уйдешь, палач!..» И когда он заговорил, голос его дрогнул:
– Мы должны выбраться отсюда. Ни минуты больше не останусь в этой ловушке!
– На земле все же легче защищаться, чем на воде.
– Тут нас голыми руками сцапают.
– Нет, ты послушай! В округе много крестьян, мы возьмем у них одежду и переоденемся. Может, сойдем за деревенских.
Старший провел пальцами по тонкой руке парнишки:
– Где это ты видел крестьян с такими ручками?
Они помолчали. Первым тревожное молчание нарушил младший:
– Ты где работал?
– В пятом.
Парнишке чуть не стало дурно. Даже людей его круга, при Батисте бывших хозяевами, ужасала жестокость, с какой пятое отделение управления полиции чинило свои расправы.
– Что, струсил?
– Нет. Просто странно, как это судьба нас свела…
– Ничего странного, – перебил его старший. – Ты пришел сюда, чтобы вернуть отобранное у твоего отца, я – чтобы расправиться с теми, кто мешает тебе и таким, как ты. Вы хорошо нам платили. Значит, мы с тобой – одного поля ягоды.
Они поднялись и двинулись в глубь острова – подальше от моря. Вскоре на их пути встретился домишко. Перепуганная женщина, заслонив собой детей, со страхом смотрела на дуло автомата, наведенное на нее.
– Я здесь одна с детьми. Где муж и сын – не знаю.
– А там? – Старший кивнул в угол, где стояла кровать.
– Там старшая дочка.
– Найди одежду мужа и сына, – приказал он. – Нам надо переодеться.
– Ничего нет… кроме того, что они перед уходом надели.
– Ищи, а то разряжу в тебя эту «игрушку»! – пригрозил он и ткнул автоматом ей под ребра.
– Мама, отдай им все! – всхлипнула девушка. Женщина вышла в другую комнату и вернулась с каким—то тряпьем.
Они переоделись.
– Где нам лучше выйти?
– Сюда, налево…
Шли долго, пока не выбрались на шоссе. Потом, бросив оружие, осторожно шагали по обочине. Неожиданно рядом остановилась машина.
– Куда идете? – спросили их.
– В город.
– В Хагуэй?
– Да. А что делать? Лачугу нашу разбомбили… Самолет спикировал – и она вспыхнула, точно спичка.
– Ничего, скоро им спичек не понадобится, только свечки. Дело нескольких часов… Погиб кто—нибудь из родни?
– Жена и двое детей.
– Сочувствую. Не удалось спасти?
– Нас дома не было. Встречали вместе со всеми непрошеных гостей. Нескольких поймали – они в болоте заблудились… Скажите, нам оружие дадут?
– А у тех почему не взяли?
– Да не было у них. Говорят, в море осталось, когда их катер разбомбили.
Они полезли в машину. Ехавший на заднем сиденье раненый молча кивнул им.
Скоро показалась окраина. «Вот и до города добрались, – подумал старший. – Затеряться бы теперь в людской толчее. А еще лучше спрятаться у кого—нибудь из друзей или в церкви, переждать денек, другой, а потом незаметно смыться с этого проклятого острова, чтобы когда—нибудь вернуться сюда опять и схватить наконец за хвост негодяйку по имени Фортуна…»
Замелькали первые городские дома. Скрежет тормозов – и машина словно приросла к асфальту. «Контрольный пункт!» – от этой мысли у старшего все внутри сжалось.
– Пленные есть?
– Нет. Раненый у нас.
– Дай—ка взглянуть! Вдруг в наши сети какая рыбешка попадет?
– Он! Это он убил моего сына! – Женщина грозно смотрела на старшего широко открытыми, остановившимися глазами, направив на него указательный палец, словно дуло пистолета.
– Они мне сразу не понравились, – невозмутимо заметил водитель.
– Это недоразумение! Мы здешние, мы крестьяне…
– Он – убийца, он замучил до смерти моего сына!.. Я знала, что он сунется сюда: ведь другой дороги через болото нет.
– Да говорю вам, она ошибается. Крестьяне мы…
– Возьмите этого. И дружка его заодно. Женщина знает, что говорит. Она ждала тут днем и ночью, все боялась упустить…
В памяти старшего четко, словно кинокадры, одна за другой замелькали страшные картины: распростертое на земле истерзанное тело юноши, рыдающая над ним мать, взгляд ее покрасневших глаз, полных не слез, а лютой ненависти… И мощным колокольным звоном гудели в сознании ее грозные слова: «Придет время, и ты заплатишь за все. От расплаты не уйдешь, палач!..
Эдуардо Эрас Леон
Матео
Мне исполнилось четырнадцать
лет, когда я находился в окопе,
сражаясь за свою Родину, и тогда
я подумал: я стал настоящим мужчиной.
Боец народной милицииХуан Родригес, 180–й батальон
Ничего особенного… Нет, правда, ничего особенного не чувствуешь, когда видишь приближающийся самолет. Да, он летит и стреляет из своих десяти пулеметов, укрепленных на крыльях, и нельзя зевать после того, как он пролетит, потому что есть еще два хвостовых пулемета. Но я спокоен, правда—правда. И я даже уверен, что, если он пролетит низко, я его подобью из своей «четверки»…
Нет… Боялся? Чего? Здесь никто не боится… Да, конечно, злость – другое дело. Такое со мной бывало… Вот, например, восемнадцатого вечером… Восемнадцатого? Да, точно, восемнадцатого… вечером…
* * *
Все направляются в сторону Плая—Хирон. Мое орудие тоже. Оно прицеплено к грузовику, а я сижу на орудии, потому что я – стрелок. Вместе с другими орудиями батареи мы прикрываем колонну. И вот грузовик начинает барахлить. У него глохнет мотор. Он не заводится. Колонна продолжает свой путь, а нас оставляют позади. Командир батареи кричит мне:
– Столкнуть грузовик в кювет и оборудовать огневую позицию! – И он уезжает.
Мы начинаем толкать грузовик, но он тяжелый.
Я говорю командиру орудия:
– Послушай, сержант, давай отцепим пулемет, и грузовик пойдет легче.
А он мне:
– О'кэй, Матео.
И мы отцепляем орудие. Они катят грузовик и с большим трудом сталкивают его в кювет.
Я остаюсь с пулеметом и пытаюсь его установить. И тут появляется самолет. Я смотрю на него в бинокль – это Б–26. Наш или вражеский? Этого я не знаю. Смотрю на его крылья – кубинский флаг и три буквы – РВС.[29]29
Революционные вооруженные силы Республики Куба. – Прим. пер.
[Закрыть] Наш! Самолет приближается. Теперь он летит ниже с крейсерской скоростью. Я вижу лицо летчика. Он просовывает руку в окошко и машет мне в знак приветствия. Наш!
– Самолет наш! – кричу я, успокаиваясь, и машу в ответ.
А он начинает обстреливать грузовик. Я смотрю туда и вижу, что грузовик исчезает в клубах огня и дыма. Нет, это был не наш самолет. Я столбенею. Не знаю, что предпринять, но страха не чувствую. В эту минуту я ничего не боюсь. Но я не знаю, что мне делать. Я бегу к машине, но приблизиться не могу. От жара я задыхаюсь. Мне хочется закричать. Но кому? Я один. Кому кричать, кто мне поможет? Никого нет. Я возвращаюсь к орудию. Потом снова бегу к машине. Я не могу отвести взгляд от грузовика. Расчет погибает на моих глазах. Я слышу крики. Чувствую запах паленого мяса. Я в отчаянии, и мне хочется броситься в огонь, и кричать с ними, и сгореть с ними. Но я бегу к орудию. Я плачу и ничего с этим не могу поделать. Сволочи! Сукины дети! Я ищу ключ. Мне надо установить пулемет. Куда, черт бы его побрал, делся ключ? Нужно установить пулемет. Продолжаю плакать и начинаю разговаривать сам с собой. Теперь я не поверю ни единому самолету. Я буду стрелять в первый же, который ко мне приблизится. Мне все равно, наш он или чужой. Я буду стрелять в любой, в любой…
Едет джип. Я продолжаю возиться с пулеметом. Джип останавливается.
– Что случилось? – кричит мне старший лейтенант.
Я не понимаю, что отвечаю ему. Говорю что—то о самолетах, о сгоревших людях, о грузовике. И продолжаю плакать.
Они бегут к грузовику. Они пытаются что—нибудь сделать, но – поздно. И они возвращаются. Старший лейтенант подходит ко мне. Он молчит. Я в истерике, и он кладет мне на плечо руку и начинает что—то говорить. А я продолжаю плакать, и тогда он дает мне три пощечины. Сначала я хочу воспротивиться, но не делаю этого. Потом я чувствую себя лучше и перестаю плакать.
– Ну—ка, давайте перенесем пулемет из кювета! – говорит мне старший лейтенант.
Вчетвером мы поднимаем пулемет из кювета. Не знаю как, но поднимаем.
– Устанавливай! – приказывает старший лейтенант.
– Мне нечем его закрепить.
– А ты попробуй стволом автомата, – советует милисьяно, приехавший со старшим лейтенантом.
Мы устанавливаем пулемет. Они прощаются со мной. Джип уезжает, а я остаюсь у пулемета. В эту минуту я не боюсь. Я никогда не боялся. Понятно?..
* * *
Да, это было восемнадцатого. А девятнадцатого я снова был на территории сентраля. С тем же орудием, но с другими людьми, которые тоже ничего не боялись…
Самолет, что летел над сентралем «Аустралиа»? Я стрелял по этому самолету. Я первый тогда выстрелил. Было около шести утра. Я боролся со сном, но не хотел расставаться с пулеметом…
* * *
Кто—то толкает меня – самолет! Все вскакивают по местам. Я спокоен. И на этот раз я спокоен. Пожалуй, лишь чуть—чуть волнуюсь, но в то же время радуюсь. Орудие в готовности.
– Ложитесь, ложитесь! – кричу я расчету. – Оставьте меня, оставьте меня одного!
Они повинуются мне и ложатся на землю. Я целюсь в самолет. Он летит над островком, покрытым зарослями тростника. Он почти передо мной. Он меня еще не увидел.
Тогда я безостановочно стреляю очень длинной очередью. И он меня замечает, потому что выстрелы приходятся по фюзеляжу. И он стреляет в меня изо всех своих пулеметов. Я ни о чем не думаю. Я продолжаю стрелять. А самолет – в меня. А я – в самолет. Самолет уже очень близко, но я не сдаюсь. И мои пули попадают в кабину.
А его пули пролетают мимо. Меньше чем за двести метров он делает крен влево. Я разворачиваю пулемет и продолжаю вести по нему огонь. Но теперь все «четверки» сентраля тоже стреляют по самолету. Самолет теряет управление. Потом теряет высоту и скорость. Медленно сбрасывает четыре бомбы. И опять теряет высоту. И наконец падает.
Весь расчет вскакивает и бежит ко мне:
– Ты его сбил, Матео! Ты сбил его!
– Ну и что? – И я говорю, что, мол, да, что я его сбил, что если захватить его во второй круг прицела – не промахнешься.
Но вот я оборачиваюсь и смотрю назад, за орудие. Вижу пальмы, срезанные пулями самолета чуть выше моего роста. Я приподнимаюсь с сиденья стрелка. Хочу идти, но падаю. Меня поднимают. Держусь руками за людей, а идти не могу: в ногах нет силы.
– Это нервы! – говорит кто—то.
– У тебя нервы расшатались, Матео, – повторяет кто—то еще.
– Да, – соглашаюсь я, – нервы… А меня уже несут, меня целуют.
* * *
…Вот и все. Повторяю вам, что, когда сбиваешь самолет, ничего не чувствуешь… Говорю вам, что страха нет и в помине… Герой? Я? Нет—нет… Герои – это те, кто выигрывает войны и входит в историю… А я всего лишь стрелок зенитного пулемета… Да—да, сеньор, Матео Гонсалес, пятнадцати лет от роду, двадцать восьмая батарея базы Гранма…
