Текст книги "Выруба"

Автор книги: Эрик Бутаков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 11 страниц)

– Молодцы! – еще раз похвалил капитан.

А Батя, похлопал по плечу Олега, а Ерёме пожал руку:

– Оправдал надежды партии и правительства – с тебя причитается!

– Само собой, Валерий Иванович – с меня литр.

– О, это по-нашему! – Батя хлопнул по-отцовски Ермолая по спине и слегка придавил к себе одной рукой.

Солнце село, температура резко упала, быстро темнело.

– С Еловкой сегодня пролет – не успеем. Завтра с утра проверим. А на сегодня и этого хватит, загружайся, мужики, поедем домой, в баньке попаримся, – распорядился Макарыч.

Ну, что ж: домой так домой – сегодня всех ждет знатная жарёха, и баня, и пиво, и водочка, и долгий зимний вечер в компании охотников-друзей, и важные разговоры о жизни.

– Парнишка твой сегодня молодец, не сплоховал, – сказал капитан Семенычу. – Как он вообще по жизни-то? Нормальный человек?

Машина шла домой по своему старому следу опять вдоль болота, и Макарыч с Борисом курили в кабине.

– Нормальный, – уверенно подтвердил Семеныч. – Наш человек.

– С Иркой-то у них как – серьезно?

– У него серьезно, – ответил Борис, затушил окурок в пепельнице и продолжил: – Он с женой развелся, квартиру ей оставил, пока у нас живет. Зарабатывает прилично. Что-то там мышкует насчет жилплощади, скорее всего – выкроит. Пацан упертый. Ирку балует. Поначалу, когда она с ним схлестнулась – я против был: она ещё соплячка зеленая, только школу окончила, на первом курсе, едва восемнадцать стукнуло, а он – женат. Татьяне разгон устроил: мать, тоже мне – не уберегла девку. Пару раз с ним поцапались. А толку-то? Он подъедет, посигналит – она к нему. Увезет её, привезет по ночи, та – довольная, счастливая, а мы для неё враги – с любимым не даем встречаться. Мысли-то, сам знаешь, какие: залетит девка, он к жене, а нам расхлебывай. Год воевали. Думал, дочь потеряем. Пристрелить его хотел. Ему-то хули – девчонка молоденькая, поиграть, потрахать, дружкам своим показать – он её везде с собой возил – налоговик же, по всем понятиям – сволочь. Ну, думаю, напьюсь как-нибудь – завалю! Хуй с ним – пусть посадят, зато дочке жизнь не дам сломать! Целый год!.. Как я себя в руках сдержал?! А у него денег, бля, – немеряно, связи. Ирке всего напокупал: приодел, та – как на картинке. Напокупал ей аппаратуры, игрушек. Один раз медведя привез – больше Ирки – та с ним спит, Ермолаем его назвала – издевается. За учебу платит. Телефон нам поставил, чтоб её вызывать. Танька начала сдаваться. «А чё, – говорит, – Боря, мы всё равно дочку так не обеспечим, а раз уж так получилось, так пусть пока!» Я ей говорю: «Хули, пусть пока? Залетит, и что потом? Купил он вас?» «Потом видно будет. Посмотри, какая она счастливая!» – дура баба! В общем, год вся эта свистопляска. А потом, вдруг, вечером, в субботу, как щас помню, поздно уже – звонок. Я:

– Кто?

– Ермолай?

– Хули надо?

– Разговор есть!

Открываю, думаю: что там за разговор? Сейчас если скажет, что Ирка забеременела – убью, блядь! А он проходит на кухню, выставляет пузырь и говорит:

– Садись, батя, разговор есть.

– Какой я тебе батя?! – У нас с ним разница, как у него с Иркой. Ну, какой я ему батя? А он – батя!

– Борис Семенович, – говорит. – Садись, серьезно поговорим, хватит мозги ебать!

Ты, представляешь? В моем доме он мне такое говорит. Я закипел. А он:

– Я развелся вчера, давай по-мирному всё обсудим.

– В смысле развелся? – не понял я.

– Развелся, – говорит он. – Мы с Иркой решили вместе жить.

Я, блядь, понять не могу, чего они там без меня решили, но то, что он развелся – это как-то меня успокоило. Понимаешь? Татьяна вышла. Присела к нам. Ирка пришла. Села позади него и прильнула к нему. Меня ещё вообще коробит, а тут она, как проститутка, ластится. Я говорю:

– Бабы, идите в комнату. Мы поговорим, потом придете.

А они:

– Мы послушаем.

И Танька давай из холодильника жратву доставать – видимо, ей Ирка уже всё рассказала. Накрыли стол. Налили. Он говорит:

– Значит так, товарищи родители, я теперь человек свободный, Иринка тоже совершеннолетняя, хотите вы того или нет, но уже знаете, что наши отношения продолжаются, и будут продолжаться, так давайте выпьем и померимся. Я вашу дочь люблю. Она меня тоже – хватит ругаться.

Выпили. Потом ещё. И вдруг я понял, нет – скорее заметил, что дочка-то моя выросла. Она пока с ним была – как-то взрослее стала. Уже и не школьница. Баба и баба. Жопа, смотрю, округлилась, титьки там, все дела. Ёбтать, думаю, Семеныч – ты уже всё – постарел. Время ушло! И так мне стало грустно и одновременно спокойно и легко – всё! Девка-то выросла! С мужиком живет. Замуж пора. И решил я, Макарыч, – хуй с ним – пусть живут! Вот. С тех пор полтора года живут – ни разу не слышал, чтобы ссорились. Он к ней, как к дочке относится, оберегает её, помогает учиться, в театры водит, в Ленинград возил. Нормальный человек оказался – так бывает. Да и старики наши: и Танькина мать, и мои старики – не против. Он с ними встречался, как-то тоже сумел их на свою сторону перетянуть. А поначалу они ох как нас костерили за внучку. Теперь, когда все успокоились, я и сам думаю, что всё нормально должно быть. Может, правда, поженятся.

– Ну, а что они до сих пор не поженились-то?

– Он говорит, пусть институт закончит.

– Не понял?

– Я, Макарыч, тоже понять не могу. Но сдается мне, не всё так гладко у них сейчас. Раньше, когда все против были, Ирка к нему шла, от нас готова была отказаться – только бы с ним. А теперь, когда всё разрешено, когда они каждую ночь спят в соседней комнате, когда ни мать, ни отец её не тормозят, Ира вести себя стала как-то неправильно.

– В смысле?

– Ты понимаешь, стали ей последнее время раздаваться звонки. Вначале подружки звонили, и она куда-то к ним уезжала, типа, готовить уроки. Представляешь, он дома, а она где-то уроки готовит. Приезжает поздно, но он ей верит, и если она говорит, что её довезут друзья подруг, то он и не едет за ней – ждет. Потом, и Татьяна говорит, и сам я пару раз натыкался на мужские голоса. А та трубку возьмет и к себе в комнату. Ерема на работе, а эта с кем-то любезничает. И, знаешь, разговаривает-то совсем ни как с друзьями подружек. Татьяна с ней разговаривала. Говорит, что та ни в какую – подружки и всё тут – ничего особенного. Но боюсь, ни так всё просто. Ермолай, пока видимо не догадывается, хотя, кто его знает – ведь тянет со свадьбой, значит, что-то его настораживает. Он парень не глупый. А та, сучка, не понимает, что творит. А я что сделаю? – она же мне дочь. Вот и смотрю, что из этого получится. И, ты знаешь, Ерёма мне как-то ближе стал.

– А может, действительно, Борис, ничего особенного?

– Макарыч, уже несколько раз было, что я к старикам в деревню на выходные уеду, а потом мне туда Татьяна звонит и говорит: «Если Ермолай спросит, скажи, что Ирка с тобой ездила». Это о чем говорит? Значит, Ирка где-то проводит выходные без него. Где? С кем? С подружками? Тогда зачем мне врать, что со мной? Вот такая петрушка получается.

– Да уж!

– Вот то-то и оно. Ерёма, после таких дел, как родной стал. А Ирка… Вот, кто даст гарантию, что она сейчас дома, пока мы с её мужиком по тайге катаемся? Я не уверен. И хрен его знает что делать?! – с досадой сказал Семеныч и уставился на дорогу, по которой прыгали лучи фар.

Через несколько минут показались огни Добролета.

Пользуясь случаем, пока мужики разбираются в доме, пока снимают и вешают на просушку свою одежду и обувь, пока Микумин с капитаном обдирают коз, пока хозяйка жарит свежую печень и мясо, пока Ерёма и Олег чистят оружие, а Семеныч с Саней ездят в сельпо за обещанным Ермолаем литром и ещё кой-какой закуской, есть время рассказать, что из себя представляет Дом Охотника, чтобы в дальнейшем точнее представлять вечернюю картину или вдруг кто-нибудь решит построить нечто подобное.

Дом Охотника – это солидных размеров усадьба, обнесенная высоким забором из не обрезной доски и большими воротами, чтобы свободно проехала грузовая машина. В центре усадьбы стоит огромный дом, который при желании можно обойти по кругу – он ни к чему не примыкает. Правда, к дому пристроена широкая веранда и перед ней большая площадка для стоянки машин. По периметру забора – надворные постройки: сарай, набитый необходимым инструментом и стройматериалом вперемешку с автозапчастями и деталями, баня, рассчитанная на приличную компанию, а в предбаннике, вообще, можно устраивать праздники. В глубине двора, ближе к огороду, так называемое зимовье в котором хозяйка жарит мясо. Рядом с зимовьем в заборе калитка в соседнюю усадьбу – там дом Сани и его жены, которую все называют хозяйкой. Так что Саня живет практически на работе и это всех устраивает. Перед входом в огород (а есть еще и огород, который всегда на лето засажен картошкой и немного капустой, свеклой, морковкой и прочим, что необходимо садить в огороде), а точнее почти в огороде – сортир на целый взвод. Там и сям торчат какие-то, по-видимому, плодовые деревья: дичка или груша. Но пока они ещё голые, но стволы до половины выбелены. Сруб Дома, – это большая веранда (как уже мы узнали), огромные сени для нужных вещей: старой одежды, бочек, цинковой ванны, велосипеда, прочего хлама с запахом сырости, но где-то под ними большое подполье с разносолом и той самой картошкой. Жилое помещение разделено огромной русской печью на две половины: слева за печкой спальные места (нары во всю длину и ширину помещения), а справа от печи, прямо перед входной дверью, длинный стол на тридцать мест. Лавка вдоль окон широка и прибита к стене и полу – если что, на ней можно спать. Противоположную лавку можно передвигать вдвоем, и она тоже широкая, тоже на ней можно спать. Вдоль печи натянуты веревки – на них мужики повесили сушить одежду. Налево, по стене от входа до печи – вешалки, вешалки, гвозди, гвозди вбитые в стену – так надо. На печи можно много готовить, в печь можно кидать всё: окурки, мусор, очистки – она пожирает всё. Если её растопить, как следует – жара стоит невыносимая, приходится открывать входную дверь, чтобы из сеней холодный воздух с клубами пара охлаждал красных посетителей и тянул по ногам.

Вот так, пожалуй, о Доме достаточно. Ах, да – по дому незаметно ходит кот. Тихая, хитрая, жирная сволочь, но дело своё знает – мышей нет. Теперь всё.

– Ну, что, Ермолай, сегодня мы с тобой молодцы. – Олег продирал металлическим ершом освинцованные выстрелом стволы.

– Не говори, Олега, – отличились. – Ермолай разбирал карабин.

– Повезло.

– Точно – повезло. Виктор утверждает, что редко когда на край выходят.

– Редко – не редко, а, как видишь, выходят. Просто надо меньше топтаться и вообще не шевелиться, тогда и выйдут. Замри и стой. Зверь любое движение замечает, даже пар от дыхания. Он на номер не пойдет, если увидит движение. Это Вичик себе отмазку придумал, что не выходят на край. Лично нас это не касается. Я вообще в чаще стоял, однако вышла коза на меня. Не спорю – случай. Но ведь вышла! Значит это кому-нибудь нужно. Как считаешь?

– Это точно. – Ермолай жесткой веревкой из конского волоса с кисточкой на конце протягивал вдоль ствола.

– Как ты умудрился их всех завалить? – Олег посмотрел через стволы на свет, положил стволы на колени и стал скручивать металлический ерш с шомпола. Прикрутил на его место ерш из щетины.

– Сам не знаю. Повезло, – ответил Ермолай и тоже вскинул карабин прикладом вверх, чтобы рассмотреть ствол.

– Я видел, как ты их хуярил. Красиво.

– Спасибо. – Для верности Ерёма ещё раз протащил веревку через ствол и занялся затвором.

– Ты в налоговой давно работаешь?

– Шесть лет.

– А до этого, где работал?

– До этого я учился. Я в институт после армии поступил. Закончил – и сразу в налоговую взяли.

– Понятно. А вот мне, где только не довелось бывать, пока служил в действующей.

– А что, со службой завязал? – Ермолай протирал масляной тряпочкой затвор.

– Завязал. Надоело влачить нищенское существование. Жить в общагах у Черта на рогах и с утра до ночи копаться в моторах – я механиком был. – Олег капнул ружейного масла на «мягкий» ерш и стал снова гонять его по стволам. – Заочно окончил финансовый техникум, послужил чуток и уволился из Армии в звании капитана.

– Ты механик был?

– Был механик. Потом немного был финансистом. Потом уволился – был свободным художником – предпринимателем-самоучкой. Гонял с женой в Турцию, кожу возил, квартиру купил, машину купил. А когда бы я такое поимел от службы. Перед выходом на пенсию? Да и то сомневаюсь – после перестройки – полный облом. Даже ждать нечего! Никаких перспектив – ни, тебе, зарплаты, ни социальной помощи и положенного обеспечения. Форма, только, да и то – не будешь же каждый день в форме ходить, особенно если пригласили на торжество – в ресторан, положим или с бабой где завис.

Олег засаленной зубной щеткой почистил ружейный замок, собрал ружье, переломил, щелкнув пружинами, закрыл, спустил курки, направив стволы в потолок, поставил на предохранитель – готово. Потянулся за чехлом.

– Потом подмазал где надо, – продолжал он, – взяли в училище на должность. Сейчас там финчастью командую. Гражданское училище – это тебе не военное. Хотя и ходим в форме, но разница, я тебе скажу, очень большая. Да и перспективы есть.

Зачехлив ружьё, Олег встал, потянулся, хрустнул суставами, зевнул, посмотрел на Ермолая и сказал:

– Я свою пушку в доме оставлю – всё равно она уже отогрелась.

– Я тоже, – согласился Ермолай, собирая карабин, и ещё раз каждую часть обтирая по ходу.

Мужики обычно стволы, не зачехляя, вешают в сенях, если не собираются их чистить, чтобы конденсат не скапливался в капли и не портил сталь. В сенях температура почти как на улице – не оттают. А раз уж почистил, чего пушку на мороз тащить, оставляют в доме. Логично? В сенях и так место нету: арсенал – поберегись!

– Ну, что, друзья, разбирайте трофеи. – Батя в клубах холодного воздуха появился в проеме двери, подошел к столу и вывалил охапку козьих ножек и маленькие рожки самца на стол. – Из ножек можно отличную рукоятку для ножа сделать! Выбирай, Ермолай. Какую тебе? Рога – тоже твои.

– Спасибо, Иваныч, я воздержусь. У меня нож нормальный, из козьей ноги мне не нравится – неудобный, по-моему. А рога («Почему он с рогами?» – промелькнула мысль) пусть Саня здесь приколотит – будете вспоминать нашу охоту – может, ещё раз пригласите.

– Как знаешь. – Батя пожал плечами. – Олег, а ты?

Олег, почему-то, тоже отказался на радость остальной команде. После, козьи ножки разошлись за милую душу. Рожки, тем не менее, пока повисли на гвозде у входа.

На дворе загремели ворота, свет фар пробежал по замерзшим окнам, заревела машина, проползая в ограду, зашумели голоса – приехали гонцы. Через пару минут все в доме, затащили аккумулятор, задергался рукомойник – это Семеныч с дороги сполоснулся и пошел переодеваться в спальную половину. Пять минут делов, и вся команда наконец-то в сборе. В легких спортивных костюмах или что-то около того, помытые, энергичные, мужики расставляют посуду на стол и вытаскивают припасы и выпивку. Саня без шапки изменился – не узнать, но глаза горят в предвкушении употребления алкоголя. Знакомый громкий голос капитана: «Так! Рассаживаемся, мужики. Баня готова, Митрич? Отлично! Всё! Все к столу! Заморим червячка! Валентин, – дежурь!»

Стол накрыт по-простому. Консервы: шпроты, сайра, килька в томатном соусе, печень трески – оставались в собственных банках. Огурцы и помидоры, конечно, переложили в чашки. Хлеб нарезали крупно. Почистили лук и чеснок. Колбаса, сыр, сало – в отдельных тарелках в нарезанном виде. В огромной кастрюле с укропом сварилась картошка. Хозяйка принесла соленых груздей и рыжиков на радость всем. Достали малосольный тягучий омуль. Но главное, открылась дверь, и внесли четыре сковородки разных размеров с печенью и жаренным свежим диким мясом. Мясо шипело, мужики замычали, потирая ладони. Передали по столу хлеб, вилки, ложки и налитые кружки. Угомонились. Бросили себе в тарелки немного закуси и повернулись к капитану. Во главе стола, как и положено, с торца встал капитан с белой эмалированной солдатской кружкой в руке:

– Товарищи офицеры! – торжественно начал он. – Предлагаю выпить под первый тост «За удачу». С полем Вас, товарищи офицеры!

И не раздумывая, он замахнул. Товарищи офицеры тоже поднялись и выпили стоя. За удачу – только стоя.

– С полем!

Загремели вилки, ложки, чашки, захрустели хрящи и огурцы, навалился народ на жратву – пошла масть, как говорится. Налетай – подешевело! Ну, до чего же всё вкусно на природе!

– Между первой и второй… – сами знаете. Валентин, не спи! Слово предоставляется нашему уважаемому Бате – полковнику в отставке, кавалеру многочисленных орденов, уважаемому человеку, нашему отцу и учителю Валерию Ивановичу Лукину.

Батя приподнялся с хитрой улыбкой, оглядел сидящих за столом, втянул носом воздух, на секунду задумался, выдохнул и начал:

– Товарищи, дорогие мои сослуживцы… и члены их семей! Что я хочу сказать? Во-первых: Я рад, что мы снова здесь, снова выбрались наконец-то из шумного грязного города на вольные просторы, в тайгу, на охоту. Это первое. Второе: скажу так: я много раз бывал на разных охотах. На кого мне только не довелось поохотиться, и где я только не бывал (Батя на мгновение погрузился в прошлое и улыбнулся – все поняли, о чем он). Однако, и это я подчеркиваю, нигде я не чувствовал себя так хорошо, как здесь – в любимой Сибирской тайге. Вот, что может сравниться с нашим высоким, холодным, но голубым небом? А уж кому, как не вам знать, что такое небо? (Одобрительный гомон. Батя движением ладони его остановил и продолжил.) А солнце? Солнце, которое, как апельсин висит над горизонтом на закате зимой. Могучие сосны, высокие ели, березки-невестушки в белом наряде. Снег скрипит под ногами. Где ещё так скрипит снег? Нигде! (Батя мечтательно сощурил глаза и, покачивая головой, продолжал рисовать картинки). А запах соснового, душистого дыма и пельмени бурят в котелке на костре? Нет, друзья мои, нигде такого больше нет, ни в одной стране! В самых дальних уголках мира я мечтал вот так вот, с вами выехать на хоту, постоять на номере, послушать, как бьётся сердце, когда начинается гон. Да и просто с вами вот так поднять чарку и выпить крепкой, прозрачной, как слеза, русской водки!

Сегодня у нас удачный день. Ребята молодцы – растет поколение, ничего не поделаешь, обходят нас стариков. Но это наше поколение. Наши ребята. И я хочу сказать…

– Майонез подай.

– Витя, ебать тебя в сраку, какой майонез – Батя говорит?!

– А, пардон, пардон – виноват.

Сбившись с мысли, но, собравшись, Батя закончил:

– Так вот, друзья мои, я поднимаю этот бокал (с позволения сказать) за нашу Природу, за наш Край, за Сибирь, в общем, давайте выпьем за Родину! За Родину, товарищи!

И все шумно встали.

Промежуток между вторым и третьим тостом заполнился жадным поеданием горячего мяса и солений, с непременным выплёвыванием шерстинок. Дичину же – её, как ни мой, а шерсть всегда остаётся. И прилипает к кончику языка. Но вернемся за стол.

– Третий тост по традиции я предоставляю нашему главному и (очень нужному иногда бывает) врачу Андрею Андреевичу Шугалей. – Капитан указал рукой на Андрея, которому Ленка яйца положила.

– Он что – врач? – спросил Ермолай у Олега. Они сидели рядом.

– Да, – глотая кусок козлятины, махнул головой Олег.

Потом он вытер салфеткой губы и добавил:

– Андрюха у нас поликлиникой ворочает. Смешной типус. Сейчас напьется и такое понесет. Он пока трезвый – молчит. Но стоит ему освежиться – хоть стой, хоть падай. Сам увидишь.

Андрей Андреевич, который перед этим жадно ел (а он всегда много ест, если пьет), сам налил себе в кружку и встал. Глаза его уже блестели:

– Так! – мне как всегда самую гадость! Хозяйка где? – Непонятно что назвав гадостью – тост или водку, товарищ Шугалей приподнял кружку.

– Дома осталась, – ответили про хозяйку.

– Хорошо, значить я буду серьезен. Третий тост пьют, как правило, за Любовь. Или за баб-с, если хотите. Так вот, Господа Офицера, в этой тесной мужской компании мы собрались, прежде всего, потому, что на какое-то время решили сбежать от наших баб. Так сказать, отдохнуть мужским коллективом. Однако не пройдет и двух дней, как мы к ним обязательно вернемся. И так будут всегда, согласитесь. Без женщин скучно жить на свете. Правда, многие утверждают, что все бабы бляди, но мы-то знаем, что это ни так. Хотя, конечно есть… (Андрей неопределенно махнул свободной от кружки рукой). Был у меня один знакомый – водолаз, твою мать! Здоровый, как бык, а в душе – морская свинка. Когда пришла гроза, бабы – две бабы, молодая девочка и женщина, которой два года до пенсии, стойко выдержали удары, а этот – обосрался и лапки к верху поднял. Стал всякую чушь собирать … Да и хуй с ним. Я, почему о нем вспомнил: он утверждал, а с виду и не подумаешь, что он чмо, что у баб мозгов, как у косяка килек – на хлеб не хватит намазать. Начитался где-то книжек, урод! и умничал: «Я хотел бы узнать, а когда бабы собираются своим тесным (волосатым) кружком, они пьют за мужиков? Думаю, что нет. Потому что по их понятию любовь – это не мужик, – это ребенок. Во, как! Мужики для них – это побочный продукт биологии с недоразвитой хромосомой – зачем тогда за него пить?» И тут же, жлобина, пил за них и за свой недоразвитый продукт природы. Короче, хер с ним!

Я извиняюсь, что меня занесло. Вернемся на трассу! Мы любим женщин! Правильно? А кто не любит – тому приходится их любить! Ну, не солидно же, любить мужиков! Ну, так же? Каждый день на работу с больной жопой. Потом, если рассуждать практично, кто-то же должен стирать нам, готовить, убирать. Вы мне скажете: можно купить пылесос, стиральную машинку, скороварку. Правильно! Мы и так это всё покупаем… для них, для любимых. Чтобы у них ещё оставалось время с нами повозюкаться. Однако, должен заметить, при всём при этом, возюкаются они с нами ни так часто, как хотелось бы, к сожалению. В лучшем случае – месяц после знакомства и две недели после свадьбы, и, практически, всё. Остальное время нам приходится покупать их время стиральными машинками, пылесосами, колечками и прочей чепухой, которую они называют нужными вещами. И повезло тому, у кого медовый месяц длится долго или деньги не кончаются. Приведу один пример: мой приятель студент, молодой повеса…

– Ты, давай уже быстрей – руки устали кружку держать!

Андрей удивленно повернулся на голос и ответил навскидку:

– А ты мне не тычь, говно! Слушай умный тост про любовь! Сбил, урюк!

За столом засмеялись – это был стандартный прием в такого рода разговорах, и все ждали от Андрюхи чего-то подобного, и потому никто не обижался. Смешно покачав головой, Андрей продолжал:

– С вашего разрешения, гГоспода Офицера, я продолжу. Ладно, пример я расскажу в приватной беседе с каждым из вас у меня на приеме, а сейчас я предлагаю встать, и, как положено, выпить за наших милых дам. Чувствуйте, как говорится: «Дам!». Подождите, подождите – не вставайте – я ещё не кончил! – Андрей остановил поднимающихся мужчин, специально сделав упор на последнем слове.

Все опять засмеялись и сели на место.

– Так, – продолжал Андрей Андреевич. – Возможно, кто-то решит, что если мы работаем, чтобы на заработанные деньги купить их время, а, стало быть, и тело, то я предлагаю ему выпить конкретно: за секс и бизнес! А те кто любит своих женщин (или не своих), вставайте и выпьем… Хули, сидите?! Пьём за любовь!

Теперь мужики вставали, с точным намерением не садиться больше, а наконец-то выпить, чего бы там Андрюша ещё не придумал. А он придумывать больше ничего не хотел – он хотел жрать. Поэтому он сам первый выпил, сквасил морду, помахал перед ртом ладонью, ткнул вилкой рыжик, закусил, молча уселся и накинулся на свою тарелку, заваленную печенью.

– Ну, что я говорил? – спросил Олег Ермолая. – Веселый парень?

– Веселее некуда. Он так всегда?

– Это цветочки. А вообще, он нормальный мужик – без него скучно. Это же все безобидно – по-корефански. Потом познакомлю.

– Да мы уже, итак, знакомы – мы же в одной пятерке.

– Точно. Тем более. Сейчас, он только пожрет. Давай пивка выпьем.

– Наливай.

Торжественная и официальная часть пьянки уже закончилась. Первая партия, состоящая исключительно из уважаемых людей, уже ушла в баню – пока парок сухой и каменка не залита. Те, кто помоложе, ещё сидели за столом, сытые, довольные, красные и курили. Андрей Андреевич, закинув одну ногу под себя, а вторую просто задрав на лавку, откинувшись к стене на «капитанском» месте, был в центре внимания. Он рассказывал, как когда-то учился в медицинском институте (ещё до того, как его отправили в Саратов доучиваться на военврача, чтобы совсем не выгонять из института за его многочисленные проделки):

– А вот ещё случай был:

На военку же вообще в мединституте все с первого дня ходят в костюмах с галстуком и коротко стриженными. Ну вот, первый день значит, все стоят в строю, зав кафедры – такое маленькое круглое чмо, ходит важно, проверяет, что у нас ни так. Соответственно, пугает всех с самого первого дня отчислениями: за учебу, на нарушение дисциплины, за внешний вид, за вся-акую херню… Всё, как обычно. Мы стоим, нам страшно, конечно – кому в Армию охота? И тут появляется Джолик! Братцы! Мы просто охуели! У Джолика пиджак – ну это полный пиздец: ярко желтый в красную клетку. Такой пиджак ещё найти надо: специально пойдешь – найдешь. Таких – даже бичи не носят! От него в глазах – рябит! А Джолик опоздал, заходит и хоть бы хер, как ни в чем не бывало, говорит: «Прошу прощения за наш муниципальный транспорт!» и становится в строй. И всё – никто ни чё! Все в шоке! Более того, я скажу, он и дальше продолжает ходить на военку именно и специально! в этом пиджаке, раздражая всех офицеров, кроме, как ни странно, зав. кафедрой. Оказывается, он был у него ещё до начала занятий, и жалостливо наплел ему, что он из бедной армянской семьи, что мама его в Братске – помочь не может, да и нечем. У него просто нет другой одежды – это его единственный пиджак, но он заработает, он обязательно заработает! Он будет работать, пойдет подрабатывать медбратом в психушку или на кафедру, и заработает денег на новый пиджак, или, даже, на костюм, и тогда будет ходить на военную подготовку, как все – в строгом костюме – как надо, как положено! Зная Джолика, я представляю, как он врал какой он упорный и настырный, как он всего всё равно своего добьется, и тоже будет не хуже всех – вот увидите! И это – сработало! Это ему прокатывает! Начальник, старый пень, которого студенты бояться, как огня, борец за чистоту военных рядов и мундиров, вдруг, ему разрешает! Джолик почти два года ходит на занятия в этом идиотском виде, нервирует вообще всех, но продолжает делать жалостливые добрые глаза и его пускают… – пока ему самому это не надоело.

Андрей наклоняется, тянется за бутылкой, но ему уже наливают, и тут он замечает Ерёму:

– А, снайпер! Кормилец наш. Садись, братан. Выпьешь?

– Конечно.

– Вот учитесь, урюки, – Андрей обратился ко всем сидящим. – Теперь наш пятак домой без добычи не уедет. Ты где так бухать-то научился? – это он уже обращался к Ерёме.

– Так получилось.

– Да не скромничай – так получилось. Чтобы так получилось – тренироваться надо. Я видел, как ты пачку на дороге расстрелял: три из трёх. В натуре, – снайпер. В армии, наверное, служил?

– Служил. Вначале был танкистом – в Брежневской учебке, а в часть попал – писарем стал, – ответил Ермолай.

– Писарюга, значит? – переспросил кто-то за спиной, явно давая понять своё отношение к писарям.

– Ты не пизди, – тут же отреагировал Андрей в защиту Ерёмы. – Если у нас так писари стреляют, то представь себе, как стреляют другие солдаты. Писарь, мужики, должность, я вам доложу, очень даже нужная, особенно для офицеров. Что, у вас писарей не было? А, ну да – вы же все у нас бомбардировщики – нахрена вам в кабине писаря. Тогда я вам расскажу:

Был у нас в полку один пацаненок в писарях. Полк наш так – кадрированная часть, кастрированная, как мы её называли – офицеров больше чем солдат срочной службы. Я тогда только из Саратовского училища прибыл, медицинскую должность ещё не получил, и временно исполнял обязанности заместителя начальника штаба полка – попал как раз на развертывание, так что не до меня было, а ЗНШ уволили из рядов. Короче, занимаясь не своим профилем, а куда деваться – приказ, я получил в подчинение писаришку. Сержант срочной службы, отслуживший уже год – котел, как говорится, он уже набил руку на своей должности, и планы и карты размалевывал один за троих. Я, молодой офицер, тоже, как вы понимаете, к писарям в то время имел определенное и однозначное отношение – в училище мы их, мягко говоря, не любили, но парень работает, а что мне ещё надо, если я не бум-бум в этих штабных делах. Терплю и наблюдаю. И вот такой случай:

Помню, как-то утром я сижу за своим столом, а писарь мой за своим и что-то, как обычно, выводит пером и тушью. Кабинет во время развертывания остался в памяти таким, как будто в нем ещё вчера был ремонт, а сегодня в нем генералили после ремонта. Был кто-то из молодых солдат, который мыл полы, выжимая тряпку в большое цинковое ведро, столы стояли один на одном, за исключением моего и писарского. Обычное утро осталось бы таким навсегда и не осело бы в памяти, если б не вошел в то утро к нам в кабинет командир артиллерийского батальона. Не помню, как его звали, но, солдаты, звали его «товарищ подполковник». Это был грузный, хоть и не высокого роста молдаванин с седой копной волос на голове и такими же серебряными, густыми усами. Брови и глаза его были черными, его мучила отдышка от тяжелого тела и тяжелой шинели, но он всегда был горд своим положением и званием, хотя лет ему было уже предостаточно. Так вот, он вошел, о чем-то мы поговорили, и он уже собирался было уходить, но, вдруг, увидел нашу кофеварку на подоконнике.

– Отличная вещь, – сказал комбат, – у меня такая же. Воду кипятит за четыре минуты двадцать секунд.

– Что-то долго она у Вас кипятит, – тут же ответил ему мой писарь, не поднимая головы от своих карт, и зачем-то добавил. – У нас она кипятит за три с половиной.

– Быть такого не может! – усомнился комбат. – Я лично засекал, точно такая же, – у вас быстрее не должна кипятить.

– Не должна, но кипятит, – уже настаивал мой писаришка.

Комбат смотрит на меня не понимающим, вопросительным взглядом, и почему-то ему кажется, что мой писарь его обманывает. А я, признаться, понятия не имел, сколько времени закипает кофеварка, хоть наша, хоть вообще. Я жму плечами и киваю в сторону сержанта. А тот, видимо, чтобы подзудить подполковника – на то он и писарь штаба, чтобы хоть как-то развлекаться в окружение офицеров, тем более старших, настаивает на своем: