Текст книги "Выруба"

Автор книги: Эрик Бутаков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 11 страниц)

– Так точно! – козырнув, ответил довольный Шувалов – он знал, кому сказать, чтобы выписали.

– Сержант! – крикнул Жидков Акиму, который наконец-то с удовольствием выпрыгнул из душного кузова и помогал откинуть тент. – Ко мне!

– …! – Аким на бегу застегнулся, надел пилотку и встал напротив зампотыла.

– Патроны – вон туда на стол. – Майор указал на деревянные столы под деревянным навесом, предназначенные для подготовки боеприпасов к стрельбе на стационарном стрельбище. – Твоя задача, Аким (Если он так его называл, то это действительно важно), отстрелять всё! Всё – до единого патрона. И гильзы собрать! В те же ящики! И поставь солдата, чтобы считал. Количество скажет Ткаченко. Будет меньше – убью! Как понял?!

– Ясно, товарищ майор, сделаем в лучшем виде!

– А куда ты денешься?! – довольно ответил Жидков и крикнул: – Ткаченко, ко мне!

Ткаченко с двумя спортивными «ТОЗовками» на плечах подбежал к зампотылу. Не успев доложить о прибытии, услышал:

– Ткаченко, ты отдаешь сержанту (махнул головой в сторону Акима) оружие.

– Всё? – перебил старший лейтенант.

Жидков недовольно прищурился.

– Всё!

– И это тоже? – Ткаченко дернул плечами, показывая на спортивные «ТОЗовки».

– Это, чё – оружие что ли? – не понял Жидков. – С этой хуйней мы сейчас пойдем ворон стрелять. Ты сержанту боевое оружие отдай – пусть молотит. Чтобы к вечеру всё отстреляли! Как понял?

– Так точно!

– Башкой отвечаешь!

– Есть! – И посмотрел на своего шефа – зампотеха, который стоял рядом с Житковым.

Но зампотех молчал. Его сильная, накаченная фигура с огромными кривыми ногами, на которых хромовые сапоги казались черными гольфами, ничего не говорила. Воскресенье – зампотех уже вмазал по дороге, а тут ещё жара!

– Приступайте, – завершил развод зампотыл и пошел в сторону навеса.

Подождав, когда начальство отойдет, Ткаченко сказал:

– Аким (младшие офицеры предпочитали в нужных ситуациях Акима тоже называть по имени), разберёшься сам?

– Нехуй делать, – ответил Аким, зная как нужно сейчас отвечать.

– Вот и добренько! Я пойду, подготовлю оружие к «охоте», – сказал старлей, дернув плечом. – Ты, если чё – подходи.

– Спасибо – с удовольствием! – ответил Аким, развернулся и пошел к «Уралу».

Патроны разгрузили. Оружие забрали. Четыре ящика автоматных, пара цинков – для «Макара». Один «АК-74М», два «Макаровых», трое молодых, водитель «Урала» и Аким. Да тут на весь полк боеприпасов хватит!

– Так, парни, приходилось стрелять из этих пушек? – спросил Аким свою команду.

Те подтвердили, что «да» – в учебках стреляли.

– Ну, то, что вы стреляли в учебках – это семечки по сравнению с тем, что сейчас вам предстоит. Всю эту кучу патронов придется ухлопать, и, самое главное! – собрать все гильзы. Значить так – облегчу вам жизнь: на огневом рубеже расстелите брезент…

– А где его взять? – перебил Акима Витя.

– Не перебивай старших, – ответил Аким и посмотрел на водителя «Урала», который тоже хотел пострелять.

– Найдем! – ответил водитель, и рванулся к машине.

– А тебе, долбаёб, на будущее: когда дедушка говорит – стой и слушай. Без тебя, блядь, не решим, что где зять! – Аким наклонил голову влево и пристально посмотрел на солдата по имени Витя.

Тот понял, что прокололся и опустил глаза. После чего Аким продолжал:

– Сейчас пойдёте, помимо тех, что уже стоят, ещё мишени какие-нибудь наставите: бутылки, кирпичи, бумагу – всё что угодно, лишь бы было видно по чему стрелять. Понятно?

– Да… Так точно.

– Вперед!

Молодые улетели. Аким взял «макаровские» обоймы и стал заряжать. Подошел старший прапорщик Шувалов.

– Слышь, старшой, там моим орлам стрельнуть дашь? – Прапорщик кивнул в сторону троих солдат, обслуживающих в данный момент начальство под навесом. – А то они уже полгода на Директрисе, а так толком и не постреляли.

– Какие проблемы? Пусть подходят.

– Ну, я их потом подошлю. – заговорнечески сказал прапор, подмигнул, улыбнулся и был таков – ушел.

Для начала Аким решил выпустить полный рожок из «Калаша»! Ему, конечно, ни раз приходилось стрелять из автомата (сколько ушло благодарственных писем на Родину?), но чтобы весь рожок одним махом – такого – не было. И он решил въебать весь рожок – интересно же! Выбрав «стоячую» мишень, повернувшись полубоком (как учили), упершись твердо ногами в землю, придавив откидной приклад к плечу, передернув затвор, Аким нажал спусковой крючок. «Та-та-та-та-та-та-та-та………..» – затрещал автомат, поднимая ствол вверх. Аким держал! Пытаясь удержать цевьё и продолжая давить курок, Аким выпустил весь рожок. «Бля! – Трудно!» Но он это сделал – весь рожок одним махом! Сколько он попал в мишень – не важно. Важно, что он теперь знает, что такое очередь длинною в рожок! Полное дерьмо! – попадание процентов двадцать – двадцать пять, и то, если повезло! Помедлив, обдумав, покурив, Аким еще пять – шесть рожков расстрелял нормально – без выебасов. Надоело. (Пацаны активно продолжали снаряжать рожки.) Аким взял пистолеты:

– Стреляйте, парни, – отдал он автомат молодым.

И парни стали стрелять. Гильзы летели на брезент.

– Попробуем «личное» оружие, – сказал Аким и выпусти обойму из «макарова» по грудной мишени. – Отставить «Огонь»! – скомандовал он солдатам. – Женя, иди – посмотри, что получилось, – сказал он «своему» молодому.

Женька ломанулся к мишени.

– Все попали! – крикнул он.

– А хули же! – по-французски отреагировал Аким. – С такой дистанции я ещё в учебке увольнительные выигрывал, – сказал он, повернув голову к молодым солдатам.

Молодым солдатам, может быть, и не было интересно, что он там выигрывал, но коль уж он сказал, то они обязательно должны спросить, что именно и как он выигрывал. И они спросили, делая заинтересованные лица. Увидев их лица, Аким, вставляя новую обойму, с удовольствием начал рассказывать:

– В общем, дело как было? Наш командир взвода, старлей, вывел нас, молодых тогда ещё, отслуживших месяц-полтора, на стрельбище. И говорит: кто лучше меня попадет в мишень – тому увольнительная в воскресенье в город. Отстрелялись все – у меня лучше всех. Старлей берет пистолет в правую руку, ею же – мизинцем и безымянным, зажимает свой рукав под ручкой пистолета и начинает целиться. Рукав натягивается – даёт дополнительную жесткость руке. (И Аким показал как). Вот, думаю, хитрый черт, но ничего – ждем. «Бах» – стрельнул взводный, руку согнул в локте и опять медленно целится, выпрямляя руку, натягивая рукав. «Бах» – второй раз, и опять медленно. «Бах» – третий. Подходим. У меня больше! О-па! – увольнительная. Тогда старлей говорит:

– Давай, курсант, так – сейчас стреляем по пять патронов. Ты выбиваешь больше – каждые выходные, когда нет нарядов, – ты в городе, в увольнении. Если я больше – каждую неделю твои родные присылают мне омуль. Идет?

– Нет, – говорю я. – Каждую неделю присылать не смогут. Раз в месяц – это нормально.

– Хорошо, – говорит старлей. – Раз в месяц, но по десять килограмм.

Ударили по рукам.

Отстрелялись. Подошли. Смотрим – у меня больше. Взводный за базар ответил. Вот так вот, я каждые выходные (ну, почти каждые) был в увольнении. И что очень важно – друган мой Санька Зарубин в госпитале лежал, с ногой мучился – так я имел возможность к нему почти каждое воскресенье наведываться.

Аким подошел к линии огня и выпалил по обойме с двух рук. Классно! Ему понравилось.

– А ну-ка заряжайте ещё, – скомандовал он. – Сейчас, как в Чикаго… – Не зная, что как в Чикаго, он не договорил, но и так стало ясно, что сейчас он будет извращаться с двумя пистолетами.

Постреляв с двух рук поочередно из каждого пистолета, потом – одновременно из обоих (чтобы ощутить, как подбрасывает руки). Потом от бедра из одного, потом – с левой, ещё – с обоих. Потом, держа пистолет горизонтально, потом – и тот и другой – горизонтально, потом всевозможные вариации на эту и другие темы – никто ведь не возражает – главное патроны отстрелять, а гильзы летят на брезент. А молодые смотрят с завистью. Он и разошелся. И вот, наконец, он решил, как в американских боевиках: чуть-чуть присел, вытянул пистолет перед собой, взяв его двумя руками, и стал медленно целиться в мишень. Если б Аким достаточно видел боевиков, то, возможно бы, он и обратил внимание на то, что там герои кладут левую руку под ручку пистолета, а не хватают ею сверху правой. Но он не достаточно смотрел боевиков. И когда нажал на курок, он сначала и не понял, что произошло. Через секунду, когда кровь полилась с ободранного затворной рамкой большого пальца левой руки, и Аким увидел кусок наполовину оторванной кожи на пальце, он понял, что ошибся.

– Ебаный в рот! – сказал Аким очень громко и несколько досадно, и стал трясти кистью левой руки, роняя крупные капли крови на зеленую траву. Правую руку с пистолетом, согнув в локте, он поднял кверху (опыт службы – великая вещь), и сморщился, сжав губы. – Твою мать! Бегом бинт тащите.

– Сейчас принесу! – Быстро сказал водитель «Урала», и, уже на бегу к машине, добавил. – У меня в аптечке есть.

Попрыгав на месте, кое-как вытащив обойму, пальнув оставшийся в патроннике патрон в сторону мишеней, Аким положил пистолет на стол и стал зализывать рану, пытаясь языком прилепить оторванный кусок кожи на место. Соленая кровь всё текла. Отняв голову от кровящего пальца, Аким серьезно спросил:

– Бинт где?

– Несу, несу, – запыхавшийся водитель рвал зубами перевязочный пакет, подбегая к Акиму.

Аким взял пакет, сам его распотрошил, толсто и грамотно перебинтовал себе палец и ладонь, и, заметив, что кровь остановилась, грустно улыбнувшись, сказал:

– Вот так, пацаны, стрелять нельзя.

Пацаны с облегчением выдохнули, приблизились к Акиму и стали усиленно выражать ему свои соболезнования.

Назначив старшим на огневом рубеже водителя «Урала», Аким пошел на обрывистый берег речушки, где старший лейтенант Ткаченко пулял куда-то с обрыва из спортивных своих «ТОЗовок».

– Что с рукой? – спросил Ткаченко, когда Аким подошел к нему.

– Поцарапал, – неопределенно сказал Аким, чтобы не сознаваться, что он нарушал технику безопасности на огневом рубеже. – Из кузова выпрыгивал, за борт зацепил.

– Сильно?

– Не. Щиплет немного.

Действительно щипало и, даже, как-то подергивало что-то там внутри.

– Из «ТОЗовки» хочешь пострелять? – добродушно спросил лейтенант.

– Не откажусь.

– Вот, бери вторую.

– А куда стреляем?

– Вон – по трясогузкам, – махнув головой, указал Ткаченко вниз на илистый берег.

Речка в этом месте делала поворот, и часть берега была занесена илом. По нему семенили трясогузки, выискивая что-то во влажной земле. Пара птичек валялась влепленными в ил, и ветерок медленно уносил их рассыпанные перышки в реку.

– Веселое занятие, – оценил Аким.

– А то!? – ответил Ткаченко, медленно прицелился и плавно спустил курок.

Пулька влипилась в ил позади птички, разбрызгав грязь. Птичка вспорхнула, но тут же опустилась рядом, и, как ни в чем не бывало, продолжила поиски своих червячков. Таких ямок от пуль на берегу было уже довольно много.

Пристрелив одну трясогузку, Аким понял, что это занятие не для него и пошел обратно на стрельбище.

Молодежь отчаянно тратила патроны, но довольно аккуратно разбираясь с оружием. Уже подтянулись ребята с Директрисы и мучили автомат. Офицеры ещё сидели в дали, под своим сытным навесом, иногда поглядывая в сторону стрельбища. Аким присел на лавочку в тени соответствующего полигону щита, и стал наблюдать за стрельбой ребят и смотреть на свой перевязанный палец. Хорошо вот так сидеть: солнце, гора с опаленными соснами от частых попаданий танковых снарядов, птички поют, травка зеленеет, плывут облака, мухи жужжат, оводы достали, Ткаченко лупит трясогузок, парни шмаляют одиночными и очередями, офицеры пьют, палец ноет, жара, пить охота, но приходится курить, служба идет. И зампотыл идет. И зампотех идет. И все идут пострелять. Приходится вставать, застегиваться, поправлять ремень, идти навстречу и докладывать, что за время планового отстрела боеприпасов происшествий не произошло.

– А что с рукой? – ехидно спрашивает зампотыл.

Но он пьяный, а значит, любит юмор. Зная его слабости, Аким отвечает, не боясь:

– Передернул неудачно.

– Ты, писаришка, не увлекайся, – улыбаясь, говорит Жидков (ему нравится в такое время, как Аким реагирует). – Меньше дрочи!

– И попробуй правой! – хрипло вставляет зампотех и ржет своим басом, как охрипший конь.

– Я и так не особо балуюсь, – подыгрывает им Аким. – Соскользнула.

Офицеры смеются и решают, кто какое упражнение стреляет. Поспорили. Сейчас будут усераться – доказывать, кто лучший стрелок.

Через час, навеселившись, отцы-командиры ушли к Ткаченко мочить трясогузок. «Всё, – решил Аким, – теперь не вернуться. А патронов ещё – хоть отбавляй». Теперь-то точно нужно поднапрячься, чтобы всё это отстрелять.

– Парни, вы когда-нибудь видели, как плюется «Калашников»? – спросил Аким у ребят.

– Нет, – конечно, ответили те.

– И я – нет. Давайте посмотрим.

Аким поставил всех орлов заряжать ему магазины, а сам взял автомат и решил, не целясь, стрелять из него до тех пор, пока он не заплюётся. Что это значит – он не знал, но хотел посмотреть, и узнать.

– Готовы? – спросил он свою команду.

– Готовы, – ответили парни.

– Значит, договорились – я стреляю, а вы, как только кончился рожок, мне тут же следующий. Готовы? Понеслась!

И Аким стал бить из автомата в сторону мишеней, вначале целясь, а потом уже и просто так, лишь бы стрелять, меняя магазины, обжигая пальцы, передергивая затвор петлёй ремня, держась перевязанной рукой за магазин, а не за кипящий лак цевья, и всё стараясь задрочить «Калаша». Лак кипел, ствол дымился, затвор раскалился, руки уже устали и от тяжести автомата и от вибрации от выстрелов, но Аким упорно старался запороть автомат, заставить его плеваться. Но «Калаш» не хотел! Он уже покрылся радужными разводами, нагрелся откидной железный приклад, и, в конце концов, Аким не выдержал и бросил АКМ на траву. Трава зашипела, обожженная железом автомата.

– В солярку его надо! – сказал, откуда-то взявшийся, прапорщик Шувалов.

И, через пару минут, притащив ведро с солярой, он окунул автомат в ведро. Соляра зашипела, пошел пар, радужные разводы навеки остались на вороненой стали. Выдержал «Калаш»!

После того, как он остыл, оставшиеся патроны добили, собрали гильзы и в сумерках отправились в часть. Выдержал «Калаш»! Теперь он был единственным «разноцветным» автоматов в оружейке. Его называли АКМ-Акимов.

* * *

Светало. На душе у Павлова стало как-то тоскливо – всё, кончается ночь, сейчас пацаны разбегутся по нарядам, а Лёхе нужно будет собираться домой, и он уже больше никогда в жизни не посидит вот так со своими друзьями в каптерке, не послушает армейские байки, прощай, казарма! – завтра его ждет гражданская жизнь.

Уставшие, но всё ещё в шутливом расположении духа, парни слушали, как тихонько напевает Перов про то, как он «сам из тех, кто спрятался за дверью», и думали каждый о своём.

Шайба вообще чего-то загрустил – теперь Лёхи не будет, и вся ответственность за полковую машину связи на нем. Как-то не по себе – с Лёхой всё понятно, он всё знал, а теперь самому выкручиваться. А вдруг какое-нибудь развертывание придумают – справится ли он? С Лёхой всегда справлялись – всегда первыми выходили на связь. Командир дивизии лично руку жал. А теперь? Страшновато.

Аким, казалось, понял, о чём думает Шайба, и спросил:

– Сань, скажи честно, когда тебя красноперые тогда за нас крутили, ты думал, что тебе пиздец?

– Да, думал – пиздец.

– Страшно было?

– Страшно! Кому в дисбат охота?

– Сань! – Аким обнял Шайбу. – Ты прости нас – мы не хотели тебя подвести! Понимаешь?

– Вяжи, Аким, ты чё – нажрался, что ли?

– Сань! Ты-то человек!

– Заебал! – Шайба отодвинул навязчивого Акима.

– Аким, сколько мы должны Шугалею? – обратился Леха к Акиму.

– Тебе-то, какая разница – езжай домой – я разберусь. Ещё полгода – разберусь! Ты, Лёха, главное, когда приедешь домой, научись пользоваться карандашом для губ и в позу фехтовальщика не вставай – она тебя молодит. – Пьяный и поэтому весёлый Аким подкалывал Лёху.

– Знаешь, когда мне по-настоящему страшно было? – вдруг спросил Шайба.

– Когда? – спросил Аким, и вытер ладонью губы.

– Когда ты Чаве в морду дал.

– Кому? – не понял Лёха.

– Чаве, – ответил Аким. – Ну, это к вопросу, про зачуханили.

– Чаве? Ты в морду дал? Когда? – опять не понял Лёха.

– Было дело, – вставил Шайба.

– Завязывайте! Когда такое было?

– А это было тогда, Леха, когда Чава Акиму нос сломал – в первый день, – сказал Шайба, закуривая сигарету, развалившись. – Вы тога в каптёрку ушли, а мы – отбились. Но потом уже ночью Чава вернулся. Бродил чё-то, бурчал, а потом сел на кровать к молодому и начал: «Ну, возьми. Ну, маленько. Возьми – и всё. Никто не узнает – возьми». А тот: «Ну, пожалуйста, не надо, ну, пожалуйста!» А Чава: «Ну, возьми. Возьми в руку. Ну, не бойся – возьми!» А тот: «Ну, пожалуйста, не надо. Ну, пожалуйста!» Заебали оба! Мне уже зла не хватало! А тут Аким вдруг говорит: «Слышь, малец, дай ты этому упырю в морду и не скули!»

– Чё такое?! – поднялся Чава и сдернул одеяло с Акима. – Щас ты сосать будешь!

– Щас – ты сосать будешь! – помню, ответил Аким, спрыгнул с верхнего яруса и в трусах, босиком, без базара, выгнувшись, от самой жопы, со всего размаху, как дал Чаве в шарабан. Чава свалился тут же. И молчит, не шевелится. Смотрю, – а Аким одевается.

– Я думал, что мне конец! Так лучше одетым быть, чем в трусах огребаться, – пояснил Аким.

– И дальше что? – спросил Леха.

– Дальше что? – продолжал Шайба. – Я тоже слез с кровати, смотрю, Чава лежит, но дышит. Значит – живой. Как-то легче стало. Я на всякий случай тоже оделся. В батальоне тишина – вроде как никто ничего не понял. Я спрашиваю Акима: «Что делать будем?» – «Ничего! Пошли в бытовку», – говорит Аким. Взяли мы Чаву, подняли – и в бытовку. Молодого – с собой. Тот, как был в трусах, только сапоги одел – стоит, дрожит. Чава оклемался, хотел было заорать – вас позвать на помощь, но Аким ему пасть рукой заткнул и говорит: «Ты, чё, пидарас, разорался? Молчи и слушай! Ты хочешь, чтоб Роту Связи за хуесосов держали? Ты, чё, хочешь, чтобы мы полтора года служили в подразделении, где солдаты у своих же сосут? Тебе, козлу, – на дембель, а нам – клеймо на весь срок. Хочешь – мы из тебя сейчас мамку сделаем?» Чава башкой машет, дескать, – нет. Тогда Аким говорит: «Я сейчас руку отпущу, но если ты заорешь – прибегут пацаны… и увидят, как мы тебя вафлим. Будешь на дудке-волосянке поиграть?» Чава машет головой: «Нет!» Аким отпустил. И говорит Чаве: «То, что было у нас с тобой – дело обычное – ты старик, я – молодой. Но если ты ещё кому-нибудь из моей (так и сказал) Роты предложишь свой стручок – я тебя, урода, урою! Понял?» Чава, надо отдать ему должное, ответил: «Конечно, понял». И добавил: «Молодцы, парни, – именно такая у нас Рота и должна быть!»

Я поворачиваюсь, а в проеме двери – весь батальон! Стоит и молчит! Вот тут мне по-настоящему страшно стало. Чава их тоже видел! Но после его слов они все разошлись. Они полгода с Чавой отслужили. Это я уже после узнал, что все они знали, что Чава чмо. И поэтому не тронули нас.

Потом и мы спать пошли.

Лёха чесал шарабан.

* * *

Утром налетела гроза. Умыв, запыленную воинскую часть и асфальтовое шоссе, по которому по направлению к городу шли Лёха с Акимом, гроза зацепилась за гору и долбила где-то позади.

– Смотри, Лёха, – сказал Аким, – впереди чистое небо и светлая дорога, а позади, осталась жуть, темень и грохот. Аллегория! Как тебе? Природа провожает!

– Действительно. – Лёха несколько раз посмотрел взад-вперед. – Как ты всё это подмечаешь?

– А мне что делать-то? Уставы я изучил, осталось башкой вертеть и подмечать необычное. Я, может, писателем стану.

– Писарем ты уже стал – немного осталось.

– Пол года!

Добравшись на рейсовом автобусе до вокзала, друзья зашли в буфет – время ещё есть.

– Как ты – на посошок? – спросил Лёха. – Здесь патрулей, как тараканов.

– Больше! И что теперь? – друга не проводить?

– Тебе видней.

Подошла их очередь.

– Девушка, – обратился к толстой буфетчице Лёха. – Нам пару котлет с вермишелью, два винегрета, хлеба четыре куска и, если можно, грамм сто пятьдесят.

– В форме не обслуживаем! – ответила та.

– Я же в дембельской форме.

– Мне, какая разница?

– Милая, плачу, как за триста!

– Тогда я вам в подстаканниках подам.

– Тогда и чаю, – добавил Аким.

«Девушка» повернулась, чтобы всё это подать и тихонько налить.

На хромоногом, оббитом, «буфетном» столе плескалась кипятком в прозрачную ручку крышки никелированная кофеварка.

– О, кофеварка! – сказал Лёха. – Аким, у тебя такая же в Штабе. Помнишь…

– Постой, это уже было. – Аким указал указательным пальцем в потолок. – Он рассказал о ней в предыдущем рассказе.

– И про утюг?

– И про утюг тоже.

– Жаль.

Они неслышно чокнулись подстаканниками.

– Тогда я Мамонту для тебя коробок драпа отправлю.

– Зачем?

– Он (палец вверх) в прошлой книге про это рассказывал, – чтобы срослось.

– Гадидзе!