Текст книги "Выруба"

Автор книги: Эрик Бутаков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 11 страниц)

– Наливай.

– Налито.

Друзья чокнулись эмалированными кружками, выпили, не поморщась (в Армии она идет, как вода), занюхали и закусили щепоткой белого хлеба и посмотрели друг другу в глаза.

– Ну, что, Лёша, – отдолбил? – грустно спросил Аким.

– Не говори – пролетело, как один день! Даже жалко.

– Н-да, уж! Поезд во сколько?

– В час. Проводишь?

– Конечно.

– Пацаны после отбоя подтянутся. Сегодня Кременчугский дежурит – всё будет ништяк.

– Он в курсе, что тебя провожаем?

– Да, я ему сказал. Пообещал придти.

– Пускай приходит – он заебатый капитан, побольше бы таких!

– Мне уже похуй.

– Понимаю.

* * *

Заебатый капитан – Анатолий Владимирович Кременчугский никогда не должен был служить в Армии. Армия для него была скучна, узка и связывала его порукам. «Династия – всё династия», – как говорил он сам. Есть династии врачей, педагогов, сталеваров – у него была династия военных. Его отец был военным. Его дед был военным. И Анатолий Владимирович, окончив танковое училище, волею военной судьбы стал начальником мобилизационной части танкового полка. Что это такое? Черт его знает – и Вам не интересно, и сам я толком не знаю, ясно одно – он всегда ходил на службу в кителе, а не в танковом комбинезоне.

Первый раз Аким увидел капитана Кременчугского в Штабе год назад в начале своей здесь службы. Кременчугский только что вернулся из очередной командировки (обычно какие-то курсы, сборы – хрен там разберешь, куда он ездил) и, войдя в Штаб, он о чем-то разговаривал с дневальным – заспанным солдатом первого года службы. Аким спускался по лестнице и обратил внимание на капитана потому, что он очень походил на Юрского в «Золотом телёнке» и не походил на всех остальных офицеров – в нем была какая-то свежесть гражданского человека. Военная форма, с иголочки, сидела на нем ни так, как на других, и не пахла бензином – казалось, он был в гражданском костюме, хотя в гражданском костюме Аким его никогда в жизни не видел. Не высокого роста, но ладно сшит, капитан Кременчугский произносил совсем не военные слова. Он всегда говорил, как-то особенно – красиво. Вот и в тот миг, когда Аким его увидел, он заканчивал какую-то фразу, обращаясь к дневальному: «Март – чудотворец». На дворе бушевал май. Ну, точно – Юрский и Юрский! Всё! Но это врезалось в память.

Иногда в солдатском клубе проводили разные концерты и конкурсы. Так как писарю делать было нечего, и он знал расписание всех «необычных» мероприятий гарнизона, то Аким с удовольствие ходил на все эти мероприятия и участвовал в концертах и конкурсах. И как-то, Аким победил. И ему предложили на выбор один из двух призов: сумку через плечо или странную книгу Фейхтвангера «Семья Оперман. Герцогиня Мульташ» – в одном томе. Аким выбрал книгу. В этом писарю куда легче, чем обычному солдату – есть, где книги хранить – не пропадет из тумбочки. И Аким читал книги в свободное время, которого у него днем было, хоть отбавляй (все работы писарь почему-то делает ночью).

Так вот, читая «Герцогиню», и потихоньку так засыпая – всё же, тяжёлая книга для армейских мозгов, а солдат привык спать в любом положении, а уж тем более, сидя с книгой на коленях – Аким уснул. Но кто это заметит, пока не пустишь слюну? Никто! Кажется, что солдатик сидит и читает, а солдатик спит.

Открывается дверь, заходит веселый капитан Кременчугский, чуткий солдат Акимушка тут же просыпается, и, не поднимая заспанные глаза, делает вид, что продолжает читать, а капитан спрашивает:

– Что читаем?

– Фейхтвангера.

– Кого? – удивляется капитан, подходит, берет книгу и читает обложку, убеждаясь. – И что, нравится?

– Да, – отвечает солдат, потому что действительно книга неплохая.

– Я много видел солдат, которые читают книги. Но они читают книги, образно говоря: «Герой Петя Синичкин – танкист-неудачник» или «С кем пойду в разведку в среду сразу после ужина», а вот Фейхтвангера – вижу в первый раз. Как звать тебя, солдат?

– Аким.

– Хорошее имя. Давно служишь?

– Семь с половиной месяцев.

– С половиной? А как в Армию попал?

Аким сказал, что со второго курса юрфака забрали, но не стал говорить почему.

– Понятно. Ты читал «Бравого солдата Швейка»?

– Нет.

– Дочитаешь эту – принесу тебе «Швейка». Хочешь?

– Да.

– Хорошо.

И он ушел.

Через неделю у Акима появился Швейк. Потом «Степной Волк» Германа Гессе – настольная книга хиппи, что ему очень понравилось («только для сумасшедших»). Потом – все Оперманы. Потом – Томас Манн «Доктор Фаустус». И много чего ещё за этот год. Кременчугский подбрасывал Акиму литературу, о которой Аким знать не знал. А ночами, когда капитан дежурил по штабу, они говорили о литературе, о жизни, обо всём, и подружились. Он учил Акима и наставлял. Аким учился и хватал всё на лету, пока жарилось и шипело сало на утюге.

Наверное, Акиму очень повезло, что в его жизни, именно в Армии, появился этот капитан. Судите сами: девятнадцати-двадцатилетних пацанов закидывают в казармы, в том момент жизни, когда только-только формируется их мировоззрение и видение жизни. При Царе, и то в рекруты брали в двадцать пять лет, когда у мужика были уже и дети и твердый взгляд на жизнь. А тут подростков, практически, со школьной скамьи – в закрытое пространство! И вместо библиотеки – канава. Акима как-то «поймали» в полковой библиотеке. Он сидел в читальном зале, читал. «Тебе, я вижу делать нечего, – сказал офицер, – давай дуй в парк, там твоя рота канаву копает. Бегом!». Как бы там ни было, но многим ребятам нравилось служить в армии. Для многих ребят – это высшая точка их жизненной карьеры – они вернулись из армии сержантами, и потом всю жизнь вспоминают о службе, как о самых крутых, самых лучших годах своей жизни, работая электриками, поварами, сварщиками или спиваясь. Ничего, нормально – в армии они достойно служили. Такие, как они ковали победу на фронтах Западного фронта в сороковых годах, и им даже можно позавидовать! У них обычная, крепкая жизнь без размышления о смысле. Она укладывается примерно в такую формулу: встал, позавтракал, поехал на работу, отфрезеровал, закрутил, зашпаклевал, выпил, дотер, докрутил, доделал, выпил, вернулся, поужинал, посмотрел телевизор, легли, отъебал, поспал, встал, позавтракал… Сын поступил, дочку выдал, отцу перекрыли тулуп, жена купила рейтузы, машину дров привезли, участок взял… Встал, позавтракал, поехал на работу, отфрезеровал… А ещё: в этом месяце должны добавить, договорился насчет цемента, рыбки купил, поршневую перебрал; и снова: поужинал, легли, отъебал, поспал, встал, позавтракал… Потом: юбилей – пятьдесят лет! Грамота, транзистор, выпили, занял, взяли ещё, выпили, вернулся, поругался, ебать не стал – уснул… Так устроена жизнь нормальных людей. А чё ещё-то делать? Есть чему позавидовать – такой крыжовник уродился в этом годе!

Своротил Акиму башку, капитан Кременчугский! Наглухо своротил, со своими Фейхтвангерами, Гессами, Чернышевскими, Маннами, Гашеками, Ремарками… За что Аким ему и благодарен!

* * *

– Пойду, до Штаба прогуляюсь – может шеф, чего подкинул. Во сколько сбор? – Аким засобирался после второй.

– После отбоя, как обычно, – ответил Лёха. – Ты только не теряйся.

– Приду, куда я денусь?

В Штабе окна светились только на первом этаже в дежурке. «Никого!» – Отметил для себя Аким. – «Хорошо». Открыв входную дверь и зайдя в тускло освещенный коридор, Аким не раздумывая, открыл дверь в дежурку и вошел. Мамонт, еле оторвал свою сонную голову от пульта, на котором она лежала.

– Ты, почему всё время спишь-то, Серега? – улыбаясь, спросил Аким.

– С залетчиками не разговариваю! – первое, что пришло на ум, ответил Мамонт. – Дергайте к себе на губу и покиньте дежурное помещение!

Улыбаясь своей лучезарной улыбкой, Сергей протянул руку: «Здорово!»

– Ты, что один что ли?

– Дневальный где-то там, на верху (Мамонт ткнул пальцем в потолок) полы пидарасит. Второй где-то здесь. Кременчугский куда-то упылил, а я тебя жду.

– Вижу я, как ты ждешь!

– В Роте был?

– Был. Чё тут нового?

– А, – отмахнулся Мамонт, – всё тихо.

– Это хорошо. Пойду, поднимусь – посмотрю, что там, в кабинете твориться.

– Давай. Я пока подежурю.

Аким вышел улыбаясь. Всё-таки, какое это чудо – Мамонт.

* * *

Серёгу Мамонтова, старики не трогали почти с самого первого дня, как он только появился в части. Эта узкогубая, хитрожопая устрица, как-то дала понять всем, что он без пяти минут врач и даже умудрился доказать свои утверждения на практике.

Многих ребят в батальоне мучила «Забайкалка». Это такая скверная болезнь, видимо, из-за недостачи витаминов, когда простая царапина на коже превращалась в огромный гниющий фурункул. И гнил он где-то внутри. Где-то внутри было его белое твердое ядро, а снаружи разрасталась черная, глубокая язва, как кратер вулкана, которая чесалась, болела, горела и до неё невозможно было дотронуться. Уколы, мази, присыпки – ничего не помогало. Много, очень много ребят за время службы ковыляло в дерматиновых, коричневых, солдатских тапочках, если Забайкалка вылезала на ноге, но многие мучались от того что, она вылезала на шее – там, где шею тер подворотничок. И не было (и нет!) от неё спасения. Правда, не у всех – некоторых она вообще обходила стороной за всё время службы. Но таких счастливцев было – раз, два и обчелся.

Через пару дней в полк должна была приехать комиссия с проверкой боевой и политической подготовки личного состава. Если с политической подготовкой вопросов не было, то с боевой – нужно было попотеть: офицерам отстреляться штатными снарядами на «Удовлетворительно», а солдатам (в большинстве своем – механикам-водителям) показать, как они классно водят танки. Оценок было две: «Неуд» и «Уд». Поэтому «Удовлетворительно» – это было «классно».

Все ждали комиссию. Готовились. Тренировались. Механиков гоняли на полигон днем и ночью, чтобы те вспомнили, что такое танк, а то они уже «заржавели» в нарядах и караулах. И лучшим механиком-водителем, надеждой и гордостью полка, был кандидат в мастера спорта по классической борьбе, младший сержант (не помню как его звали, но помню, что он был такой маленький, упругий, гуттаперчевый бурятёнок из города Красные Ворота). И вот у него-то, перед самой комиссией, вылезла на руке, на внутреннем изгибе локтя, Забайкалка. Он рукой пошевелить не мог – так было больно, хотя этот парень боль мог переносить какую надо, если надо! Ну, не шевелится рука – и хоть ты тресни! Что делать? Санчасть-манчасть – все впустую! Послезавтра комиссия!

Мамонт, молодой солдат первого года службы, у которого мама была когда-то санитаркой, а сам он лишь пару раз видел врачей – на машине мимо провозили, говорит:

– Я вылечу.

Сказал – отвечай! Вечером весь батальон собрался посмотреть, как он это сделает.

– Будет немного больно, – говорит Мамонт, младшему сержанту, механику-водителю, кандидату в мастера спорта, имя которого я забыл.

– Потерплю, – отвечает тот.

– Хорошо, – констатирует доктор Мамонт. – Мне нужна бутылка, зеленка, одеколон и растопите печь.

В нашей казарме, говорят, когда-то стояли Семеновские полки во время революции – не удивительно, что до сих пор они отапливались углем. Печи, правда, были исправными и грели всю казарму даже в зимние стужи. Но пока не об этом.

Растопили печь. Принесли зеленую бутылку из-под пива, одеколон «Шипр», флакон зеленки, бинты.

– Давай!

Мамонт положил в печь на угли бутылку горлышком к дверце и начал протирать одеколоном язву механику. Тот бледный сидит на табуретке возле печи, ждет и не очень верит, но выбора нет.

– Сейчас, когда я начну, держите его и его руку – иначе вырвется и нихуя не выйдет! – предупреждает Мамонт сослуживцев.

Коля Заларинский говорит: «Прости, братан!» – и мертвой хваткой вцепляется в младшего сержанта. Ещё пара человек держат руку. Механик, понимая, что это что-то страшное, бледнеет уже почти до потери сознания, но стойко сидит и ждет. Бедный малый!

Мамонт, смазав руку «Шипром», говорит: «Приступим!», надевает верхонки и лезет в печь за бутылкой:

– Крепше держите!

Вытаскивает бутылку, протирает диаметр горлышка одеколоном, прижимает это горлышко к язве. Кожа руки, вместе с язвой, засасывается в бутылку – страшно смотреть. Миша (во как его звали!) – орёт, но парни его держат, пока не раздается страшный щелчок: это ядро «Забайкалки» влетает в нагретую бутылку, а кровь и гной следом хлещут туда же!

– Пидарасы! Суки! Пустите, козлы! – орет Миша, извивается, но парни его держат.

Бутылка наполняется всей этой гадостью, и Мамонт пытается оторвать бутылку, но не может – кожа сильно присосалась и залезла вовнутрь уже почти на половину горла.

– Дайте что-нибудь тонкое! – орет Мамонт. – Быстрее!

И ему дают стержень от авторучки.

Пропихав кое-как стержень между кожей и стеклом, Мамонт дает доступ воздуха в бутылку и она (бутылка) – сама отпадает от руки. Миша всё орет, брыкается (здоровый, черт), его еле держат, но боль уже отступает – только кровь сочится, тонкой струйкой по руке. Мамонт аккуратно ваткой стирает кровь, обильно заливает рану зеленкой и приказывает бинтовать.

Через пять минут – операция закончена, рука забинтована, бутылка с кровью, гноем и ядром Забайкалки – в печи, а Миша, наконец-то, отходит и розовеет. Удалось!

Комиссия нашему полку ставит оценку «Удовлетворительно». У Мамонта служба покатила – он год лечит всех, кто не трус, а кто понимает – вставляет им в залупы шары (головки от шахматных королей), шпалы (головки от ферзя) и усы (обычную леску номер пять), за отдельную плату (и за так – для друзей), обильно применяя стрептоцидовую мазь и мазь «Вишневского».

* * *

После отбоя (как обычно), когда совсем стемнело, в каптерке собралась не большая, но очень дружная и проверенная компания.

Выставив одного дневального на улицу, чтобы предупредил, если кто пойдет, а второго посадив на стул у тумбочки, чтобы мог спать, но реагировать на треск телефона, компания начала проводы.

Мамонт отпросился на пару часиков у Кременчугского, пообещав, что пить не будет, чему тот абсолютно не поверил. Мамонт принес в подарок Лехе фотографии всех известных мест военного городка и войсковой части: «Для визуальной памяти!» – как он выразился. Фотографии были бледные и некачественные, но зато таких фотографий ни у кого не было – чтобы весь гарнизон и на память в дембельский альбом!

Шайба пришел со свитой молодых, которые принесли в солдатских котлах жареную картошку, вареный минтай, жареные куски свинины, соленые огурцы, а ещё масло, хлеб и какие-то серые яйца, тоже вареные. Хором, поздравив дембеля Павлова, они испарились.

Старшина Перов обещал играть и петь всю ночь («Щас бы мне гитару в руки!»). Тоже мне подарок – куда бы он делся?!

Аким принес «Командирские» часы с фосфорным циферблатом и боевую гранату РПГ в масляной бумаге с запалом – пригодится.

– Ты где её взял? – спросил Лёха.

– Это малоебущий фактор, – несколько уклончиво ответил Аким. – Владей – пригодится!

Леха был растроган поздравлениями ребят, а Перов уже разливал водку по кружкам.

Первым встал Аким:

– Лёха! Мы поздравляем тебя с окончанием службы! Я скажу так, как ты любишь! Вот мы: я, Шайба, Мамонт – прослужили с тобой год. (Вова – месяц, но без пиздюлей). Короче, братан, – всего тебе на гражданке! Чтобы всё было ништяк и в ёлочку. Ты пиз-дастый пацан, и я…, мы – обещаем тебе, что ТВОЯ Рота Связи – не ударит в грязь лицом, потому что, брат, мы и есть – ТВОЯ Рота Связи! Давай, братишка, чтобы у тебя всё было по уму, и чтобы хуй стоял и деньги были!

Парни с удовольствием встали и выпили за Это! У Лехе от таких слов навернулись слезы на глаза, но он смог сдержаться! Выпив, закурил, иногда мотая головой – отгоняя налетевшую грусть. Вот! Ради Этого – стоит служить!

Помолчали, покурили, стали успокаиваться.

Чтобы снять напряжение, Мамонт обратился к Акиму:

– Ты, это, как на губу-то попал? Мы же ещё вчера утром виделись.

Аким понял, что надо действительно немного всех отвлечь, поэтому стал рассказывать, как можно подробней:

– Да это ни я попал – это Калач попал. Позавчера вечером, в городе, в каком-то кабаке, пьяный наш капитан Калачников кому-то ударил сильно кулаком в лицо. Вызвали патруль – его забрали. Посадили на губу. Вчера утром он звонит мне в штаб и говорит: «Приди – дело есть». Само собой, я пришел.

– Ты мне друг? – спрашивает он.

«Нухуя себе вопросы!» – думаю я, и отвечаю:

– Конечно, друг!

– Тогда, – говорит, – выручай! Мне, – говорит, – срочно свалить надо в город – посиди за меня.

– То есть? – не понял я. – Как я буду на офицерской губе сидеть?

– Я тебе свой китель отдам. Мужикам я уже сказал, что ты будешь за меня – всё будет, как положено. Главное, чтобы вечером на разводе численность совпадала. В наряде «свои» (Кореша его из мотопехотного полка) – не сдадут. Я договорился. Завтра наши заступают – тоже не сдадут – я всё решу, а потом вернусь, когда наши сдаваться будут.

То есть получалось, что сидеть мне два дня и две ночи. Ну, и что мне было делать? Я, конечно, согласился. В случае чего, думаю, – у наших отпрошусь тебя проводить и к утречку вернусь.

Вчера вечером, на разводе – всё спокойно – все сделали вид, что я капитан Калачников. Китель, правда, великоват, и сапоги и брюки – не офицерские. Но «свои» – «не заметили». Вечером и ночью – преферанс, пивка попил с офицерами. У них – не гауптвахта, а санаторий. Еда домашняя – жены приносят. Красота. Всех по имени-отчеству. Они меня тоже по имени – Валерий Иванович – я же Калачников. Сегодня – наш полк заступил – на разводе промолчали. Я думал, ещё ночь придется сидеть, и стал придумывать, чтобы такое придумать, чтобы дежурный отпустил – молодой, ублюдок, ссыт всего. Боялся, что тебя не провожу. Вариантов много разных свалить, но Калача подводить не хотелось – надо было что-то решать. Но к моему счастью, с проверкой приехал Утаганов. Дежурный по караулу – обосрался! Увидел «уазик» Утаганова, прилетел в офицерскую половину, и заныл:

– Пиздец мне! Калачников подвел! Пиздец мне!

Ему офицеры говорят, дескать, чего ты орешь – первый раз что ли? Ну, посидишь пару-тройку дней, зато Калач будет тебе лучший друг. А дежурный всё нервничает – не хочется ему париться и, как я думаю, свою биографию чернить. Чуть не плачет. Ко мне подошел, спрашивает:

– Ты понимаешь, что тебе теперь пиздец?

– Понимаю, – отвечаю я. – Что поделаешь? – Приказ. На то я и солдат, чтобы стойко выносить все тяготы воинской службы, как сказано в Уставе. И перед лицом своих товарищей, не уронить честь Советского Солдата! Встретить опасность с открытым забралом! – Издеваюсь!

– Я посмотрю, как ты сейчас запоешь! – говорит он мне. И бежит докладывать к Утаганову, переходя на строевой шаг перед капитаном.

Офицеры (а мы в это время сидели в курилке) смотрят на меня и говорят:

– Ну, парень, ты конечно молодец, что за своего шефа так впрягаешься, но, если честно сказать, тебе сейчас не поздоровится.

– А что делать? – отвечаю я, сидя рядом в капитанском кителе и наравне со всеми затягиваясь «пшеничной» сигареткой с фильтром.

– Ох, Валерка, Валерка… – мычат они, но тут раздается команда «Строиться». – Прощай, «капитан»! – говорят они мне, грустно улыбаясь, и встают, похлопывая по плечу.

Я тоже встаю в строй.

Утаганов меня уже давно приметил в офицерском строю, но молчит. Наверное, хочет узнать – за кого я тут чалюсь? Проводит перекличку. Доходит очередь до Калача:

– Капитан Калачников!

– Я! – отвечаю я.

Утаганов, даже не взглянув на меня, продолжает:

– Старший лейтенант Каримов!

– Я!

– Повезло! – шепчут мне офицеры.

– Отставить разговоры! – командует Утаганов.

Все затыкаются.

После развода, Утаганов о чем-то поговорил с начальником караула и уехал. Через час привезли бухого в жопу Калача, а меня отпустили. И вот я здесь, я – в бархатных штанах!

– Я знал, что ты появишься! – с удовольствием подчеркнул Лёха. – Иначе бы, ты был не ты.

– Спасибо, друг, – улыбаясь, говорит Аким. – Неужели же я бы пропусти момент увидеть тебя в твоем идиотском, петушином костюме, в котором ты собираешься ехать домой.

– Чёй-то он идиотский?

– А «чёй-то он петушиный» – ты не спрашиваешь? – моментально реагирует Аким, и все смеются.

Леха Павлов в охапку сгребает Акима.

– Блядь, поосторожней, бегемот – кости сломаешь! – пытается вырваться Аким, но Леха кулаком, не сильно и не зло, давит в щеку Акима и говорит:

– Я тебе уже как год должен был все кости переломать!

– А-га, был один такой – сломал мне нос, – сдавленно отвечает Аким. – Так мы его с Шайбой чуть не зачуханили.

Леха отпустил друга.

– Кого вы чуть не зачуханили?

– Ты чё – не в курсе что ли? – удивляясь, спрашивает Аким. – Шайба, он чё – не в курсе что ли?

– А кто ему рассказывал? – говорит Шайба.

– Леха, завязывай, – все знают, – обращается Аким к Лёхе.

– Чего знают-то? – не понимает Леха. – Хоть в последний вечер посвятите меня – дурака.

– Саня, расскажи ты непосвященному дембелю, а то мне кажется, он дурака включил, – просит Аким Шайбу. – Ещё пару минут и он у меня выпросит! – И треплет счастливого дембеля по затылку открытой ладонью.

– Давайте сначала выпьем, – предлагает Мамонт, видя, как эти дурачатся.

– Давайте, – соглашается Леха.

И Вовик разливает.

– Дайте-ка, я скажу! – встал Мамонт. Ему надоело слушать всю эту хренотень, о которой он знал ещё сто лет назад. – Леху провожаем или чё?

Кашлянув, он начал:

– Как медик, я должен официально заметить, что не все собаки Павлова, пускали слюну, когда он им бил по шарабану, прежде чем накормить – некоторые кусались. И тех, которые кусались, Павлов не заморил голом, а приручил. И они стали его охранять – друзьями стали. Наш Павлов, как выясняется, завел себе друзей среди тех, которых он не бил и в обиду другим не давал. Поэтому, предлагаю выпить за друзей товарища Павлова, которые, если нужно, даже в Доме Сержанта Павлова готовы стоять до конца, до последнего патрона, но не дрогнуть, не сдать…

– То есть за нас? – вставил Перов.

Мамонт недоуменно посмотрел на Перова:

– Какой ты ему, нахер, друг, Вова? Ты ещё вполне можешь получить пиздюлей до утра, если будешь перебивать старых Мамонтов, которые могут тебе перебить нос, как когда-то перебили Акиму, за то, что он, вот так же как ты, бурел и…

– Ты, умник! Медик, еб твою мать!.. – разозлился Аким, но Шайба его остановил:

– Давайте выпьем за друзей, пацаны – для меня это важно! Потом попиздим.

Друзья встали и выпили «за друзей»!

* * *

В тот снежный, февральский день Лёха с Акимом, бухие в сиську, возвращались из самоволки. Чтобы не проходить КПП, они решили идти напрямик через парк. Полк заступил в караул – значит, периметр парка охраняет кто-то свой – пропустят. Этот кто-то свой – оказался, ни больше, ни меньше, – Шайба. Шайба редко попадал в караул – последний раз он был в карауле летом, и развлекался тем, что на рассвете, когда паутина покрыта бусинками росы и её хорошо видно, он ловил пауков из оной паутины и бросал их в соседскую. Шайба знал, что пауки, если укусят, то впускают в жертву яд, который начинает «переваривать» жертву из нутрии, а уж потом её высасывает паук. В его, данном случае, пауки должны были кусать друг друга, а значит, перевариваться одновременно, и он смотрел, что из этого получается. Сейчас – зимой, пауков не было – только вороны летели куда-то. Шайба смотрел на них и замершую даль, и думал: «Поле, снег, летит ворона. Вот, куда она летит?» И тут в сугробах показались две черные фигуры. «Отлично!» – подумал Шайба. – «Сейчас развлекусь!» С его-то здоровьем, когда все его старшие братья были чемпионами чего-то там по вольной борьбе, а он практически не тренируясь, валил их, плюс к тому ещё и то, что он официально был на посту, – Саня Хамхаев решил, что сейчас он вытрясет душу из этих придурков под дулом автомата, потом отпустит их, и они вечно ему будут должны! Фигуры приближались, оставляя глубокую колею в снегу.

– Ты смотри, это же Шайба! – сказал Леха Акиму.

– Хэ, я его давно узнал!

– Главное, брателла, чтобы он нас узнал, а то начнет сейчас палить над нашими головами – с него станется.

– Надо предупредить. – логично заметил Аким и крикнул в сторону поста: – Шайба, а-а! Не спи, сукин кот, – замерзнешь!

«Свои», – обрадовался Шайба, но чтобы бродяги не расслаблялись, крикнул:

– Стой, кто идет! – И направил ствол в их сторону.

– Пошел ты на пысу, блядь, мужскую! – ответил товарищ Павлов и добавил: – Что, широкоглазый ты наш, не видишь, что ли – дядя Леша из увольнения возвращается!

– Стой! Стрелять буду! – не унимался Шайба и передернул затвор.

– Ты чё там, мух объелся? – крикнул Аким, продолжая брести по целине. – Своих не узнаешь, бесполезная деталь крепежа!?

Леха с Акимом вплотную подошли к периметру, обтянутому колючей проволокой.

– А, это вы, а я думал: насрано, – широко улыбаясь своей бурятской улыбкой, ответил этим хамам Шайба.

– Открывай ворота, готовь стаканы – гулять будем! – сказал Лёха, наступив на колючку внизу и приподымая верхнюю, чтобы пролез Аким, и добавил: – На предохранитель, Сань, поставь свою хуетень беспризорную!

– Не ссыте! – ответил Шайба, отстегнул рожок, передернул затвор, нашел в снегу вылетевший патрон, защелкнул его обратно в магазин, спустил курок в сторону поля, пристегнул магазин на место и поставил на предохранитель. – Где нажрались-то? А? Котлу Советской Армии принесли чего-нибудь?

– Шайба, братан! – полез обниматься пьяный Аким, и своим потным лбом уперся в лоб Сани, придавливая к себе его затылок своей холодной рукой. – Неужели ты думал, что мы про тебя забыли? Брати-ила! Обижаешь!

Шайба движением головы вырвался из объятий и слегка ткнул кулаком в грудь Акима:

– Цыпки убери-на, пьянь штабная!

– А-а, бурят! Бурятея-ласточка ты моя! – не обидевшись, опять полез обниматься Аким. – Не обижайся, я же тебя люблю, Челубей ты мой беспризорный!

– Иди нахуй, Аким. Хули, доебался? – легко оттолкнул Акима Шайба, но успел поймать его за воротник, чтобы тот не упал.

– Но-но, мамаша! – улыбаясь, огрызнулся Аким и сделал жест пальцем у рта – дескать, «тихо!» и повернулся, чтобы отлить на колючую проволоку.

Справлять естественные надобности на посту Устав караульной службы запрещал, но он запрещал это караульному, а Леха с Акимом в данный момент караульными не были, поэтому и не нарушили Устава, пописав на проволоку. Шайба этим тоже воспользовался и нарушил Устав, а после наспех ногой закидал желтый снег белым.

– Где будем освежаться? – спросил Лёха, сделав театральный жест ладонью, и достал из-под запазухи бутылку «Андроповки» и начатую, ломаную пачку печенья «Юбилейное».

– Полезли на вышку, – предложил Шайба. – Там телефон – если вдруг позвонят, да и видно хорошо – если кто пойдет.

– На вышку! – скомандовал товарищ Павлов, и все полезли по деревянной лестнице вверх.

Через час Леха с Акимом, шатаясь, урыли через парк, а Шайбе надо было ещё минут сорок оттарабанить на посту, пока его сменят. От нечего делать (а Шайба выпил почти всю бутылку – в этих уже не лезло), младший сержант Советской Армии Александр Хамхаев решил пострелять долбаных ворон, которые хрен знает куда летят. Пару раз пальнув по чёрным, пролетающим птицам, но, не попав, Саня, вдруг, с ужасом услышал треск полевого телефона. «Выстрелы услышали!» – решил Саня и стал срочно придумывать отмазку, почему он стрелял на посту? Оглядевшись вокруг, Шайба неожиданно для себя заметил, что из окна ближайшего к периметру бокса в парке клубами валит дым. И вокруг носятся два одуревших солдата без бушлатов в одних хэбэшках. «Пожар!» – тут же определил Шайба, поднял трубку и, не дожидаясь вопроса, крикнул в неё:

– Пожар на посту! – Бросил трубку на рычаг, соскользнул с вышки и побежал к боксу.

Шайба понимал, что если его сейчас поймают пьяным – спишут всё на него – он просрал пожар! Потому, не долго думая, сбросив тулуп, проскочив под колючкой, Шайба оказался у бокса.

– Чё случилось? – крикнул он одуревшим солдатам.

– Бокс горит! – ответили те. – Канистра с бензином пизданула.

– Там кто есть? – Шайба кивнул на бокс.

– Нет! Кроме нас никого не было. – И зачем-то добавили: – Мы картошку жарили, а она как жахнет. Костю опалило.

Один из солдат тер снегом почерневшее лицо.

– Снегом не три! – крикнул Шайба. – Техника там есть? Боеприпасы?

– Там только «Ступа» с газом.

– С каким, блядь, газом? – не понял Шайба.

– Баллоны сегодня привезли. Для столовой.

По направлению к посту бежали офицеры и солдаты.

«Пиздец!» – подумал Шайба.

– Держи автомат! – крикнул Шайба ближайшему одуревшему солдату, кинул ему свой автомат и бросился в бокс.

Одна стена бокса полыхала – мама не горюй! Автомобиль стоял ещё довольно далеко, но через пять минут и его сожрёт пламя. Кузов, из которого торчали макушки красных газовых баллонов, если рванет – всему боксу хана. Дышать было тяжело – всё в дыму, но пока дым заполнял бокс по верху. «Ебать мои пинетки!» – крикнул Шайба, открыл дверь машины и запрыгнул в кабину. Ключи, к счастью, – в зажигании. Повернув ключ, Шайба услышал, как рявкнула машина и дернулась назад, заглохла. «Задняя», – понял Саня. Наугад, не раздумывая, выжав и не отпуская сцепление, он переключил скорость и ещё раз повернул зажигание. «Ступа», как ни странно, тут же завелась. «А-а, – ссышь, когда страшно!» – довольно про себя заметил Шайба, наступил на педаль газа и оторвал ногу от сцепления. Машина прыгнула вперед, Саня влепился в сиденье и, не понимая, что он делает рулем, разворотил ворота и вылетел на улицу, разнося какие-то поддоны и дико наблюдая, как отпрыгивают, подбежавшие солдаты, в сторону от «его» монстра. Врезавшись в столб заграждения, Шайба ударился лицом о рулевое колесо, и только после этого нога соскользнула с педали и машина заглохла. Нос, видимо, сломался, и кровь потекла по пикалке руля, по приборной доске, капая на шинель. «Заебись! – оценил Шайба. – Теперь я герой! Раненый герой! Ну, кто на меня что спишет?!»

Шайбу хотели наградить отпуском на Родину. Но особисты нашли следы двух человек к посту, их же следы за периметр в парк, обоссаный периметр, пустую бутылку (за постом в снегу) водки, обвертку печенья «Юбилейное», две автоматные гильзы… И только молодой врач полка, лейтенант Шугалей, не подтвердил факт употребления алкоголя (потому что теперь и старшина роты Павлов, и писарюга Захаров ему были обязаны по гроб жизни), и Шайбу простили за то, что он спас машину, бокс, парк, но не отправили на Родину, потому что были кой-какие подозрения.

Позже, как выяснилось, – это был первый раз, когда Саша Хамхаев сел за руль.

* * *

– Может, пойдем на улицу – здесь дышать нечем.

– Пойдем, – согласился Леха.

Развалившись на лавочках спортивного городка, который находился напротив выхода из казармы, парни смотрели в глубокое, черное, звездное небо и лёжа курили. Тёплая безлунная ночь. Пахло сырой травой. Никого, только огоньки их сигарет мерцали, да лаяли где-то вдали собаки. На улице – не души, будто и не в Армии вовсе. Вот так бы домой, с подружкой, в постель…