Текст книги "Выруба"

Автор книги: Эрик Бутаков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 11 страниц)

БТВ
(Часть вторая)

Если через восемь минут тебя не подбили, значит, ты выполнил поставленную задачу – получай орден!

Леха Павлов своими огромными ручищами, в которых, как шарики у фокусника, просто терялся горячий утюг, через влажную марлю утюжил свои парадные брюки в гладильном помещении опустевшей казармы, и что-то неопределенное, как ему казалось из «Пинк Флойд», мурлыкал себе под нос. Твердое зеленое сукно брюк, на котором, зараза, откуда не возьмись, появилась маленькая морщинка, поддавалось плохо, и утюг почти не грел, но терпенье и труд всё перетрут, и выгладят, поэтому Алексей продолжал напевать. Настроение у него было определенно-прекрасное, ещё бы – завтра домой! Всё – оттрубил! Отдал Родине два года, которые он ей почему-то задолжал, и теперь его ждала настоящая гражданская жизнь, где он сам себе будет хозяин и командир. Он мог сегодня уже сесть на поезд и поминай, как звали, но Леха ещё не со всеми попрощался и, будучи человеком ответственным и спокойным, он решил, что поедет завтра – есть ещё незавершенные дела. Три часа назад полк, в котором он больше года командовал Ротой Связи в чине старшины, заступил в наряд по гарнизону, поэтому в расположении первого батальона, где был закуток и для его Роты, остались он, пара «калек» с Забайкалками дневалить и молодой старшина батальона Вова Перов – за дежурного. Медленно, но верно вечерело. По пустой казарме бесцельно слонялись тоска и одиночество, спотыкаясь о ровные ряды табуреток и двухъярусных железных кроватей, похожих на оградки, болтались на турнике, заставляли ленивых дневальных приводить что-то там в порядок и ждали ночи. Вместе с ними по пустой казарме слонялся дежурный старшина батальона Перов, накручивая на указательный палец кожаный шнурок с ключами от оружейки, как это делают все дежурные, и стук его хорошо подкованных сапог был слышен даже здесь в бытовке. Леха улыбнулся, вспомнив, как Вовик первый раз, месяц назад, появился в части.

* * *

В начале мая весь первый батальон, состоящий из ребят Лёхиного призыва, в одночасье, в один день демобилизовали, и тем же вечером нагнали из учебки молодых – «маланцев», как здесь их называют – новое пополнение. Командование части понимало, раз прибывает эшелон с молодыми – нехер делать дембелям в полку. Отслуживших – резко на автобусы (и плевать, что ещё не все приготовили себе парадки и альбомы – так надо), а молодежь – на их место. Никаких эксцессов, и служба продолжается. Из всего призыва только Леха Павлов и остался – узкий специалист Роты Связи в танковом полку. Леха должен был подготовить себе замену, прежде чем уволиться, вот и промурыжили его ещё целый месяц.

Молодые ввалились напуганной пыльной толпой в расположение, где на кроватях в своём дальнем углу валялись в неге и безделье связисты, отслужившие разные срока, которые мерятся половинками года, и сержант Павлов – дембель Советской Армии. У молодых началось построение, распределение по ротам, раздача койко-мест и мест в бытовке под обмундирование, назначение на должности сержантского состава и вся остальная петушатня, которая длится довольно долго и сумбурно. Но к ночи всё закончилось – пришло время знакомиться без присутствия офицеров. Хотя, конечно, одного доходягу дежурного оставили – молодой лейтенантик, который и не знал, что толком делать – лишь бы не было ЧП, пока его не сменят. В связи с этим своим положением он очень надеялся на старослужащих из Роты Связи, которые, если что – ему помогут, но которые на него, честно говоря, навалили и продолжали заниматься своим бездельем, не вставая с кроватей. Вообще-то запрещено до отбоя валятся на постели, но поди, скажи это бойцам, тем более, что они не из твоего подразделения, а по годам – твои ровесники. Вот и молчал лейтенант, зная, что их лучше не трогать. Это знали все, особенно молодые, которые, понятное дело, были настороже и немного боялись даже смотреть в дальний угол чужой роты. Но парни-связисты – это элита полка. Они настолько уверены в самих себе, что строить молодых, отбирать что-то там у них, заставлять без надобности отжиматься и показывать свое превосходство, считали делом для себя не достойным, поэтому они просто, как и полагается, знакомились с новым составом, с которым им ещё предстоит служить полгода – год, а некоторым и полтора. Тех, кто по какой-либо причине привлекал их внимание, они жестом подзывали к себе, и задавали им стандартные вопросы: кто такой, от куда призывался, что умеешь делать, и всё такое прочее. Это давало возможность найти земляков, что порой бывает очень интересно, и в то же время, в зависимости от ответов, «старики» составляли своё собственное мнение о каждом, с кем предстоит тащить службу. Большая часть прибывших были рядовыми – механики-водители. Но попадались и младшие сержанты – это наводчики и командиры танков – они займут командные посты в батальоне до конца службы. Вот их-то, чаще всего, и подзывали, чтобы понять, что за птица теперь будет здесь руководить своим призывом. Лехе Павлову было всё равно – ему ни сегодня-завтра домой, а пацанам ещё службу тащить, поэтому он безучастно, но с любопытством наблюдал, как его коллектив из вчерашних молодых превращается в дедов. «Пусть разбираются, пусть – теперь у них на это есть все права – они свою молодовскую оттащили». И подперев большую голову рукой, Лёша сидел на кровати и попивал чаёк.

Среди всей этой неорганизованной шоблы мелькал один паренёк с тремя лычками на погонах. Странно, но из учебки более чем с двумя лычками не появляются – учебные части выпускаю младших сержантов, а тут целый сержант.

– Э, зёма, сюда иди! – обратился к этому сержанту Дедушка Советской Армии, здоровый бурят по прозвищу Шайба.

Шайба был уважаемым человеком в полку. За свои полтора года службы он ни разу не облажался, и друзей не подвел, были и другие заслуги, поэтому он достойно встречал солдатскую «старость». Его (повторюсь) уважали и боялись. Шайба говорил мало, но если говорил, то всегда отвечал за свои слова и, если кого-то это не удовлетворяло, мог уебать так, что мало не покажется. Но те, кто его знали, кто с ним прослужил уже много времени, утверждали, что парень он надежный, нормальный и, по своему, добрый – просто вид у него страшный – печенег – хули поделаешь!

– Я? – спросил молодой сержант, указывая себе в грудь большим пальцем правой руки.

Этот жест не всем понравился.

– Головка от хуя, – стандартно ответил Шайба. – Бегом!

Сержант подлетел.

– Откуда? – лёжа на спине, закинув руки за голову, однако, оставив обутые в начищенные сапоги ноги на полу, поэтому его положение было несколько диагональным, спросил Шайба.

– С Брежневской учебки, – напряженно ответил сержант.

Все посмотрели на Акима, который тоже в свое время прибыл в Роту Связи из Брежневской учебки. Аким никак не отреагировал.

– Без тебя знаю, что с Брежневской! – отрубил Шайба, хотя знать он этого не мог. – Я тебя, урод, спрашиваю, откуда призывался.

– С Нижнего Тагила.

– Мудила с Нижнего Тагила, – банально определил для себя его статус Шайба.

Все лежащие на соседних кроватях, довольно засмеялись. Сержанту было не до смеха.

– А чё у тебя три сопли? – Шайба глазами указал на погоны.

Это был самый нежелательный вопрос для сержанта.

– Присвоили, – уклончиво ответил тот.

– Ты, чё – охуенный служака? Или может быть ты самый крутой из курсантов? – Шайба приподнялся и сел.

– По сроку службы положено.

– Не понял.

– Я уже год отслужил. – Никуда не денешься – сержант сознался.

– О-па!

Все приподнялись и сели.

– Да ты что, зёма, в учебке сержантом был, что ли?

– Да, – коротко ответил несчастный опрашиваемый, готовый теперь уже на всё.

Все ребята, служившие в полку, прошли учебные подразделения: танкисты, связисты, артиллеристы – все, ну разве что, кроме некоторых из хозвзвода. Всех их в учебных частях строили, гоняли и заставляли делать ненужную работу такие же, как и они, солдаты, только боле раннего призыва – «сержанты». Эти сержанты, наиболее подготовленные, как считалось их командирами, военнослужащие срочной службы, с радостью оставались в учебках, чтобы не попадать в линейные части – в войска, как они назывались. В линейных частях, после учебки, всё начиналось с начала – ещё полгода нужно было тащить маланскую службу. А в учебке – всё – ты уже командир, в каком-то смысле, даже преподаватель, и зеленые призывники выполняют все твои приказы и распоряжения беспрекословно. Самым страшным наказанием для сержанта в учебке, была его отправка в линейную часть за какой-нибудь залет – говорили, что там его сразу пришибут. Так сказать, за детство отомстят. Но, ведь, действительно обидно, когда тебя такие же, как ты, гоняют с утра и до утра – ладно бы офицеры, а то твои же ровесники, наделенные безграничной властью! Вот и старались сержантики, и прогибались, и гоняли до седьмого пота новобранцев, лишь бы у офицеров очки заработать и в войска не попасть, а уйти на дембель из родной учебной роты. Справедливости ради, нужно сказать, что были в учебках и путевые сержанты, но кто знает, какой он был в учебке, когда такой пассажир попадает в линейную часть.

– Ну-у, мил человек, давай-ка поговорим! – предложил Шайба, встал с кровати, поставил табурет напротив бледного сержанта, стоящего на вытяжку, сел и стал пристально смотреть на него узкими черными глазами снизу вверх. – Кто с тобой из этих служил? – Шайба кивнул в сторону обустраивающихся солдат батальона.

– Никто. Они все из Тихоновки.

– То есть, чучело, никто не может за тебя слова замолвить? – подозрительно улыбаясь и садясь радом с Шайбой на соседний табурет, вставил Мамонт (он вместе с Шайбой оттащил службу день в день).

– Никто, – подтвердил сержант и ещё больше сник.

Всё! Все понимали, что сейчас сержанту придет пиздец, если Шайба так решит.

– Ты в какой роте служил? – вдруг вставил в паузу свой вопрос писарь полка Аким Захаров.

Аким Захаров, как уже было сказано, сам пришел в часть из Брежневской учебки. Более того, когда всю роту отправили в Монголию, Акима оставили вначале в учебке, и лишь через месяц отправили в часть. У Акима была хреновая биография – отца нет, а мать судима, поэтому в начале службы его по заявлению не взяли в Афган, и в конце учебки не пустили в Монголию – заграница как-никак. В показательной учебной части имени Леонида Ильича Брежнева Акима тоже не оставили по той же причине, чтобы не наводить тень на их плетень. Хотя Лёня Брежнев к тому времени уже боты закусил, в аккурат через две недели после того, как Акима в «его» часть пригнали, в День милиции, однако по инерции часть ещё считалась показательной. В войска, в родную Роту, Аким попал вместе с Шайбой, Мамонтом, и многими другими ребятами своего призыва, и за все время службы всякое бывало. Но и он так же, как и они, по полной тащил лямку, хоть и был полковым писарем. Шайба, вообще, был его корешом, которого Аким тысячу раз вытаскивал с губы или выписывал ему увольнительные, когда к нему приезжали родственники или просто нужно было прогуляться по городу к зазнобе. Положение Акима не оспаривалось. Да и о чём мы говорим, если тут на кроватях валялись только «заслуженные»: деды, котлы и кое-кто из бурых молодых. Остальные – пахали где-нибудь в парке или в нарядах. Но почему-то Аким решил впрячься за сержанта – может, вспомнил, как сам, чуть не остался в учебке, где у него остался старшиной друган Ванька Ланшаков, может ещё по какой причине – кто его поймет? Посмотрим. И так, Аким спросил:

– Ты, в какой роте служил?

– В шестой.

– Кто старшина?

– Старший сержант Ланшаков.

– Он ещё старший сержант?

– Да. А вы его знаете? – с надеждой в голосе проговорил сержант.

Шайба посмотрел на Акима. Тот глазами и кивком головы дал понять, что всё нормально – подожди, мол, Саня, я сам разберусь. Ну, и Саня Хамхаев опять завалился на кровать – раз такое дело, пусть разбирается. Мамонт тоже сквозонул на кровать. Остальные тоже расслабились. Леха Павлов, не поднимаясь, швыркая чаем и пуская дым в потолок (хоть в расположении курить и запрещалось), продолжал наблюдать.

Аким сел на табуретку, откинулся на спинку кровати, вытянул и скрестил ноги в яловых сапогах; вдоль погон новьём блестел широкий, металлический галун – старшина – высшее звание солдат, полный комплект значков, руки в карманах, верхняя пуговица, похоже, никогда не застегивается:

– Что по жизни делать умеешь?

– Щас бы мне гитару в руки! – ответил сержант и несколько раз пошевелил пальцами рук перед собой, показывая, какие они у него гибкие.

– Бери, – кивнув головой, Аким указал в угол, где одиноко стояла гитара.

Всю ночь, пока происходило «знакомство» с новым составом, сержант мучил гитару и пел. Справедливо заметим, что и пел и играл он очень неплохо, поэтому ближе к утру, его все же признали котлом, и у старослужащих Роты Связи к нему претензий пока больше не было. Хотя он и понимал, что всё это временно и держится на волоске – нужно пару месяцев отслужить, чтобы всё улеглось. Но утром командир батальона на разводе назначил его старшиной батальона, так как дежурный лейтенант доложил, что сержант нашел контакт со старослужащими роты связи, каких бы то ни было происшествий удалось избежать, да и по сроку службы и присвоенному званию он вполне подходит.

После чего сержант-счастливчик стал Вовкой Перовым.

* * *

– Вова! – крикнул Лёха, продолжая давить непослушные брюки.

Стук сапог участился, и через секунду в проеме двери показался Перов.

– Вова, позвони в Штаб, узнай – Аким вернулся.

– Дневальный! – крикнул Перов, повернув голову влево. – Набери Штаб, узнай – старшина Захаров там.

– Есть! – ответила «тумбочка» и закрутила ручку полевого телефона.

Невнятно пообщавшись, дневальный ответил:

– Нет, однако.

– Однако! Чурек ты не русский, отвечай, как положено! – выругался старшина.

– Говорят, штаб не ходил, – уточнил молодой человек, скорее всего, узбекской национальности, стоящий на тумбочке в одном сапоге и с перемотанной бинтом левой ногой в тапочке – Забайкалка – беда для всех, кто не адаптировался к сибирскому климату и не соблюдает гигиену.

– Ты сходи, сам позвони, – настоял Леха. – А то твой Ахмед вряд ли что толком узнает.

– Он не Ахмед.

– Какая разница – там сегодня Мамонт дежурит – он обычно чурок нахуй посылает.

Вова исчез из проема, и его сапоги, гулко отдаваясь в пустой казарме, затопали к телефону. Как и положено старшине, за то, что ему пришлось тащиться через всю казарму, Вовик для начала «вздрочнул» дневального за внешний вид, заставив застегнуть крючок и встать, как положено, а потом сам стал крутить ручку телефона.

– Штаб полка, заместитель дежурного по Штабу младший сержант Мамонтов, – ответила полевая эбонитовая телефонная трубка.

– Здорово, Серега, это Володя Перов, – поздоровался старшина-дежурный.

– Здорово, слон.

– Аким не появлялся? – Леха Павлов его спрашивает.

– Вы заебали! Нет, ещё не было – кабинет закрыт. Я же твоему урюку сказал.

– Да он ничего толком ответить не может.

– Ну, дай ему в рог.

– Сейчас дам. Если Захар появится – позвони.

– Тебя не спросил! Сам жду!

– Ну, ладно – бывай.

Мамонт промычал что-то невнятное и отключился.

– Заправься! – рыкнул Перов на дневального, а в направлении бытовки крикнул: – Не, Леха – ещё не появлялся!

– Да понял я, – сам себе сказал Леха и продолжил мурлыкать «Пинк Флоид».

Вчера по непонятной причине Аким залетел на Губу. Об этом было сказано на вечерней поверке, а что, почему, за что – ни слова! Так не бывает! – это и удивляло, и настораживало. Скользкий, как угорь, старшина за полтора года службы, бессменный и блатной писарь Штаба, человек, которому многие офицеры денег должны, ни с того ни сего, попадает на губу! «Посмотрим, что он там опять начудил? Но этот вывернется – придет, проводит друга, иначе он не Аким!» – сам себя успокаивал Леха.

* * *

С Акимом Леха познакомился год назад. Ну, как познакомился? – новый призов маланцев нагнали в Роту Связи, где Алексей к тому времени уже был старшиной, хочешь ни хочешь – познакомишься. Расположение Роты – в самом дальнем крыле казармы, чтобы в него попасть, нужно пройти весь батальон. А весь батальон к тому времени, уже год отслужил (его-то и уволили месяц назад в одночасье). Леха Павлов, как старшина элитного подразделения, определил для себя и заставил понять это других, что его молодых могут дрочить только он сам и старослужащие его роты, кому положено. Понятно, что «Котел ЗабВО страшнее волка», но Лехин кулак, размером с этот самый котел, убедил всех, что он где-то прав, даже деды это поняли. Но, как не крути, а почти шестьдесят человек из батальона, пацанов, в большинстве своем, тоже правильных, мимо себя за просто так маланцев не пропустят. И тут уж придется смотреть, кто есть кто, и чего стоит. Хотя, конечно, Леха их в обиду не даст, но за всем не уследишь, и кто нарвется – тот получит. Ничего не делаешь! Главное – первую ночь продержаться, после – всё уляжется со временем. Первая ночь – самая стрёмная. И вот в расположении появляется его банда: Шайба, Мамонт, и ещё четыре человека. Никто из батальона, кроме Коли Заларинского, не заходит – Коля Лехин друг и самый здоровый и отчаянный в батальоне – его уважают. Леха строит свой состав. «Кто? Чё?» – все вроде нихуя парни. Бурят Хамхаев сразу видно конь здоровый – такие в Роте Связи нужны – будет, кому дела передавать. Младший сержант Мамонтов – устрица ещё та, но такие тоже нужны – всегда выкрутится сам и пацанов вытянет. Остальные – так себе – рыба, но и они нужны – кто-то же должен пахать. Построились, мешки распотрошили, ответили на вопросы, койки распределили, в туалет сходили, получив пару незаметных оплеух для проформы от «голодных» котлов из батальона – нормально – не жалуются. Ходят не твердо, но так и должно быть пока. Отбой. Напряженный отбой. Лехе надо по делам в каптерку. Он уходит туда с Колей.

И тут, вдруг, скрипит дверь, и в казарму заходит младший сержант, и так не в кипешь, спрашивает у дневального (человека, отслужившего год), где тут рота связи, и твердо проходит через весь батальон в расположение роты, не обращая внимания на грубые восклицания и вопросы в свой адрес. Почти все отбились, а появляется расположении, и громко так спрашивает: «Кто сержант Павлов». Немая сцена – все взгляды на него. Лехи нет – он в каптерке. Чава – дед Советской Армии, который ещё и не ложился, как полагается, подлетает к нему и, смотря снизу вверх, шепеляво говорит:

– А, чё такое?

– Вы, Павлов? – в ответ спрашивает пришедший.

– Я не понял, чё за хуйня? – разводит руками Чава.

Чава похож на вурдалака: маленький, худой, кривой, с длинным много раз перебитым носом и одной извилиной, на которой он сидит – ну, как есть – Чава. Чмо – по-русски. Но он дед, который с трудом дотянул до такого своего положения, огребаясь почти весь срок, сейчас пытается пользоваться своим положением. Поняв, что это не Павлов, молодой отвечает:

– Хуйня у коня. Мне нужен сержант Павлов.

В каптерку забегает одуревший дежурный:

– Леха, иди, посмотри, какое чудо к тебе пожаловало.

Леха выходит. Видит ещё одного молодого, вокруг которого уже вьется Чава и пока ничего не может понять.

Чава замечает Леху и, само собой, ещё больше начинает:

– Ты, откуда такой борзой нарисовался? Ты, чё – бурый? А? – Чава ещё ниже наклоняется, произнося это «А». Потом дергается, делает вид, что наносит удар в живот, но парень стоит не шелохнувшись.

– Я не бурый, мне нужен старшина роты связи сержант Павлов, – повторят младший сержант (на его погонах две лычки из металлического галуна).

– Я Павлов, – наконец-то говорит Леха и подходит к парню.

– Разрешите доложить, товарищ старшина, – рапортует пацан. – Младший сержант Захаров, направлен в роту связи танкового полка для дальнейшего прохождения службы.

Леха держит паузу и разглядывает это необычное явление: галун металлический – что редкость для молодых, в петлицах – офицерские танки, что тоже говорит о многом. Форма ушита вручную – это бурость для молодых, но тот, кто на это способен, возможно, действительно не промах. Вещмешок новый, шинель к нему прикручена нулёвая, сапоги начищены и немного (совсем немного – в один слой, чтобы не буреть, но всё-таки) набит каблук, стрижка на голове, а не то, что выросло после стрижки наголо, пряжка на ремне слегка погнута. Что-то редкое приехало! «Надеюсь, – думает Леха, – он действительно такой, какой есть, а то жалко будет!»

– Откуда? – Леха сам ещё не знает, с чего начать.

– Брежневский учебно-танковый полк, командир танка.

– А в роту связи с хуя ли?

– Понимаете, товарищ старшина, я должен был в Чистых Ключах выйти, но мой покупатель нажрался, как свинья, и вышел без меня, забрав все мои документы. Меня здесь выгрузили. Я в вашем клубе просидел до последнего, пока всех «не купили», а потом меня спрашивают: «Ты кто?» Я отвечаю: тот-то и тот-то. Они в бумаги – нет такого. Звонить куда-то. Еле дозвонились – чуть за дезертира не завернули, но разобрались. Говорят: «У нас везде комплект – командиры не нужны». Что делать? Посовещались и решили определить меня к Вам. Спросили, знаю ли я что-нибудь по электричеству. Я сказал, что пару раз фонарик разбирал, они сказали: «Нормально» – и отправили меня в роту связи танкового полка, потому что, видимо, я сам танкист. Вот, я здесь. Документы придут чуть позже по почте – так мне сказали. А пока, сказали, иди в роту, найдешь старшину Павлова и доложишь, что ты в его распоряжении. Вот, товарищ старшина, докладываю.

Лёха присел напротив на край чей-то кровати. Закурил. Задумался. Видно было, что парень нервничает (а как иначе), но стоит и держится нормально. Что делать? Можно, конечно, встать и, как делают в таких случаях, вписать ему за бурость. Проверить его реакцию – зассыт – всё ясно, а нет – так тоже хорошо. В Роте Связи такие нужны. Через полгода такие становятся…

Чава подскочил неоткуда и с размаху открытой ладонью ударил пацана по пилотке прямо в звездочку:

– Я не понял, воин, почему у тебя звезда загнута?

Пацан, не колыхнувшись, выдержал удар, открыл глаза и ответил:

– Тебя ебёт?

И тут же получил от Чавы страшную пайку в нос.

Кровь разлетелась веером по полу, парень зажал лицо, отступил на шаг, ожидая ещё ударов, но Леха схватил Чаву за рукав и дернул к себе:

– Ты, чё – охуел!

– Он, чё? – Бурый? – разводя руками, спросил Чава. – Лёха! – Таких долбить сразу надо! Он буростью покрылся! Пусть службу тащит – ебать в рот! Нихуя приехал – упакованный. Таких сразу долбить надо!

– Заткнись! Тебя не спросил! – отрезал Леха.

К расположению Роты, видя такое дело, подтянулся батальон. Но никто не переступал дальше, чем стоял Коля Заларинский. А Коля, облокотившись на колонну, стоял и наблюдал, как его друг Леха Павлов, разводит ситуацию.

Пацаненок, подняв голову вверх, пытался остановить кровь, приложив к носу носовой платок (у него ещё и платок был). Лёха это тоже заметил.

– Иди, умойся, – сказал Лёха, и толпа расступилась, пропуская молодого в туалет.

Вернувшись, парень встал опять у своего вещевого мешка, немного бледный, но уже более уверенный.

Пробравшись через толпу, к Лехе подлетел с красной повязкой на рукаве запыхавшийся дежурный:

– Леха, я не понял – там моего дневального в туалете отпиздили.

Леха повернулся и вопросительно посмотрел на Акима.

– Я мылся, а он мне в спину пнул, – пояснил молодой. – Я – ответил.

Толпа загудела и сделала шаг.

– Стоять! – остановил Леха, подняв ладонь. – Коля, он не прав? – обратился Леха к Заларинскому.

– Прав, конечно, – спокойно ответил Коля, и обращаясь к своему батальону, спросил. – Я не понял: отбой был? Так чё толпитесь? Всё – рассосались! – Сам повернулся и пошел в каптерку.

– Давай, парень, – вот твоя кровать. – Павлов указал Захарову на не занятую постель. – Отбой. Утром попиздим.

– А вещи куда? – спросил младший сержант.

– Давай сюда. – Леха взял его мешок и закинул его под свою кровать. – Там он будет нетронутым в любом случае.

Все, кто считал себя крутым, ушли в каптерку. В расположении Роты остались только вновь прибывшие молодые. Слабо мигала лампа дежурного освещения. Из каптерки слышались голоса – там что-то обсуждали. В батальоне скрипели кровати, дверь, кто-то ещё топал и негромко разговаривал. Всё это напрягало. Скорей бы утро!

Аким лежал на койке, не решаясь заснуть, и ещё чувствуя, как заживает нос.

– Тебя как зовут? – тихо спросил сосед – здоровый бурят.

– Аким.

– Саня, – ответил здоровяк и протянул руку. – Будем знакомы.

– Будем, Саня.

* * *

«Во! – Так-то лучше!» – согласился сам собой Алексей и повесил на плечики отутюженные брюки. Морщинка исчезла, а стрелки на брюках были настолько острыми и ровными, что казалось ими можно чинить карандаши – а как же иначе? – дембельская парадная форма – не хухры-мухры! Рядом висел китель с «золотыми» аксельбантами, полным набором латунных значков, подшитый белой изоляцией и красным бархатом – всё, как у людей. Леха был доволен. Завтра он наконец-то наденет всё это и отправится домой. «Всё! – Дембель, пацаны! Дембель!» – возбужденно говорил он каким-то невидимым пацанам, и продолжал напевать: «Пам, пам, пам. Пам, пам – па-бам. Пам, пам, пам. Пабам». (Вообще-то это были «Ди Паплы»).

Трехметровая створка двери уныло заскрипела, впустила в казарму старшину Захарова, и громко хлопнула за его спиной о свою вторую половину, немного попрыгав на ней.

– Здорово, Махмуд! – поздоровался с дневальным вошедший.

– Здравия желаю, товарищ старшина! – громко ответил дневальный и тихо (очень тихо) добавил: – Я не Махмуд.

Из бытовки тут же вышел товарищ Павлов. Прижав локти к бокам, он расставил ладони в стороны и растопырил их, как два огромных опахала. Его походка приобрела клоунский вид, потому что Леха откинул плечи назад, нацепил свою пилотку почти на свой курносый нос, задрал голову, чтобы хоть что-то видеть, и зашагал, выкидывая вперед длинные ноги, навстречу Акиму:

– Акимушка! Брателла! Откинулся?!

– Фиоктистович! Ты меня дождался! – в ответ поприветствовал Аким. – Я знал, что ты не свалишь, не попрощавшись со мной!

– Обижаешь, начальник! – Леха всё также комично продолжал приближаться. – Ждал, ждал.

Столкнувшись, друзья обнялись. Алексей был на голову выше Акима. Леха – связист, Аким – танкач. Танкачи все маломерки, что не мешает, однако, им быть на высоте.

– Ну, как ты? – спросил Леха. – Боялся, что не выпустят тебя.

– Могло такое случиться, конечно. Но Утаганов промолчал, а наши, как сегодня заступили, тут же нашли Калача, а меня нагнали в роту. И вот я здесь, я в бархатных штанах. Как у тебя-то делишки? Готов?

– Готов! Пойдем – покажу.

Парни зашагали к бытовке, следом семенил Перов, продолжая раскручивать шнурок с ключами.

– Во! – Прямо в проеме двери в бытовку Лёха указал на вешалки со своим обмундированием жестом открытой ладони, как когда-то указывал Ленин большевикам, когда говорил, что свершилось.

– Солидол! – произнес Акимушка, разведя руки и качая головой. – Без базара!

Лёха остался доволен реакцией друга и стоял, улыбаясь, пока тот трогал руками и рассматривал все навороты одежды.

– Как положено! Не представляю тебя во всём этом! – констатировал Аким и спросил у Перова: – Вова? А ты хули тут стоишь? Иди, позвони бродягам, скажи, что сегодня Лёху провожаем. А я пока пойду, приведу себя в порядок, надо отмыться после отсидки. – Последние слова он уже произносил в сторону Павлова.

Аким легко ткнул Леху в пузо кулаком и попытался протиснуться мимо него в проеме:

– Разрешите, товарищ дембель.

– Разрешаю!

О, как приятно сбросить сапоги и китель с несвежим подворотничком, сунуть ноги в холодные солдатские шлепки, и с голым торсом (как говорят в Армии), накинув на плечо вафельное полотенце, зашагать в умывальник. Холодная вода из старинного крана бодрит молодую кожу. В умывальнике всегда только холодная вода. Видимо, чтобы бойцы закалялись. По-началу, ещё в учебке, Аким никак не мог к этому привыкнуть, но потом привык – куда денешься? А теперь и не представлял другого – как это мыться горячей водой? Холодная – она же бодрит! Особенно ноги, когда их зимой моешь перед сном. А их всегда моешь – иначе – Забайкалка замучает. А вот поплескать себе на грудь, протереть бока и подмышки, руки, шею и лысую или коротко стриженую голову – это вообще кайф. Бриться немного не удобно, но зато выходишь из умывальника, как младенец – свежий и чистый. И бодрый! Готовый ко всему – особенно пожрать!

– Дежурный! – кричит Аким, когда скрипучая дверь пропускает его в мокрых шлепанцах в казарму. – Дежурный, почавкать что-нибудь есть – я не ужинал.

Вова Перов выныривает откуда-то из-за кроватей.

– Ты чё – спишь, конь? – ласково спрашивает Аким, хватаясь за перекладину турника и делая подъем переворотом. – Жрать давай, старшина, твою мать! Видишь – силы на исходе.

Турник здесь, в семи шагах от двери, стоит спокон веку. Сколько же солдат на нем болталось? Трудно сказать. Каждый день и, особенно, вечер этот бедняга подвывал, когда на нем выписывали фортеля служивые. Особенно он жалостливо выл, когда на нем раскачивали провинившихся молодых, а те, из последних сил, со страхом в глазах пели: «Мы дети галактики» – и улетали ногами к потолку по немыслимой амплитуде, а потом – в табуретки. Все смеялись и сами поочередно лезли на перекладину, устраивая неформальные соревнования – кто на что горазд.

– Кайнэ проблем! – отвечает Перов, глядя, как Аким вертит солнышко. – Чего пожелаете? Биттэ в каптерку.

– Гуд, гуд, майнэ кляйнэ фрау! – подыгрывает ему Аким, спрыгнув с турника.

У них это уже давно повелось – лепетать что-нибудь по-немецки – и не важно, что набор слов несуразный, зато набор немецких слов. Как-то Аким, бездельничая в Штабе, вычитал где-то, что средний возраст танкистов эсэсовских элитных танковых дивизий «Адольф Гитлер» и «Мертвая голова» во время Второй Мировой войны был равен девятнадцати годам. Перекинув эту информацию на свой полк, он понял, что именно в этом возрасте танкистам всё до фени, и они готовы идти в бой, не боясь ничего. А чего бояться? – Энергии моря, мозгов нет, оружие первоклассное, всё разрешено – знай, только побеждай-бабахай. И рассказал о своих мыслях бродягам из батальона. Те, конечно за это уцепились, почувствовали себя элитными войсками, и с тех пор часто из разных углов казармы доносилась «немецкая речь»: «О! Я-я! Натюрлих, бутелаксэ. Дизер шнапак! Их бин цу хаузэ, натюрлих бутелаксэ! Этвас фирштеен! Трюнкен мультишнапс…» Ну, и прочая херня. Но, однако, кое-кто пытался что-то там переводить, чем приучал себя к изучению иностранного языка. Тоже польза.

– Давай, по маленькой, за укрепление воинской дисциплины! – предложил Алексей Фиоктистович, когда круглоголовый, бодрый Аким, как к себе домой, проник в святая святых – каптерку старшины.