Текст книги "Выруба"

Автор книги: Эрик Бутаков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 11 страниц)

Эрик Бутаков
ВЫРУБА

Вместо пролога

Я бы мог бросить курить ещё вчера. Или раньше. Но не бросил. Утро. Снег. 18 апреля и всё в снегу. Смех – весна. Черные дороги и тропинки – там снег растаял – всё остальное бело, даже на ветках деревьев снег – ветра нет. Завелся старый автобус, заскрипел, снимая тормоза, захлопнул двери и, натужно заревев, тронулся, разбрызгивая по сторонам грязь. Воробьи усиленно спорят, не слетая – вот будут до упора доказывать свою правоту, но с места не слетят, не давая поспать людям за соседним и рядом стеклом. Открываю форточку – хочу запустить свежий воздух, но в комнату, прямо в форточку пролезает треск и гул идущего в гору «КАМАЗа» (за ним юркнул «Москвич»). Что-то стало много машин – отвлекают, гоняя туда сюда. Между ними лает собака. Небольшая, судя по лаю. Спорят воробьи. Во! – затихли машины. Так что там про «курить»? Уже охота. Хотелось написать, поделиться, как это здорово – свежий воздух, глубокое свежее дыхание, как после мятных конфет (или сигареты с ментолом). Но вот давит в груди, просит дыму. Подай им дыму! Мозги начинают затенять глаза какой-то синей (или фиолетовой) вуалью – мир вокруг, как в старом телевизоре – не черно-белый, а фиолетово-белый и немного двоятся мелкие детали. Опять прогудел «КАМАЗ». Куда они сегодня? Воскресенье. Снег. Апрель. И куда-то едут под гору и в гору «КАМАЗы». Глубоко вздохнув, чувствую потребность закурить. Не бритый подбородок, хотя волосы мокрые – только что из ванны. (Почему не побрился?) Воскресенье потому что! Птицы! Снег! «КАМАЗЫ»! Пойду, схожу за сигаретами. Может их и не быть. Нужно посмотреть, не выкурили ли всё вчера? Воробей подлетел к самой форточки и зачем-то свистит. Сыплет мелкий снег вертикально, как по нитке с верху в низ. Прогуливается прохожий, отпустив с поводка ротвейлера. Широкие медленные шаги с пятки на носок. Левой рукой за горлышко держит бутылку и покачивает ею как маятником. Водка или минералка? Наверное, минералка – рано и очень смело покачивает. Хотя, кто знает – на нем женская шуба, видимо он идиот. Внизу кто-то что-то жарит, что ли? В форточку потянула жареным – проветрил, твою мать. Во рту сухо, давит в груди, хочется курить, уже везде спорят воробьи, фиолетовые клавиши, вернулся автобус. Скрип тормозов, треск ручника, зашипел, открывая двери, как будто выпустил пар. Синица тактично пилит, заглохли воробьи. Снег, слякоть, кто-то тащит мусорный бак от подъезда к центру асфальтированной площадки для мусорных баков. Это дворник работает в воскресенье – ещё один идиот. Видимо за баком приедут, и идиотов прибавится. Ну, точно кто-то жарит! Рыбу или макароны – какой-то не понятный дым! Одним махом пол кружки теплого чая с вареньем. Автобус поехал в гору – не заметил, как он завелся – чай пил. Хорошо что уехал. Синичка свистит пять раз по два, потом три по два, потом просто раз. И всё с начала. Воробьи осмелели, поддакиваю слева, не слушая её парных свистков. Несет по ногам, распаренным в ванне, мягким чистым ногам. Надеть тапочки или закрыть форточку? Пойду, посмотрю – есть ли сигареты. А то начну потеть. Ну, как она достала со своим попарным свитом! Пи-пи, пи-пи – пропилила все мозги! Где пацаны-то с рогатками. Легковушка разбрызгала лужу. Наверное, иномарка – мотора не слышно почти – лужа разлетается громче. А это уже «Волга», глушитель у неё где-то прогорел. Всё! – пошел за куревом!

У меня оказывается новая, целая пачка. Уже раскрыл. Уже сигаретка во рту. Сейчас закурю, потом (может) допечатаю – не удобно печатать и закуривать.

Чирк! И первый дымок, первой сигареты, попадает во внутрь и мешает печатать, проникая в глаза. Вторая двойная затяжка, долгое выпускание дыма через мелкое отверстие губ – долги дымный выдох. Под гору поехал «КАМАЗ», закружилась голова (слегка), ноги чувствую сквозняк. Синица уже далеко – прислушайся – услышишь. Чё-то насморк. Ноги стынут? Щелкнул пальцами – не полегчало. Воробей опять подкрался к окну! Опять двойная затяжка и быстрый выдох – почти пол сигареты истлело, пока «искал» синицу. Ещё затянусь! Пальцем неудачно сбил пепел на стол. Дым длинной спиралью между мной и монитором тянется к открытой форточке. Фу. Погнул спираль дыма и раздвоил. Ещё затянусь! Размазал пепел по столешницу, ребро ладони вытер о штаны, поджал ноги, проехал «КАМАЗ» – ногам все равно холодно. Закрыть форточку? А смысл? – Проветривается, я же курю. Последняя мелкая, горячая затяжка и раздавил фильтр в пепельницу. Спираль исчезла. В голове что-то тяжелое в районе висков. Вот тебе и бросай курить – изведешься. Покуришь – не лучше. Ноги все равно мерзнут. Не охота одевать носки. Ещё один автобус. Большой зеленый «Мерседес». Этот рычит по иному. Почти не останавливаясь, проходит по кольцу и в гору (у меня под окном конечная – кольцо). Что-то все разработались в воскресенье с утра. Снег таит – уже гораздо больше черного, а не только дороги. На ветках исчез. И с верху не сыплет. Посветлело – облака стали тоньше, солнце продирается. Встал, кашлянул, больше открыл форточку, высыпал пепельницу за окно, еще раз вытер столешницу, вытер руку о штаны, подогнул пальцы ног – щелк. Воробьи отлетели. Синица чуть ближе, но ещё далеко. По-моему, насморк! Непроизвольно пожал плечами. Печатаю, как перед камерой сижу – контролирую каждое движение и фиксирую их и ощущения. Что это дает? Ничего, просто хотелось бросить курить, а потом просто курить. Закурил, и мир вернулся с неба на землю, стал обычным, без фантазий и фиолетового цвета. Во рту кисло, допил чай, сейчас закрою форточку, сохраню текст и ещё закурю, прочитывая то, что напечатал. Солнце пробилось, ноги замерзли, но пока не закрываю – я же ещё буду курить! Чирк, и длинный выдох в монитор.

Бурлеск
(Часть первая)

Иногда, наверное, стоит заблудиться, чтобы, в конце концов, найти верную дорогу.

Одиночество в малых дозах полезно для здоровья и лучшего восприятия красок.

Мороз придавил! Градусов сорок – сорок пять, точно. Вторая половина января, пять часов утра, темень, дубак, Сибирь. Пар отовсюду: изо рта, из канализационных люков, от незамерзающей реки, из открытых форточек, из подъездов, из подвалов домов, из выхлопных труб автомобилей. Из труб, конечно, не пар, но дымят они на морозе, как пар – очень похоже. В общем, картинка размыта, фонари в тумане, глубоко дышать не возможно, щиплет нос, снег скрипит, тащиться куда-либо не охота, но надо, настроение гадкое, скорее бы добраться до гаража, сбросить рюкзак, присесть в тепле и закурить! Предстояла облавная охота на коз и изюбря.

Команда охотников военного общества, состоящая из бывших, ушедших на пенсию, но подрабатывающих на преподавательских должностях или в хозяйственной части, военных и гражданских летчиков и механиков, собиралась в гараже родного училища гражданской авиации, чтобы отправиться в долгожданные загоны в «собственные» охотугодья близ деревни Добролёт. (Вот сколько информации в одной фразе!).

В прошлые выходные мужики из соседней команды поднимали зверя – значит, зверь есть, нужно ехать, путевка на три дня – на выходные. Вообще в училище четыре команды. У каждой свой капитан, уже сложившийся состав и даже свои традиции. Лицензия одна, как правило, на всю зиму на весь клуб, значит, в месяц каждая команда может выехать один раз (выходные плюс пятница – начальник училища даёт отгул), за сезон получается два выезда, максимум – три. Кому повезет, тот и с добычей. Разумеется, лицензию не гасят, если какая-то из команд умудрится добыть зверя или козу. Но бывает и так, что приходится гасить, если нарвешься на егерский кордон – тогда всё, сезон окончен, остальные команды пролетают. Поэтому каждый выезд, это подарок судьбы, и его стараются не пропускать: подменяются в нарядах, мирятся с женами, занимают деньги на бензин и водку. Денег и так мало платят, а тут можно мясца домой привести. Кто же пропустит удовольствие охоты?: общения с друзьями-сослуживцами, лесной воздух, горький запах соснового костра, горький вкус студеной «горькой», азарт и стук в груди, когда загонщики кричат: «Опа! Опа! А, А, А», колотят палками по стволам, и вдруг раздается: «Зверь-Зверь! Зверь пошёл! Подняли зверя! Опа! Пошел, пошел, Опа! А, А, А!» Всё! Жди – сейчас перед тобой меж сосновых стволов запрыгают темные силуэты пугливых животных, захрустит старый кустарник, и выйдут на твой номер под выстрел сто двадцать косуль и/или (дай Бог!) семнадцать изюбрей! Всё! Жди! Сейчас попрут, ой, попрут, и все на твой номер! Вот щас – ты только дождись! – Аж руки трясутся, Бля!

Ну, кто от такого откажется?

Основная часть команды пришла вовремя. Но всегда есть те, кто ещё тянется (у них, как правило, спрашивают: не забыл ли он ружьё?) И, конечно, есть те, за кем, скорей всего, нужно будет ещё заезжать (про этих вообще пока лучше помолчим). Мужики, обменявшись приветствиями и рукопожатиями, стоят молча у своих рюкзаков и зачехленных ружей, мерзнут, но курят – ждут, когда из парящих ворот задом выползет «66-ой». Машина выползает нехотя из теплого бокса, ворчит и окутывает себя на морозе белым плотным облаком из выхлопной трубы. Теперь ей – старушке придется трое суток провести на морозе, прежде чем она снова вернется в теплое стойло. Борис Семенович – завгар, а в данном случае водитель, выпрыгивает довольно бодро из кабины, открывает дверь будки и говорит: «Загружайтесь». Давно бы так! Мужики зашевелились, передают, запрыгнувшему в кунг, свои мешки и оружие, и сами, кряхтя, лезут во внутрь в своих неудобных толстых синих комбезах и тяжелых летчицких унтах. Форма одежды почти у всех одна, разница в головных уборах: каракулевые шапки-ушанки военного образца, просто ушанки военного образца из цигейки, кроличьи шапки, толсто вязанные спортивные шапочки белого цвета. Маскхалаты из белого парашютного шёлка – пока в рюкзаках у кого есть – легко и удобно, складываются в кулачок и почти не промокают.

Борис Семенович Филипчук – невысокий мужичонка лет сорока с небольшим, большую часть службы оттарабанил на вертолетах. Он утверждал и утверждает, что всё зависит от одной гайки на вертолете, которой и привинчен винт. Лично ему повезло – эта гайка ни разу не открутилась. Боря любит пиво, но пить его боится, потому что потом его мучает желудок, который он лечит спиртом, и мучает жена Татьяна, которую успокоить вообще не возможно, пока не выветрится спирт. Борис Семенович уже на пенсии, но остался работать завгаром, потому что руки у него золотые и растут, откуда положено. Вот, к примеру, вчера он допоздна возился с машиной – готовил. И, надо отдать ему должное, приготовил как надо – Охота, как ни как. В будочке полный порядок: переделал дверь люка над столом в потолке (она теперь откидывается не вперед, а назад), закрепил получше буржуйку, заготовил сухие дрова на растопку, лавку починил, подмел пол, поковырялся в моторе – мотор теперь работает, как часики. И сам Боря не с похмелья – в этом плане Боря молодец! На нем вся ответственность за технику, мужики его за это и уважают. А в этот раз Борис пришел ещё и со своим «зятем», как он его называет, молодым человеком лет тридцати – тридцати двух, довольно плотным, спокойным, с открытым взглядом (сам себе на уме), а, главное, богатым – бензин за его счет в ответ на то, что попал в команду. Парень отличается от всех своей одеждой, оружием и имя у него какое-то необычное – Ермолай. Он загрузился сам и молча, поздоровался со всеми и тихонько сел в уголке, зажав свой карабин между ног.

Последним, проверив всё, в машину садится Макарыч – уважаемый капитан команды, самоуверенный, здоровый, пятидесяти лет от роду полковник в отставке, заместитель начальника училища, имеющий правительственные награды.

– Так, все здесь? – спросил Макарыч, закрывая непослушную дверь кунга.

– Ну, кто пришел – все.

– А кто не пришел?

– Сереги Смолянинова нету, Вальки Микумина, ну и Батя ещё не подошёл. Остальные все здесь, даже лишние.

– Серёги не будет – заболел, вот паренек за него, – Макарыч кивнул в сторону «лишнего», – а за Батей сейчас заедем и Микумина заберём по ходу – они рядом живут.

– Ну, еб твою мать, время-то сколько? Мы пока заедем, пока приедем – стемнеет. Что за люди? Договорились же: собираемся в пять в гараже. – Виктор Пахомов по прозвищу Вичик, вечно недовольный бывший прапор-завсклад не мог не возмутиться.

– Ну, что поделаешь? Я же, Бате не скажу: «Нет, Иваныч, ты давай, старик, сам по морозу скрипи, а то мы тебя забирать не будем!» Так что ли, Виктор?

– Да я не про Батю, я про Вальку. Хитрая жопа – раз за Батей заедут, то и его заберут! Устроился!

– Всё! Отставить! Поехали. Стукните там Семенычу – поехали.

Машина дернулась, одновременно всколыхнув всех, и потихоньку набирая обороты, потянула на выезд.

По городу ехали молча. В будке темно, холодно, маленькие окна замерзли и отражали только расплывчатый свет фонарей, не пропуская его вовнутрь. На темной стене они (окна) казались экранами небольших телевизоров, которые показывают мультики: ледяные узоры на них прыгали, переворачивались и играли какие-то свои роли, непонятные людям. Если ехать молча в темноте, то многое можно узнать, смотря на эти экраны, а что ещё делать?

Ехали долго. Стояли на светофорах. Движения на дорогах почти не было – рано, но светофоры уже не моргали желтым сигналом, как обычно ночью, а перегораживали дорогу красной волной. Семёныч не нарушал, вел уверенно, не быстро и по главным дорогам – считай на другой конец города. В начале седьмого остановились у «Батиного» дома, посигналили. Во многих окнах сразу зажегся свет. Через пару минут появился пожилой мужчина с заплечным мешком и мужчина средних лет с рюкзаком и канистрой. У обоих на плечах висели зачехленные ружья. Наши! Батя сел в кабину, а Микумин, передал канистру и вещи, залез в кунг, огрызнулся на замечания Пахомова, поздоровался со всеми, шумно устроился на лавке и закурил. Горький дым завис и растянулся по всей длине замерзшей будке. Благодаря светящимся «экранам» он превратился в медленное море. Летунам, скорее всего, дым напоминал облака.

– Это, мужики, завязывайте курить, – прозвучал из темноты недовольный голос – всегда есть кто-то некурящий. – Сейчас заправляться будем.

– Заправляться будем на выезде, так что курите, мужики, – ответил Валька. – Грейте носы.

Тут же защелкали зажигалки, дыму повисло больше, и красные огоньки замелькали во всех углах, как сигнальные огни встречных самолетов.

– Когда вы, блядь, от рака легких сдохните, наркоманы конченные?! – раздраженно спросил всё тот же голос.

«Не дождешься», «Не надейся», «Не сдохнем» – прозвучало одновременно в ответ в перемешку со смехом. Стало ясно, что действительно не сдохнут, придется потерпеть.

Накурившись, все опять угомонились, закутались, кто, во что мог, подняли воротники и в полусонном состоянии сопели в темноте.

Заправка. Тормоза. Хлопнула дверь кабины. Скрип шагов. Семеныч открыл дверь снаружи:

– Ермолай, гульдены давай.

Ермолай достал плотную пачку денег из внутреннего кармана, отсчитал, сколько надо крупных купюр и передал Семенычу. Тот проверил, хватит ли – хватит, ещё и останется, пригодятся.

– А вы чё сидите-то? Примерзли? Можно пока отлить – это дело долгое. – Обратился он ко всей укутанной, сонной команде и, не закрывая двери, пошел платить.

Народ мало-мало зашевелился, закряхтел, заурчал, замычал, стал вываливаться из машины, топать ногами, хлопать руками, потягиваться и по одиночке и попарно отходить в сторону от колонок на край заправки к кустам. Окропив снег, попрыгав, заправляясь, все, так или иначе, проснулись. Стали бродить вокруг машины, заглядывая, кто куда, но чаще, открывая кабину, здороваясь с Батей. Шутили. Потом опять все полезли в будку, скользя и оставляя на полу комочки снега. Теперь уже никто спать не хотел – взбодрились, а когда совсем рассвело и в будке стало светлее, выехали за город, и машина запрыгала на неровной загородной дороге, загремели какие-то ведра, канистры, стали валиться вещи и шубы, народ оживился ещё больше, и началось обычное в таких случаях общение. Всё, как всегда:

– Ну, что, мужики, брызнем на дорожку? А, капитан? Для фарту – надо.

– Надо, так надо, – ответил Макарыч и полез в свой видавший виды, побелевший от времени пузатый рюкзак с красным шнуром. Достал литровую бутылку «Столичной».

Остальные тоже засуетились, стали доставать холодные продукты, железные кружки и пластиковые стаканы.

– Яйца вареные кто-нибудь взял?

– Я тебе дам, яйца! Если вареные яйца взяли – всё! Считай, поохотились – удачи не будет – примета такая.

– Да я в курсе. Это я так, на всякий случай спросил.

– Причем здесь яйца? Если вареное мясо берешь – тогда да! А яйца – такой приметы нет.

– Мясо – само собой! Но и яйца – примета плохая. А, ты, что, взял яйца?

– Ленка положила.

– Ну, ебаный в рот – Ленка положила! Всё, хана, дальше можно не ехать!

– Ладно. Мы ещё до места не добрались. Будем считать, что ещё не на охоте. Доставай свои яйца – закусим.

– Я его яйцами закусывать не буду!

– Да не боись, его яйца тебе никто не предлагает.

Хохот. Стук горлышка о кружки, нарезка колбасы, сало, соленые огурцы в мятом пакете, куриные ноги, хлеб ломтями. Чокнулись, подпрыгивая на кочках, проглотили тягучую обжигающую жидкость, крякнули, помахали ладонями у рта, занюхали горбушкой, закусили кто чем, откинулись, вытянули ноги, закурили. Хорошо, потекло по жилам. В бутылке ещё осталось, а уже хорошо.

Ермолай курил «Marlboro lights».

– О, браток, да тут такими не накуришься. На охоту надо покрепче брать. – Обратил свое вездесущее внимание Вичик.

– Я знаю. У меня в рюкзаке «Прима», а это я так – докуриваю. Будешь?

– Не, спасибо. У нас свои – «Беломор»! Курево богов!

Вичик щегольски дунул в гильзу папиросы, та свистнула в ответ, и он закурил, хотя только что бросил к печурке предыдущую.

– Ты Борю-то откуда знаешь? – нарочно громко спросил Вичик, играя на публику. Публике тоже было интересно – все молчали, курили и разглядывали новенького.

А новенький, как уже отмечалось, отличался от остальных. На нем был не новый, но добротный костюм из шинельного сукна, ичиги из сохатого с толстой самодельной подошвой из покрышки автомобиля с глубоким протектором, вручную вязанный толстый свитер с большим воротником, трижды закрывающим горло, и толстая спортивная шапка из натуральной белой шерсти – если её распустить вниз, останутся прорези для глаз. Рюкзак яркий, заграничный из непромокаемой прорезиненной ткани и карабин в чехле, который он не выпускал из рук, чтобы тот не бился. К тому же все видели, что он оплатил заправку и дорогую нарезку достал закусить на общий стол. Интересный тип. Интересно послушать, что скажет.

– Я с его дочкой живу, – спокойно ответил Ермолай, выпуская вверх струйку дорогого дыма.

– С Иркой что ли?

– Да.

– Дак она же ещё школу не закончила!

– Она уже на третьем курсе института.

– Да ты что? А я думал она всё ещё в школе. Я её помню-то вот такой.

И он опустил руку ниже своего колена.

– Выросла, – как-то со вздохом ответил новенький, прищурился на последней затяжке, наклонился, загасил окурок о подошву и швырнул его к печке, и повторил. – Выросла.

– Быстро.

– Угу.

– И давно живете?

– Какая разница?

– Ну, вообще, я так.

– Давно.

– … – Они посмотрели друг другу в глаза.

– Ну, давайте добьем, – сказал капитан, чтобы сбить непутевый базар, поднимая бутылку. – Чего греть-то?

Снова все засуетились. Повторилось. Опять стало хорошо. Бутылку положили на пол возле печки. Дым выедал глаза, приоткрыли оконце – некурящий, наверное, задохнулся.

– А по жизни, ты, чем занимаешься? – не унимался Пахомов, обращаясь к молодому соседу. – Работаешь?

– Работаю.

– Где?

– В налоговой.

– Кем?

– Заместителем начальника отдела. Налоги собираю, чтобы было чем военным зарплату платить и пенсию. – Парировал Ермолай, предупреждая дальнейшие, ехидные и каверзные вопросы по поводу налоговиков. Видимо не впервой ему уже приходилось объясняться.

Мужики понятливо кивнули. Кто-то улыбнулся – отбрил Вичика.

– А чё у тебя за пушка? – все-таки спросил Виктор.

– «Тигр».

– «Тигр»?

– Угу.

– С оптикой?

– Угу.

– А оптика, какая?

– Родная – эСВэДэшная.

– Да ты чё?

– Точно.

– Имя у тебя какое-то странное. Редкое.

– Обычное имя. Ни я же его придумал. Виктория – тоже красивое имя.

– Это да, – согласился Виктор, не поняв подвоха. – А магазин у тебя на сколько патронов?

– Один – на пять, второй – на десять.

Ермолаю делать в принципе тоже было нечего, поэтому он и отвечал, коротая дорогу.

– Во, Макарыч, есть, кого на крайний номер ставить, – обратился Пахомов к капитану. – У него тоже «длинное ружьё», и выстрел не один, а целых десять. Лафа! Я нынче на нормальных номерах стою.

– Там видно будет, – ответил капитан.

– Так что, брат, готовься – фланги твои.

– Было бы в кого стрелять.

Машину подкинуло прилично. Бутылка залетела под лавку, громко ударилась о стену, но не разбилась. Наклоняться за ней было не удобно, и она стала кататься по полу туда-сюда всю дорогу.

– А у тебя что, тоже нарезное? – Теперь уже Ермолай обращался к Вичику.

– Да! – гордо ответил тот и не поленился достать из чехла своё ружьё.

Из двух вертикальных стволов один был двенадцатого калибра, а другой – 7,62.

– Хорошая пушка, – оценил Ермолай.

– А то?!

У остальных членов команды были старые, видавшие виды двустволки: «ТОЗ-34», «ИЖ-27» и даже курковка «БМ-16». Только у капитана была «эМЦэшка». Поэтому Вичика и ставили на крайний номер у поля, чтобы «догонял», если зверь пойдет в сторону. Теперь должно всё измениться – Вичик предвкушал победу. С крайнего номера он никого ни разу не подстрелил.

– Ты обрати внимание, Ерёма, – так уже запанибрата обращался Вичик, – мой ствол подлиннее твоего будет.

– Серьезно, что ли?

– Точно говорю!

Расчехлили Еремин карабин. Замерили – оказалось действительно сантиметров на восемь-десять длиннее.

– Да – длиннее, – согласился Ермолай, но, подумав, сказал: – Ну и что? У тебя патроны автоматные, у меня – винтпатрон. Считай то на то и выходит – заряд-то у меня по мощней будет. Да и, не дай Бог, осечка – я передернул затвор и всё, а тебе переламывай и новый вставляй. Так что, брат Витуха, длинный ствол – это ещё совсем не преимущество.

«Витуха», – повторили мужики и заулыбались.

А Витуха, натянуто, еле заметно качая головой, ответил:

– Вот тебе и стоять на крайнем номере. А уж в центре-то я не промахнусь.

– Ты, смотри загонщика не зацепи своим нарезным! – предупредил его капитан.

– Спакуха, не зацеплю!

Виктор махнул рукой, достал «Беломор», свистнул в гильзу и откинулся, закурив. Разговор окончен.

Пустая бутылка каталась под лавкой. Мужики бубнили кто о чём.

В начале одиннадцатого добрались до Добролёта. Возле так называемого «Дома охотника» машина остановилась. Двери будки открылись и из неё стали выбираться на свет божий охотники. Из кабины, заглушив мотор, выпрыгнул Семеныч. Из калитки навстречу приезжим вышел худой человек неопределенного возраста (от сорока до семидесяти пяти) в коротко обрезанных валенках, в рваном трико с растянутыми коленями, под телогрейкой рябила тельняшка, к полуплешивой голове прилипла старая ушанка из потертой ондатры. Мороз чуть спал, но ещё ни настолько, чтобы в таком виде бродить по улице. Но мужик, видно, был привыкший, да и только что из тепла – ещё не успел почувствовать погоды. В машине, кстати, тоже потеплело – надышали.

– Здорово, Саня! Принимай гостей. – Капитан-Макарыч крепко пожал руку мужику.

Тот хотел было открывать ворота, но капитан сказал:

– Не надо. Мы сейчас лишнее сгрузим и сразу в загон. Зверь есть?

– Говорят, есть, – неопределенно ответил Саня. – Когда? Вот, в среду городские гоняли. Говорят, есть, но не добыли. Зайцев много. Пять зайцев настрелили, одного мне отдали. Ночевали тут.

– Опять чужих пускаешь? – сердито спросил Макарыч.

– Да я это… Коли Лемешева друзья… В прошлом году…

– Ты давай бизнес тут не разводи, чужих не приваживай – сам знаешь чьи угодья! – не дал договорить капитан. – Понавадятся – палкой не отобьешь!

Макарыч был недоволен, мужичок пожалел, что сказал, но что делать?

– Они ночью приехали, замерзли, стучат. Как не пустить? Коля Лемешев…

– Всё! После переговорим! Разгружайся, мужики. А ты баню топи на вечер – кости погреем. Пиво есть?

– Ну, в Сельпо всегда есть.

Макарыч посмотрел на Ермолая. Тот молча полез в карман:

– Сколько?

– Сам считай.

Ермолай прикинул, отсчитал, протянул деньги Сане:

– Купишь?

– Сделаем!

Разгружать особо было нечего: из рюкзаков повытаскивали лишнюю одежду и провиант, затащили в сени ящик гвоздей, бензопилу, и несколько банок краски – всё это оказалось под сидениями в будке. Оружие оставили в машине, туда же снова закинули рюкзаки с необходимым оптимальным набором еды и боеприпасов и посадили в кабину для охраны Димку – то ли сына, то ли внука этого самого Сани. После чего мужики сходили куда надо, и, шумно топоча и обметая снег с унтов, собрались в огромной столовой Дома Охотника. Здесь, за длинным струганным столом, все расселись по обе стороны, закурили, одновременно разобрав эмалированные кружки, заранее приготовленные для чая с дороги. Всего в команде было пятнадцать человек – стандартная команда для этого дела. Саня притащил закопченный чайник крутого кипятка, засыпал в него горсть заварки и предложил: «Пейте». Пока курили, чай заварился. Достали конфеты и пакет с печеньем. Горячий чаёк прошибал. Сняли шапки и расстегнули бушлаты. Несколько минут ничего не происходило – мужики отогревались, хрустели печеньем и грызли передними зубами карамель – всё по военному. Потом капитан, сидящий на торце стола, достал из-за пазухи авторучку, блокнот, вырвал лист, разорвал его на три равные части и что-то там начал писать. Через минуту, положив перед собой три листочка с цифрами: 147, 258, 369, он сказал:

– Разберитесь по пятеркам. Борис Семенович, ты с Ермолаем в одной, мы с Батей в одной – остальные, как хотите.

Мужики, посовещавшись, разделились по пять человек и расселись соответственно. Семеныч, Ермолай, Пахомов, Микумин и тот мужик, которому Ленка яйца положила, оказались в одной пятерке. Звали мужика Андрей Андреевич. Закусив нижнюю губу, капитан оценил каждую пятерку и сказал:

– Так. Нормально. Боря, твой паренёк с карабином будет стоять с краю, так что, извини, ты тянешь с крайними номерами.

И, свернув в трубочки листки с цифрами 147 и 369, он бросил их в шапку, встряхнул и протянул шапку Борису. Борис вытянул 369.

– Как учили! – сказал Боря.

Мужики покивали головами – Боря вытянул счастливый билет. Не понятно почему, но он считался лучше другого.

Оставшиеся разыграли 147 и 258. Капитанская пятерка выудила средние номера.

Окунув лицо в ладони, потерев глаза и щеки, капитан из-под седых густых бровей посмотрел на команду (было видно, что он доволен) и подытожил:

– Девять – на номерах, шестеро – в загоне. Возможны варианты – на месте посмотрим. Ермолай, ты всегда с краю. Твой номер «девять». Девятый номер всегда у поляны или болота, остальные встают от него. Ты когда-нибудь был на облаве?

– Конечно, – ответил Ермолай.

– Хорошо, значит, тебя учить не надо. Знаешь что делать?

– Знаю.

– Отлично. Ну, а внутри пятерки сами разберетесь кто в загон, кто на номера. – Это он обращался уже ко всем. – Водку всю выгрузили?

– Пару бутылок-то надо взять!

– Не более! Остальную – на стол.

На столе появились бутылки. Правда, не очень много. Выяснилось, что в машине есть ещё. Пришлось вообще всю тащить в Дом, а уж потом две обратно возвращать в машину. Всё! Время одиннадцать – погнали.

– Ну, с Богом! – пожелал Саня. – Ни пуха, ни пера!

– К чёрту! – последовал ответ, и вся команда с шумом вышла из Дома, забралась в машину, причем, капитан сидел теперь уже в кабине – ему смотреть на какую моряну ехать, захлопнулись двери, и, заурчав, «66-ой» поколесил в распадок.

Батя – Валерий Иванович Лукин – старый вояка, теперь сидел со всеми в кунге. Разумеется, всё внимание переключилось на него. В свои шестьдесят восемь лет он был довольно в хорошей форме и никогда не пропускал случая съездить зверя погонять. Любил выпить, пошутить, любил, что к нему с уважением относятся. В свое время он служил на Кубе, воевал во Вьетнаме, ещё кое-где. Знаком был с Юрой Гагариным (царствие ему небесное). Дважды совершал жесткую посадку и вылезал из-под обломков, а однажды пришлось катапультироваться. Одним словом, Батя повидал. Те, кто были сегодня с ним – были когда-то его учениками или подчиненными. Жил Валерий Иванович со своей старушкой (как он её величал) Ольгой Павловной вот уже почти пол века, мотаясь по гарнизонам и странам, но всё равно – душа в душу. С удовольствием нянчил и воспитывал поздних внуков, ползая с младшими по ковру в побрякушках, а со старшими решая арифметику и сражаясь в компьютерных войнах. Любил обеих своих дочерей и гордился сыном – тоже военным, уже прошедшим Афган. Иваныч был нормальный старик, имеющий ордена и ранения. Его, действительно, уважали за его опыт, возраст и природную, народную простоту, которую он сохранил, не смотря на все его регалии и звания. У Бати тоже оказалась эМЦэшка.

– Ну, что, Иваныч, покананадим сегодня? – Не успел Иваныч устроиться на лавке, как к нему тут же обратился Витька Пахомов, кивая на его самодельный мягкий чехол с заветной «кормилицей», как называл своё ружьё Батя.

– Как Бог даст, Витёк, как Бог даст.

– Ну, ни скромничай Валерий Иванович – ты же талисман наш. Когда мы с тобой без добычи приезжали? В прошлом годе ты прямо на дороге быка завалил. Помнишь?

– Помню.

– Ещё бы!

Несколько месяцев назад, осенью, во время гона, мужики возвращались, уже по темноте, злые, заведенные и без добычи – пустые. Негодовали: «Весь день промотаться, прореветь и даже не увидеть зверя! Лес переломали – всё повырубили – не лес, а пустыня. Там, где раньше зверь во всю ревел, теперь выруба. С каждым годом всё хуже и хуже. Откликается, но не выходит – боится. А как не бояться – одни лесовозы?! А китайцы эшелонами вывозят лес, машины день и ночь идут по трассе груженые под завязку. Да когда же это кончится?! Зверь уходит, скоро вообще добывать некого будет! Достало – ей Богу!» И вдруг на дорогу выходят три зверя – бык и две матки. Валерий Иванович ехал в кабине. Не раздумывая, как только в свете фар появились звери, он открыл дверь, и, не успел Семёныч остановиться, как Иваныч с подножки начал шмалять из своей эМЦэшки по быку, и на четвертом выстреле лег бык прямо на дороге. Матки прыгнули в чащу. Почти час команда прямо на дороге возилась с быком на зависть редким машинам, которые притормаживали, думая, авария, и останавливались, когда видели в чём дело, чтобы дать совет довольным «добытчикам». Мужики вернулись «с полем». Всю Ночь в Доме Охотника жарили печень и мясо – хороший был олешка, его рога прибили над входом.