Текст книги "Выруба"

Автор книги: Эрик Бутаков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 11 страниц)

Вначале голоса загонщиков были еле слышны, но уши навострились, Ермолай тут же поднялся. Потом загонщики заорали: «Зверь, зверь идет! Зверя гоню! Опа, опа, ап-ап, ап!», и кровь закипела. Переминаясь с ноги на ногу, как Тихонов в своем окопе в фильме «Они сражались за родину», Ерёма пытается слиться своим маскхалатом с березой, и жадно глазами ищет движение в лесу и на холме. Есть движение! Прильнув к оптике, Ерема видит рысь. По косогору, по упавшим стволам, рысь тихо проходит слева на право, прислушиваясь к гону. Ай да, красавица, ай, мягкая какая! Но стрелять рано – можно зверя спугнуть – мужики сожрут. Да и нахрена рысь – что с ней делать? Хотя пальнуть хочется – Ерёма ни разу не стрелял рысь – так и подмывает, но он ждет. Ждет, когда начнут стрелять стрелки и держит на мушке кошку. А она, сволочь, мягко так, прыг на валежину и, оглядываясь, уходит за шапку единственной на пригорке сосны. За кроной её не видно, но он предполагает, где она должна появиться и переносит прицел туда. Ждет, когда выйдет из-за кроны рысь, и выстрелов слева. Но рысь больше не выходит. Где? Ерёма сканирует прицелом косогор – нет рыси! Куда делась? Где ты, тварь! Рыси нет! Голоса загонщиков уже близко. Рыси нет! Ушла! Куда? В любом направлении из-за кроны он должен был её увидеть! Но рыси нет! Ну, ё-пэрэ-сэтэ!

А слева началось!

Канонада, как под Курском. Маты, орут чего-то, и шмаляют, шмаляют, шмаляют! Ерёма вертит башкой, ждет, когда выскочит и на него зверь из леса, из чащи и помчится по болоту, по полю в его секторе обстрела. Сердце молотит в груди, и, задыхаясь от азарта охоты и предвкушения встречи, он трясёт карабин в руках, готовый в любую секунду вскинуть и палить, палить, палить!

С соседнего номера выстрел… и вдруг все стихло. Прислушиваясь, не ломаются ли ветки в кустах, по холму ища глазами рысь или кого угодно, он ещё какое-то время ждет в кого стрелять, но бес толку. Отбой! Всех зовут. Пора сниматься. Свистят. Завалили кого-то?

– Ну, что? Завалили кого-то? – Ерёма, запыхавшись, подлетел к мужикам.

– Завалишь тут с тобой! Ты накаркал, что ствол осечку даст?! – Витуха, выпучив глаза, набросился на Ерёму.

– Не понял?

– Хули, ты не понял – каркать меньше надо! – Вичик почти вплотную подпер Ерёму.

– Пошел ты нахуй – хули разорался? Смазал, что ли? – Ерёма оттолкнул Витуху на расстояние вытянутой руки.

– Стоять! – крикнул капитан. – Угомонились!

Витю, как подкосило – он замер и опустил руки.

– Где этот ебаный бурлеск? – спросил капитан.

– Здесь я, – ответил Валя, не поднимая головы.

– Ты, урод долбаный, ты зачем побежал?

– Не знаю, – всё так же, не поднимая головы, тихо ответил Валя.

– Не знаю! Баран! – с досадой произнес капитан и отвернулся от Микумина. Закурил.

– Чё случилось-то? – спросил Ермолай у Андрея.

– Да не хуя не случилось, – неопределенно ответил Андрей. – Урюки бухие – зверя просрали! Я в загоне был.

– Олег, что произошло? – Ерёма обратился к Олегу – тот на номере был.

– А чё произошло, – вписался, оправдываясь, Витя. – Я стою на номере, на меня прямо с холма прут пять изюбрей, я вскидываю, целюсь, хлесь – осечка! Я тебя, конечно, вспомнил! Я с другого ствола – далеко – не добил. Они поворачивают и к Вале на номер. А этот пидор, ни с того ни с сего, возьми и побеги им навстречу! И стреляет набегу! Идиот! Всё! Мы стрелять не можем – в зоне обстрела человек! Они что, его ждать будут? Через номера, возле машины. Куда? По машине стрелять? Только вдагон. Олега бил. Семеныч бил. Я разок наугад вжарил. Пять изюбрей! Пять штук! У меня осечка, этот хуй – в зоне обстрела, машина на номерах – просрали всё!

Витя в сердцах бросил шапку о землю и отошел в бок. Закурил.

– Я одного зацепил, – сказал Семеныч, возвращаясь от машины. – Кровь есть. Я видел, как его швырануло.

– Может, Вале пизды дадим? – предложил Андрей. – Слышь, пьянь ебаная, может тебе устроить бурлеск?

Валя ничего не сказал и ушел к машине, забрался в кунг.

– Пойдем, посмотрим, – предложил капитан.

Все пошли к следу.

– Похоже, Семеныч, ты действительно попал, – отметил капитан. – Вот кровь, и здесь есть.

– Я же говорю, что попал, – Семеныч рассматривал машину – не зацепили ли «66-ой».

Прошли по следу – и там кровь есть. Четверка валит через бурелом, раненый обходит завалы – идет по легкой «дороге». Прошлогодняя сухая трава, торчащая из снега и стволы берёзок в крови – мажет. Вернулись к машине.

– Ну, какие будут предложения? – спросил капитан. – Что делать будем?

– Сколько время? – спросил Батя.

– Почти пять.

– Через полтора часа стемнеет. За это время они километров десять – двенадцать отмахают – они сильно напуганы. Раненый может лечь раньше – если сильно ранен – смотря, куда попали. Может завалиться где угодно. Если пройти по следу километра три-четыре (час ходу) может быть, и наткнешься на раненого. Тогда ещё останется время вернуться до темноты. Или в сумерках. Рискнём? – Батя посмотрел на Ерёму.

Это «рискнем» звучало так, что Батя и не в таких переделках бывал, а тут риск минимальный – подумаешь, зверя догнать!

– Ну, давайте я пробегусь, – предложил Ерёма. – Светло, тепло, снег, след свежий, да и идут они, как трактор – захочешь – не потеряешь. Ствол длинный – зацеплю с любого расстояния, если увижу. Может, правда, он где-нибудь там за горой упал – чего животине пропадать?

– Вот это дело, – согласились все. – Давай, Ерёма, догони их. Завалишь – возвращайся – мы их даже и по темноте вывезем. Не догонишь – ну и хер с ними – не судьба! Жалко зверя упускать – ты уж там не промахнись!

А снег уже падал хлопьями, засыпая след – нужно было торопиться.

Зачем-то Ерёма взял свой красный рюкзак, вывалив из него лишнее.

– На всякий случай возьму, – объяснил он. – Мало ли что – в тайге всё пригодится.

– Правильно, – согласились охотники.

– Вот – возьми. – Вичик протянул зашитый матерчатый пакет. – Мой НЗ. Я всегда его с собой ношу – на всякий случай. Там жратва – пригодится. Там и котелок солдатский, и чай, и всё, что надо. Мой НЗ.

– Спасибо.

– Курево есть? – спросил Олег.

– Пара пачек «Примы» в рюкзаке – хватит.

– Вы его собираете, как на зимовку, – сказал капитан. – Ты, давай – час туда, час обратно. Мы проскочим ещё в одно место, и здесь будем – выходи по своему следу. Ждем.

– Дерни на дорожку, – предложил Андрей, протягивая пластиковый стакан с водкой.

– Нет, лучше чаю.

Из железного, видавшего виды термоса, Батя нацедил остатки чая. Ерёма выпил, положил в карман пару карамелек, протянутых кем-то, и пошел по глубокому следу в тайгу.

– Догонит? – спросил Батя у Семеныча.

– Этот – догонит. Если зверь ляжет. Вот, вернется ли сегодня – это вопрос.

– Что, всё так плохо?

– Нет, просто я его знаю – будет топать, пока не охуеет.

– Ладно, мужики, по машинам! – скомандовал капитан. – Ещё один загон сделаем. Олег, останешься здесь. Жги костер – через пару часов заберем – Ерёма к тому времени должен вернуться. Оставьте котелок и жратвы Олегу! – Приказал он остальным. – Не замерзнешь?

– Угу, щас – ждите! – однозначно ответил Олег. – Топор оставьте.

Перейдя не широкое русло Еловки в полукилометре от разъяренных и огорченных стрелков, Ермолай услышал, как завелся и ушел грузовик. И сразу стало одиноко. Лес стал большим, необъятным, пустым, враждебным, глубоким. Он один – маленький человечек в этом холодном, безмолвном пространстве, среди качающихся сосен и бурелома. Главное об этом не думать – нужно сосредоточится на поиске и идти наготове, а там видно будет. Валит снег, пытаясь замести следы, но это ему не удаётся. След – не след, а одно загляденье. Идут нога в ногу и роют такую колею, что и в полной темноте из неё не выпрыгнешь. Только раненый всё обходит завалы и ногу волочит. «Значит, хорошо ранен, – не веря самому себе, думает Ермолай. – Если в живот попало – ляжет, обязательно ляжет». Карабин наготове, чуть кто зашевелится – завалит, наглухо завалит! А раненый зверь может в любую секунду из сугроба подняться – главное не прозевать. Ермолай глазами ищет место, где может завалиться зверь, чтобы успеть среагировать. Но пока всё впустую. «Да не так уж и много крови, – сознается себе Ерёма. – Да и кровь-то, как кровь – в мышцу попали. Наверное, Семеныч ему только жопу ошпарил. Попал бы в живот, наверное, кровь была бы темная, почти черная, ели бы кишки повредил. Из легкого – кровь яркая и светлая (он это где-то читал). А здесь – обычная, – будто кому-то, как в детстве, нос разбили». Но он всё равно шел, надеясь на чудо – вдруг подымет. И снег всё шел и шел.

Оставшись один, Олег от нечего делать, прошел немного последу, разглядывая кровяные мазки на деревьях и траве. «Не густо. Не догонит Ерёма. Значит, скоро вернется. Нужно дров нарубить и костерок запалить. Оглянуться не успеешь – стемнеет. Ерёма огонь издали уведет и придет, даже если сильно стемнеет». Наломав сухостойных, тонких сосен (Он их валил ногами, как каратист – делать-то нечего – греется), Олег подтащил хлысты на просеку и в самом утоптанном командой месте развел костер. Красота! Пушистый снег, костерок, потеплело. «Может чаю вскипятить? А что? – можно». Сделав на скорую руку мангал, Олег повесил котелок, набитый снегом на огонь. «Теперь вообще красота. Эх, братва! Завалили бы вы хотя бы одного оленя, обдирали бы сейчас и радовались. Вечером опять бы напились, нажрались бы мяса, баню бы затопили, а завтра можно было бы и не ехать, а сразу в город. Хотя – нет. Капитан не дал бы дню пропасть – гоняли бы ещё. Народу много – одного оленя и четырех коз на всех не хватит. К тому же уже сожрали сколько. От жадности повалили бы опять в загоны, пока бы все не попадали от усталости и водки. За те деньги, которые мы здесь прокатали и пропили, можно было бы мяса купить на всех куда больше, чем настреляли. А им чё – Ерёма платит – вот они и не жалеют горючки и водяры. Где вот сейчас Ерема? – наверное, километра два отмахал. Интересно, выстрел будет слышно, если стрельнет? Скорее всего – нет. От карабина выстрел, как хруст сломавшейся ветки. Это от ружья выстрел растягивается по лесу. А от нарезного – хрясь – и всё – не поймешь, что стреляли. Эх-ма, сколько ждать-то ещё? Давай закурим, что ли?» Олег поставил ружье к стволу сосны, а сам завалился на кучу хвороста поближе к костру.

Серый сумрак грязной вуалью окутал лес. Скоро совсем стемнеет. Снег почти успокоился, но звезд на небе не было видно – облака, значит, будет тепло. Ермолай всё ещё шел, хотя уже давно потерял надежду кого-либо поднять, поэтому карабин он повесил на плечо – руки устали. «Н-да! – Ерёма присел на пень. Закурил. – Мимо кассы! Возвращаться? А если завтра окажется, что я не дошел пару сотен метров до лежки раненого? Завтра же точно, какая-нибудь гнусятина решит проверить, ходил ли я вообще, а не под елкой отсиделся. Хотя, то, сколько я протопал, вряд ли кто-нибудь завтра протопает – сил не хватит с бадуна. Да и плевать – я им уже всё доказал – самому интересно догнать. Зверь-то рядом, один раненый – вон, всё ещё завалы обходит. Я остановлюсь – они стоят – слышат меня. Последний раз, когда я курил, они тоже почти на месте топтались. Я пошел – они побежали. Явно слышат. А им хули? – они у себя дома. Это для меня лес агрессивная среда, а для них – дом родной. Но один раненый – иначе смысла нет за ними гоняться. А раненый может не выдержать – посмотрим кто сильней». И Ерёма поднялся и снова пошел по следу, пока хоть что-то видно.

Фары машины, вначале осветили макушки деревьев, а когда она перевалила бугор, ударили в глаза. Олег прищурился и отвернул голову. Приперлись, наконец-то. Ермолай ещё не вернулся, но хорошо, что хоть эти приехали – Олег уже устал ждать.

Семеныч притушил фары, оставив лишь габариты, Макарыч вылез из кабины.

– Как дела?

– Нормально, – ответил Олег. – Чай пью.

– Ермолай вернулся? – спросил капитан и посмотрел по сторонам в поисках Ермолая.

– Нет.

– Н-да, это минус.

– Чай будешь, Макарыч? – На охоте все друг друга называли на «ты».

– Ну, плесни кружечку.

Олег, наклонив котелок, налил в кружку чай, протянул капитану.

– Спасибо.

– На здоровье.

Подошел Семеныч:

– Чё? Ерёмы нет?

– Нету.

– Хреново дело. Что делать будем? – спросил он капитана.

– Черт его знает. Глотнешь? – капитан протянул кружку.

Семеныч сделал несколько глотков. Вернул кружку. Повернулся и пошел к машине.

– Ты чё, Семеныч, поехал? – спросил Олег.

Открыв кабину, Семеныч дотянулся до ружья, вытащил его и вернулся к костру:

– Пальну пару раз – вдруг ответит.

– Давай, – согласился капитан.

«Бах!» … «Бах!» …

Тишина.

– Ты лучше посигналь – сигнал слышнее, – посоветовал Макарыч.

Борис вернулся к машине и посигналил несколько раз. Тишина.

Дверь кунга открылась, кряхтя, спустился Батя.

– Что? – не пришел?

– Нету.

– Плохо. Какие мысли?

– Думаю, – ответил капитан.

– Думай, Серега, – согласился Батя и взял у него из рук кружку.

Капитан закурил, потоптался у костра, ногой пододвинул в огонь обгоревшую ветку и сказал:

– Давайте так сделаем: Боря, ты вези всех в деревню и с Андрюхой возвращайся обратно – если до этого времени он не придет – ночуем здесь в машине.

– Я тоже останусь, – сказал Олег.

– А тебе-то нахуя?

– Просто. Веселее будет.

– Как хочешь, – согласился Макарыч. – Давай, Боря, вези и возвращайся скорее. А то мы тут околеем.

Не раздумывая, Борис залез в кабину, Батя захлопнул кунг и тоже сел в кабину. Покрутившись по узкой просеке, машина развернулась и, качаясь, поползла за косогор.

– Ну, что брат-финансист, кочегарь, – сказал капитан, обращаясь к Олегу.

Тот подкинул охапку сучьев в костер и спросил:

– А что ты Андрея сразу не высадил?

– Чтобы Боря один не возвращался. Помнишь, как мы вчера сели? Вот. Вдвоем в машине веселее… и безопаснее в принципе.

– Понятно.

«Всё! – решил Ермолай. – Стоп. Дальше идти, смысла нет – темно. Даже если встанут – нихрена не увижу – смажу. Возвращаться? Устал. Мужики ждать будут. Переживать». Ерема снова присел на поваленное дерево и закурил. Даже в полумраке, желтый дым дешевых сигарет отличался от снега. Но крепкий табачок, казалось, согревал. Остановившись, Ермолай почувствовал, как он, действительно, сильно устал. Руки тряслись. Слабость. «Снег. Снег – это хорошо – хоть что-то видно. Летом ночью в лесу – хоть глаз выколи, а зимой на фоне белого снега, ничего – терпимо, хоть что-то видно». Ерёма огляделся. «Следы его, наверное, завалило. По крайней мере, в самом начале – точно завалило. В темноте, по ночи можно и не разглядеть – заблудишься. Придется, видимо, ночевать. А мужики в машине не замерзнут. Попереживают – это да. Но завтра всё поймут – лучше остаться здесь, наверное, чем блуждать и тратить силы. Устал. Обратно столько же – не выдержу. Н-да! Остаюсь!» Принято решение, сразу стало ясно, что дальше делать. «Так. Нужно разбить бивак. Нужно подходящее место». Сняв карабин, через прицел Ерёма ещё раз оглядел всё вокруг. В прицеле просветленная оптика, и хрен его знает как, но через оптику в сумрак видно лучше, чем простым взглядом. Побродив, не отходя далеко от следа, Ерёма нашел подходящее место: Упавшее дерево, вывороченный корень, как шалаш или как блиндаж – три «стены» и какой-никакой «потолок» из сплетенных корней. Повезло: «Нормально, Федор! Отлично, Константин!» Первым делом – нарубить пихты на «постель», а потом – дрова. Скинув рюкзак, достав нож (жаль, топор не взял), Ермолай пошел к ближним сосенкам рубить ветки. Ветки хлипкие, не густые – плохо, что нет рядом ели или пихты. Но, что делать? – что уж есть. Провозившись с лапником, Ерёма ещё больше устал, но нарубил, как ему казалось, достаточно. Теперь дрова. Благо, этого добра здесь много. Сухостой кругом. Старая заповедь – тащи дров столько, сколько не сожжешь за неделю – тогда будешь чувствовать себя спокойно. Самое хреновое ночью зимой в тайге – это экономить дрова. И Ерёма натаскал много дров. Очень много. Даже если ударит мороз – он будет жечь не жалея и сдюжит. А мороз может вдарить, и, боясь этого, Ерёма таскал и таскал сухостой. Эх, пару бы бревен, чтобы соорудить «нодью», но топора нет – жаль! И все-таки ему повезло: старая сосна, падая, переломилась на три части – две из них можно было дотащить, третья – корнями впилась в землю и не поддавалась. «Нормально! – решил Ерёма. – Всё же есть Бог на свете!» И он перекрестился, достал из-под свитера потертый алюминиевый крестик на капроновой ниточке и поцеловал его. «Сдюжу!»

Обустроив бивак, Ерёма, уже в полной темноте сложил пока маленький костер под одним из бревен и чиркнул спичкой. Чирк… и отпрыгнула тьма! И стало спокойнее, – веселей, что ли? Затрещал огонек, полез вверх по тонким прутикам, всё больше и больше разгораясь. Ерема добавил хворостин – и вот, уже костер настоящий. Ещё хворостин – совсем хорошо. И тепло. Лицо чувствует жар. Из носа потекло – отогрелся. Ерёма высморкался, присел на рюкзак и тяжело выдохнул – ну, вроде всё. Сделал всё, что мог. Теперь бы дождаться утра.

Лес скрылся за приделами света. Там осталась ночь. А здесь, у костра, только Ерёма, его «блиндаж», да ствол соседней сосны, чьи корявые ветки в отблесках огня трясутся над головой, как руки старух-шаманок на празднике ведьм – противно и неприятно! Вверх лучше и не смотреть. Где котелок. Сейчас сварганим чай, и всё будет «Олу-ридэ!»

Пока машина с уставшими охотниками возвращалась обратно в деревню, Витя всё ныл и ныл, донимая Валентина. Последний загон был тоже пустой. Да и не загон это, в общем-то, был – никто не верил, что ещё раз поднимут зверя, и шли абы как, лишь бы время не терять, и чтобы капитан не орал. К тому же Витя опять простоял на крайнем номере, а Валя, пока шел среди загонщиков несколько раз глотнул из своей потаенной фляжки и к номерам пришел уже порядком оглоушенный. Это ещё больше разозлило Витю, который тоже сейчас бы взял и напился! Поэтому он и ныл. Валя, пока не кончилась фляжка, молчал. А когда молчать устал, он серьезно сказал Виктору:

– Ещё что-нибудь вякнешь – я тебе башку проломлю.

Валентин – высокий, всё ещё здоровый и, когда-то в молодости, перспективный летчик, мог долго терпеть. Но если его терпение кончалось – остановить его было невозможно. Вичик это знал и потому заткнулся. Все это знали – поэтому до Добролета доехали молча. А уже там, в Домашнем тепле и уюте, все решили, что с кем не бывает. Конечно, зря Валька на номера побежал, но и Вичик же промахнулся – так хули мужику нервы портить – «всяко бывает!» И Валя спокойно поел, крепко выпил и, не раздеваясь, завалился на нары.

Валентин Викторович Микумин был бобылём. Вот уже четыре года. Как только его «списали» из ВВС, он запил. Крепко запил. И от него ушла жена. Собралась, плюнула на всё и ушла. Полгода Валентин бродил по квартире, как приведение, нигде не работал, грустил и названивал ей, уговаривая вернуться. Но не уговорил. Детей им Бог не дал, поэтому развелись быстро, без волокиты. Зима, наступившая в душе и в природе, длилась бесконечно долго, была запойной, безденежной, со случайными связями и посещением ломбарда, откуда вещи больше не выкупались, но и она, в конце концов, прошла. А весной к нему в квартиру прилетела оса и свила гнездо на потолке в спальне. От нечего делать, весь процесс строительства гнезда Валя заснял на фотопленку, каждые три часа забираясь на табурет. (Фотоаппарат – это то немногое, что он в ломбард не сдал, как и своё ружьё.) Оса предупредительно жужжала, но не трогала Валентина. Он её тоже не выгонял. Более того, пока она жила в его квартире, в его «спальню» ни один комар не рискнул залететь, хотя форточка не закрывалась. Оса, когда ей угодно, вылетала за окно, обдирала на соседних балконах бумагу и возвращалась строить дом. Они нормально ладили, и Валя, вдруг, стал её различать среди других ос, если те – другие, случайно залетали, пока её не было дома. Как он их отличал – не понятно, но он почему-то точно знал, что это не его оса залетела. И когда «Его» возвращалась – других ос как, ветром сдувало. Ему всё это было интересно – он смотрел и анализировал. А что ему было делать? Валентин валялся на кровати, наблюдал за работой осы у него над головой на потолке, и размышлял лишь о том, что будет, когда вылупится рой. А рой вот-вот должен был вылупиться. Ну, пусть не рой, но штук десть осинок – точно. В отверстие было видно, как они одновременно дышат. Как в кино про «Чужого». Одновременно задницы вверх, потом задницы вниз. Штук десять точно было. Но рой не вылупился – этого не случилось.

Однажды, сидя в большой комнате, Валя услышал шлепок об пол и нервное жужжание «его подружки». Он её уже так называл. Друзья говорили, что все нормальные люди заводят кошек или собак, а Микумин завел себе осу. Экзотика, так сказать, – ручная оса. Так вот, Валентин заходит в спальню, и видит: на полу валяются разбитые соты и куколки изгибаются на старом линолеуме, те, которые не разбились при падении. А она бедная, ползает вокруг них, жужжит и не знает, что делать. Видимо тяжелые стали соты и не выдержал тонкий «стебелёк» на котором они держались – поэтому и оборвались. Ну и что делать? Он же не сможет приклеить всё обратно. А она начинает на него злиться и нападать. Тогда он берет полотенце, и выгонят её через балкон на улицу, то есть на другую сторону дома (балкон у него выходит на другую сторону), и закрывает форточку. Берет веник, совок, собирает «малышей» и, да простят его осиные боги, выбрасывает всё в унитаз и смывает. Оса бьется в форточку (уже облетела дом). Он открывает, она бросается к гнезду, потом на пол (видимо ещё остался запах), потом недоуменно летает, ищет, ползает по стене и снова начинает на него нападать. Ну, это уже перебор! Он выгоняет её за окно, закрываю фортку, она еще некоторое время пытается достучаться, но он не открывает, и она улетает. Всё! После этого уже, стоит открыть форточку, появляются дома мухи, комары, мотыльки и всякая другая мерзость. Гнездо до сих пор висит одиноко на его потолке и служит украшением и поводом для воспоминаний.

Потеряв и эту подругу, Валентин постепенно соскакивает с пива, и через некоторое время устраивается на работу в КЭЧ при летном училище, благодаря Бате, который за него, как за старого «боевого» товарища, замолвил слово. Теперь он ходит, пинает своих кочегаров и проверяет давление в котлах. Платят, конечно, мало, а проблем с обогревом домов, подачей воды и вывозом жидких и твердых бытовых отходов много, но это его отвлекает от личных проблем, появляется круг новых обязанностей и знакомых, какая-то ответственность и цель. Небо ещё продолжает манить, и Валентин, иногда поддает, но всё это уже цветочки, по сравнению с тем, что было четыре года назад. Наступила другая – гражданская жизнь.

Машина появилась на просеке, когда ночь уже во всю вступила в свои права. Особо холодно не было и не было скучно тем, кто остался у костра – они рассказывали друг другу о своей жизни, шутили, пили чай и немного сдружились, узнав, кое-что друг о друге. Машину они услышали намного раньше, чем она появилась. Семеныч, как только подъехал к кромке леса, стал сигналить, на всякий случай, чтобы услышал Ерёма (он почему-то думал, что Ермолай не вернулся). Олег и Макарыч так и поняли, и решили на всех вскипятить чайку. Сначала показался свет фар между деревьев, а потом и долгожданная будка поднялась из-за пригорка. Ура! Прощай морозы! Сейчас «тыщу» распишем!

– Спорим, вас двое! – сказал Андрей, выпрыгнув из кабины. От него пахло спиртным.

– Спорим, – ответил Олег.

– Пацан решил, видимо, поймать экстримальных ощущений, – предположил Андрей. – Как бы не замерз в лесу.

– Что там синоптики обещают? Погоду слышали? – спросил Макарыч.

– Да, хуйня – двадцать – двадцать пять.

– Н-да! Но всё равно не жарко.

– Если не дурак – выживет.

– Ты это завязывай, Андрюша! Выживет! Должен. Обязан выжить – я бы не хотел вместе с козами жмура домой вести.

– Выживет, выживет, – успокоил Андрей. – Семеныч говорит, что он уже ночевал в лесу. Значит, знает, что делать.

– Ну, дай Бог. Хорошо, если так.

Макарыч посветил фонариком в котелок. Ещё не закипело.

Семеныч всё ещё что-то возился в кабине.

– Пойду-ка я печку в будке затоплю, – сказал Олег. – Что-то я подзамерз.

– Давай. Можешь там чего-нибудь на стол сварганить. Скажи Семенычу, чтоб свет включил.

– Я, пожалуй, ещё дров принесу – жечь костер, видимо, всю ночь придется – на всякий случай, – предположил Андрей, взял топор и пошел в темноту леса.

Через полчаса, когда был уже готов чай, в кунге было тепло, на столе было что надо, продолжал гореть костер, мужики резались в карты. Тот, кто сидел на прикупе, после раздачи иногда выходил, подбрасывал веток в огонь, несколько раз сигналил и возвращался, говоря: «Никого» или «Не слыхать». Так проходила партейка за партейкой, час за часом, пока мужики не устали и не решили завалиться спать. Была уже глубокая ночь.

Разодрав зашитый Витькин пакет, Ермолай, мягко говоря, был обескуражен. Вместо ожидаемой тушенки, консервов и все другого, что он видел в «Натовских» сухпайках, которые сам неоднократно покупал и брал с собой в походы, в Итиничкином пакете было:

Маленький солдатский котелок (это хорошо), в нем стеклянная банка из-под кофе «Пеле» полная заварки и вторая такая же банка без этикетки полная сахара, маленькая пачка галет, пластиковая коробочка из-под лекарств с солью, пачка корейской лапши «Доширак» (говядина) и пластмассовая кружечка, белая ложечка. Всё! «Идиот! – подумал Ерёма, непонятно кого называя. – В машине столько сала, хлеба, тушенки, а я понадеялся на «бывалого» прапорюгу!» Сало – вот что сейчас хотелось, и было необходимо. Сало на морозе греет изнутри. А «Доширак» и галетки? Вздохнув, Ермолай встал, зачерпнул котелком снег и поставил котелок поближе к костру, чтобы таял снег, а сам занялся сооружением мангала. Первым делом, нужно заварить лапшу. Потом добавить снега и накипятить чай. Чаю, видимо, сегодня предстоит выпить много – ночь только начинается, ещё и восьми нет. Впереди двенадцать часов темноты. Может, надо было вернуться? Столько времени потерял, сооружая ночлег! А сколько сил? А ведь прошел-то всего ничего – километров шесть, ну, максимум – семь. Пара часов ходу обратно, и теплая ночевка, сытная еда, возможно, баня, и никаких страхов и одиночества. «Сейчас порубаю и решу, – решил Ермолай. – На сытый желудок голова работает лучше».

Снег опять хлопьями валил с небес. Ерёма доел «Доширак», с удовольствием выпив перченый «бульон» и принялся за очень сладкий чай с остатками галет. «Сахар – это энергетика. Больше сахара – больше энергии. А она мне сейчас понадобится!» – Ерёма решил возвращаться – хрен с ним с оленем. Выпив, почти весь котелок, он даже вспотел. Однако повеселел, быстро скидал всё в рюкзак, решительно встал, подбросил веток в костер и пошел обратно по своему следу.

Пока был виден огонь костра, Ерема шел спокойно. След, конечно, уже прилично засыпало, но все равно он ещё нормально читался, даже в ночи. Но стоило следу нырнуть в ложбину, и пропал из виду огонь, как сразу задул ветер, стало холодно, опасно и тяжело. Несмотря ни на что, Ермолай упорно продвигался. Поднялся на противоположную сторону ложбины и вновь увидел огонек своего костра – тот ещё не потух. Ерёма остановился. Идти вперед в густой холодный лес или вернуться к теплому костру? Лес, и вправду, стал густой какой-то. Шесть километров в темноте, наугад, по морозу? Следа совсем уже не видно, хоть глаза и привыкли к темноте. Помедлив, он всё же решил продолжать путь. Пройдя ещё немного, вновь потеряв из виду огонь, Ерёма совсем сник. Холод, ночь, чужая тайга навалились со всех сторон. Там, вдруг, в темноте громко треснуло дерево. «Ну, его нахуй!» – решил Ерёма и быстро развернулся обратно к костру.

Огонь ещё кое-как лизал лесину, угли ещё дышали жаром – слава Богу, костер не потух. Наломав в темпе хворост, Ермолай распалил огонь. Костер занялся. Лицом Ерёма почувствовал тепло, снял рукавицы, сбросил рюкзак, аккуратно присел на него, проверил время: 21:15. Ху! Прошел час. А сколько же он прошел? Пол километра? Ну, да – где-то так – не больше уж точно! Полчаса – полкилометра. Километр – час. Шесть километров – … По ночи! Н-да! Возвращаться – нет смысла! Не стоит. И теперь он уже точно решил ночевать. «Остаюсь – хватит бегать!»

Вытряхнув всё из рюкзака, Ермолай расстелил его поверх сосновых веток. Присел и стал разбирать пожитки. Не густо: Витькин котелок с чаем, сахаром и солью, двойной подсумок с патронами, тонкая шерстяная водолазка, пара вязаных носок, китайские перчатки, манок на рябчика (завалялся с прошлого года), полиэтиленовый куль, две пачки курева, два коробка пропарафиненных спичек, нож, моток бечевки, запасной магазин с пятью патронами, носовой платок, немного туалетной бумаги. У Робинзона Крузо и то было больше! Ну, ладно – что есть, то есть. Первым делом он снял маскхалат, куртку, свитер и одел водолазку. Потом всё снова одел сверху. После развязал ичиги, снял их, стянул бахилы, надел шерстяные носки и всё снова сверху одел. Надел китайские перчатки, взял нож, разрезал по шву полиэтиленовый куль и завернулся в него, накинув на плечи, как от дождя. Нормально, сгодится – буду устраиваться спать – так и сделаю. Снял куль и, пока, положил его в рюкзак. Туда же положил патроны, бечевку, спички и одну пачку сигарет. Остальное, он положил в карман, а в манок немножко посвистел – всё развлекуха: «Глядишь – налетит табун-табунище рябчиков – супа наварю!» Ерема улыбнулся и стал готовить чай.

А в «блиндаже» довольно тепло. Не сказать, что супер, но всё же не так, как просто у костра. Ветра, по крайней мере, если такой есть – здесь не чувствуется. Попив чайку, Ерёма «взбил» свою «постель», поверх сосновых лап постелил разрезанный куль, влез в рюкзак почти по пояс, временно положил под голову толстые свои рукавицы, обнял карабин и стал смотреть на огонь. Тихо. Только трещит и шипит костерок. «Шаманки» успокоились и приняли его, больше не пугая корявыми ветками. С неба падают снежинки, блестят, сверкают, переливаются. Вспомнилось детство. Новый год. Как в детстве в Новый год классно пахло елкой и мандаринами. Однажды он болел в Новый год. У него была большая температура, и ему казалось, что потолок наваливается на него, складки одеяла были огромными волнами моря, но когда приходил день, температура отпускала. И тогда он лежал и смотрел телевизор – новый цветной телевизор «Радуга» – «Волшебника изумрудного города» и «Красную шапочку», где Басов пел: «Травка, цветы-незабудки, мама – печет пирожки…» Его мама в то утро тоже пекла пирожки с капустой. И он навсегда сохранил в памяти блестящий дождик елки, запах мандарин, кадры из мультика, песенку Басова, вкус жареной капусты и тяжелый потолок. Снежинки блестели и бередили память.