Текст книги "Собрание сочинений в 10 томах. Том 8. Красный бамбук — черный океан. Рассказы о Востоке"
Автор книги: Еремей Парнов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 25 страниц)
Монах пришел в простой крестьянской одежде. Только по бритой голове можно было догадаться, что он посвятил себя богу. И еще глаза, увеличенные стеклами сильных очков, открывали самоуглубленное спокойствие ученого человека. Как хозяин и старший по возрасту, Лием, преодолевая смущение, наполнил чашки.
– Вы говорили, что отец девочки умер? – В доме Лиема монах держал себя иначе, чем в пагоде. Иной становилась форма обращения к хозяину, менялся и весь стиль речи.
– Мы так решили с внучкой. С того дня, как его отправили на Пулокондор, от него не было вестей. Я справлялся в полицейском управлении, и мне сказали там, что он, наверное, умер.
Монах обменялся со студентом быстрым взглядом.
– Значит, полной уверенности у вас нет? – поинтересовался студент.
Лием только улыбнулся в ответ. Странный вопрос. В чем может быть полностью уверен человек на земле?
– Взгляните на эту карточку. – Студент вынул из бумажника пожелтевшее, в сетке трещин, фото. Монтер услужливо придвинул лампу.
– Конечно, это он, – прошептал Лием, не выпуская из рук фотографию, на которой в полный рост был изображен крепкий мужчина с винтовкой.
– Ошибки быть не может? – на всякий случай осведомился студент.
– Он это. – Лием снисходительно пожал плечами. – На память я пока не жалуюсь, и зрение у меня не такое уж плохое. С тридцати шагов могу расщепить стрелу арбалета о лезвие ножа.
– Тогда мы можем поздравить вас с большой радостью! – хлопнул в ладоши студент.
– Разрешите, я сбегаю сказать Белому Нефриту! – нетерпеливо вскочил на ноги монтер, хрупкий подвижный юноша с несколько приплюснутым носом, что придавало лицу обиженное выражение.
– Погоди, Дык, – задержал его монах. – Лучше споткнуться ногой, чем языком. Пусть скажет папаша Лием. Неожиданная радость подобна слишком сильному солнцу. Девочку надо подготовить.
– Отдайте ей карточку, дедушка, – кивнул студент и положил на столик небольшой узелок. – Тут немного денег, товарищ Лыонг откладывал их по пиастру. Он просил вас купить Хоанг самый красивый наряд.
– Это и вправду большая радость! – Лием потрогал куцую бородку. – Не знаю, как вас благодарить. – Значит, жив… И свободен? Как же это? – он беспомощно опустил задрожавшие руки.
– Ему помогли бежать с Пулокондора, – пояснил студент.
– Так, значит? – старик одобрительно поцокал языком. – А люди говорили, что оттуда не убежишь. – Он осуждающе покачал головой. – От дракона рождается дракон, от болтуна – болтун.
– Пулокондор и вправду страшное место, – сказал монах. – Но нет тюрем, из которых нельзя было бы убежать.
– Как внучка обрадуется! – Лием сладко зажмурился. – Позвольте мне кликнуть ее? – он просительно улыбнулся монаху, потом перевел взгляд на студента. – Пошлю ее в лавочку. Праздник-то какой! Как говорится, пришел гость в дом, нет курицы – давай утку.
– Приветствие ценнее подноса с едой, – ответил ему пословицей монах. – Конечно, ступайте к девочке, папаша Лием. Но только предупредите, чтоб никому не говорила. Это опасно для всех.
– Я понимаю, – подумав, кивнул старик.
– И не надо устраивать никакого пира. Мы еще немного поговорим и тихо разойдемся.
– Значит, так, товарищи, – сказал студент, когда старик ушел. Необходимо точно выяснить, что обещали японцам французы… А мы все гадаем: отзовут Катру или нет!
– Так люди говорят, – пожал плечами монтер Дык.
– Люди! – передразнил студент. – Факты нужны… Конечно, один губернатор вполне стоит другого. Катру – беспощадный и крутой человек, притом убежденный антикоммунист, но он не из тех, кто будет выслуживаться перед японцами. Поэтому его отставка, если это не выдумки, очень плохой признак.
– Не нам сожалеть о нем! – упрямо нахмурился Дык. – Не успел Даладье запретить компартию во Франции, как твой Катру позакрывал все наши газеты и клубы.
– Он такой же мой, как и твой, – спокойно возразил студент, пригладив рукой коротко подстриженные волосы. – Скажу даже больше. Власти начали наступление на демократические организации еще до начала войны в Европе, не дожидаясь директив. Еще в августе прошлого года были произведены обыски и аресты в редакциях «Дай най», «Нгай мой», «Нгыоймой» и «Notre voix», [3]3
Тайная полиция по охране «японского образа жизни».
[Закрыть]а месяц спустя только в одном Сайгоне закрыли четырнадцать газет.
– Тогда о чем разговор? – Дык раздраженно выплеснул остывший чай в таз. – Кто, как не Катру, подписал указ о конфискации всего имущества партии и профсоюзов? Пускай катится, пока цел!
– Не горячись, юноша, – подал голос монах. – Как ни жесток, как ни отвратителен империализм, откровенный фашизм много хуже. И если на смену администрации Катру придут люди из японского кэмпэтай [4]4
Тайная полиция по охране «японского образа жизни».
[Закрыть], для Вьетнама наступят поистине ужасные времена.
– Вот и я о том же! – студент мимолетной улыбкой поблагодарил за поддержку. – Надо как можно скорее узнать о намерениях врага, чтобы попытаться сорвать возможную провокацию. Теперь ты наконец понял? – он обернулся к Дыку.
– Я-то понял, – вздохнул монтер. – Только что мы можем? Тысячи товарищей гниют в тюрьмах! Да и полиция совсем остервенела. Ты хоть знаешь, что в Ханое открыли четырнадцать новых участков? А принудительный набор в армию? На строительство дорог, аэродромов они тоже забрали…
– Знаю, – прервал его студент. – При желании мог бы кое-что и добавить. Например, про деятельность тайной полиции в провинциях Тхайбинь и Ханам. Только мы тут не для дискуссий собрались. Тебе поручено конкретное дело. Если ты не считаешь себя способным его выполнить, то так и скажи. Мы найдем замену.
– А теперь ты горячишься, – вновь вмешался монах. – Скажи, Дык, – он ободряюще потрепал юношу по плечу, – больше ничего не удалось выяснить?
– Пока нет, – он огорченно закусил губу. – Никто, по-моему, ничего определенного не знает. Можно лишь гадать о том, с чем прибыл из метрополии этот офицер. Одно достоверно: он не фельдкурьер.
– Уже кое-что, – монах убавил свет в лампе. – Необходимо все же выяснить, что это за птица. Простого майора во дворец не позовут… А теперь пора расходиться, друзья.
– Ты в город, Дык? – спросил, вставая, студент. – Пойдем вместе.
– Вместе? – замялся Дык. – Но я хотел помочь дедушке Лиему…
– Тогда тебе действительно лучше задержаться, – предупредил недоуменный вопрос студента монах.
Один за другим поднялись они по скрипучему трапу и, простившись с хозяином, тихо сошли на берег.
– Вы плачете, Белый Нефрит? – тихо спросил Дык, когда рубашка студента, мелькнув голубоватым отблеском, исчезла за поворотом дороги. – Отдайте мне ваш цветок. Расстанетесь с последней капелькой горечи.
Глава 3
После отставки правительства барона Хиранумы, принятой накануне окончательного разгрома военной группировки у Халкин-Гола, сменились еще два кабинета: Абе и Ионаи. Дипломаты, аккредитованные в Токио, гадали, кто сформирует новое правительство. Это было важно, хотя, несмотря на противоречивые метания японской дипломатии, общий политический курс страны оставался стабильным.
Провозглашенный Хиранумой принцип «Хаккоиту» – «Восемь углов под одной крышей» – проводился в жизнь с неуклонной последовательностью. Наиболее полное выражение он получил в программе «движения трех А», с ее предельно откровенными лозунгами: «Япония – лидер Азии», «Япония – защитник Азии», «Япония – свет Азии».
В буддистских странах такая пропаганда принесла определенный успех, несмотря на непримиримые противоречия между тхеравадским буддизмом и учением дзен северной школы, которому следовали в Японии. После большого наступления в китайской провинции Гуанси, предпринятого с целью захвата Нанкина, японские войска перерезали стратегические дороги во французский Индокитай. В распоряжении китайцев оставались только Бирманская дорога и железнодорожный путь Ханой – Куньмин. С этого момента вторжение в Тонкин стало вопросом времени. Ровно через неделю после начала войны в Европе министр иностранных дел Арита позволил себе несколько откровенных заявлений по поводу дальнейшей судьбы Индокитая и нидерландской Индии.
Государственный секретарь США Кордэлл Хэлл раздраженно высказался о планах включения стран Юго-Восточной Азии в сферу японского влияния. Но отношения между Вашингтоном и Токио, особенно после денонсации торгового договора 1911 года, и без того были натянутыми. Поэтому успеха американский демарш не возымел. А вскоре последовало поражение Франции и Голландии, и заморские территории остались без надлежащего прикрытия. Всего через несколько дней после капитуляции в Компьенском лесу Япония подписала договор о дружбе с таиландским правительством Пибула Сонграма, обеспечив себе выход к западным границам Индокитая и на юг Бирмы.
Английский посол Крейги, отправивший в прошлом году на Даунинг-стрит ликующую депешу о том, что кабинет Хиранумы отверг идею комплота с Германией, направленного против Запада и СССР, и высказался только за союз против России, забил тревогу. Беспокойство посла было вполне обоснованно. Поскольку вишистское правительство превратилось в германского союзника, свой первый удар Япония могла нанести по британским владениям: Бирме, Сингапуру, Малайе.
В Лондоне, на который волна за волной накатывали эскадрильи геринговских «штукка-бомберов», затаив дыхание ждали телеграфного сообщения из Токио. Имя нового премьера могло пролить хоть какой-то свет на ближайшие намерения японцев.
Стояло изнурительно жаркое лето. Насыщенная парами отработанного бензина морось мутной завесой висела в воздухе. Иностранные журналисты привыкли за последние месяцы вставать с первыми лучами солнца, когда на рыночном причале открывалась оптовая продажа рыбы. Одни дежурили перед воротами резиденции премьера, другие осаждали подъезды МИДа или телеграфного агентства Домэй Цусин. Однако историческим утром 21 июля почти весь корпус прессы собрался на площади перед императорским дворцом. Темно зеленели верхушки деревьев за высокой, сложенной из крупного камня стеной. Сумрачно блестела вода во рву, окружавшем дворец. Пошел час дракона, седьмой час утра, когда распространился слух, что император – тэнно – пребывает ныне в храме Иссэ. Именно там, перед алтарем предков, он и назовет, согласно обычаю своей божественной прародительнице – солнечной Ама-терасу – имена новых министров. Журналисты поспешно бросились к своим машинам, хотя прекрасно знали, что подступы к храму заранее перекрыла гвардия и токко кэйсацу – особая полиция министерства внутренних дел. Офицеры со звездочками в петлицах неторопливо прохаживались перед неподвижно замершим строем. Нечего было и пытаться обратиться к ним с каким-нибудь вопросом. Зеленая карточка прессы не оказывала на военных никакого действия. Да и едва ли сами они знали, что творится там под загнутой по углам черепичной крышей с колокольчиками, тускло бронзовеющей сквозь листву. Воротами неизвестности высился деревянный торий перед входом в запретный парк. Никто ничего не знал. Не было даже уверенности в том, что тэнно находится в храме. Возможно, он уже покинул в данную минуту храм и отбыл во дворец или, напротив, еще не приехал.
Иностранцам редко удавалось лицезреть невысокого замкнутого человека, именем которого была освящена политика могущественной дальневосточной державы. Да и самим японцам подобное счастье выпадало, как правило, раз в году. Слышать же речь небесного правителя, его божественный «голос журавля» могли только члены императорской семьи и приближенные.
В строгом соответствии с рангом вступали высшие сановники империи под сень криптомерий. Очистившись водой священного колодца, которую пили из серебряного черпака, они подходили к высокой курильнице и нагоняли на себя густой можжевеловый дым. Синтоистские жрецы в черных шапках едва успевали бросать в бронзовое чрево связки зеленых палочек. Когда последний придворный вошел в душистый сумрак храма, тэнно молитвенно сложил руки перед резной божницей. Бьющие из бокового забранного узорной решеткой окна пыльные струи света золотили генеральские галуны, бахрому свисающих с потолка флагов, барабаны и гонги. Жгучими точками тлели курительные палочки на алтаре.
Спокойно прозвучал в благоговейной тишине негромкий голос журавля. Кабинет министров вновь поручалось сформировать принцу Коноэ. В молитвенном сосредоточенном поклоне выслушали императорское решение приближенные. Торжественное богослужение в храме Ясукунидзиндзя, где навеки остаются души погибших за Японию воинов, решено было провести на следующий день. Операторы из радиовещательной корпорации «НК» спешно кинулись развешивать микрофоны. Но задолго до назначенной церемонии шифровальщики заперлись в бронированных помещениях посольских особняков и развернули свои таблицы.
Посол Крейги с облегчением перевел дух.
Специальный посланник фюрера доктор Херфер бросил неприязненный взгляд на посла Ойгена Отта и смял в кулаке спешное донесение, переданное через первого секретаря посольства. Его миссия провалилась.
– Моей, моей, аноне, [5]5
Алло, послушайте (япон.).
[Закрыть]– безуспешно пытался связаться по прямому проводу с Виши корреспондент французского агентства Гавас.
Принц Коноэ слыл человеком умеренных взглядов, и большинство специалистов по японским делам склонялось к тому, что он не станет проводником жесткого курса. С экранов крупным планом замелькало аристократически утонченное лицо нового премьера. Не упоминая о «восьми углах под одной крышей», он выдвинул программу «Создания великой восточноазиатской сферы взаимного процветания», в которую предполагалось включить не только Индокитай, Индонезию и острова Южных морей, но также Бирму и Индию. Сэр Крейги вновь послал тревожную телеграмму.
– Вздор! – сказал, выплевывая окурок сигары, Уинстон Черчилль.
– Мы можем перебросить флот к Сингапуру за пятнадцать дней, – заверил его первый лорд адмиралтейства и спокойно добавил: – В случае надобности.
СС-штандартенфюрер Мейзингер рискнул напомнить посланнику Херферу, что именно при Коноэ имела место проба сил на русской границе в районе озера Хасан.
– Принц вовсе не такой миротворец, каким его пытаются представить, – заметил Мейзингер. – Просто он однажды обжегся и теперь захочет осмотреться. Возможно, через некоторое время его вновь удастся склонить к совместному выступлению против большевиков.
– Время? – раздраженно переспросил Херфер. – У нас его нет! – и бросил коротко: – Сроки.
Мейзингер ничего не ответил. Он знал, что у Херфера времени действительно нет, потому что из Китая вот-вот должен был нагрянуть новый уполномоченный фюрера доктор Штаммер. Для Херфера, потерпевшего неудачу в прямом давлении на японское правительство, смена кабинета означала крушение. Только безумец мог надеяться в считанные дни толкнуть на войну с Советами человека, который после хасанских событий ушел в отставку. Не говоря уже о том, что после заключения советско-германского договора японцы явно охладели к антикоминтерновскому пакту.
– Мне кажется, они ударят теперь по Индокитаю, – глубокомысленно произнес Мейзингер, выдавая за свою идею прогноз известного публициста Рихарда Зорге.
– А нам с вами поручено погнать их на Владивосток! – взорвался Херфер. – И у нас есть такая возможность. Как-никак Петэн теперь наш союзник и может позволить себе проявить неуступчивость в индокитайских делах.
Мейзингер вновь счел за лучшее промолчать. Подобный блеф был едва ли возможен. После заключения секретной договоренности о координации разведывательных служб японцы получили полную информацию о положении дел во французском Индокитае и были прекрасно осведомлены, о характере взаимоотношений рейха с правительством в Виши. И вообще, Херфер был отыгранной картой. Однако на следующий же день временный поверенный в делах Франции спешно взял билет на пароход, направляющийся в Марсель, и отбыл в Иокогаму.
С возвращением Коноэ к власти организованная им «группа завтрака» – неофициальный совет, состоявший из личных друзей принца – специалистов в самых разных областях политики и экономики, – приобрела вес влиятельного правительственного органа. «Группа завтрака» собиралась обычно в доме секретаря кабинета министров Кинкадзу. Непременными участниками ее были Усиба, личный секретарь принца, советник по китайским вопросам Кэн, влиятельные политические деятели Кадзами и Гото, советник токийского исследовательского отдела Южно-Маньчжурской железной дороги Одзаки и специалист по Индокитаю профессор Морита Тахэй. Именно ему было поручено подготовить небольшой доклад о состоянии экономики французского Индокитая.
– Рады будем послушать вас, Морита-кун, – с дружеской фамильярностью старшего обратился к Тахэю принц, – на ближайшем заседании. Встречаться теперь мы сможем непосредственно в резиденции, – милостиво улыбаясь, сообщил он почтительно окружившим его друзьям, и тут же добавил: – Как прежде.
Первое собрание группы было обставлено с некоторой торжественностью. Оно проходило в просторном помещении на двенадцать татами. [6]6
Циновки из специальной соломы площадью 1,8 м, которыми застилают пол.
[Закрыть]На лакированных столиках лежали папиросы и освежающие таблетки с пряностями. Раздвижные перегородки – сёдзи – были скрыты крупномасштабными картами различных районов Дальнего Востока. Больше в комнате ничего не было, если не считать бансэки – небольшого подноса с садом камней и токономы – ниши, где на простой полке стояла ваза с одним-единственным белым пионом. Но что это была за ваза! Настоящая селадоновая ига пятнадцатого века, оживающая от воды. В строгом соответствии с каноном дзен, цветок и ваза были в росе.
Морита Тахэй не мог сдержать невольного вздоха восхищения. Остальные участники группы тоже отдали дань тонкому вкусу принца и его удивительному чувству такта. Изысканно и вместе с тем ненавязчиво хозяин дома напомнил друзьям, что отныне им доступно все. Недаром же белый, самый чистый из всех, цвет заключает в себе все остальные краски. Один только Хадзуми Одзаки подумал тогда, что белизна пионовых лепестков может означать еще и траур. Но такова жизнь: миг наивысшего взлета всегда является началом падения.
Гостям подали соломенные корзиночки с влажными, напитанными горячим паром салфетками. После знойной духоты улицы было приятно вытереть лицо и руки. Ощутив первое дуновение свежести, Морита Тахэй свободнее устроился на татами и сложил веер. Его примеру последовали остальные. Мановением пальца принц распорядился подать чай. Деловые встречи не оставляют места для надлежащих церемоний. Поэтому чай разливали за ширмами. Было слышно, как мелодично звякнул мидзусаси – кувшин для подливания воды. Вышколенные лакеи с поклоном расставили тонкий фарфор и неслышно исчезли, забрав ширму с белыми журавлями и все принадлежности. В голубоватых чашках – с изображением бамбука в тумане – чаинки прямо на глазах распускались в яркие, казавшиеся еще живыми листки.
Пили в полном молчании, любуясь чудесной ига, особенно прекрасной в рассеянном свете, пробивавшемся сквозь тонкую бумагу окна. Морита Тахэй бережно опустил чашку. Синий бамбук на ней напомнил ему раннее утро на Западном озере в Ханое. Он приходил туда перед самым восходом, когда из темной дымки только начинают появляться белые бамбуковые стволы.
– Просим вас, Тахэй-сан, – с деловитой вежливостью обратился к нему принц.
Морита Тахэй согнулся в глубоком поклоне и, легко поднявшись с колен, остановился у карты.
– Мина-сан, [7]7
Господа (япон.).
[Закрыть]– начал он в коротком стиле докладов, который так нравился принцу, – позвольте мне привести некоторые сведения о трех индокитайских территориях, представляющих, в силу их географического положения, первостепенный интерес. Северная, Тонкин, и центральная, Аннам, имеют статус протекторатов и управляются верховными резидентами. Кохинхина, на крайнем юге, считается колонией, и ее возглавляет губернатор. На нее не распространяется ограниченный суверенитет вьетнамского монарха. Генерал-губернатору в Ханое, таким образом, подчинены все указанные территории, а также протектораты Камбоджа и Лаос. На этом позвольте мне покончить с ненужными подробностями и перейти к характеристике вьетнамского плацдарма как единого экономического целого. – Тахэй перевел дыхание и раскрыл записную книжку: – Девяносто три процента посевных площадей занимает рис. Однако урожайность его, в силу ряда причин, низкая – одиннадцать центнеров с гектара, что в переводе на нашу систему составит…
– Не надо, – остановил его Коноэ. – Просим далее, Тахэй-сан. Каков последний урожай?
– Пять с половиной миллионов тонн падди, [8]8
Неочищенный рис.
[Закрыть]ваше высочество.
– Это меньше, чем нам бы хотелось, – заметил принц. – Впрочем, страна перспективная.
– Совершенно справедливо, – поклонился Тахэй. – Сальдо положительное, а покупательная способность пиастра по отношению к франку неуклонно растет, что вызывает приток капиталов из метрополии.
– Отсюда следует неизбежный вывод, – быстро сказал секретарь Усиба, – что французскую администрацию целесообразно сохранить.
– Во всяком случае, на первых порах, – согласился принц. – Но мы еще вернемся к этому. Продолжайте, Тахэй-сан.
– Существенную роль в торговом балансе страны играют плантации гевеи. Сбор прошлого года составил примерно семьдесят тысяч тонн чистого латекса.
– Какую площадь занимают посадки? – спросил Гото, считавшийся знатоком сырьевой проблемы.
– Всего сто тридцать три тысячи га, – ответил Тахэй, заглянув в книжку. – Это очень мало по сравнению с почти пятью миллионами, отведенными под рис.
– Следует изменить баланс, – улыбнулся Гото, переглянувшись с секретарем Усибой. – Гевея хорошо приживается на рисовых полях.
– Это едва ли возможно, – возразил Тахэй.
– Почему? – заинтересованно спросил принц.
– Рацион риса в стране исключительно низкий. Сто восемьдесят два килограмма на человека в год.
Это почти в два раза ниже среднего показателя для Азии.
– Ничего не значит, – отверг довод Тахэя принц, отличавшийся способностью легко улавливать суть вопроса на слух. – Очевидно, слишком велик вывоз во Францию…
– На таких второстепенных деталях, как чай, кофе, ваниль и перец, я не осмелюсь задерживать драгоценное внимание господ, – возобновил речь Тахэй. – Более существенны для японской экономики показатели, характеризующие топливо и стратегическое сырье.
– Нефть? – спросил секретарь Усиба.
– Пока не обнаружена. Зато есть превосходный уголь, практически не содержащий серы и фосфора. За последние пять лет его добыча увеличилась на сорок процентов и достигла двух с половиной миллионов тонн. Существенно также, что разработки находятся вблизи портов, что весьма облегчает вывоз.
– Хонгайское месторождение, – небрежно обронил Гото.
– Совершенно справедливо, – поклонился Тахэй. – Мне стыдно, что я не могу сообщить господам ничего нового. Они всё знают лучше меня.
– Как насчет олова? – спросил Гото. – Разумеется, богаче Малайи места на свете нет, но все же интересно было бы узнать.
– Пожалуйста, – об олове Тахэй знал на память. – Свыше полутора тысяч тонн. Значительно больше, однако, выплавляется цинка – двадцать одна тысяча. Еще в стране добывают железо, вольфрам, хром, свинец, каменную соль и фосфаты. О масштабах добычи драгоценных металлов, сапфиров и рубинов ваш слуга сведений не имеет.
– Сколько все это может составить в денежном исчислении? – спросил принц. – Ориентировочно?
– Франция ежегодно получает около миллиарда франков.
– Не удивительно, что столь прибыльное предприятие так искусно ограждалось от иностранных компаний, – сказал Кэн, раскрыв коробку папирос «Сикисима». – Но теперь настало время чуточку потесниться.
– Наши инвестиции в Индокитае не достигают и одного процента, – кивнул ему принц. – Значительно больше преуспели англо-американские фирмы. Так, кажется, Тахэй-сан?
– Особую активность проявляют нефтяные концерны «Тексас ойл», «Стандард вакуум ойл» и, разумеется, «Шелл», ваше высочество. Однако прямому внедрению они предпочитают кооперацию с местными финансистами, действуя через банк «Милле» и группу де Ванделя.
– Каждый старается поймать карпа на вареный ячмень, – улыбаясь своим мыслям, удовлетворенно кивнул Коноэ. – Я устал сражаться с горячими головами, которые все проблемы решают на ящике с песком. Как будто игрушечные танкетки – самоцель, а не средство политики. – Не называя имен, принц все же дал понять, кого он имеет в виду.
Молчавший до сих пор советник Одзаки насторожился. Решительных генералов, разрабатывающих тактику в ящике с песком, было слишком много. Он же хотел знать точно, о ком идет речь. От этого зависело будущее Японии, а возможно, и всего мира. Если на принца оказывает давление Итагаки, лично ответственный за Халкин-Гол и Хасан, то это еще не так страшно. Коноэ не из тех, кто повторяет ошибки. Да и печальный опыт Хиранумы еще достаточно свеж. Но Итагаки может войти в союз с тем же Хиранумой или Ионаи – тоже бывшим премьером, и тогда его позиции в высшем императорском совете значительно усилятся. Одзаки понимал, что вероятность нового столкновения с русскими в ближайшее время не велика. Коварство Гитлера и прямолинейная грубость немецкой дипломатии, единственным средством которой были угрозы, свели ее почти к нулю. Но надолго ли? Наконец, кроме Итагаки и отставных премьеров, были еще Тодзио и Уэда, Араки, Касахара и Накадзима. При всех поворотах политики главной военной целью для них оставался Советский Союз. Все эти соображения вихрем пронеслись в голове Одзаки. Он искал и не находил те единственно нужные и точные слова, которые могли бы побудить Коноэ высказаться определеннее.
– Спешащий краб в свою нору не попадет, – остановился он на старинной пословице и выжидательно умолк.
– Я не раз указывал, что планы в генштабе разрабатываются слишком односторонне, – принц ответил Одзаки мимолетным взглядом. – Основной упор делается на решение оперативных задач. Для Индокитая, готового, как перезрелое яблоко, упасть в траву, подобный подход не годится. Нельзя рассматривать страну с налаженной экономикой только в качестве оперативного простора для действий в Китае и Юго-Восточной Азии. Прежде всего следует думать о сырьевой базе. Вы согласны со мной, профессор Тахэй?
Это был риторический вопрос, и Морита Тахэй ограничился поклоном. Значит, пока речь идет только о Тонкине, отметил Одзаки, что ж, из всех возможных целей эта представляется наиболее достижимой. В случае успеха, Коноэ легко станет лавировать среди рифов.
– В чем я вижу нашу задачу? – продолжал развивать свою мысль принц. – Прежде всего в разработке совершенно новой стратегии. Военную силу необходимо гибко сочетать с политическими решениями. Недаром говорят, что стрела стоит три мона, а дикий гусь – восемьсот. Но на данном этапе и это нас не может устроить. Такая мудрость слишком проста для двадцатого века. Пусть стрелы дешевы, но я хочу сохранить их для тигра, а дикий гусь должен стать домашним. – Коноэ довольно облокотился на подушку.
Слушатели ответили ему восхищенным придыханием.
– Прошу вас, – удовлетворенно кивнул принц Тахэю.
– Позвольте мне закончить, ваше высочество. – Морита Тахэй согнулся в поклоне. – Любовь молчаливого светлячка жарче любви трескучей цикады. Прошу снисходительных господ забыть пустую болтовню их слуги.
– Примите нашу благодарность. – Коноэ жестом повелел докладчику остаться у карты. – Наш ученый друг ожидает ваших вопросов, господа.
– Сэнсей [9]9
Учитель, почтительное обращение (тон.).
[Закрыть]рассказал нам много интересного, – поднял руку Гото. – Было весьма любопытно узнать что дикий гусь стоит теперь не восемьсот мон, – он с улыбкой склонился перед принцем, – а миллиард франков. Но возникает новый вопрос: будет ли дикий гусь нести яйца в неволе?
– Остроумно! – одобрил Коноэ. – Это и предстоит нам выяснить.
– На сегодняшний день Индокитайский банк в сто раз увеличил первоначальный капитал, – ответил Тахэй, по обыкновению прибегнув к фактам. – Несмотря на разгром в Европе, «Сосьетэ финансьер пур ля франс э ле пэи д’утр мер» и «Финансье де каучу» выплатили вкладчикам высокие дивиденды.
– Исчерпывающий ответ, – удовлетворенно отметил Коноэ. – Еще вопросы?
– Кому принадлежат основные предприятия? – спросил Гото.
– Промышленникам и финансистам из метрополии, так называемым колонам – французам, укоренившимся в Индокитае, а также туземным предпринимателям. На них, видимо, следует сделать основную ставку.
– Почему? – удивился Гото. – Разве они преобладают?
– Совсем напротив, туземный капитал составляет скромную долю. И все же именно ему необходимо отдать предпочтение. По двум причинам. Во-первых, вьетнамские предприниматели более склонны принять программу его высочества о взаимном процветании, во-вторых, я не знаю лучшего способа ослабить позиции европейцев.
– Пусть работают на нас, а ненавидят французов, – засмеялся секретарь Усиба. – Поделитесь вашим опытом, Тахэй-сан, вам есть чем похвастаться!
– Действительно, господа, из последней поездки по Кохинхине и Аннаму я вынес убеждение, что руководители «Хоа хао» и «Као дай» очень сочувственно относятся к идее панбуддистской Азии. Поскольку обе секты являются еще и крупными аграриями, мы решили, в виде пробы, оказать им некоторую финансовую помощь. Результаты превзошли все ожидания. В политическом соперничестве с европейским капиталом нам есть на кого опереться. Я могу назвать еще несколько политико-религиозных сект и такие чисто политические группы, как «Дай вьет куок са», «Вынгхонг», «Фук-Вьет».
– Как вы смотрите на принца Кыонг Де? – задал заранее приготовленный вопрос Одзаки. Он понял, что в проведении индокитайской политики Коноэ станет следовать советам Тахэя. Но каких именно взглядов придерживается всегда сдержанный и безупречно точный профессор, Одзаки не знал. Вопрос о Кыонг Де мог послужить пробным камнем. Если только Тахэй не уйдет от прямого ответа, можно будет судить о том, какую форму примет вторжение японской армии в заморские территории поверженной европейской державы.
– Видите ли, – начал издалека Морита Тахэй, – принц Кыонг Де, безусловно, делает большое и важное для нас дело. Его «Союз возрождения родины», или партия «Фук куок», объединяет всех антифранцузски настроенных вьетнамцев, проживающих в Китае. В нас он видит своего естественного союзника. И это действительно так. Было бы непростительной ошибкой сбросить со счетов такую политическую силу. Весь вопрос в том, насколько совпадают конечные цели. Кыонг Де откровенно рассчитывает, что с помощью наших войск сумеет возвратить себе трон. И это не беспочвенные мечты. Если мы действительно заинтересованы в том, чтобы выгнать французов и взять бразды правления в свои руки, то лучшей фигуры нам не найти. Под его белое знамя с красным иероглифом «Король» на первых порах встанут многие вьетнамские националисты. Но что будет потом, господа, когда вся многолетняя ненависть вьетнамцев к поработителям обратится против нас? Поверьте мне, это не такая страна, где чужеземный завоеватель может чувствовать себя спокойно. Поэтому, если мы хотим, чтобы дикий гусь успешно давал потомство, нам предстоит выработать принципиально новые и очень гибкие формы сосуществования с колониальной администрацией Виши.
