Текст книги "Собрание сочинений в 10 томах. Том 8. Красный бамбук — черный океан. Рассказы о Востоке"
Автор книги: Еремей Парнов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 16 (всего у книги 25 страниц)
Глава 23
С падением правительства Коноэ индокитайская миссия Тахэя потеряла всякий смысл. Но его пока не отзывали, и жалованье из Токио поступало исправно. Нравственный кодекс «бусидо» не позволял ему напомнить о себе, и он продолжал вести прежний образ жизни, словно ничего не произошло. Полоса перемен обозначилась с прибытием посла Есидзавы. Он принял Тахэя с холодной вежливостью. Проронив несколько ничего не значащих слов о заслугах всеми уважаемого профессора, друга принца и кавалера высоких орденов, дал понять, что никаких указаний на его счет не получил.
– Пусть пока все остается по-прежнему, сэнсей, – заключил он, милостиво отпуская именитого визитера. – Ваши ценные советы могут еще понадобиться, и я уверен, что вы не откажете моим сотрудникам в советах. На первых порах мне рекомендовано сотрудничать с администрацией господина Деку.
Это «на первых порах» прозвучало яснее всяких указаний. Налицо была полная перемена тактики. В тот же день Тахэй рассчитал сотрудников и спрятал бумаги в сейф.
Покончив с экономикой и политикой, профессор с головой ушел в научные изыскания. Его глубоко увлекла загадка бронзовых барабанов. Зеленые от патины крышки этих необычных инструментов, пришедших из тьмы веков, воскрешали далекое прошлое. Но как оно было похоже на настоящее! Не здесь ли заключался секрет очарования? Какой простор открывался воображению, какие вспыхивали неожиданные аналогии, замыкая причинной связью дали пространств и глубины времен!
Рельефные фигурки любовных пар невольно наводили Тахэя на размышления о тайной сути тантрических церемоний. Вспоминались непальские храмы в Патане и Бхадгаоне, великая Кама-Сутра Индии, запечатленная в каменных колоссах Каджурахо. Властительное притяжение любви, плодотворящая космическая мощь природы. Изучая бронзовые рельефы, Тахэй лишний раз убеждался в мудром совершенстве простой, непритязательной жизни. В тех же свайных домах по сей день живут люди на Меконге и Красной реке, а многовесельные лодки с драконьими головами плавают по Чаяпрае, те же руки взрыхляют землю и сажают банан, делают зонтики из листьев бумажного дерева и ткут полотно. Крутится колесо надмирной прялки, и вечно повторяется прихотливый узор полотна. Откуда пришли мастера, отлившие из вечной бронзы исполинские рокочущие котлы с зодиакальным узором и солнечным кругом? Где впервые возникли вещие квадраты стран света, чье тайное заклятие и поныне сберегает Азия в своих храмах и пещерах? От Бирмы до Явы, от Таиланда до Малайи, от страны кхмеров до Тонкина хранит матерь-земля зеленую поющую бронзу.
Особый интерес у Тахэя вызывали запечатленные в металле сцены рисосеяния и сбора урожая. Получалось, что рисоводство пришло в Юго-Восточную Азию не из Китая, а, напротив, вопреки единодушному мнению историков Запада и Востока, было заимствовано китайцами у южных соседей. Рисовое зерно шло таинственным путем бронзовых барабанов, ныне сокрытым толщей земли. Сакральные знаки космоса и любви стерегли эту невидимую дорогу.
Теперь, когда у него появился досуг, Тахэй решил основательно заняться культурой барабанов. Поиски ее отдаленных следов начал с Ханоя и его окрестностей. В деревеньке Батчанг, где живут гончары, срисовывал орнаменты с фарфоровых черепков, а в Западной пагоде очистил от улиток и паутины резную деревяшку с изображением сказочного животного. Такой же птицеголовый буйвол украшал один из барабанов.
В тюа Стопы Будды и в дине – общинном доме в Серебряном ряду нашел изображения дракона, отличные от традиций Ли и Чан. Зато посещение Донг-ко – храма Бронзового барабана – разочаровало Тахэя. Ритуальное сокровище дэна существенно отличалось от благородных древних форм. Местный бонза сказал, что настоящий барабан, изготовленный самим королем Хунгом, пропал в незапамятные времена, а тот, что стоял ныне перед алтарем у морского ореха, чьи очертания напоминали женское лоно, отлили в прошлом веке.
«Барабаны, колеблющие свет луны», – вспомнилась веьтнамская песня. Подобными скромными радостями и огорчениями были наполнены дни его новой жизни. На улице Северных лекарств он купил хэшоуняо – легендарный настой горных целебных трав, возвращающий молодость. Казалось, что жить предстоит еще очень долго. Впереди виделось много интересной работы и брезжили контуры того невыразимого единства, в котором найдется точный ответ на любой из вопросов, когда-либо волновавших его. Иероглифический свиток в токонома он заменил изображением мандзи – символа вечности.
Известие об аресте Одзаки огорчило Тахэя, но не более. Они никогда не были особенно близки. Слухам о том, что Одзаки занимался шпионажем, профессор не поверил. Наверняка бедняга стал жертвой клеветы. В борьбе за власть ведь не брезгуют никакими средствами. Не случайно же арест был произведен в тот самый день, когда ушел в отставку Коноэ.
Тахэй не сомневался в том, что принц рано или поздно сумеет вытащить друга из беды. О том же, что кто-то может попытаться связать дело Одзаки с ним, профессором Моритой Тахэем, он и подумать не мог. Но проходило время, об Одзаки не было никаких известий, а положение Тахэя почти незаметно, но день ото дня неуклонно изменялось к худшему. Уэда, который буквально и слова не мог вымолвить без подобострастного придыхания, перестал приходить в гости. Посол Есидзава «забывал» присылать приглашения на приемы и протокольные встречи. Командующий гарнизоном под благовидным предлогом забрал автомобиль. Наконец настал день, когда Тахэй обнаружил за собой слежку. Сначала он решил, что ошибся и ничего подобного просто не может быть, но жизнь доказала обратное. Пришлось принять успокоительную версию о французской разведке или агентах Вьетминя. В глубине души он конечно же знал, что это не так. Нынешнее его положение едва ли представляло хоть какой-нибудь интерес для иностранцев. Иное дело – свои.
Визит комиссара токко кэйсацу развеял последние иллюзии. Он держался почтительно и не задавал нескромных вопросов. Разговор вертелся вокруг общих тем, и лишь брошенное невзначай упоминание об Одзаки показало, куда устремлены интересы секретной полиции.
– У вас есть какие-нибудь доказательства против меня? – напрямик спросил Тахэй.
– Боже упаси, сэнсей! – притворно ужаснулся комиссар. – Как вам даже могла прийти подобная мысль, – он рассмеялся. – Ничего подобного нет и быть не может. Все равно что замахнуться лапкой кузнечика на императорскую карету.
– В таком случае попрошу вас без лишних слов объяснить цель прихода.
– Я только выполняю приказ, сэнсей, – комиссар казался смущенным. – Простите меня.
– Какой приказ? – Тахэй был предельно лаконичен. – И чей приказ.
– Нас интересует ваша корреспонденция. – Заметив, что лицо собеседника напряглось, комиссар поспешил поправиться: – О, разумеется, не вся, а только письма некоторых, точно поименованных лиц.
– Вам поручено произвести у меня обыск?
– Что за ужасное подозрение! Скорее цветы вырастут на камне, – я бы не посмел взглянуть вам в глаза. Вот если бы вы сами согласились помочь нам… – он выжидательно замер.
– Короче говоря, вы просите у меня разрешения ознакомиться с корреспонденцией? Я правильно вас понял?
– Да, это так, сэнсей. Но, повторяю, решение принадлежит вам.
– Мне остается только радоваться тому, что от меня еще что-то зависит. Завтра или послезавтра я уже не смогу отказать в подобной просьбе. Не так ли?
– Не знаю, сэнсей, – уклонился комиссар.
– Будете смотреть здесь или возьмете с собой?
– Я бы предпочел для начала ознакомиться на месте.
– И немедленно?
– Если такова будет ваша воля.
– Я могу изъять переписку сугубо личного характера?
– Как угодно, – комиссар помрачнел. – Не смею воспрепятствовать.
Тахэй понял, что против него у токко кэйсацу ничего нет. Да и быть не может. В противном случае они бы не стали церемониться. Но все равно, это пляска на лезвии меча. Полиция явно боится, что он может уничтожить компрометирующие документы. Лишь тонкая паутинка пока удерживает их от крайних мер. Какой узкой сделалась грань, отделяющая честь от позора. Не разместиться, не устоять.
– Прошу вас дать мне сорок минут, – Тахэй принял решение, – на приведение в порядок сугубо личных дел. Вот ключ от сейфа, где хранится корреспонденция, – он с поклоном вручил всю связку, продетую сквозь костяную нэцке в виде трех обезьянок. – Извините, что вынуждаю вас ждать.
– Это мне следует извиняться. Охотно подожду.
– Служанка подаст вам все необходимое, – поднялся с татами Тахэй.
В спальне он остановился перед алтариком предков. Низко поклонился портретам матери и отца. Пустая комната, откуда, как обычно, утром вынесли постель, навевала грусть и успокоение.
Насыпав корм в круглый аквариум с рыбками, Тахэй раздвинул перегородку, отделявшую кабинет. Из фамильного ларца вынул завернутые в огненный шелк изящные принадлежности для сэппуку – ритуального самоубийства – и присел у столика с лаковыми коробочками для туши и кистей. Строго по правилам каллиграфии написал прошение об отставке и официальное извинение за самоубийство.
Оставалось теперь только выбрать подходящее место. И в этот миг Тахэй пережил сатори, то самое внезапное озарение, которого никак не мог достичь по системе дзэн. Он увидел, как страшный демон в короне из черепов вращает разделенное на шесть секторов колесо. В мелькании обода слились воедино формы перерождений. Замкнулась и предстала единой цепь причин и следствий. Служа смерти, он ускорил и неизбежное свидание с небом. Теперь он знал, где это надлежит сделать.
Сад исключался, поскольку пролитая на землю кровь была равносильна признанию вины. Но он не ощущал себя виновным перед теми, кто не оставил ему никакого выбора. Была иная, действительная вина перед миллионами неизвестных существ, о которой он не подозревал до потрясения сатори. Ее нельзя было смыть кровью, а пустота, в которую он уходил, измельчала на атомы и мысли и формы. Пока длилась жизнь, существовала и вина. А потому он не был властен обагрить кровью белизну татами, как намеревался сделать это до озарения, ибо красное на белом, словно флаг «Хино-мару», означало полное отсутствие всяких грехов. Оставалось одно: уйти на террасе, где росли орхидеи. Пусть благородная розовая древесина примет струю отлетающей жизни.
Тахэй откупорил длинную темную бутылку. Это был черный сакэ с порошком кунжута и пеплом, который пьют только при расставании. Он приберегал ее для прощального вечера, чтобы распить с друзьями, а выпьет в одиночку, расставаясь с собой. Прежде чем пригубить первую чашечку, обмакнул пальцы в сакэ и, разбрызгав по воздуху, напоил духов. Это было его прощание с Азией.
Закрыв глаза, вызвал в воображении сочувственную улыбку бога последнего странствия. Пусть подарит милость человеку, которому никто не сказал напутственный слов: «Спокойной смерти».
Распахнув кимоно, Тахэй пил чашу за чашей. Когда до истечения испрошенного им срока оставалось совсем немного минут, он уже был сильно пьян. Раскрасневшийся, с сентиментальной улыбкой на устах, он напоминал человека, который провел удачный вечер с гейшами и вот-вот собирается возвратиться домой. Ему и в самом деле пришла пора прощаться.
Надев белую рубаху, он прошел на веранду. Сел на теплые доски, положил рядом письма, неторопливо развязал огненный шелк. Как притягательно блестела на нем синеватая сталь и желтая резная слоновая кость! Последняя иллюзия, которую многие принимают за главную прелесть жизни. Мононо аварэ – очарование вещей.
Встав на колени, Морита Тахэй обнажил кинжал и вогнал его себе в живот. Затем нащупал на шее сонную артерию и полоснул по ней острым тончайшим лезвием. Друга, который мог бы оказать ему последнюю помощь, рядом не было, и поэтому прошло неведомо сколько времени, прежде чем он умер. Боль не мучила его остротой, и, впадая в расслабляющий сон, ему не пришлось ни о чем пожалеть.
Токко кэйсацу в гостиной терпеливо ждал.
Глава 24
Фюмроль встрепенулся от бьющего в глаза электрического света. Над ним стоял японский офицер в маскировочном комбинезоне.
– Stand up! [33]33
Встать! (англ.)
[Закрыть]– скомандовал офицер, расчетливо ударяя носком ботинка под ребра. Очевидно, он принял полуголого европейца за англичанина.
– Не бейте, – задохнулся от боли Фюмроль и заговорил по-японски: – Я такой же офицер, как и вы. – Он с трудом поднялся. – Пожалуйста, обращайтесь со мной по-человечески.
– Вот как? – Японец осветил его, медленно ведя луч от головы к ногам. – Где же в таком случае ваша форма? Знаки различия?
– Мне пришлось добираться вплавь.
– С ней? – Японский офицер направил фонарь на девушку, сидевшую на коленях в углу.
– Нет, – Фюмроль со стоном схватился за ушибленный бок. – Она была здесь, когда я вошел.
– Выведите девку, – приказал офицер и неожиданно ударил Фюмроля двумя твердыми, как рог, пальцами в солнечное сплетение.
– Что вам тут надо? – спросил он, когда подозрительный белый пришел в себя. – Где научились японскому языку? С каким заданием посланы?
– Я скажу это только высшему начальнику, – попытался выиграть время Фюмроль. После пережитой боли в нем тряслась каждая жилка.
– Перед вами подполковник императорской гвардии. Если не хотите, чтобы стало еще больнее, отвечайте точно и коротко.
– Я офицер связи при губернаторе французского Индокитая. – Фюмроль решил не скрывать правду. – Наше судно было задержано японской субмариной у побережья Кота-Бару.
– Какое именно? – подполковник перешел на французский.
– Джонка.
– Как оказались на столь жалкой посудине?
– Мой самолет потерпел аварию.
– Майор Фюмроль? – поинтересовался японец и, не дожидаясь ответа, иронически поклонился: – Рад неожиданной встрече. – Откуда плыли?
– С островов Драконьего Жемчуга.
– Где другие пилоты?
– Мертвы, господин подполковник. С кем имею честь?
– У тебя нет больше чести, шваль! – взорвался японец и ребром ладони рубанул Фюмроля по затылку. – Давайте сюда девку, – позвал он, высовываясь из окна. – Живо!
Солдаты бросили девушку к его ногам.
– Кто он? – спросил подполковник, толкая ногой потерявшего сознание француза. – Как здесь оказался?
– Не знаю, господин, – она едва понимала чужой язык.
– А ты?
– Хоанг Тхи Кхюе, господин.
– Каким ветром тебя занесло в Малайю?
– Не знаю, господин, – девушка втянула голову в плечи, словно ожидая удара.
– Где твой дом? – японец догадался, что она просто не поняла вопроса. – Как попала сюда? – постучал он по бамбуковому столбу, поддерживающему крышу.
– Сайгон, господин. – Она спрятала лицо от слепящего света, но луч вновь ударил в глаза.
– Сидеть! – прикрикнул японец. – Как же ты очутилась в Малайе?
– Малай-а? – она по складам повторила явно незнакомое слово. – Не знаю, господин.
– Как называется твоя страна? – подполковник проявлял поразительное терпение.
– Вьетнам.
– А эта?
– Вьетнам.
– Где Сайгон, идиотка?
– Далеко, – она махнула рукой на темный квадрат окна. Японец машинально повернул голову.
В разрывах невидимых туч влажно лучились звезды. Дождь прекратился и стало слышно, как шумит неспокойное море.
– Джонка? Сампан?
– Сампан, господин, – она обрадованно закивала. – Сампан «Нянь люа». [34]34
Побег риса (вьет.).
[Закрыть]Тайфун налетел. Три, четыре, пять, – начала загибать пальцы, – шесть дней кидало. Потом из моря Железный сампан. Японский господин в трубу кричал: «Плыви сам, плыви сам!»
– Наконец-то! – усмехнулся полковник. Его позабавила мысль о том, что судьбы таких разных человеческих существ, как беглый француз и эта полудикая вьетнамка, столь смешно и нелепо пересеклись по его вине.
Железная воля генерала Ямаситы, которому понадобились суда, предопределила, наверное, сотни подобных встреч, разметала по ветру бессильные намерения и жалкие жизни. Ямасита приказал, а он, подполковник Арита, исполнил, добыв за три дня охоты свыше двухсот судов. Все остальное – капризная прихоть случая: встречи, разлуки, гибель и этот тайфун, который, описав петлю, пригнал к Малайскому полуострову десяток лодчонок с индокитайского юга.
Фюмроль, придя в сознание, застонал и сделал попытку встать.
– Вы можете расстрелять меня, – цепляясь за жерди, он с трудом выпрямился. – Но не смейте прикасаться ко мне, животное!
– Хотелось бы разъяснить ваше незавидное положение, – обернулся японец. – Я могу расчленить вас на кусочки или передать господину Деку. Скорее всего, он пошлет вас на гильотину. Или вы больше предпочитаете киматори? Надеюсь, не надо объяснять, что это такое? Слово за вами, господин капитан.
– Майор, – зачем-то поправил Фюмроль. На него нахлынуло непонятное изнеможение, он пошатнулся и рухнул на земляной пол.
– Какие слабые нервы, – пожурил подполковник. – Похоже, вы знаете, что такое киматори. Но не волнуйтесь, мне не нужна печень малодушного. Еще, чего доброго, заразишься падучей.
– Малай-а, – растягивая слоги, повторила Хоанг Тхи Кхюе.
– Что? – не понял японец. – Вышвырните эту обезьяну, – он перевел фонарь на Кхюе. – Она меня больше не интересует.
С моря донесся низкий протяжный гудок.
– Катер, господин подполковник, – козырнул один из солдат.
– Да, пора возвращаться, – Арита встал с разостланной плащ-палатки. – А я еще не решил, как поступить с задержанным. – Он поставил ногу Фюмролю на грудь. – Вы еще не умерли?
– Чего вы хотите от меня? – не выдержал тот и со стоном перевалился на бок. – Каковы ваши условия?
– Так, – удовлетворенно констатировал Арита. – Торг начался. Как это во вкусе белых людей, – ему доставляло странное удовлетворение играть с поверженным врагом, как кот с мышью. Что ж, он и сам удивляется своему великодушию. Отпустил зачем-то перепуганную дикарку, хотя принципиально никого не отпускал, а теперь церемонится с полутрупом, который ему также совершенно не нужен. Зачем? – Итак, вас интересуют условия, – так ничего и не надумав, возобновил он зловещий диалог. – Точнее, одно-единственное условие. Короче говоря, жизнь. Вы хотите жить?
– Что вам от меня нужно? – собрав последние силы, Фюмроль выпрямился, хватаясь руками за гладкие колена бамбукового столба.
– В том-то и весь трагизм вашего положения, майор, что ничего. Все, что можно, вы уже продали. Вам нечем расплатиться даже за жизнь, а она ведь так недорого стоит.
– Тогда добейте меня. Но зачем издеваться, мучить?
– Не понимаете? А один ханойский дурак по имени Уэда уверял меня, что вы до тонкости изучили дух Ямато и вообще очень опасны. Нет, вы не знаете нас. И безвредны, как раздавленная колесом змея. Не забыли, как зовут нашего бога смерти? Если вы были в Нара, то должны помнить грозного владыку, пляшущего на буйволе с мечом и капканом в руках. По бокам его стерегут перевитые змеями ино. [35]35
Боги-охранители (япон).
[Закрыть]
– Эмма.
– Верно, Эмма. Индийцы зовут его Яма, китайцы – Янью, монголы – Эрлик. Звучит сходно, и люди умирают одинаково: монголы, китайцы, малайцы. Под Кота-Бару мы нашли полевой госпиталь, в котором лежали индийские солдаты из второго Пенджабского полка. Один из моих «висельников» облил их бензином и выстрелил из ракетницы. Вы, конечно, считаете, что он поступил жестоко? Это не так. Мы воюем во имя освобождения Азии и поэтому считаем изменником любого азиата, поднявшего на нас оружие. Пусть индийцы знают, что объятый пламенем Яма уже скачет на них и земля трясется под копытами. Англичан и австралийцев мы, к вашему сведению, только расстреляли. Как видите, мы делаем различие между людьми, тогда как белые подходят к нам, служителям духа, со своей меркой. Попробуйте заслужить жизнь.
Скрипя зубами, Фюмроль отчаянно старался удержаться на ногах. Он был гол, беззащитен и бесконечно унижен. Ему хотелось сейчас умереть. Только безболезненно и спокойно, подобно засыхающему дереву, как говорят японцы. Он беззвучно плакал.
– Или легкую смерть, – Арита, казалось, читал мысли. – Ничто – это целостность мира, из которой рождается все и куда возвращается все. Реальный мир только манифестация этого всеобщего небытия, его частное воплощение, зыбкое и мимолетное, как отражение в воде. Выбирайте, что вам ближе.
– Пожалуйста, застрелите меня, – тихо сказал Фюмроль.
– Хорошо, я сделаю вам предложение. – Арита, казалось, не расслышал. – Кажется, мне удалось найти приемлемое решение. Вы стремились к де Голлю? Что ж, это только естественно. Мы готовы оказать вам необходимую помощь. Сражайтесь за Францию, бейте немцев, выполняйте приказы ваших начальников. Когда вы понадобитесь Японии, мы вас найдем. Как видите, условия достаточно мягкие. Считайте это капризом, но мне почему-то захотелось сохранить вам жизнь. Долг не позволял сделать это просто так, без всякой компенсации. Я придумал приемлемое решение. Не исключено, что вы погибнете в бою. Или ваши услуги вообще не потребуются. Всякое может статься. Вы почти ничем не рискуете. Никто не помешает вам, наконец, просто лишить себя жизни.
Фюмроль почти поверил в искренность японца. Еще секунда, и он бы сдался, но тягостное предчувствие скорой гибели мешало ему сказать «да», навязчиво подсказывало, что враг просто забавляется его беззащитностью и смертной страдой.
– И вы отпустите меня просто так? Под честное слово? – Он ждал ответа с замиранием сердца, с трепетной надеждой, за которую себя ненавидел.
Арита презрительно усмехнулся. Ему действительно захотелось спасти этого человека, и он был готов отпустить его под честное слово. Своим вопросом заурядного торгаша француз сам все испортил. Нет, он не человек духа. Обыкновенное мясо. Пусть пеняет теперь на себя.
А Фюмроль не сводил жадных, тоскующих глаз с японца, как будто бы что-то мог разглядеть за слепящим электрическим кругом.
– Я полагал, что вы поняли, о чем идет речь. Наш договор мы оформим по всем правилам в ближайшем населенном пункте, после чего вы получите деньги, паспорт нейтральной страны и билет до Лондона, – отчеканил подполковник. – Так, вы согласны?
– Нет! – выкрикнул Фюмроль. В ту же секунду Арита выстрелил и, не оглядываясь, вышел из хижины.
– Господин подполковник! – подскочил к нему поджидавший у порога лейтенант Ида. – В лесу обнаружено четыре совершенно целых танка «Матильда» и два танка «Валантайн». Мои ребята могли бы…
– Отставить, – оборвал его Арита. – Это не наша задача. Быстро на катер.
Он подумал, что зря отпустил девку. Надо было хотя бы отдать ее солдатам. Они заслужили маленькое развлечение: денек был жаркий.
– Где мой меч, Ида? – спросил он.
– Здесь, господин подполковник! – держа на вытянутых руках завернутую в шелк драгоценную реликвию, выступил верный оруженосец из темноты. – Прикажете поискать еще пленных?
– Сейчас уже поздно, но завтра я, быть может, смогу показать прием в стиле Мусаши. Самый трудный.
– Ребята очень обрадуются, господин подполковник. Они готовы за вас в огонь и воду. Они уже близко. Слышите, как поют?
Выйдешь в море – трупы в волнах,
Выйдешь в горы – трупы в траве,
Но не бросит свой взгляд назад,
Кто за Ариту готов умереть.
Это была знаменитая «Уми юкаба» – песня бесстрашных, в которой «висельники» кощунственно заменили слово «император» именем своего командира.
– Скажи им, чтобы они так больше не пели.
Приняв меч, Арита пошел к морю, над которым трепетали молнии дальних гроз.
