Текст книги "Мальтийский жезл"

Автор книги: Еремей Парнов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 26 страниц)

– А как же Георгий Мартынович? – робко напомнил Люсин.

– Он к нам научную работу исполнять прибыл, – охотно откликнулась Аглая Степановна. – Веселый, стройный – любо-дорого взглянуть. Собака еще при ём была агромадная – страсть. Ростом что твой теленок. И красивая-красивая, вся такая белая с черными пятнами, брыластая, гладкая и уши торчком… Рекс, кажись.

– И чем занимался Георгий Мартынович? – Люсин поспешил отвлечь Степановну от воспоминаний о Рексе, явно поразившем ее воображение.

– Домик ему сколотили специальный, под лабораторию. Вроде как здесь у нас, значит. Стол привезли с ящиками, микроскоп поставили, электричество, само собой, провели. Печи, помню, еще там такие стояли, серебристые, где он торф этот самый в чашках сжигал. Чашечки махонькие-махонькие, чуть поболе наперстка.

– Муфельная печь, – догадался Люсин.

– Так виднее тебе… Только я про Егора Мартыновича… Как увидела его с этим Рексом на сворке, так и обмерла вся. Настоящий, скажу тебе, прынц. Вот и весь сказ.

– Влюбилась, что ль, Аглая Степановна? – сочувственно подмигнул Люсин. – Да ты не стесняйся, с кем не бывает.

– Что я, тронутая? – строго поджав губы, она покачала головой. – Не про меня залетка. При нем и внешность, и образование, и обращение деликатное. А я кто? Торфушка с четырьмя классами, солдатка брошенная… В обед черняшка с тюлькой, кипяток с рафинадом – в ужин. Хожу сторонкой, глаза прячу. Однако заметил он меня, приблизил, значит, к своей особе, в эти… в коллекторы определил. Тоже, значит, по научной части.

– Скажите пожалуйста! – подал Люсин осторожную реплику.

– А ты как думал? – в голосе Аглаи Степановны отчетливо прозвенели горделивые нотки. – Дали мне бур такой и велели болото дырявить. Заглубишь и вытащишь торфяную колбаску, потом нарастишь штангу и еще дальше заглубишь, пока до самого дна не доберешься. Сапропель называется. Так и бродила день-деньской с коловоротом. Тяжело, конечно, но я только радовалась. Ни в чем себя не жалела. Да и то сказать – работа полегче была, чем пни эти клятые корчевать. Наберу я колбасок полный короб, а ему все мало. То тут копни, то оттуда достань. Возьмет кусочек – и под микроскоп. Определит, где чего, и в тетрадку запишет. Тут мол, осоковый торф, тут сфагновый, а там вахта попадается, либо шейхцерия. Я ведь травы тогда уже хорошо знала. Новые названия тоже легко давались. Даже когда не по-русски. Эриофорум вагинатум, к примеру, знаешь, чего это?

– Откуда, Степановна? Уж ты просвети.

– Пушица влагалищная, – с готовностью объяснила она. – Растет на мочажинах такой белый цветок… Серебристый, красивый. Егор Мартыныч все их наперечет знал. Карту он составлял болотную: где какой торф лежит. Жара стоит адова, аж звон в ушах, солнце печет, от белого багульника голова кругом идет, а он с кочки на кочку прыгает – ищет. «Чего ищешь-то? – спрашиваю, бывало. – Хоть бы себя поберег, а то, не ровен час, угореешь. С багульником шутки плохи – что твой болиголов». Он же отмахивается только: «Отдыхать зимой будем, Ланя, отсыпаться на медвежий манер. А сюда нас поставили полный разрез сделать. Каждому слою свое место и применение найти». Так и маялся до первых заморозков. Утром на болоте, с вечера в лаборатории своей. Анализы делал, лекарство составлял.

– Это какое же такое лекарство?

– Так ведь на всякую болезнь своя трава есть. А торф, он чего? Запечатанное разнотравье, аптека, можно сказать, болотная. Белый мох ране не даст загнить, сапропель от радикулита лечит. Мало ли… У всякого торфа свое применение.

– И помогает?

– Еще как! Я в те годы много у Егора Мартыныча переняла. Но и ему от меня перепало дай бог! Все, что знала, доверила. А после мы с ним и к бабе Груне ездили. Он за ней цельную книгу амбарную исписал… Такой музыки-то у нас не было, – она покосилась на рубиновый глазок магнитофона. – Как чуял, бедняжка, кто его от смерти убережет.

– Заболел?

– Простыл на болоте. Холодное лето в тот год выдалось. Особливо июнь. Вода ледяная. А он в резиновых сапогах по камышам. Ирный корень выкапывал. По времени так самая пора была – гадючьи свадьбы! Свивались в клубки так, что ступить было страшно. Ну он и провалился по грудь. Легкие простудил и почки, конечно. Если бы не баба Груня… Тогда и подружились мы с Егором Мартынычем. Я уж и с болота того ушла, и бабка Груня преставилась, а он все ездил к нам за травкой. И то правда, болел часто. Только зельем и держался на белом свете. Я уж сама собирала ему, что надо, варила, готовила впрок. Былинку к былиночке…

– Видать, в обычных врачей Георгий Мартынович не шибко веровал? – с мягкой усмешкой спросил Люсин. – Недолюбливал?

– А за что любить, прости господи? Так рази с нынешней врачихой поговоришь? Она и не взглянет на тебя. Даже головки не приподымет: ей бы только с писаниной управиться. Едва рот раскроешь, а она тебе рецепт в зубы – и будь здоров. А на кой мне ихняя химия? У меня своя фармакопея.

– Оно конечно, – уважительно согласился Люсин, ощутив близость решительного момента. – Фармакопея у тебя знатная… В этот-то раз чего привезла с «Иванова болота»?

– Иде оно теперь, тоё болото? – запричитала Степановна. – Одни ямины дикие и сухостой. На торфяных полях сплошь фрезер. Сухота. Крошка горит. Спасу нет… По окраинам пошастала – ничего не взяла. На Милановку пришлось податься, а ноги уже не те. До суходольного острова-то так и не добралась. Спасибо святой источник на месте остался. Передохнула хоть. Там в округе леса хорошие: береза, сосна, а на лугах заливных хвощи до пояса, купавка. Душа радуется. Живи – не хочу. Совсем оживела, пока зелье искала, отогрелась на шелковых муравах.

– Значит, нашла все же?

– Взяла, чего надо. Шерошницы пахучей набрала, буквицы, жерухи опять же лукошко. Только зазря. Пропала она теперя, моя жеруха. Сушить-то ее не положено. Вся сила у ей в свежести.

– Для Георгия Мартыновича старалась?

– Кому ж еще?.. День подождала и выбросила жеруху-то. Не пить уж ему более никогда.

– И другую траву тоже выкинула? Буквицу?

– Не. Те на чердаке сушатся. Зачем добру пропадать? Грех. В зельях тайна планидная.

– Планидная? Это от планет, что ли?

– Каждой травке своя планида. Так баба Груня учила.

– Неувязочка выходит. – Люсин не любил неясностей, даже если они не имели прямого отношения к занимавшей его задаче. – Планет у нас сколько? Коли не изменяет память – девять. Верно?

– Не, – с уверенностью возразила она. – Семь планид.

– Вот-те раз! Для всего мира девять, а у тебя семь.

– У нас не так, у нас по-старому. Мы и сроки по-старому определяем, по месяцу, значит, когда чего собирать. Одно в полнолуние, другое в первую четверть. Если ле соблюсти, силы такой не будет. У всякого зелья своя пора. Когда на заре собирают, когда в полдень, а то и вовсе к вечеру. Соображать надо. А как же? Ведь кажинная травиночка, сама заваляща, от чего-нибудь да излечит. Без надобности ничего не растет на земле. Вот и старайся понять, что на какую лихоманку подействует, срок верный определить да правильно высушить.

– И ты все это знаешь, Степановна?

– Баба Груня, так та знала, а я, может, и забыла чего. Рази упомнишь? Веронику взять, таку синеньку, так ее лучше всего вечером, часов в шесть, собирать, а то до дому не донесешь – облетит.

– С секундомером в лес ходишь? – улыбнулся Люсин.

– Мои секундомеры на земле растут. Утопит кувшинка цветок – вот тебе и есть шесть часов. По-старому – шесть, пять – ноне. Всяка тварь свою планиду чует.

– Летнее время имеешь в виду? Ладно, будь по-твоему, – согласился Люсин. – Пусть будет семь. Но трав-то, Аглая Степановна, тыщи! На всех и планид не хватит.

– Все семь и правят миром. И у каждой свое царство.

– В таких, выходит, категориях мыслишь, – Владимир Константинович уклонился от защиты естественнонаучной картины мира. – И по чьему ведомству жеруха твоя проходит, к примеру? – спросил он, возвращаясь к вещам практическим.

– Жеруха – цветок Солнца, – уверенно заявила Степановна. – Вроде как подорожник. Потому сок сразу пить полагается. В свежем виде, как выжмешь. Он любой камень выгоняет. Хошь из почек, хошь из печенки. Из пузыря тож.

– Солнце, значит, у тебя тоже в планетах ходит?

– А как же! Первая планета и есть.

– Обижаешь Коперника, бабуся, ай-я-яй! – покачал головой Люсин. – Все за Птолемея цепляешься [31]31
  …обижаешь Коперника, бабуся… все за Птолемея цепляешься… – Коперник, Николай (1473—1543), польский астроном и мыслитель, создатель гелиоцентрической системы мира, согласно которой Солнце находится в центре, а Земля является одной из планет, вращающихся вокруг Солнца. Учение Коперника сменяет геоцентрическую систему мира, базировавшуюся на трудах древнегреческого ученого Птолемея Клавдия (ок. 90 – ок. 160). Птолемей разработал математическую теорию движения планет вокруг неподвижной Земли, позволяющую вычислять их положения на небе.


[Закрыть], а жизнь идет, – пошутил он. Но шутка его едва ли была понята.

– Это какой же Птолемей – великомученик? – удивилась старуха. – Рази он тоже зелейник?

– Окстись, Степановна, – в шутливом ужасе замахал руками Люсин. – Зелейник! Великомученик!

– А не знаешь, так и болтать нечего.

– Твоя правда… На чердак-то можно залезть? Посмотреть охота, как сушишь. Очень уж трава-буквица твоя за живое задела.

– Обыкновенно, как надо, чтоб не выжгло и чтоб не забродило. Но ты слазай, взгляни.

В жарком, сухом полумраке расплывчато вырисовывались поставленные друг на друга низкие ящики, скорее даже рамы, затянутые проволочной сеткой. Рассыпанные тонким слоем сухие листья и стебельки источали крепкий сенной аромат, от которого сладостно перехватывало дыхание. В памяти полыхнуло полузабытым ласковым светом, и стало так хорошо и прозрачно, словно никогда не было ни горестей, ни забот. В теплом косом луче струились былинки, и стояла такая тишь, что было слышно, как скручивается, высыхая, самый малый из лепестков.

И тем внезапней, тем резче залился внизу требовательный телефонный звонок. Больно ударившись макушкой о какую-то балку, осыпавшуюся сухой паутиной, Люсин бросился к лестнице.

– Есть новости, Владимир Константинович? – просочился сквозь глухое потрескивание мембраны дальний голос.

– Похоже на то. Я вот о чем вас хотел попросить, Борис Платонович. Нужно срочно проверить личный счет Солитова. Есть подозрение…

– …что он произвел операцию? Совершенно верное подозрение. Георгий Мартынович снял со своего счета полторы тысячи рублей. Расходный ордер заполнен и подписан собственноручно. Он у меня в руках… Так что считайте, что мы с вами встретились.

– Это обнадеживает. Значит, продвигались верно, не заплутали… Какого числа, Борис Платонович?

– В пятницу, через день после отъезда Солдатенковой, если вас именно это интересует… Я же знаю, откуда вы говорите… Чего молчите? Алло! Вы еще здесь?

– Здесь, здесь, Борис Платонович. Я, извините, задумался.

– Да-а… Тут есть над чем поразмыслить. Чем дольше думаю, тем сомнительнее представляется мне алиби нашей любезной знахарки. Второпях сработано. Топорно.

– Вот тут вы, по-моему, ошибаетесь.

Люсин возвратился к Аглае Степановне с озабоченно-хмурым лицом. Не по нутру ему была такая резвость, амбициозная эта прыть. А ничего не попишешь: успех налицо. Да и с формальной стороны придраться нельзя: Гуров скрупулезно отрабатывал любые возможные версии. Оперативно, четко, без всяких сантиментов. Последнее, пожалуй, и настораживало. Внутренне Люсин не принимал стопроцентного рационализма. Живую реальность не уложишь в прокрустово ложе модели. Волей-неволей приходится резать по живому, а вот этого он совершенно не выносил.

– Нагляделся? Наговорился? – старуха зыркнула на него острым, все подмечающим глазом. – Чего надулся, как мышь на крупу? Али не по-твоему выходит?

– Пока не по-моему, бабуся, а дальше посмотрим… Пойду я.

– Так иди себе. Держать не стану.

– Я к вам послезавтра, если позволите, загляну.

– В самый ливень потащишься? И не лень тебе?

– Полагаете, снова пойдут дожди?

– Аккурат послезавтра. Не веришь, чай?

– Почему? Верю. Приметы небось знаешь?

– Приметы, приметы, – закивала она. – Клен вчерась слезу пустил. Орляк – папоротник – опять же раскручиваться пошел.

Глава седьмая
В КАРЕТЕ, С ОПУЩЕННЫМИ ШТОРКАМИ…

Визит на Кузнецкий мост в республиканскую прокуратуру, мягко говоря, не вызвал у Наташи Гротто прилива энтузиазма. Ни уютный старинный дом, обставленный канцелярного вида мебелью, ни сам следователь отрадного впечатления на нее не произвели. Вначале Наталья Андриановна держалась, как всякий нормальный человек, заботящийся о сохранении собственного достоинства: по-деловому лаконично и сухо. Мало ли каких формальностей, часто обременительных и не слишком приятных, требует от нас жизнь? Останемся же на высоте при любых обстоятельствах.

Она не стала выяснять, что да почему, хотя в повестке и значился номер телефона, и приехала точно к указанному часу. Да и зачем суетиться, когда все ясно?

Прождав минут десять в приемной, Гротто разыскала секретаршу и дала ясно понять, что, если товарищ Гуров ее немедленно не примет, она уйдет и вряд ли сумеет найти для него время в следующий раз.

Пришлось Борису Платоновичу срочно перестраиваться, хотя он к этому не слишком привык.

– Извините великодушно, Наталья Андриановна, – пробубнил Гуров, выпроваживая посетительницу, в которой Гротто узнала лаборантку Леру. – Не рассчитал малость… Вы, конечно, догадываетесь, зачем вас пригласили?

– Естественно. – Развернув предложенный стул, как ей было удобно, она села с замкнуто-выжидательным выражением. – Похоже, у вас вся наша кафедра перебывала?

– Похоже, что так. – Гуров украдкой оглядел очередную свидетельницу. «Красива, умна, с норовом, – подвел итог. – Такие из нашего брата веревки вьют». И загасил дымящуюся сигарету.

– Не проще ли было приехать самому, чем отрывать от дела столько людей? – положила конец затянувшейся паузе Наталья Андриановна. – Вы не находите?

– Не нахожу. Так будет удобнее… для дела. А дело у нас с вами непростое, Наталья Андриановна.

– Дело у вас, товарищ следователь, – подчеркнуто разграничила она. – У меня же, простите, горе.

– Вы так дружили с Георгием Мартыновичем? – спросил он, придавая особую смысловую окраску своему «так».

– Да, мы так дружили, – она тоже подчеркнула, но иначе, чем он, по-своему.

– Должен ли я вас понять?.. – Гуров не договорил, изобразив удивление.

– …Что мы были в интимных отношениях? – Она улыбнулась, с холодной дерзостью вскинув голову.—

Я думаю, будет лучше без недомолвок. Спрашивайте, пожалуйста, не стесняйтесь. Я отвечу.

– Ответите? – Борис Платонович принял шутливо-испуганный вид. – Ради бога, не надо, меня совсем иное интересует!

Его действительно интересовало иное, но и от такой стороны дела он не открещивался отнюдь. А все же брошенного ею вызова не принял. Интуитивно почувствовал, что не за ним останется последнее слово на этом поле.

«Сильная баба», – подтвердил первоначальное впечатление.

Наталья Андриановна безучастно ждала продолжения разговора.

– Я посоветоваться с вами хочу, – сказал Гуров, как можно проникновеннее. – Вам известно, что Георгий Мартынович завещал дачу и крупную сумму денег Солдатенковой?

– Это его сугубо личное дело.

– Безусловно! Но лишь при условии, что нам известна его дальнейшая судьба. Не согласны?.. А вдруг преступление?

– Вы правы, – рассеянно кивнула Гротто.

– Вот видите!.. Ну, и что вы по этому поводу думаете?

– Я мало знаю Аглаю Степановну. Но, по-моему, она единственный человек, кто по-настоящему предан Георгию Мартыновичу. Она ухаживала за ним, как за малым ребенком, лечила его…

– Вот именно – лечила!.. Ведомственной поликлиники ему мало. А ведь у вас очень приличная поликлиника.

– Вы же знаете людей… Всем хочется верить в чудо.

– Ладно, оставим это, – махнул рукой Борис Платонович. – Значит, Солдатенкову вы ни в чем не подозреваете?

– Какое право я имею подозревать?.. Вы некорректно формулируете вопросы. Ничего дурного за ней я не знаю. Последние годы Георгий Мартынович сильно сдал и чувствовал себя очень одиноко. Спасибо ей за то, что она скрашивала ему жизнь, как могла.

– Но ведь вы согласились, что могло иметь место преступление?

– Да она-то при чем?.. Вне дома искать надо. Другого человека искать. Мне так кажется.

– Правильно кажется. Но вы, простите, непозволительно отделяете следствие от причины. Что-то же заставило Солитова покинуть дом? Как, по-вашему?

– Тут вы правы, – незамедлительно признала она. – Товарищ, который приезжал к нам из уголовного розыска, тоже пытался отталкиваться от этой точки… Кстати, если это не секрет, почему делом… Одним словом, при чем тут прокуратура? Или милиция уже не ищет Георгия Мартыновича?

– Ищет, – пряча улыбку, кивнул Гуров, невольно проникаясь симпатией к собеседнице.

Ее манера вести разговор обезоруживала. С такими людьми бывает либо очень трудно, либо необыкновенно легко. «Хорошо, когда они на твоей стороне», – подумал он, ощутив легкий укол грусти.

– Товарищ из угрозыска совершенно обоснованно предположил несчастный случай. А раз случай… Мог выбежать на секунду, а тут почечная колика или острый печеночный приступ. Вы согласны со мной?

– Ваша аргументация безупречна. Ей бы цены не было, если бы люди, даже очень и очень больные, обладали способностью исчезать без следа. – Гуров выдержал красноречивую паузу, дав Наталье Андриановне возможность прочувствовать сказанное. – Поэтому нам не остается ничего иного, как сызнова начать все сначала. Я вам помогу здесь немножко, потому что сегодня мы располагаем сведениями, которых не имели вчера. Так, например, удалось установить точную дату ухода, или, если угодно, исчезновения вашего завкафедрой. Произошло это в пятницу, через два дня после отъезда Солдатенковой. Больше того, мы знаем, что в этот день, причем утром, что-то около одиннадцати, Георгий Мартынович снял с книжки полторы тысячи рублей. Таковы факты.

– Ограбление?

– Мысль напрашивается сама собой, но ничем конкретным пока не подтверждается. Несмотря на вывешенные милицией объявления с портретом Солитова и описанием его примет, никаких сведений не поступило. Никто не видел его после сберкассы.

– А в сберкассе видели?

– Да, девочки его запомнили.

– Должна ли я вывести заключение, что Георгий Мартынович исчез сразу после получения денег? Нелепо.

– Конечно. Поэтому будем отталкиваться от известных фактов. Зачем вдруг могли понадобиться такие деньги? С какой целью?

– Гипотез можно выстроить сколько угодно, но ведь нужны основания.

– Позволю себе не согласиться с вами, уважаемая Наталья Андриановна. Число гипотез ограничено, и даже весьма. Если же мы станем отталкиваться от привычек товарища Солитова, его увлечений, даже страстей и так далее, то вы сами увидите, сколь ограничен окажется наш, извините, джентльменский набор.

– Насколько я понимаю, вы уже проделали эту операцию?

– Беседовать с вами одно удовольствие, Наталья Андриановна, вы всё схватываете буквально на лету.

– Тогда поделитесь вашими умозаключениями, а я попробую оценить их в меру возможности.

– Вы меня чрезвычайно этим обяжете. Но, чур, одно предварительное условие. – Борис Платонович лукаво прищурился, выставив желтый от никотина указательный палец: – Не принимать на свой счет и не обижаться! Гипотеза – всего лишь гипотеза, умозрительное построение. Поэтому принцип такой: выдвигаем, не стесняясь, любую ересь, оцениваем, отсеиваем.

– Приступайте, – коротко кивнула Наталья Андриановна, далекая и неприступная в своей холодной математической броне.

– Дубль номер один! – пародируя киносъемку, Гуров хлопнул в ладоши. – Обыкновенный шантаж!

– С последующим похищением? – незамедлительно отреагировала Наталья Андриановна. – Вздор! Откупаться от кого-то, бежать в сберкассу, да еще в дождь, чтобы снять эти полторы тысячи…

– А что, если альтруистический порыв? Хотел кому-то помочь…

– В принципе исключить такое нельзя, – она сдула упавшую на лоб прядку. – Но кому помочь? В чем?

– Пусть будет по-вашему, – он сделал беглую пометку в блокноте. – Пойдем дальше… Может быть, женщина?

– Ну, допустим, женщина, и что дальше? Опять-таки таинственное похищение? В карете, с опущенными шторками, а потом убийство на Мосту урсулинок?

– Где он, этот ваш мост, разрешите полюбопытствовать?

– Понятия не имею. Нет, этот вариант не проходит.

– А почему? Не в образе Георгия Мартыновича? Свято верен памяти усопшей супруги? Женофоб? Или, может, опутан паутиной своего злого гения, то бишь Степановны? Вот и представился удобный случай порвать путы.

– Нет-нет, не проходит, – ее крупные чувственные губы дрогнули в тонкой улыбке. – Слишком поздно. Если бы еще лет десять назад, то куда ни шло, а теперь – нет. Поздно.

– Вы хотите сказать…

– …то, что сказала. Вы не там ищете.

– Но почему? Уверяю вас, Наталья Андриановна, что знавал людей постарше Солитова, весьма падких на галантные эскапады.

– Охотно верю. Я и сама знаю тому примеры, но здесь иной случай. Георгий Мартынович мог увлекаться, хотя и не до такой степени, пока была жива Анна Васильевна. Ее кончина совершенно подкосила его. За какие-то месяцы он постарел на десять лет.

– Дались вам эти десять! – проворчал Гуров. – Значит, вы и мысли не допускаете, что он мог ринуться, очертя голову, в последнюю авантюру? Навстречу прощальной улыбке судьбы?

– Что вы имеете в виду? – не поняла Гротто.

– Какую-нибудь молоденькую бесовку, которая закрутила беднягу и увлекла… Ну, скажем, на Черноморское побережье Кавказа? Или в Крым? В Прибалтику, Закарпатье, – незнамо куда! Были, были аналогичные эпизоды. Причем с мужами такого уровня… Ого-го!

– Кое-что слышала в этом роде, – призналась Наталья Андриановна. – Более того, я была бы счастлива, если бы и с Георгием Мартыновичем случилось такое.

– А уж как бы я был счастлив, Наталья Андриановна, вы и представить себе не можете! Знай я сейчас, где и с кем пребывает ныне наш досточтимый профессор, я бы и не подумал нарушить его сладостное уединение. Ждать, благо, не долго. Денежки в подобных случаях уж очень быстро кончаются. Можете мне верить.

– Нет, я вам верю, только боюсь, что напрасны наши столь радужные надежды.

– Так ли? Человек в отпуске, абсолютно свободен, располагает средствами… Вы что, полностью исключаете?

– Полностью трудно исключить что бы то ни было в человеческой жизни. Но ваша очередная гипотеза маловероятна. Давайте следующий дубль. Какой он у вас по порядку?

– Вы даже не желаете раскрыть карты, – пожаловался Борис Платонович. – Я принужден полагаться на веру.

– Таковы условия нашей игры. Вы ведь сами так захотели?

– Положим, немножко не так, но не будем спорить. Хоть закурить разрешите?

– Сделайте одолжение.

– Сколько мог, крепился, – он торопливо зажег дешевую, с удушливо-сладеньким запашком сигарету. – Теперь же вынужден просить разрешения.

– Вы у себя. – Наталья Андриановна взглянула на свои часы-медальон. – Еще будут вопросы?

– Уже прискучило? – вялым взмахом руки он попытался разогнать дым. – Потерпите еще немного… С кем Георгий Мартынович был особенно дружен?

– Особенно ни с кем, но добрые отношения поддерживал со многими.

– С мужчинами? Или с женщинами тоже? Взять хоть ваших институтских…

– Оставим эту тему, она… неуместна в сложившихся обстоятельствах. Ведь налицо трагедия, а вы все ищете адюльтер.

– Не ищу, Наталья Андриановна. Пытаюсь надежно исключить, чтоб думать в другом направлении.

– Вот и думайте на здоровье – в другом.

– Непросто с вами, извините за откровенность.

– Не вы один это заметили.

– Однако у нас с вами не совсем обычная встреча, Наталья Андриановна. Я представляю закон, и вы…

– …обязана отвечать на все ваши вопросы? – с присущей ей стремительностью парировала Гротто. – Даже если они представляются мне бестактными? Ну уж нет! Я вообще не желаю более разговаривать, потому что устала и не в настроении. Можете применить ко мне соответствующую статью. Сделайте одолжение.

– Спасибо за помощь, Наталья Андриановна. – Гуров встал, давая понять, что беседа окончена. – Сожалею, что у вас не хватило терпения выслушать меня до конца.

– Что поделаешь. – Она тоже поспешно поднялась, ощущая запоздалую неловкость.

– До свидания, – он сделал попытку проводить ее до двери.

– Нет уж, прощайте!