Текст книги "Мальтийский жезл"

Автор книги: Еремей Парнов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 26 страниц)

Глава тридцать вторая
АБРАКАДАБРА

По возвращении в Москву Березовский пригласил Люсина провести выходной день в подмосковном Доме творчества.

– Нам нужно обстоятельно потолковать, – объяснил Юра. – Только где? Ляля, как назло, затеяла ремонт, что в наше время приравнивается к стихийному бедствию. Так что сам видишь, старик: деваться некуда.

Люсин, недолго думая, согласился. Город купался в промозглом тумане, и непрошенно возникшая перед внутренним оком картинка погруженного в сон голого леса показалась необыкновенно заманчивой.

Действительность, как и положено, не замедлила внести свою отрезвляющую поправку. Основательно прореженный лесной массивчик оказался мало приспособленным для элегических блужданий. На раскисших дорожках угрюмо блестела вода, местами подернутая ледяной пленкой. Пришлось отправиться на прогулку по асфальтированному шоссе, опасливо сторонясь пролетавших автомобилей, с шипением выплескивавших мутные лужи. Пахло прелью с легким привкусом бензина и болотной неизбывной сыростью. В непроглядном небе то и дело прокатывался гул взлетающих самолетов.

– Зато к обеду будут пирожки с капустой, – попытался подсластить пилюлю Березовский, то и дело вырываясь вперед и угодливо оборачиваясь. – Вку-усные до невозможности!

Люсин удовлетворенно кивнул. Он все равно не жалел, что вырвался на природу. Наташа готовила Тему к химической олимпиаде, и перспектива провести долгий день наедине с собственной персоной отнюдь не вдохновляла.

– Как съездил, старик? – спросил он и, подобрав лежавший на земле прутик, со свистом рассек воздух. – По твоим восторженным междометиям я понял, что отлично.

– Лучше не бывает! Однако твой несколько пренебрежительный скепсис подействовал на меня, как ушат ледяной воды. Судя по всему, я безнадежно опоздал и мои поиски тебе уже никак не нужны. Ты и без них все доподлинно знаешь. Верно?

– Это как взглянуть, Юра. С сугубо оперативной точки зрения твоя готическая жуть может лишь помешать мне. К чему задуривать себе голову, так ведь? Но есть еще один аспект, нравственный, который неизбежно всплывет на передний план. Ты понимаешь меня? Солитов принадлежал к числу людей, чьи дела надолго переживают бренную, как ты говоришь, оболочку. Когда преступник будет задержан, справедливость восторжествует и все такое прочее, встанет вопрос о творческом наследии. Тогда и выяснится истинная цена твоих архивных находок. Вернее, настанет пора для таких вещей.

– Сейчас они тебя не слишком волнуют? – обидчиво помрачнел Березовский, изнывавший от желания поделиться впечатлениями.

– Боюсь, что ты меня просто не понял, Юрок, – поспешно поправился Люсин, словно вспомнив о чем-то важном. – Или же я плохо тебе объяснил. – Он достал сложенную вчетверо, изрядно помятую бумажку. – Это я специально для твоего архива захватил… Может, еще одну книжку сделаешь, чем черт не шутит?

– Черт не шутит только огнем, – Березовский заинтересованно развернул листок с тускловатой фотографией и жирно набранным текстом.

«Обезвредить преступника!» – так и хлестнули в глаза красные литеры заголовка.

– Огонь, в котором обновляется природа, – неожиданно вспомнил Люсин где-то услышанные слова. – Время собирать камни, и время разбрасывать камни. Сейчас для меня нет ничего важнее… Ну как, нравится тебе этот выродок?

– С виду даже не скажешь, что преступник, – покачал головой Березовский. – «Гажельников Алексей Николаевич, – прочитал он вслух. – Год рождения тысяча девятьсот пятьдесят второй, рост сто восемьдесят четыре…» Всесоюзный розыск?

– Да, сегодня четвертый день… В ту ночь, когда ты поднял меня с постели…

– Я звонил тебе целый день! – Березовский поспешно подхватил товарища под руку. – Каждые полчаса.

– И не мог дозвониться, – понимающе кивнул Люсин, – потому что именно тогда водолазы обнаружили тело. Я вернулся домой часов в одиннадцать и сразу же завалился спать. Словно одурь какая-то накатила. Даже не знаю, как передать. Такого со мной давно не было. Все внутри содрогается, бьется, а прорваться сквозь могильное оцепенение не могу.

– А тут я со своим звонком! Ты уж прости, старикан, ладно?

– Да я не в упрек, Юрик. Просто хочу набросать обстановочку. Больно уж некстати ты вылез с очередной гипотезой. «Напиток императора Рудольфа», «Тайна мальтийских гроссмейстеров» – все это, конечно, очень мило и жгуче завлекательно, но, как говорится, в более подходящий момент.

– Ты целиком и полностью прав. Но я же хотел как лучше… Постарайся и ты понять меня, мое состояние. Я тоже как в лихорадке горел. Тем более что, как и ты, шел по следам Георгия Мартыновича. Причем в самом буквальном смысле слова. Твоя идея поднять источники, которыми он пользовался, оказалась поистине гениальной. Мне понадобилось всего шесть дней, чтобы раскрыть реконструированную им рецептуру. Нет, ты как хочешь, но я должен все тебе рассказать! Причем немедленно, не сходя с места!

– Я готов смиренно выслушать любую абракадабру. – Люсин сокрушенно махнул рукой. – Я так и не удосужился узнать, что это значит, хотя и беседовал с весьма компетентными людьми…

– Именно в ней весь секрет, в этой самой Абракадабре! – Березовский решительно увлек Люсина на какой-то пустырь. – Погляди на такую штуку. – Очистив ребром ботинка клочок вязкой, как пластилин, земли, он подхватил осколок стекла и принялся вычерчивать букву за буквой, пока не обозначился прямоугольный перевернутый треугольник:

АБРАКАДАБРА

АБРАКАДАБР

ЛБРАКАДАБ

АБРАКАДА

АБРАКАД

АБРАКА

АБРАК

АБРА

АБР

АБ

А

– И что бы это значило? —спросил Люсин.

– Ага! – восторжествовал Юра. – Значит, задело все-таки за живое!

– Задело не задело – не в том суть. – Люсин действительно почувствовал, как пробуждается, казалось, перегоревший интерес. – Смысла пока не вижу в подобных упражнениях.

– Чтобы видеть, надо, как минимум, знать. Ну что ты, среднестатистический гражданин, знаешь об этом магическом слове? Для тебя оно не более чем синоним абсолютной бессмыслицы. Я правильно понимаю? Чепуха, белиберда.

– А на самом деле?

– В действительности же это одна из сокровеннейших формул алхимии.

– Я так слышал, что заклинание в честь Абраксаса?

– Ого, майор, вы делаете успехи!.. А Абраксас, по-твоему, что? – Березовский лукаво прищурился. – Ну-ка!

– Сирийский или еще какой-то идол, – не слишком уверенно ответствовал Люсин. – Или нет?

– Идол! Эх ты… Глаза б мои на тебя не глядели. А основополагающий принцип Василия Валентина не желаешь? Зон! Андрогин! – принялся вдруг выкрикивать Березовский с неистовой страстностью неофита. – Тебе хоть что-нибудь такие слова говорят, недоучка?

– Сам-то давно таким умным заделался? – невольно улыбнулся Люсин. – Чего шумишь? Писательские мысли распугиваешь? – он кивнул на двух осанистых мужчин, заинтересованно наблюдавших за ними.

– Пошли отсюда, – сразу же заторопился Березовский, затирая магический треугольник тяжелой от налипшей грязи подошвой. – Почвенная стихия.

– Чего? – не понял Люсин.

– Ладно, не стану тебя больше мучить, – явил нежданное снисхождение Березовский. – Сейчас я тебе такое покажу, что ты ахнешь! Только давай присядем на чуток, – он махнул рукой на бетонированное основание водокачки, маячившей в самом конце пустыря.

В полном молчании они пересекли поросшее пожухлым бурьяном поле, изобильно усеянное битым кирпичом, и устроились возле сварной металлической вышки, окрашенной в ядовито-зеленый цвет.

– Под сенью змия, – загадочно провозгласил Юрий, вытаскивая неразлучный блокнот. – Ознакомься, пожалуйста, с сей сигнатурой.

Люсин непонимающе уставился на выписанные двумя аккуратными столбиками названия:

Adonis vernalis L. Адонис

Berberis vulgaris L. Барбарис

Rosa gallica L. Роза

Aloe arborescens Mill. Алоэ

Calendula officinalis L. Календула

Althaea officinalis L. Алтей

Datura stramonium L. Дурман

Artemisia vulgaris L. Артемизия

Betonica officinalis L. Буквица

Ruta graveolens L. Рута

Acorus calamus L. Аир

– Чуешь, чем пахнет?

– Аптекой, – неудачно сострил Люсин. – Сушеной травой.

– Сам ты треска сушеная! – вскипел Березовский. – Прочти как акростих, бестолковый!

– Абракадабра?

– Она самая! – Березовский торжествующе вырвал блокнот. – Хошь по-латыни, хошь кириллицей. Полное совпадение!

– Ну-ка! – Владимир Константинович попытался вернуть сокровенный список. – Чего же удивляться, если все названия переводные?

– Переводные? – Березовский ответил негодующим смехом. – А дурман? А буквица? Разуй очи, штурман! Аир тоже, по-твоему, переводное?

– М-да, в самом деле, – Люсин тыльной стороной ладони отер увлажненное лицо. – Интересная пропись.

– Ты хотя бы отдаленно догадываешься, что это за штукенция?

– Если привычка мыслить логически мне не изменяет, то мы имеем дело с эликсиром Розенкрейца. Правильно?

– И ты говоришь об этом так спокойно? – Березовский разочарованно пожал плечами. – Ну, знаешь, тебе ничем не угодишь!

– Почему? Я же сразу сказал, что интересно… Дозировку тебе не удалось размотать? В порядке исторического интереса?

– Полной уверенности еще нет, но мне кажется, что я на верном пути. – Березовский увлеченно вооружился шариковой ручкой и вновь нарисовал буквенный треугольник. – Обрати внимание на первый столбец, составленный из одиннадцати букв «А». Кстати, одиннадцать – сакральное число тамплиерства. Понимаешь?

– Не очень… Уж больно спешишь.

– Одиннадцать «А» видишь?

– Вижу.

– Следующую колонку из десяти «Б»?

– Естественно.

– Какое название стоит в списке первым?

– Адонис.

– А за ним?

– Барбарис.

– Вывод не напрашивается? – Березовский обласкал Люсина взглядом. – Не можешь? А ведь, кажется, кто-то хвастал умением логически мыслить!

– Ладно, сдаюсь, – покорно признал свое поражение Люсин. – Объясни.

– Между тем ларчик, как всегда, открывается просто, – Березовский торжествующе вскинул руки и, словно хирург перед операцией, нетерпеливо пошевелил пальцами. – Более чем! Берем одиннадцать драхм или там гран адониса, десять барбариса, девять розовых лепестков et cetera [171]171
  И так далее (лат.).


[Закрыть], вплоть до ирного корня, сиречь аира, коего отвешиваем в количестве одной драхмы. Идея ясна?

– Остроумно. Ты это сам придумал или были какие-то отправные точки?

– Пока это только гипотеза, – со сдержанной гордостью признался Березовский. – Творение чистого разума, но чем дальше, тем больше она мне нравится.

– От скромности ты не умрешь.

– Фи! Какая унылая пошлость… В самом деле, я абсолютно не вижу противоречий. Все великолепнейшим образом укладывается в схему. И главное – полностью в стиле эпохи! Вспомни всякие магические квадраты и прочие герметические забавы!

– Поздравляю, Юрок, идея действительно конструктивная. И очень привлекательная с чисто эстетической стороны.

– Пол Дирак, предсказавший позитрон, говорил, что выведенное им математическое уравнение слишком красиво, чтобы не быть верным. И что ты думаешь? Вскоре этот самый позитрон обнаружили в космических лучах. Красота дается нам, чтобы мы могли не только умом, но и сердцем постигать гармонию мира.

Тусклый, размытый туманом горизонт с едва проглядывающей щетиной леса странно преобразился, пронизанный свечением необозримых далей. Казалось, что и вовне и внутри спадали тяжелые пропыленные шторы и, соединяя внешнее с внутренним, готов был хлынуть невиданный свет. И мучило ощущение немоты, невозможности определить при помощи слов этот всеохватный космический процесс, когда отовсюду распахивалась и властно звала беспредельность, освобождая от мельтешения привычек и сиюминутных забот.

– Тебе не интересно? – с участием и затаенной тревогой спросил Березовский.

– Я просто не умею сказать, как мне интересно! – Люсин запрокинул голову и закрыл глаза. – Я уже не верил, что оно еще когда-нибудь вернется к нам.

– Оно вернулось, – Березовский понял его с полуслова. – А вместе с ним и, волнующее предчувствие тайны, и печаль о несбыточном. Наверное, мы опять не дойдем до конца, и золотая манящая нить, соединившая материки и эпохи, скроется с глаз в тот самый момент, когда в ушах уже будут звучать победные марши. Что с того? Мы ведь тоже не вечны. Ввяжемся, как говаривал Наполеон, а там посмотрим, что из этого выйдет. Может, эта игра и вовсе лишена смысла, а может, смысл в ней самой.

– Ты становишься мудрым.

– Я становлюсь старым, что значительно хуже. И ты, между прочим, тоже, дружище. Пусть все у нас будет, как прежде, и мы будем просыпаться по утрам с радостным предчувствием близкого чуда.

– Ничего такого уже не будет. Мы меняемся не только потому, что стареем. Беднеет наш мир, когда из него уходят близкие люди.

– Ты прав! Ты безмерно прав! – порывисто вскочил Березовский. – Горькая накипь потерь затягивает не только раны, но и пустоту, которую нечем, некем, вернее, заполнить. И все же, – запрокинув голову, он соединил пальцы у себя на затылке, – жизнь великолепна… Смотри-ка, солнце уже проглядывает! – закончил вполне буднично.

– Великолепна, приманчива и великолепна, – согласно вздохнул Люсин, – хотя дважды нельзя вступить в одну и ту же реку.

– Вздор! Никогда не повторяй прописных истин. Когда я переходил по Карлову мосту через Влтаву, то всякий раз ловил себя на мысли, что прошлое не исчезает. Оно ждет, словно мир духов у Гете, куда всегда открыта дверь. Стоит лишь по-настоящему захотеть, душевно настроиться. Деревья помнят о минувшем, небо, вода. И камни помнят. Я гладил шершавый, черный от времени известняк статуй и, хочешь верь, хочешь не верь, ощущал биение пульса. Это метрономы плененного времени отстукивали в каменных жилах. И золоченые нимбы горели в лучах зари, и звездочки в тонких венцах, и вещие письмена: «Кодауш, кодауш, кодауш».

– Фантазер! – Люсин растроганно рассмеялся. – Может быть, ты и прав. По крайней мере, ты сам не меняешься совершенно. Седина, конечно, не в счет. Это мелочь… Вернемся, однако, к нашим драконам.

– Ты, я вижу, подпал под обаяние Бариновича, – с затаенной ревностью заметил Березовский.

– Допустим, ты верно разгадал эту абракадабру, и нам полностью известен состав, но что дальше? Рецепт приготовления мы едва ли сумеем восстановить.

– Лично я и не ставил себе подобной задачи. И вообще не знаю, кому она по плечу. Солитов, возможно, и разгрыз бы сей твердый орешек, а так… – Березовский безнадежно махнул рукой. – Считай, что к электрическим батареям Вавилона и греческому огню прибавился еще один исторический курьез. А ведь соблазнительная приманка: заснуть на излете жизни, с тем чтобы восстать средь новых поколений. Их «преимущественные величества» знали, что прятать в гроссмейстерском жезле!

– Развей, пожалуйста, эту тему. Тогда по телефону я, извини, почти ничего не понял.

– Ну да ладно, чего с тебя взять?.. Главное, что прицел был взят верный. Тут целиком и полностью твоя заслуга, вернее, Георгия Мартыновича. Он совершенно правильно расчихвостил мои измышления насчет жезла, наши с тобой измышления, Люсин! Слова «жезл императора мальтийский хранит содружество ключа» мы действительно поняли тогда слишком буквально. Тем более что жезл у императора, сиречь Павла Петровича, был уже не тот. Подлинный скипетр великого магистра Гомпеша с секретной запиской внутри Литта куда-то припрятал. Копию всучил хитрющий иезуит. Видимо, у него были для этого достаточные основания. Павел, таким образом, стал первым из магистров, которого обделили священной прерогативой.

– Значит, раньше каждый новый магистр получал вместе с регалиями и саном своего рода эликсир бессмертия, продления жизни, я имею в виду?

– Совершенно справедливо. Отсюда, возможно, и титул «преимущественное величество». Преимущество, как видим, немалое. Оно позволяло главе ордена как бы продолжить свое попечение за соблюдением устава. Согласно тайной регламентации, выборы нового великого магистра могли быть отсрочены единогласным решением капитула на двадцать четыре года. Чуешь, откуда ветер дует?.. Это свидетельствует о том, что уснувший под действием эликсира владыка продолжал оставаться формальным главой ордена. Вот уж власть так власть! Ни императорам, ни папам, ни даже генералам иезуитского ордена такая и не снилась.

– Преимущество и в самом деле заманчивое, – с некоторой долей сомнения заметил Люсин. Стараясь не подпасть под обаяние вдохновенного творческого порыва, он оставался настороже. Березовский умел сочинять на лету. – И кто-нибудь им воспользовался?

– Насколько мне удалось установить, никто. Одни собирались, но не успели – опередила смерть, другие не решались, третьим помешали роковые стечения обстоятельств… Интересно, осмелился бы Солитов на такой опыт?..

– С какого примерно времени известен рецепт?

– С начала четырнадцатого века, когда Филипп Четвертый Красивый, обвинив орден храмовников в богохульстве и непотребстве, истребил всю его верхушку вместе с великим магистром Жаком де Моле. Хотя король Франции и сумел в конце концов прибрать к рукам несметные богатства ордена, кое-что отошло к братьямиоаннитам, которых объявили формальными наследниками. Филиппа прежде всего волновал голый чистоган, поэтому на всякого рода регалии, священные реликвии и прочую дребедень он смотрел сквозь пальцы. Лишь по этой причине рецепт избежал огня, безжалостно пожравшего все орденские архивы, и сохранился для поколений. Тайну свято берегли, передавая лишь из рук в руки, но, несмотря на самую строгую конспирацию, кое-что все же просочилось. В замке Рогана мне удалось узнать, как это произошло. Но это так, замечание по ходу…

– Нет уж, рассказывай! – потребовал Люсин.

Годы, разочарования, опыт – все оказалось бессильным. Стоило Березовскому дать волю фантазии, помноженной, однако, на строгую логику исторической достоверности, как Люсин терял бдительность и совершенно незаметно оказывался в плену Юриных исторических реконструкций. Так случилось и на сей раз.

– Я знал, что тебя заинтересует этот момент, – мимоходом заметил Березовский, ничем не выказав тайного торжества. – Мне стоило немалых трудов докопаться до истины. Спасибо чешским товарищам, которые ксерокопировали и перевели все нужные мне документы. Так что у чешской милиции я по уши в долгу.

– Ты не у чехов, ты у нас в долгу, метр Березовский. Расплатишься новым романом. Не иначе.

– Ты хорошо помнишь «Три мушкетера»? – согласно кивнув, спросил Березовский.

– Перечитывал раз сто.

– Кто, по-твоему, был из них самый умный, из мушкетеров?

– Лично мне более всех импонировал Атос.

– А как насчет Арамиса? – улыбнулся Березовский.

– Этого мне всегда было жалко. Слишком уж он принимал к сердцу превратности любви.

– Отсюда и его постоянное влечение к духовному сану! – поднял палец Березовский.

– Которому он в итоге последовал, став генералом иезуитов, – тут же подхватил эстафету Люсин.

– Не кажется ли тебе, что из всех четверых он единственный, кому действительно посчастливилось сделать карьеру?

– Стал ли он от этого счастливее – вот в чем вопрос.

– Это другой разговор, – запротестовал Березовский. – Нас он сейчас интересует как личность, этот верховный иезуит, которому удалось проникнуть в святая святых Мальтийского ордена.

– Ты шутишь! Разве это не выдумка? Я Арамиса имею в виду.

– «Записки шевалье д'Артаньяна» тоже, по-твоему, выдумка? Нет, шалишь, братец! Хоть великий Дюма и говорил, что для него история только гвоздь, на который можно навесить любые одежды, вколачивал он свои гвоздики намертво, не подкопаешься. Для настоящей фантазии необходима достоверная стартовая площадка. Мушкетер, избравший себе псевдоним Арамиса, и его высокородная возлюбленная герцогиня де Шеврез де Роган, чей портрет я собственными глазами созерцал в Сыхрове, – реальные исторические фигуры. Их богатое эпистолярное наследие, полное недомолвок, иносказаний и пропусков, помогло мне выйти на правильный путь. Усилиями бывшего мушкетера иезуиты уже при Людовике Четырнадцатом прибрали мальтийцев к рукам и незадолго до Великой французской революции окончательно подчинили их своему влиянию. – Березовский торжественно склонил голову, словно закончивший выступление виртуоз. – Пикантная подробность! – он плутовски подмигнул. – Арамис, кажется, не устоял перед соблазном попробовать средство… Но это уже совсем другая история. Вариации на темы романа «Десять лет спустя».

– Поразительно! – Люсин не скрывал своего восхищения. – Ты бесподобен.

– Мерси боку. Вопросы будут?

– Еще сколько! – Люсин на секунду задумался.—

Скажи мне, пожалуйста, почему действие средства ограничивалось столь точно фиксируемым сроком? Не двадцать, не тридцать, а именно двадцать четыре? Это не кажется тебе странным?

– Нисколько. Именно на такой период Мефистофель заключил договор с Фаустом и с композитором Леверкюном из «Доктора Фауста» Томаса Манна.

– Опять художественная литература, – разочарованно поморщился Люсин.

– Интересно, чем она тебя не устраивает? Гениальнейшие творения, подобные «Фаусту», вобрали в себя концентрированный опыт минувших эпох: исторический, художественный, духовный, научный – какой угодно! Я уж не говорю о том, что почти вся утечка информации о деятельности всякого рода тайных обществ осуществлялась через литературу. Сознательно или же бессознательно – это другой вопрос. Примером тому знаменитые «Розенкрейцерские рукописи», «Божественная комедия», «Граф Габалис», «Рукопись, найденная в Сарагосе» и, конечно же, «-Фауст». Так что будь поосторожней… «Средство Макропулоса» Карела Чапека смотрел? «Ромео и Джульетту» Шекспира помнишь?

– При чем здесь «Ромео и Джульетта»?

– А склянка с сонным зельем, которую вручил Ромео монах Лоренцо? Про сон, что неотличим от смерти, забыл? – Березовский решительно двинулся в наступление.

– Но ведь они уснули не на двадцать четыре года? – сделал робкую попытку защиты Люсин.

– Во-первых, они уснули навсегда, а во-вторых, Шекспиру, величайшему из мировых гениев, было, извини, плевать на реалии. Любую действительность он подчинял главному – решению творческой задачи.

– И все же почему именно двадцать четыре?.. Ты извини, но как-то врезалось в голову, и совершенно нельзя от этой мысли отвязаться.

– Это хорошо, что врезалось. Это, брат, лучшее доказательство правоты. Ведь у каждой легенды есть своя реальная подоплека. – Березовский с наигранной медлительностью и неохотой вновь полез за блокнотом. – Проделаем нехитрые вычисления, – столь же тягуче-неторопливо он выдвинул шарик с пастой. – Двадцать четыре мы можем записать как восемь, умноженное на три, но три плюс восемь будет одиннадцать. А что такое одиннадцать? Священное число тамплиеров, которых король и папа обвиняли в поклонении трехглавому дьяволу Бафомету, принимающему обличья белобородого старца и омерзительной кошки. Двадцать четыре – тайное число ада. Вот тебе одно из объяснений.

– Конечно, если опять вмешивается потусторонняя сила, все разумные объяснения отпадают сами собой.

– Мне тоже так кажется.

– Обратимся тогда к более животрепещущим темам, – предложил Люсин. – Где же все-таки хранятся сокровища? Катарские, тамплиерские, мальтийские? Я вполне допускаю, что большая их часть досталась королям и папской инквизиции, но что-то должно было уцелеть? Хотя бы самая малость?

– На весах современности она, эта малость, перевесит груз разграбленных золотых слитков, потому что коронованные хищники в первую голову охотились за звонкой монетой. Поэтому если и были у мучеников церкви какие-то тайные святыни, то именно они надежно схоронены в укромных местах.

– Будем рассуждать последовательно, – предложил Люсин, – начиная с катаров.

– С манихеев, сосредоточивших в своих руках древнейшие реликвии «сынов вдовы». С вышедших из Персии мрачных сектантов, с болгарских богомилов, с гностических чудотворцев Александрии [172]172
  …с манихеев …с болгарских богомилов, с гностических чудотворцев Александрии… – Манихеи – последователи религиозного учения, зародившегося в III в. на основе смешения вавилонских, персидских и христианских культов. Учение названо по имени основоположника учения – Мани. В основе манихейства лежит принцип дуализма, утверждающий извечность борьбы двух богов, воплотивших добро и зло, свет и тьму. Зло связывается с материей, добро – со светом как духовным началом. Манихейство проповедовало крайний аскетизм и отшельничество. Оказало сильное влияние на религиозно-философские концепции и религиозные движения средневековья. Богомильство – еретическое движение, возникшее в X в. в Болгарии. Названо по имени попа Богомила, предполагаемого основателя богомильства. Религиозное учение богомилов сложилось под воздействием дуалистических сект, в том числе манихеев. В его основе лежит представление о двойственности мира и человека, о борьбе доброго и злого начала. Богомильство отрицало христианские обряды и таинства, почитание икон и креста, не признавало церковной иерархии. Признавались лишь Евангелия и некоторые другие новозаветные книги. Учение богомилов оказало влияние на секты катаров и альбигойцев. Гностики – последователи религиозно-философского течения (I – III вв.), возникшего в Сирин и Месопотамии и проникшего в Римскую империю. Гностики распадались на множество христианских и языческих сект. Считали материальный мир греховным, а верховное божество – абсолютно совершенным и непричастным к созданию греховного мира. Во II в. пользовались влиянием во многих христианских общинах.


[Закрыть]. Я почти уверен, что альбигойские святыни по сей день пребывают где-то в скальных галереях Монсегюра. – Березовский спрятал блокнот и провел по земле отчетливую черту. – Итак, Монсегюр, – он обвел неровный прямоугольник. – Затем палач и грабитель Монфор. Что-то, конечно, удалось схоронить графам Раймундам, какая-то толика досталась тамплиерам. Согласен?

– Логично. Теперь давай этих самых тамплиеров.

– Год тысяча триста четырнадцатый, – Березовский прочертил новую борозду. – Жак де Моле сгорел на костре, орден распущен, его имущество, уже разделенное между королями и папой, лицемерно передается на попечение иоаннитам. Конечно, братья-соперники по крестовым походам могли кое-что и сберечь. Но, скорее всего, рыцари храма сами позаботились о наиболее ценном имуществе. На то есть определенные указания. Операцию «Тампль» Филипп Четвертый начал, как ты знаешь, двадцать второго сентября тысяча триста седьмого года, когда королевский совет принял решение об аресте всех тамплиеров, находящихся на территории Франции. Бальи, ведавшие судом и полицией, получили соответствующие приказы, которые были доставлены в запечатанных конвертах. Вскрыть надлежало в пятницу утром тринадцатого октября – в «черную пятницу».

– Совпадение?

– Едва ли. Я думаю, Филипп специально выбрал именно этот дурной для доброго католика день. Ведь он намеревался обвинить рыцарей в сатанизме и, наверное, надеялся, что в памяти народа «черная пятница» и «черный культ» удачно дополнят друг друга.

– Современного мышления был человек.

– О, Филипп – это штучка!.. Таким образом, арест тамплиеров прошел без сучка без задоринки, но трудно поверить в то, что столь широкомасштабная акция могла протекать с абсолютной точностью. Наверняка где-то что-то не сработало. Во всяком случае, рыцарь Жан де Шалон в конце июня тысяча триста восьмого года показал на допросе, что видел накануне ареста, как из парижского Тампля выехали три наспех прикрытые соломой повозки. В то время в устье Сены стоял тамплиерский флот из восемнадцати кораблей, и казалось вполне логичным, что именно туда и направится необычный обоз. Но телеги до пристани так и не доехали. Сгинули где-то в пути. Современные исследователи – тамплиерское наследство не дает спокойно спать уже почти семь столетий! – считают, что сокровища были схоронены в Нормандии, в подземной часовне замка Жисор. Запечатанный вход в эту секретную тамплиерскую крипту все еще ищут. Без особого успеха, надо признать.

– Остаются иоанниты, – напомнил Люсин.

– Иоанниты, они же мальтийские братья. – Под ногами Березовского появилась еще одна линия. – Им достались разрозненные останки альбигойской и тамплиерской славы. Судя по тому, что орден, существующий по нынешний день, хранит на сей счет подозрительное молчание, кое-что ему действительно перепало. На острове Родос, в подземельях Мальты, которые стерегут мегалиты, не менее древние, чем Стоунхендж, едва ли что уцелело. В России, мы с тобой это знаем лучше других, остались лишь жалкие крохи, в основном регалии эпохи Павла. Тайники Рогана предоставим искать чешским друзьям: герцог Шарль Аллен ухитрился вывезти из Франции семьдесят восемь сундуков. Конечно, многое просочилось сквозь пальцы, было продано или безвозвратно погибло. Нацистские гауляйтеры Гейдрих и Франк тоже нагрели руки будь здоров! Но я не могу поверить, что исчезло все без остатка.

Начертанные на земле фигуры постепенно соединились в разветвленную схему.

– Пути идей, пути сокровищ, следы безумного вожделения и запредельные мечты. – Березовский безжалостно стер свои квадраты и линии. – «Можешь убить меня, но только не трогай чертежи». Хотел бы я знать, чем был занят старик Архимед в свой последний час.

– Архимед-то тут при чем?

– Так, игра ассоциаций… Смешно уповать на чудо. Священные предметы, среди которых было и золото египетских гробниц, и награбленные крестоносцами храмовые сосуды, возможно давным-давно переплавлены в тиглях. И все же мне кажется, что тайники не обманут грядущих исследователей. Я почти уверен в том, что многие исторические загадки получат совершенно неожиданное объяснение. Легенды, эту молву веков, никак нельзя игнорировать. В истоке почти всегда скрывается утечка информации. Думаешь, в тайных обществах не было своих болтунов? Сколько угодно! И среди крестоносцев тоже водились отчаянные трепачи. Недаром получила такое распространение поговорка: «Пьет, как тамплиер». За кубком мальвазии или кипрского орденского вина эти парни в плащах, наверное, выбалтывали поразительные вещи! Про допросы под пыткой и наветы всяческих ренегатов я уж и не говорю. Хотелось бы посидеть в какой-нибудь средиземноморской кантине четырнадцатого века! Скоротать вечерок…

– Тебе достаточно зримо представить себе обстановку, – скрывая улыбку, посоветовал Люсин. – Остальное приложится.

– Всяческие чудотворцы тоже внесли свою лепту, – Березовский продолжал развивать тему. – И немалую! Как метеоры, проносились они сквозь века, влача за собой шлейф тайны. Господи, сколько же их было! Мани и Аполлоний Тианский, Симон-маг и вовсе загадочные Розенкрейц, Нострадамус, Сен-Жермен, Калиостро… А знаменитые лекари? Паре? Киприот Макропулос?

– Схема получилась впечатляющая, – Люсин покосился на затоптанный рифлеными подошвами глинозем. – Однако есть и существенный изъян. Ты не учел тайника, который погрузился в пучины моря.

– Сейчас я не уверен, что в той истории с ларцом мы были правы. Работая с древними картами, всякий раз рискуешь ошибиться. Там, в Чехии, я, например, совершенно случайно узнал, что вверху, где у нас находится Север, средневековые картографы чаще помещали Юг, а то и вовсе Запад. По-моему, мы тогда неверно определили координаты.

– Меня это тоже волнует. – Люсин с безразличным видом достал из бумажника газетную вырезку. – Тебе не попадалось такое сообщение?

«По следам сражения при Абукире

КАИР, 20 мая 1984 года.

Любопытную экспедицию готовит группа египетских и французских археологов-подводников. Они намерены поднять со дна Средиземного моря остатки наполеоновского флота, потопленного английской эскадрой в районе залива Абукир (недалеко от египетского города Александрия). В ходе предыдущих экспедиций удалось определить местоположение почти всех затонувших кораблей.

В сражении при Абукире в августе 1798 года английский адмирал Нельсон наголову разгромил армаду Наполеона, обеспечивавшую французское вторжение в Египет. Флагманский корабль французов «Орьян» буквально разнесло взрывом порохового погреба, куда угодило ядро.

Интерес к экспедиции подогревается и тем, что, согласно распространенному мнению, на борту «Орьяна» находились сокровища ордена иоаннитов, захваченные Наполеоном на острове Мальта, а также три миллиона золотых ливров – жалованье французским войскам в Египте.

Как пишет газета «Аль-Ахрам», подводные работы обещают быть трудными. Дно залива занесено илом, толщина которого достигает 11 метров. Однако, благодаря этому «покрывалу», корабли хорошо сохранились».

– О, вещие звезды! – Березовский торжественно воздел руки. – Я много и часто ошибался, даже, наверное, слишком часто, но сколь многое я сумел угадать! Ты только подумай, Люсин, – Наполеон Бонапарт! Он-таки присвоил себе имущество крестоносцев, хоть проку в том было чуть. Как поразительно я это предугадал… И вот смотри – чистейшая выдумка обернулась реальностью.