Текст книги "Мальтийский жезл"

Автор книги: Еремей Парнов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 26 страниц)

Глава пятнадцатая
НОЧЬ ИМПЕРАТОРА
Авентира II

Было видение императору в галерее Владиславова зала, где во всякую пору гуляют промозглые ветры и кромешные тени ползут из арочных бесконечных проемов, уступами уходящих внутрь каменных стен.

Пробудившись от болезненного стеснения сердца, которое, будто налитое ядом, тяжело колотилось в груди, Рудольф раздвинул златотканые штофные шторки и вылез из-под высоченного балдахина, украшенного по четырем столбам императорской короной и габсбургскими орлами об одной голове. Фитилек в отделанном розовой морской раковиной затейливом ночнике едва теплился. Колченогий шут, прозванный за немыслимое уродство Roscones [81]81
  Крендель (исп.).


[Закрыть], сопел, привалившись спиной к остывающему камину. Вид у него при этом был самый дурацкий: двурогий колпак свесился на нос, а на оттопыренной нижней губе вздулся слюнявый пузырь.

Император Священной Римской империи и богемский король не удержался от слезливой улыбки. Проказник Крендель и во сне продолжал нести службу, веселя отравленное ночными страхами августейшее сердце.

Недоверчивый и подозрительный, подверженный приступам беспросветной тоски, Рудольф сторонился людей. Даже первого при дворе оберст-каммерера он допускал до себя лишь в силу необходимости и с величайшей неохотой.

Выпадали дни, когда он вообще затворялся во внутренних покоях и, отгородясь от двора и мира, предавался черной меланхолии. Он то истово молился, простаивая ночи напролет на коленях перед чудотворной иконой божьей матери, то в остервенении грыз ногти, пытаясь разобраться в хитросплетениях колдовских книг. Напрасно обеспокоенный гофмаршал и удрученный государственными делами казначей томились у запертых створок аудиенц-зала. Пышно разодетые алебардисты, получившие приказ никого не впускать, стояли как изваяния, неумолимо скрестив древки. Пока Рудольф беседовал с заезжими некромантами и кабалистами или бил поклоны перед образами в золоченых рамах, государственные дела могли подождать. Зато неукоснительно соблюдался церемониал и прочие требуемые этикетом публичные процедуры. Лишь «пара нечистых», как прозвали их охочие к насмешкам чешские паны, пользовалась высочайше дозволенной привилегией входить в личные апартаменты в любое время: астролог и шут.

Как и Крендель, которого и за человека, пожалуй, не почитали, медоточивый и по-кошачьи грациозный дон Бонавентура был выписан из Испании, где прошла Рудольфова юность. Ловко потеснив толпу подвизавшихся при дворе шарлатанов и дремучих оборванцев с Золотой улочки, он с поразительной быстротой стал первой фигурой в государстве. Его кипучая деятельность в таинственной области трансмутаций уже стоила казне столько, что никакое алхимическое золото не могло восполнить потерь. Даже если бы удалось обратить в чистопробный металл все запасы свинца в пражском арсенале.

Однако, невзирая на более чем скромные успехи, он пользовался полным доверием властелина, столь коварно-мнительного и неблагодарного по отношению к другим. Даже императорский духовник аббат Одорико не располагал таким безраздельным влиянием и поэтому тайно завидовал. Впрочем, обладая безошибочным чутьем, он, как никто другой, умел выбрать подходящий момент, чтобы, скромно потупясь, предстать пред августейшие очи.

В покрытой черным лаком исповедальне, где каждая жердочка была выточена из драгоценного ливанского кедра, вкрадчивый аббат с лихвой возмещал свое. Да и могло ли быть иначе, если Рудольф, воспитанный при дворе Филиппа Второго [82]82
  Филипп II (1527—1598) – испанский король с 1556 г. Из династии Габсбургов. Фанатичный поборник католицизма, главной своей задачей ставил искоренение протестантства и ересей; всемерно поддерживал инквизицию. Политика Филиппа II характеризовалась поддержкой реакционных феодально-католических сил в европейских государствах.


[Закрыть], с ранних лет был отдан на попечение иезуитов? Заметив в австрийском принце предрасположенность к мистицизму, они развили ее, доведя до опасной грани истерии. Фанатично преданный идеалам самого крайнего католицизма, слабодушный монарх все более глубоко погружался в темный омут духовидения, становясь послушной куклой в руках первого попавшегося шарлатана. Особенно в тяжкую пору раскаяния, когда после очередной алхимической неудачи он впадал в глубокую депрессию и терял последние остатки воли. Призраки адского пламени и цепенящий ужас перед неумолимо приближающейся кончиной всецело овладевали его потрясенной душой.

Вот и сейчас, восстав среди ночи с тревожно колотящимся сердцем, Рудольф, вместо того чтобы спуститься в капеллу, бросился в темную галерею, где припал губами к алтарному лаку, смутно различимому в настороженной мгле. Как хотелось верить, что святая Мадонна, встречающая волхвов на пороге хлева, поможет излить тяжкое бремя в благодарных слезах. Эту алтарную композицию Рудольф ставил на первое место среди собранных им работ несравненного Мейстера Теодорика. Как он раньше не замечал этих скорбных всепрощающих очей непорочной! Как мог, равнодушно скользнув взглядом, проходить мимо!.. Но вопреки всему окрашенное дерево осталось безответно холодным. Суетная мысль отравила экстатическую наивность порыва, швырнувшего римского императора на колени перед мертвой доской.

Мысль о том, сколько полновесных талеров было уплачено за алтарь, охладила его благоговейный порыв. Что-то мешало самозабвению, не давало молиться. Глухая угроза ощущалась в нервюрах крестового свода, ледяное дыхание дуло в затылок, безысходность обступала со всех сторон.

В простенках между опорными столбами, к которым были приставлены железные истуканы с опущенным забралом, висели десятки картин, изображавших святое семейство, терзаемых великомучеников, – полный ангельский чин. Но ни одна из них, в сущности, ему, Рудольфу, уже не принадлежала. Он должен исчезнуть без следа, а они останутся висеть на своих крюках, рядом с пустыми латами, где по стальной черни проложен золотой толедский узор. Как это и несправедливо, и дико!

Сколько собрал он бесценных полотен, подписанных именами прославленных мастеров – итальянцев, испанцев, фламандцев! Сколько денег пошвырял на ветер, комплектуя свой изысканный мюнц-кабинет, где представлены лучшие образцы монетной чеканки! И спрашивается, зачем? Чтобы все это досталось ненавистному брату Матвею [83]83
  ненавистному брату Матвею… – Матвей (1557—1619), австрийский эрцгерцог, император Священной Римской империи (1612—1619) Брат императора Рудольфа II


[Закрыть], который и без того успел отобрать у него, императора, наследственные австрийские земли, Венгерское королевство, маркграфство Моравию?.. Да ведь и Матвею не дано удержать все это в своих руках, поспешно подсказало угнетенное воображение. На смену ему придет новый эрцгерцог, до коего Рудольфу нет ни малейшего касательства, и разом присвоит себе все достояние: земли, селения, этот веками строившийся град, где собрана утонченная роскошь полумира, картины, статуи, золотые медали, инструменты для вычисления положений светил… Словом, решительно все, без остатка. Заберет и не вспомнит. Даже отзвука благодарности не ощутит, самоуверенный наглец. В чем, в чем, а в солдафонах эрцгерцогах дом Габсбургов никогда не испытывал недостатка. И как ни странно, становилось обидно уже за Матвея. Что-то подсказывало Рудольфу, что брат не долго будет распоряжаться его добром. Должна же быть высшая справедливость? О том же, что произойдет с ним самим, когда свершится наконец непостижимая уму перемена, и думать нельзя было без содроганий. Нетопыриные крылья, крокодильи пасти, чешуйчатые кольца огнедышащих гадов – все то, что так щедро рассыпала на холстах и досках фантазия, было лишь бледной тенью истинных ужасов. Даже представить себе нельзя леденящие кровь провалы, где стынет закрученный губительным смерчем туман. Круговращение вечности. Ничто не просвечивает сквозь мятущиеся вихри: ни клокочущая лава, ни мертвенный потусторонний огонь. Только бескрылое воображение могло подсказать наивные образы котлов с кипящей смолой, зазубренных пил, колес с расчлененными трупами и смердящих виселиц. Вещи, которые повсеместно встречаются на земле, слишком ничтожны, чтобы заполнить собою вечность. То, что скрывается, чему и названия нет, должно выглядеть неизмеримо ужасней. И оно будет длиться всегда, без конца и начала, пока не прозвучит труба и не разверзнутся могилы и все мертвецы, сколько их лежит в земле, не восстанут, подняв крышки гробов.

Можно ли считать некромантию и чернокнижье смертным грехом? Аббат Одорико, не осуждая алхимические искания императора, избегал определенности в этом вопросе. Ведь и римские первосвященники держали при себе астрологов и кабалистов, пытаясь раздвинуть завесы грядущего. Важны не средства, а конечная цель. Посвятив себя священной борьбе за повсеместное торжество католической веры, Рудольф смел уповать на прощение неба. Разве Одорико не отпускал ему грехи после каждой исповеди? Но гнетущее предчувствие непоправимости происходящего с ним губительного процесса не давало успокоения. Все труды, все надежды шли прахом. Невольно закрадывались сомнения насчет цели всевышнего по отношению к роду людскому.

Филипп Испанский, заменивший Рудольфу отца, с детства готовился сжигать людей. Сначала истреблял мух и бабочек, потом терзал несчастных кошек, а под конец устроил аутодафе для любимой обезьянки. Наследовав Карлу Пятому, он развернул широкую охоту за протестантами по всем подвластным провинциям. Мужчин и женщин бросали в огонь сотнями, тысячами, вместе с детьми. Но вопреки всем усилиям во Фландрии восторжествовала Реформация [84]84
  Реформация – религиозное и общественное движение в Западной и Центральной Европе XVI в., приведшее к освобождению из-под власти пап части Европы и давшее начало протестантским церквам. Реформационное движение носило в основном антифеодальный характер. Реформация началась в Германии с выступления Мартина Лютера. Основные положения реформационного учения были сформулированы Аугсбургским Исповеданием (1521) и состояли в провозглашении единственным источником религиозной истины Священного писания и в тезисе об «оправдании одной верой». Под идейным знаменем Реформации проходили крестьянская война в Германии в 1524—1526 гг., нидерландская и английская буржуазные революции, религиозные войны во Франции.


[Закрыть]. Неужели так было угодно богу?

Рудольф хорошо помнил, как Эскуриал аплодировал французам, получив известие о бойне в ночь святого Варфоломея [85]85
  …о бойне в ночь святого Варфоломея… – Варфоломеевская ночь – один из эпизодов религиозных войн между католиками и протестантами (гугенотами) во Франции во второй половине XVI в. Усиление гугенотов и влияние их главы адмирала Колиньи на короля Карла IX побудило Гизов, возглавлявших католическую партию, и королеву Екатерину Медичи организовать массовую резню гугенотов в Париже в ночь на 24 августа 1572 г. (праздник св. Варфоломея). Следствием Варфоломеевской ночи была новая гражданская война 1572—1573 гг.


[Закрыть]. Никто и думать тогда не мог, что на престол христианнейших королей взойдет вчерашний гугенот [86]86
  …что на престол христианнейших королей взойдет вчерашний гугенот… – Имеется в виду Генрих IV (1553—1610), король Наварры (1562—1610) и Франции (1589—1610), первый король из династии Бурбонов. Во время религиозных войн – глава гугенотов. Для укрепления своих позиций на французском престоле перешел в католическую веру (1593).


[Закрыть]. И так было почти повсюду.

Став императором Священной Римской империи, Рудольф с прискорбием обнаружил, что и в его коронных землях полным-полно реформаторов. В иных городах Венгрии, Богемии и даже самой Австрии они составляли более половины всех жителей. И, нимало не стыдясь собственной скверны, благоденствовали и плодили новых еретиков.

Попытка малость их потеснить кончилась для апостолического величества весьма плачевно. После упорной войны 1604—1606 годов Венгрия отвоевала политическую и религиозную свободу. Часть королевства святого Стефана вообще отпала от габсбургской короны. Ободренные этим успехом, не замедлили восстать и терпеливые чехи, которых император по наивности считал самым законопослушным народом. Под грохот бомбард и пищалей под окнами они вынудили его скрепить своей подписью «Грамоту величества», дарующую свободу вероисповеданий.

Ни о каких праздниках с поджариванием богоотступников в разрисованном пляшущими чертями санбенито, что повсеместно происходили в Испании, нечего было и мечтать. Тем более что на защиту еретиков встали местные власти. Этим поспешил воспользоваться Матвей, который, заручившись поддержкой семейного совета, начал исподволь подыгрывать обнаглевшей черни, суля ей всяческие послабления. Рудольфа едва не хватил удар, когда он узнал, что ему придется уступить коронные марки в Верхней и Нижней Австрии. Каринтия, Штирия, Крайна! Он словно ножом откромсал их от своего кровоточащего тела. Дожить до того, чтобы на шестидесятом году подвергнуться форменному четвертованию! Печальная участь. И где-то в заоблачных далях уже занесен меч для завершающего удара.

Как любил он дремотный и ласковый город, опочивший за плавным извивом реки! Как страшился утратить мистическую связь с затаенным молчанием его сумрачных башен! Мосты, монастырские крыши, золотые решетки, платаны – каждый штрих, каждый абрис вещим знаком ложился в неохватный прочтенью узор. Ни звук, ни краска – ничто не существовало раздельно. Медная прозелень куполов, как слезы, стекала на стены, и вечность плутала в узких запутанных улочках и тщетно искала свое отражение в зеркалах запруд. Хлюпая замшелыми ковшами, скрипели мельничные колеса, сбившись со счета, переливали века. И всякая нота ложилась в ей одной предназначенный ряд, рождая мелодию, чья власть беспредельна.

Шла на убыль короткая летняя ночь. За окнами в унылой мгле уже мерещилась громада собора. Рудольфу, пережавшему однажды шквал в Бискайском заливе, показалось, что его потерявшую мачту и паруса каравеллу снова несет на встающий из яростной пены утес.

Неужели всевидящее око в лучезарном треугольнике окончательно померкло для него? За грехи, за гордыню, за дерзновенное стремление приподнять несказанный покров. И ничего нельзя предотвратить, и нужно терпеть из последних сил.

Словно очнувшись, продрогший император запахнул отороченный соболями плащ, как наготу, ощущая свою беззащитность. Непозволительно рассорившись с сеймом, он своими руками вырыл себе могилу, отдался на растерзание хищной своре эрцгерцогов.

– In Nomine universorum salvatoris genitricis [87]87
  Во имя родившей спасителя мира (лат.).


[Закрыть]– воззвал он из глубины. – Что же мне делать?

И услышал ответ, который впечатался в его надломленную душу:

– Ступай за мной, дурак!

Вздрогнув, как бывало в детстве, когда ожидал неминуемого нагоняя от гувернера дона Альфонсо, император испуганно обернулся, слегка покоробленный этим рычащим немецким Narr [88]88
  Дурак (нем.).


[Закрыть], таким простонародным, грубым, не предусмотренным этикетом.

В сумраке лестничной арки белела богатырского вида фигура в плаще, ниспадавшем широкими складками. От скреплявшей его на плече фибулы струилось голубоватое мерцание, высвечивая бородатое лицо и схваченные обручем волнистые кудри. И чем пристальнее вглядывался в дерзкого незнакомца застигнутый врасплох император, тем яснее прорисовывались черты. Сомнений быть не могло: перед ним стоял, опираясь о меч, кайзер Рудольф [89]89
  …кайзер Рудольф… – Имеется в виду Рудольф I (1218—1291), германский король с 1273 г., первый из династии Габсбургов. Заложил основы могущества габсбургского дома, отняв в 1276—1278 гг. у Пшемысла II Чешского Австрию, Штирию, Каринтию и Крайну.


[Закрыть], чей прах вот уже четыре сотни лет покоился в фамильном склепе.

– Не веришь своим глазам, щенок? – не разжимая каменных губ, молвил суровый воитель. – Да, я тот самый, что оставил тебе в наследство коронные земли, отнятые у богемских Пшемысловичей [90]90
  Пшемысловичи – в IX—XIV вв. чешская княжеская и королевская династия, получившая название по имени легендарного прародителя чехов Пшемысла из села Стадице. В 1306 г. со смертью короля Вацлава III династия Пшемысловичей пресеклась.


[Закрыть]. Славно же ты ими распорядился, нечего сказать! – прикрикнул он голосом дона Альфонсо и скомандовал, звякнув шпорами и совершив стремительный поворот: – Marsch! [91]91
  Марш! (нем.)


[Закрыть]

Стуча зубами от суеверного ужаса, обливаясь холодным потом, Рудольф Второй чуть ли не на цыпочках поспешил за Рудольфом Первым.

Позади оставались галереи и переходы, гудели ступени под могучей пятой, мелькали темные зеркала. Провинившийся наследник успел заметить, что его проводник никак не отражался в стекле, а сам он, помолодев на много лет, принял забытый облик маленького кронпринца, что летел, смешно покачиваясь на тоненьких ножках, в черном испанском костюме с цепью Золотого Руна [92]92
  …с цепью Золотого Руна… – Орден Золотого Руна учрежден в 1492 г. Филиппом Добрым, герцогом Бургундским. После смерти Карла Смелого (1433—1477) перешел к австрийскому, а затем при Карле V, императоре Священной Римской империи и испанском короле (1500—1558), – к испанскому королевскому дому.


[Закрыть]на груди. И недоставало духа хоть на мгновение остановиться, и жутко было оторваться глазами от алебастрового савана впереди. Открылись витые аркады лестницы Всадников, за ней – спальня Владислава [93]93
  Владислав II Ягеллон (1456—1516) —король Чехии с 1471 г. и Венгрии с 1490 г.


[Закрыть]и после очередного спуска – древняя кладка романского дворца под Владиславовым залом, а дальше опять зарябили ступени, крестовые своды с лотарингским львом и звездой Вифлиема, анфилада парадных покоев в заброшенном людвиковском крыле.

И только тут, едва отдышавшись от стремительной гонки, Рудольф Второй догадался, что перед ними раскрываются замурованные ходы. Ранее он даже не подозревал, что во дворце столько всяческих закоулков, и мог поклясться, что с трудом узнает большую часть помещений. О подземельях, где в зарешеченных нишах вперемешку с костями валялся ржавый железный хлам, он даже не подозревал.

– Куда мы так мчимся? – спросил, вернее подумал он, опасаясь, что разгневанный пращур ведет его прямёхонько в ад.

И словно в подтверждение ужасной догадки далеко впереди затеплился огрнек. Не успел впечатлительный Габсбург потерять сознание, как очутился в освещенном свечным огарком подвале, в котором узнал крипту под собором святого Вита, где покоились каменные гробы королей. Значит, напрасно заподозрил он предка в дурных намерениях. Вместо преисподней старый вояка привел его в святое место, открыв тайные переходы. О том, что Рудольф Первый умер задолго до того, как была начата постройка собора, император, лишенный империи, даже не вспомнил.

Саркофаги стояли на вмурованных в фундамент грубо обтесанных глыбах. На одной из них, застланной малиновым бархатом, лежала знакомая корона с державой. Единственный огонек множился в гранях драгоценных камней, и жаркие блики, перебегая по золотым обручам, дрожали в чеканных рельефах, и мертвенный жемчуг наливался теплом.

– Это мои королевские регалии! – преисполнясь гордыни, хотел воскликнуть Рудольф Второй.

– Были твои. Теперь они возвращаются к ним, – Рудольф Первый опустил могучий кулак на ближайшую крышку, и подземный колодец наполнился угрожающим гулом. Не только тесные стены, но и потаенные недра откликнулись на этот загробный рокот негодующей дрожью кварцевых жил. – Тебе не лежать рядом с ними.

Возражать вроде бы не приходилось. Ему и в самом деле негоже делить могилу с чешскими властелинами. Хоть он и короновался на богемский престол, но его место не здесь, а рядом с другими Габсбургами, в наследственных майоратах, где дыханием родной почвы наполнен даже родовой титул «эрцгерцог». Так повелось издревле, и не ему, немцу, менять освященный веками порядок.

– Для тебя нигде не осталось места, – белый рыцарь легко читал невысказанное. – Все переходит к Матвею: Вена, Прага, Тироль, – прощально и даже как бы с сочувствием прошептал он, задувая свечу.

Вместе с мраком в подземелье ворвался отравленный тлением вихрь, отдающий фитильным угаром, и погасил сознание. Уносясь в звездную бесконечность, император силился понять, что означал тот истекший восковыми слезами огарок, но не успел, ибо его бестелесная сущность растворилась в пространстве.

Дух нехотя возвратился под обветшалую кровлю, когда лейб-медик Макропулос отворил императору кровь. С помощью чудодейственных капель и бальзамических мазей августейшего больного удалось привести в сознание.

– Что со мной? – неповинующимся языком спросил Рудольф, ощущая в левой половине лица леденящую скованность. – Где я?

– Вы у себя в опочивальне, ваше величество. – Из-за полога бесшумно выдвинулся ласковый Бонавентура. – Не извольте волноваться. Господин Макропулос не находит ни малейшей причины для беспокойства. Не правда ли, досточтимый доктор?

Киприот слегка вздрогнул, но до ответа не снизошел, занятый своими притираниями. Положение было критическое. Теплота крови, судя по цвету и густоте, определенно превысила третью степень и приближалась к наивысшему, «обжигающему», пределу.

– Поднимите меня, я хочу сесть, – слабым голосом попросил Рудольф.

– Потерпи, куманек, – заявил о своем присутствии Крендель и пополз к кровати, тряся погремушками. – Поваляйся в свое удовольствие. Лучше лежать, чем пресмыкаться, подобно змею.

– В самом деле, ваше величество, – Бонавентура скользнул по склонившемуся над больным медику непроницаемым взглядом. – От покоя еще никому не было вреда. «Лучше сидеть, чем стоять, – учат мавританские мудрецы. – Лучше лежать, чем сидеть».

– Договаривайте до конца, сеньор. – Макропулос медленно распрямился, бережно опустив бессильно повисшую руку монарха. – «Лучше умереть, чем лежать…» Вы ведь этим хотели закончить? Я слышал эту пословицу в Монпелье, где изучал медицину. Состояние его величества внушает серьезные опасения. Поэтому прошу не мешать мне, господа, иначе я ни за что не отвечаю.

– Досточтимый врач заблуждается. Сатурн в третьем доме. Луна и Юпитер в доме здоровья, – не дрогнув ни единым мускулом, сообщил свой диагноз астролог. – Я только что вновь проверил гороскоп его величества. День святого Рудольфа император встретит в охотничьем костюме.

– Еще минута – и вы скажете, сколько ответвлений насчитывают рога оленя, которого подстрелит его величество на охоте, – неприязненно повел плечом лейб-медик. Напрасно он дал выход раздражению: Бонавентура все равно не сдвинется с места.

– Будь моя воля, куманек, я бы гнал их в шею обоих – и звездочета, и кровопускателя, – шут поспешил помочь попавшему впросак соотечественнику. – Но поскольку от их совместных усилий все же есть ощутимая польза, пускай остаются… Не обращай внимания на ученых вралей. Ни черта-то они не смыслят. Ложь – искусство, которому не обучают в университетах. Вот уж если я совру, так ты лопнешь со смеху.

– Я весь в крови? – Рудольф, к которому понемногу возвращалась подвижность, приподнял голову, но, увидев забрызганную рубашку, в изнеможении откинулся на подушки.

– Чертов грек отворил тебе не ту жилу. Не иначе, собрался переметнуться на королевские бойни, где за месяц можно наворовать целое состояние. – Крендель задрал скрюченные ноги в остроносых башмаках и, отталкиваясь руками от пола, цыпленком заскакал по комнате. – Прибавь ему талер-другой, куманек. Где нам взять нового доктора? Плохой, да свой всегда лучше.

Доктор обеих медицин невольно улыбнулся. Хитрый уродец определенно не желал открытой вражды.

Обработав невидимые точки, влияющие на теплоту и сухость внутренних жидкостей организма, Макропулос дал больному снотворное и удалился с гордо поднятой головой. Все, что было в человеческих силах, он сделал. Остальное зависело от природы и провидения, одухотворяющего каждый ее атом. Судя по состоянию, в котором пребывал император, когда перепуганный каммерер обнаружил его без признаков жизни на холодном полу картинной галереи, особых надежд на долголетие питать не приходилось. Ангел смерти подал первый предупреждающий знак. Если припадок повторится, то уже к рождеству пражские колокольни будут трезвонить в честь нового короля. Впрочем, как знать: Рудольфу везло. Далеко не всякому государю удавалось дожить до столь почтенного возраста. Во Франции, например, короли мерли как мухи. Один от яда, которым, как потом выяснилось, была пропитана каждая страница любимой книги, другой от кинжала наемного убийцы, третьего, заставив подозревать гнусное энвольтование, сразила непонятная болезнь [94]94
  Во Франции, например, короли мерли как мухи. Один от яда, которым… была пропитана каждая страница любимой книги, другой от кинжала наемного убийцы, третьего, заставив подозревать гнусное энвольтование, сразила непонятная болезнь. – Имеются в виду последние короли Франции из династии Валуа Карл IX (1550—1574), король Франции с 1560 г., Генрих III (1551 —1589), король Франции с 1574 г., и их брат Франциск, герцог Анжуйский.


[Закрыть].

Послав скорохода предупредить дочь, чтоб не ждала к обеду, Макропулос вышел подышать свежим воздухом. Каждую свободную минуту следовало использовать для поддержания здоровья. Пока император не встанет, если только встанет вообще, на дальние прогулки надеяться не приходилось. Помощь могла потребоваться в любой момент.

Оглянувшись на затененные мощными контрфорсами итальянские окна императорской спальни, Макропулос поглубже надвинул широкополую шляпу и не спеша направился в сторону Золотой улочки.

Флюгер на Черной башне указывал точно на юг. Шмели с довольным жужжанием кружились вокруг отцветающих канделябров каштана. Бодрящая утренняя свежесть обещала жаркий безветренный день.

Уроженец далекого средиземноморского острова, где родилась из пены морской богиня красоты и любви, лейб-медик полюбил новую родину. Град, поднявшийся на высоком берегу Влтавы, нравился ему много больше, чем Лувр, Хофбург и, тем паче, мрачный Эскуриал. Особенно хорош был утопающий в зелени Летний дворец, построенный в виде колдовской пентаграммы. Не столько само помещение, перегруженное помпезной лепниной и претенциозно расписанными плафонами, сколько окрестные буковые леса, виноградники и совершенно очаровательные лужайки.

Душа радовалась божьему промыслу и раскрывалась навстречу тайным намекам природы, чьим единственным языком была красота. Помимо глубокого умиротворения, бездумные блуждания по заросшим тропинкам приносили и ощутимую пользу. Примечая, где что растет, Макропулос ежегодно наведывался сюда в ночь Иоанна, когда листья и злаки набирают высшую степень целительной мощи. Кроме великого множества местных, здесь произрастали растения, привезенные с далекого юга. Бережно пересаженные на заботливо удобренную почву чьей-то доброй рукой, они прижились и дали обильное потомство.

Невзирая на высокий придворный чин, императорский лекарь привык во всем полагаться на собственные руки. Блуждая по залитым лунным сиянием пустырям – вследствие чего и прослыл чародеем, – он пополнял запасы эруки, артенизии, кирказана, иссопа. О саркоколле и гелиотропе даже говорить не приходится. Здешние зелья были намного крупнее кипрских и выгодно отличались сочностью, ибо жестокое южное солнце выжигало живительное начало. Корень едкой цикуты, который Макропулос отрыл в сыром овраге за поющим фонтаном, превосходил все известные ему холодные яды, достигая седьмой степени сухости.

Одна только роза, столь необходимая для приготовления разгоняющего кровь снадобья, не произрастала в окрестных садах. Кругом цвело великое множество роскошных цветов, и дикий шиповник изобильно плодился в дворцовом парке. Не встречалась лишь та белая, с алым оттенком бутонов «Аве Мария», чьи лепестки усиливали и закрепляли действие змеиного корня.

На Кипр, а затем и в Прованс ее привезли крестоносцы-храмовники, чьим знаком стала раковина – колыбелька Венеры. Заменить хотя бы отчасти провансальскую розу мог лишь чародейный камень кровавик, за которым и отправился к знакомым алхимикам императорский медик.

Пока он рылся в лотках с минералами, переходя из одной полутемной с перекошенным оконцем комнатенки в другую, дон Бонавентура начал давно задуманную интригу. Риск был минимальный. Окружив придворного врача тайными осведомителями, испанец знал о каждом его шаге. Припадок, прошлой ночью случившийся с императором, позволил без лишних слов приступить к выполнению тщательно продуманного плана.

Дождавшись, когда Рудольф, восстав ото сна, подкрепился крылышком дичи и кубком подогретого вина, Бонавентура, поручив шуту отвлечь оберст-каммерера, подступил к изголовью.

– Надеюсь, государь помнит того мудреца из Юзефова, который забавлял двор волшебными фокусами? – начал он издалека, заговорив по-испански.

– Доктора Лёва? – слабым голосом переспросил император, также переходя на знакомый с детства язык. – Он вызвал дорогие мне тени, и я говорил с ними. Он великий волшебник, а не какой-то там фокусник.

– Не спорю, – астролог поспешно переменил тактику. – Во всяком случае, терпимость вашего величества позволяет благоденствовать всем этим людям. В Мадриде их давно бы сожгли на Большой площади… Однако я о другом. Лёв сильно разочаровал ваших друзей, отказавшись приготовить «Золотой напиток».

– Отказался? Отнюдь! Просто честно признался, что не умеет. – Рудольф начал выказывать признаки раздражения. – Нельзя требовать от человека того, что он никак не способен совершить. Каждому свое. Я же не поручаю вам заботу о своем здоровье?

– Об этом я как раз и веду речь, ваше величество. Трудно поверить, чтобы ученый муж, сумевший построить ходячего истукана и остановить у самых границ королевства чуму, действительно не знал рецепта продления жизни.

– Тем не менее дело обстоит именно так, дон Бонавентура, и Макропулос лишний раз укрепил меня в этом мнении.

– Ах, Макропулос! – Астролог превосходно знал, до каких пределов можно было дойти в споре, не опасаясь себе навредить. – Лёв и Макропулос!.. Не странно ли, что они так поддерживают друг друга? Сдается мне, что по крайней мере один из них заблуждается. Возможно, искренне, потому что не хочется думать о сознательном обмане.

– Что вы имеете в виду? – насторожился мнительный император.

– Самое дорогое для вашего преданнейшего слуги. Звезды сказали правду. По румянцу на лице вашего величества я вижу, что выздоровление подвигается семимильными шагами. Макропулос может иронизировать сколько ему угодно, но охота, назначенная в честь приезда португальского короля, все-таки состоится.

– Дай-то бог, – промокая губы салфеткой, Рудольф молитвенно возвел очи. – Я действительно чувствую себя несколько лучше.

– Я и говорю: вечные светила не лгут и не утаивают истину… В отличие от людей. Ночное небо – развернутый свиток для умеющего читать иероглифы созвездий. Встреча Венеры с Юпитером в доме здоровья означает счастливую жизнь и победу над недругами.

– И как долго я, по-вашему, проживу? – с недоверчивой усмешкой спросил Рудольф, всем своим видом показывая, что не придает особого значения астрологическим толкованиям.

– Не менее двадцати четырех лет, – отчеканил Бонавентура. От его проницательного взора не укрылось затаенное напряжение, с которым суеверный монарх ожидал ответа. Тембр речи, сухое сглатывание и промелькнувшее в глазах смятение выдали не только лихорадочную надежду, но и приглушенный страх.

– Какая похвальная точность! – Рудольф не сумел скрыть облегченного вздоха. – А день собственной смерти вы тоже могли бы назвать с такой же уверенностью? – Император зловеще улыбнулся. В отместку за пережитое унижение он дал волю постоянно точившей его подозрительности.

Бонавентура побледнел, ощутив болезненную слабость под ложечкой. Неожиданный вопрос сковал его разум и волю, словно нож, мелькнувший в руке разбойника. Рудольфу, чье коварство не знало предела, ничего не стоило устроить проверку, призвав в качестве третейского судьи пражского палача.

– Для себя самого трудно вычислить правильную генитуру [95]95
  Гороскоп.


[Закрыть], – в считанные мгновения нашелся спасительный ответ. – Я умру за три дня до вашего величества.

Бонавентура медленно отвел непроницаемые глаза, блеснувшие чернотой арбузных семечек. Поле боя окончательно и бесповоротно осталось за ним. Отныне жизнь императора находилась в астральной зависимости от судьбы находчивого клеврета.

– Все вы продувные бестии, – признавая свое поражение, по-немецки проворчал одураченный Габсбург. – Так что там за недоразумение с «Золотым напитком»?

– Ах, это! – Бонавентура сделал вид, что только сейчас вспомнил. – В точности ничего не могу сказать, но только знаю, что Макропулос в канун дня святой Агаты побывал в гетто. Оттуда он вернулся с запечатанным глиняным кувшинчиком, который пронес в свою комнату под полой плаща… Заслуживающие доверия лица намекают на известный вашему величеству сонный эликсир.

– Возможно ли это? – тихо вскрикнул Рудольф. Благополучно достигнув кульминации, астролог облегченно прокашлялся и вытер батистовым платочком вспотевший лоб. Все сказанное им было чистейшей правдой или, по меньшей мере, ее подобием. Удивленное восклицание повелителя можно было поэтому пропустить мимо ушей. Пусть сам доискивается.

– Наверное, следует призвать Макропулоса? – спросил Рудольф, словно бы размышляя вслух. – И потребовать от него объяснений?

– Не уверен, ваше величество, – Бонавентура разыграл тягостное сомнение. – Лейб-медика могли и оклеветать. Мало ли завистников при дворе? В таком случае мы напрасно обидим преданного слугу. Это с одной стороны. А с другой – было бы неразумно открыть ему нашу, вашу, простите, осведомленность. Ведь он может и отречься. Прямо не знаю, как тут быть, – Бонавентура задумался.

– А если произвести тайный обыск? – быстро нашел выход догадливый император. Уроки отцов иезуитов не прошли впустую.

– Блестящая мысль! Такое мне просто не приходило в голову, – просиял Бонавентура.

Комнату лейб-медика осмотрели сразу после того, как двор отправился к торжественной мессе по случаю счастливого выздоровления венценосца. В ту самую минуту, когда пышная процессия, миновав статую святого Георгия, поражающего дракона, приблизилась к Золотым дверям собора, увитым по такому случаю гирляндами алых роз, в открытом окне полукруглого башенного выступа показался скромный аркебузьер и махнул кружевным платком вовремя обернувшемуся испанцу.