Текст книги "Мальтийский жезл"

Автор книги: Еремей Парнов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 26 страниц)

– Это тебе, – сказал Косса, спустившись в промоз-" глую дыру, где без света и свежего воздуха томился Мельхиор фон Блаузее. – Просили передать. – Он бросил ему четки из ограненных камней.

– Она помнит обо мне! – воспламенился безземельный рыцарь, ощупью прочитав вырезанные на гранях буквы. – Она жива?

– Для тебя – нет, а так – что ей сделается… Готовься в дорогу, школяр. Арестованных забираем с собой. Вот все, что я могу для тебя сделать, – Косса протянул рукояткой вперед остро отточенный стилет. – Постарайся сохранить голову.

– Зачем мне жить? – горько усмехнулся Мельхиор, сразу же помыслив о самоубийстве.

– Умереть ты всегда успеешь…

– Когда нет справедливости, жизнь становится в тягость.

– Ну, как знаешь…

Из крепости выступили под покровом ночи и, обманув сторожевые посты, двинулись по дороге в Салерно.

Карл, разгадавший этот хитроумный маневр, не велел преследовать отступавших, мечтая лишь об одном: чтобы изувер в облике папы поскорее покинул его владения. А догнать было так легко, потому что истерзанные узники едва тащились, спотыкаясь чуть ли не на каждом шагу.

Епископа Акуилы, который не мог держатья в седле, Балдазаре пришлось зарубить. Впрочем, он лишь выполнял полученный приказ и, дабы поскорее избавить бедолагу от мук, постарался прикончить его с одного удара.

Вблизи Барлетты беглецов ожидал генуэзский корабль. Едва носильщики перенесли на борт последний вьюк, капитан распорядился поднять паруса. Только теперь, когда все опасности остались позади, папа вспомнил про ненавистных кардиналов и велел зашить их в воловьи кожи.

Еще не скрылись из глаз каменистые берега Адриатики и пропыленные сосны на них, как мешки полетели за борт.

Обо всем предупрежденный заранее, Мельхиор ухитрился вспороть шов и вынырнул на поверхность. В последнем теологическом споре насчет причин и следствий верх одержал Балдазаре. Определенно он видел намного дальше…

Добравшись до берега, Мельхиор нашел приют в хижине пастуха. Прошлое умерло для него, и он не пожелал возвратиться на пепелище. Покинув при первой возможности Италию, добрался до родных мест и попросил убежища в монастыре премонстрантов.

Приняв постриг, он целиком посвятил себя алхимическим изысканиям. На подготовку к великому деянию ушло семь лет, но опыт не оправдал ожиданий.

В поисках ошибки Мельхиор задумчиво перебирал чудесные четки, где каждое седьмое зерно было вырезано из золотистого тигрового глаза. Начинаясь солнечным знаком и заканчиваясь гексаграммой, граненые бусины намекали на зашифрованный рецепт «Дела Солнца». Иногда перебор граней складывался в буквенную последовательность, которая отзывалась глухим воспоминанием.

– Абра… Абрака… – шептал он, стиснув пылающие виски, но ничего не получалось. – Алкоголь, Баня, Роса, Амальгама, Кристалл, Антимоннум, – пытался подобрать подходящее. – Абра… Абракадабра!.. [130]130
  Абракадабра – магическое слово, которому приписывалась способность излечивать от болезней. Возможно, происходит от слова «Абраксас». Служило паролем во многих тайных обществах. Согласно утверждению Квинта Серена Самоника, это слово необходимо было написать в виде магического треугольника, читающегося одинаково во всех направлениях, сложить бумагу, зашить крестом белой ниткой и носить как амулет в течение девяти дней. После чего утром пойти к реке, текущей на восток, и бросить амулет в воду через плечо, не оборачиваясь. Болезнь при этом переходит в амулет, а больной выздоравливает.


[Закрыть]

И когда мозг окончательно отказывался служить, а пальцы уже не могли удержать тростниковую палочку, полубезумный инок хватал первый попавшийся клочок, выводил на нем имя и начинал всматриваться в него, словно в зеркало, шевеля губами, растрепав поседевшие космы.

Что виделось ему, что мерещилось в редеющей мгле? Какие образы вставали, какие пробуждались воспоминания?..

Когда в Теплу пришла весть, что пират Балдазаре Косса стал папой Иоанном Двадцать Третьим [131]131
  Иоанн XXIII (Балдазаре Косса, 1370—1419) —папа римский (1410—1415), провозглашенный в Пизе, в период разделения папского престола между Римом и Авиньоном.


[Закрыть], Мельхиор тихо засмеялся и, выхватив стилет, стал поражать одолевавших его духов.

Иоанн Двадцать Третий был посмертно вычеркнут из списка пап. Только в 1958 году, через пятьсот с лишним лет, это имя и порядковый номер вновь повторились в перечне наместников святого Петра, когда римскую курию возглавил кардинал Ронкалли. За столь долгий срок все, за ничтожным исключением, успели забыть, что такой папа уже появлялся однажды на грешной земле. На его памятнике, изваянном гениальным Донателло [132]132
  Донателло (Донато ди Никколо ди Бетто Барди, ок. 1386—1466) – итальянский скульптор, представитель флорентийской школы Раннего Возрождения. Осмысливая опыт античного искусства, создал классические формы и виды ренессансной скульптуры: новый тип круглой статуи и скульптурной группы («Св. Георгий», «Давид», «Юдифь и Олоферн»), монументального конного памятника («Гаттамелата» в Падуе), живописного рельефа (алтарь в церкви Сант-Антонио в Падуе), величественного надгробия (гробница Иоанна XXIII во флорентийском баптистерии).


[Закрыть], значится:

«Здесь покоится прах Балдазаре Коссы, бывшего папы Иоанна XXIII».

Почему «бывшего» – возникает невольный вопрос. Разве можно в столь неподобающей форме отзываться о главе римско-католической церкви? Оказывается, можно, ибо в 1415 году на Констанцском соборе он был низложен и обречен на забвение.

Глава двадцать третья
РЕЧНОЙ ТРАМВАЙ

Не застав Наталью Андриановну в институте – ему сказали, что у нее библиотечный день, – Люсин не без колебаний решился позвонить ей домой.

– Не уделите мне часик? – попросил с обезоруживающей откровенностью. – Сугубо лично…

Она согласилась, затаив удивление, и, недолго думая, назначила встречу на пристани у Киевского вокзала, неподалеку от дома.

Люсин узнал ее лишь в самый последний момент, когда она, легко перебежав через дорогу, нерешительно замедлила шаг. Скорее, догадался, робко устремившись навстречу, что это она. И лишь после того, как Наталья Андриановна протянула руку в перчатке, он позволил себе улыбнуться. Мимолетная эта улыбка получилась натянутой, вымученной.

Не находя подходящих слов от нахлынувшего волнения, Люсин увлек ее к лестнице, спускавшейся к причалу.

Бело-голубые речные трамвайчики еще курсировали по реке, но пассажиров собиралось совсем немного. Темная вода дышала осенней сыростью. Косые волны от винтов лениво качали желтые листья, загоняя их вместе с окурками и прочим плавучим сором под дощатый настил. Легчайшая дымка висела над городом, смягчая сверкание окон, воспламененных вечерней зарей, туманя мосты. В глянцевых переливах дрожали искаженные отражения домов. Пустынная набережная, перемигивание светофоров, мост и холодный сумрак его одетых гранитом опор.

– Покатаемся на пароходике? – неожиданно для самого себя предложил Владимир Константинович, страдая от неловкости и беспричинной тоски.

– Вы странный человек, – подняв воротник, Наталья Андриановна зябко передернула плечиками. – Какой пронизывающий ветер!

– Дрожь вселенского одиночества, – грустно усмехнулся Люсин. – Так назвал осень один мой друг. Она особенно остро переживается в городе, где природа зажата прямолинейностью камня.

– Он поэт, ваш друг?

– Что-то в этом роде. Да и какое это имеет значение? Главное, что он прав. Даже небо не свободно от города, – Люсин кивнул на белые клубы, застывшие над высокими трубами ТЭЦ. – Одурманенное дымом, оно безъязыко корчится в паутине проводов… Я еще помню, когда по Бородинскому мосту ходили трамваи. Кажется, тридцать первый и сорок второй. А тридцатый делал круг возле Киевского, высекая искры и требовательно звеня. Мы с ребятами вскакивали на ходу и мчались, стоя на подножках, навстречу обманчивым осенним ветрам.

– Обманчивым?

– Они всегда обещают несбыточное. Особенно в тягучую пору заката… Я и сам не помню, как в одну шальную минуту перескочил с трамвая на борт траулера.

– Так вот отчего вас вдруг потянуло совершить эту прогулку!

– А вот, кстати, и наш дредноут… Ну как, рискнем? – не дожидаясь ответа, Люсин просунул деньги в окошко кассы. – До конца и обратно, пожалуйста.

В полном одиночестве они прошли через турникет. На верхней палубе сидела старуха с лохматым псом, а несколько поодаль самозабвенно обнималась парочка.

– Здесь слишком ветрено, – Наталья Андриановна зябко поежилась. – А внизу душно и пахнет бензином.

– Соляркой, – непроизвольно поправил Люсин.

– Тем хуже. Не переношу угара.

– Если память мне не изменяет, на корме должно быть укромное местечко. И воздух свежий, и от ветра защищено. Все сто двенадцать удовольствий. – Сойдя на две ступеньки, он подал ей руку. – Почему вы решили, что я странный человек, Наталья Андриановна?

– Не знаю, – она медленно покачала головой, покорно спускаясь по узкому трапу. – Согласитесь, что все сегодня немного странно. И вообще мы явно не о том говорим. Ведь вам нужно о чем-то спросить меня? Верно?

– Еще не знаю, – ушел от прямого ответа Люсин, сильно подозревая, что выглядит в ее глазах чуть ли не идиотом.

– Если у вас действительно есть ко мне дело, мы могли бы увидеться в более подходящей обстановке. – Наталья Андриановна без особого удовольствия опустилась на влажную скамью.

– Например? Я бы скорее утопился, чем рискнул пригласить вас в уголовный розыск.

– Кафедра вас уже не устраивает?

– Не хочу лишний раз мелькать перед вашими сослуживцами. Ведь дальше этой проклятой сберкассы мы не продвинулись ни на шаг… Погонят меня к чертовой бабушке и будут правы.

– Ой-ой-ой, какой ужас! Вне милиции вы, конечно, своей жизни не представляете? – заметила она подчеркнуто иронично. – Суровый ветер романтики дует в ваше лицо. Вы прирожденный сыщик!

– Зачем вы так, Наталья Андриановна? – Люсин почувствовал себя задетым. – Я ведь вам как на духу признался…

– Как на духу? – она словно прислушалась к тайному значению слова. – Но я никудышный исповедник, Владимир Константинович. Я жестока и рациональна до мозга костей… Поэтому говорите поскорее, в чем суть.

– А если ни в чем? Если я осмелился побеспокоить вас просто так? Это что, преступление?

– Вы серьезно? – Наталья Андриановна взглянула на него с веселым удивлением.

– Поверьте, что мне не до шуток, – мрачно потупился Люсин. Усталый, издерганный неудачами, он позволил себе поддаться минутному настроению и не знал теперь, как выбраться из опасной зоны, куда его столь неожиданно занесло. – Я не виноват, что подвернулась эта посудина.

– Разве я вас в чем-нибудь обвиняю? – Откровенно потешаясь, она словно бы поощряла Люсина на дальнейшие излияния.

– В самом деле, куда мне было вас повести? – Уловив перемену в ее настррении, он немного приободрился и обрел спасительный юмор. – В киношку? Для этого я слишком стар. В театр? Но где взять приличные билеты, если я не располагаю ни временем, ни знакомствами? Что же остается, милая моя Наталья Андриановна? Ресторан? – В притворном ужасе он закрыл лицо. – Об этом даже подумать страшно, ведь вы можете как-то не так понять…

– Отвечу откровенностью на откровенность. – Удивительно похорошев, Наталья Андриановна едва отдышалась от беззвучного смеха. – Я обожаю кино и могу спокойно прожить без театра. Не помню, когда и была там в последний раз. Поэтому предлагаю сойти в ближайшем порту и поискать чего-нибудь поинтересней. – Она посмотрела на часы.

– Вы изумительны, Наталья Андриановна! – восхищенно признал Люсин. – И если вы позволите мне звать вас просто по имени, то я поверю, что чудесное слово «будущее» имеет ко мне хоть какое-то отношение.

– Охотно, – она кивнула с видом королевы, приветившей мимоходом пажа. – А теперь выкладывайте, что у вас на уме, – потребовала совершенно будничным тоном.

– Ей-богу, никакой задней мысли.

– Так не бывает в наше время.

– Но вы даже не знаете…

– Знаю! – Она определенно не желала слышать никаких оправданий. – И умею ценить искренность порывов и откровенность чувств. Однако не станете же вы утверждать, что вызвали меня на свидание исключительно в галантных целях?

– Не стану, – вынужденно откликнулся Люсин, отворачивая лицо.

– Да воздастся вам за чистосердечие!

– Но мне действительно очень хотелось увидеть вас, – признался он с непонятной обидой. – И это самое главное…

– Понимаю, – она ободряюще кивнула. – Теперь давайте второстепенное.

– Прямо допрос какой-то! – пожаловался Люсин. – Если вы так уж добиваетесь правды, то да, признаюсь, предлог для встречи у меня заготовлен. На всякий случай.

– Вот и прекрасно.

– Но я хочу, чтобы вы знали: это всего лишь предлог. Я бы не рискнул потревожить вас из-за подобной мелочи… Вам не очень холодно, Наташа?

– Нет, ничего. – Она выжидательно нахмурилась. – Не люблю околичностей.

– Что такое Абраксас [133]133
  Абраксас – древний камень с выгравированным на нем символом культов гностических сект. Возможно, различного рода абраксасы служили амулетами или талисманами. Кроме магического слова, на камень, наносились изображения фантастических зверей, иногда головы льва, слона и т. п. Многие подобные камни были изготовлены в средние века и использовались в магических обрядах и алхимических опытах.


[Закрыть], Наталья Андриановна? – спросил Люсин, словно позабыв о дарованной ему привилегии на более интимное обращение. – А заодно и Абракадабра?

– Вы нашли его! – она испуганно вздрогнула. – Я так и знала.

– Простите? – выжидательно прищурился Люсин. – Вы это о чем? – Он осторожно коснулся ее затянутой в шелковую перчатку руки.

– Не нужно, – с гримасой досады отстранилась Наталья Андриановна. – У меня достаточно крепкие нервы, и я не упаду в обморок…

– Ей богу, ничего не пойму! – Люсин умоляюще прижал руки к груди. – Объясните, пожалуйста, в чем дело?

– Вы меня спрашиваете? – Ее испуг сменился растерянностью. – Но разве вы не нашли… Георгия Мартыновича?

– Да с чего вы взяли! – уязвленный до глубины души Люсин едва сдерживался. – Разве я стал бы скрывать?

¦

Тем более обманывать, плести хитроумные выкрутасы? Мило же я выгляжу в ваших глазах!

– Простите, – уголки ее ярких губ виновато дрогнули. – Я сама не ведаю, что несу. Но откуда тогда вы узнали про браслет? Ну, конечно, – Гротто облегченно вздохнула, – как я сразу не догадалась! Вам рассказал кто-то из наших?

– Час от часу не легче! Какой еще браслет? Никто и ничего мне не рассказывал. С чего вы взяли?

– Тогда почему вас заинтересовало слово Абраксас?

– Да все оттуда же: из его записей и набросков. Даже рисунок нашел со змеями. Не понимаю, почему это вас так удивило…

– Не сердитесь, – примирительно промолвила Наталья Андриановна. – У меня и в мыслях не было вас обидеть. Просто я страшно испугалась. Вроде бы давно готова к самому худшему и надежды никакой нет, но стоило вам вспомнить про этого Абраксаса, сердце так и оборвалось… Сейчас, сейчас все объясню, – заторопилась она. – Дело в том, что слово было вырезано на камне, который я подарила шефу на его шестидесятилетие. Теперь понимаете?

– По крайней мере, начинаю понимать, – прояснел взором Владимир Константинович. – Вы меня тоже простите за невольный эмоциональный всплеск…

– Меня это ничуть не задело. Даже совсем наоборот. Вы совершенно правильно возмутились. Но не будем сводить мелочные счеты. Инцидент исчерпан и вычеркнут из памяти. Договорились?

– Вы слишком великодушны, Наташа, – Люсину так нравилось повторять ее имя. – Единственное, что меня извиняет, так это чистота помыслов. Когда вокруг полный тупик и нигде ничего не светит, хватаешься за соломинку. Я вообще стараюсь прояснять все до конца, любую мелочь. Отсюда и возник этот чертов Абраксас. А тут еще впервые за много недель выдался свободный вечер… Странный вечерок, вы совершенно правы… Словом, под настроение…

– Вы как будто извиняетесь.

– Так оно и есть, – подтвердил он. – Мне необыкновенно приятно быть с вами. Но у жизни есть дурацкая особенность. То, что еще минуту назад представлялось нам почти пустяком, вдруг неожиданно вырастает и становится исключительно важным. Предлог – вы просто вынудили меня признаться, что я его… почти выдумал, – сделался чуть ли не самоцелью. – Боясь, что будет превратно понят, Люсин умоляюще заглянул ей в глаза. – Расскажите, ну, пожалуйста, про этот ваш камешек, Наташа?

– Да-да, конечно. – Мимолетным касанием пальцев она как бы заверила, что все поняла. – Это может оказаться очень нужным для вас, потому что Георгий Мартынович никогда не расставался с подарком. Я, надо признать, здорово угодила ему. Дала повод немного позабавиться. Он сам набросал эскиз алхимического змея, а потом уговорил одного знакомого ювелира изготовить браслет из сплава семи металлов и вставить туда камень.

– Семь металлов древнего мира? Семь планетных стихий?

– Вы, я вижу, сильно продвинулись вперед, – одобрительно кивнула Гротто. – Сплав получился серебристозеленоватым, не похожим ни на один из металлов.

– Опишите подробнее камень.

– Карнеол-печатка в форме эллипса, притом необыкновенно яркого, багряно-огненного оттенка. Он достался мне от бабушки. В самом центре, на длинной оси, надпись по-гречески: «Абраксас». Я уже точно не помню, что она означает. Кажется, имя какого-то восточного божества. В древности это слово считалось магическим. Георгий Мартынович как-то объяснял, что численное произведение составляющих его букв дает триста шестьдесят пять – число дней солнечного года. Ему нравилось думать, что инталия была изготовлена во втором или третьем веке александрийскими гностиками.

– Наверное, это большая ценность?

– Только для тех, кто понимает.

– А как она попала в вашу семью?

– Однако вы проявили явно повышенный интерес. Неужели вам могут хоть как-то пригодиться все эти подробности?

– Никогда нельзя знать заранее. Иногда приходится перебрать по крупинке песок. Не всегда получается, но я стремлюсь руководствоваться тем же принципом, отсеиваю все постороннее. Дела-то мои далеко не блестящи… Ну что, поищем подходящее кино? – вспомнил вдруг Люсин, когда теплоходик, врубив на полную мощность музыку, начал подруливать к пристани возле театра эстрады.

– Может, лучше в другой раз? Пропало желание…

– А он будет, этот другой раз?

– Не знаю, – Наталья Андриановна приподнялась, одернув плащ, и словно бы нехотя прошла через пустой салон к трапу. – Мне кажется, что вам не следовало задавать такой вопрос, – бросила она, не повернув головы.

Вдохнув тонкий запах ее духов, Люсин мысленно составил ориентировку насчет браслета с камнем.

– Вы правы, – удрученно откликнулся он. – Язык мой – враг мой. Не обращайте внимания. Как жаль, что все хорошее так быстро кончается… Это я о нашем путешествии, Наташа.

Она не ответила, и Люсин умолк, запоздало догадываясь, что слова иногда разъединяют вернее любого безмолвия.

Глава двадцать четвертая
ТРАВНИК МАКРОПУЛОСА

Утро началось для Люсина в нарастающем темпе. Не успел он получить от начальства очередное многозначительное напоминание о том, что всякому терпению есть предел, как поступила добрая весть: нашелся долгожданный Петя! Застопорившийся было маховик вновь готовился набрать обороты, и это внушало безусловный оптимизм. Однако за неизбежными хлопотами и лавиной телефонных звонков освежающее дуновение радости вскоре растаяло, а вместе с ним притупилось и едкое чувство обиды. В итоге все пришло к общему знаменателю, и вторую половину дня Владимир Константинович провел сравнительно спокойно, хотя и ощущал себя время от времени несправедливо задетым. И это прежде всего мешало ему самозабвенно погрузиться в запутанные лабиринты чужой души.

Жизненный путь Петра Васильевича Корнилова, известного среди московских книжных жучков под кличкой Петя-Кадык, не был отмечен особо патологическими эпизодами. По крайней мере, в масштабах уголовного розыска. Ухватиться было в сущности не за что, хотя общий фон рисовался вполне определенно: задержания по подозрению в спекуляции, предупреждение насчет тунеядства и плюс ко всему неоднократное знакомство с медвытрезвителями различных районов Москвы. Детально изучив справку, полученную из отделения милиции, Люсин вынес твердое убеждение в том, что сорокашестилетний Петя практически никогда не занимался общественно полезным трудом. Покончив после девятого класса с образованием, он трудоустраивался великое множество раз, но нигде не задерживался дольше пяти месяцев. На иных предприятиях, вроде СМУ № 31, где подвизался в должности моториста водооткачивающей установки, его трудовой стаж вообще исчислялся двумя неделями. Судя по всему, Петя упорно искал свое особое место в жизни.

Не столько воображаемые осложнения, сколько логические противоречия не позволяли Люсину наметить основные вехи предстоящей беседы с Петром Корниловым. Невольно соткавшийся в воображении образ недоучки определенно не вязался с репутацией тонкого, хотя и хищного, знатока книги. А ведь именно таким – этого у него не отнимешь – слыл Петя среди весьма уважаемых людей. В числе его постоянных клиентов были, наверное, не только Солитов и Баринович. Люсин не сомневался, что в лице Корнилова ему встретился довольно редкий тип подпольного букиниста-профессионала, чувствующего себя в книжном море как рыба в воде. А это подразумевало определенный уровень образования, интеллекта, культуры – словом, весьма тонкой материи, которой, судя по справке, скрупулезно составленной участковым, Кадык был лишен почти начисто. Оставалось лишь предположить, что это самородок, который, несмотря на разрушительное пристрастие к праздности и пьяным дебошам, до всего дошел своим умом. По крайней мере, научился читать хотя бы названия латинских, старогерманских и прочих редкостных изданий вроде того же травника, оттиснутого преподобным Вольфрамом из Дубенец.

Промучившись допоздна, но так и не заполнив заготовленную на такой случай повестку, Владимир Константинович позвонил Гурову.

– С книжником вроде все в порядке, Борис Платонович, – сообщил он с несколько наигранной беззаботностью. – Хочешь взглянуть на субчика?

– С превеликим удовольствием! Сам на него вышел или «соседи» подсобили?

– Не без их участия, – дипломатично заметил Люсин, хотя помощь УБХСС практически не понадобилась – все решила записная книжка.

– Поздравляю, Константиныч!

– Может, возьмешь на себя? – предложил Люсин. – А я посижу в сторонке, послушаю, понаблюдаю…

– Тебя что-нибудь смущает? – насторожился Гуров.

– И сам толком не знаю. Уверенности как-то в себе не нахожу. Неясен мне этот тип, и все тут. Наверное, испортить боюсь, Борис Платонович. Вдруг здесь нечто большее, чем просто звено?

– Будь по-твоему. Вызови его на следующий вторник часам к десяти. Я подгребу. Психологически так будет эффектнее. Ты прав, тут тебе и угрозыск, и прокуратура, но все корректно: по повесточке и без драматических сцен.

– Так ведь и повода нет для драматизма. В конце концов, что мы против него имеем? Спекулирует книжками?

– Это еще доказать надо.

– Вот и я про то! Да и не наша это забота. Во всяком случае, не моя… Я рад, что ты меня правильно понял, Борис Платонович. Все нужные материалы я тебе подошлю.

– Ну и ладушки. Попробуем разработать сценарий. Сценарий они с грехом пополам наметили, но Петя с первых же слов дал понять, что писано было явно не про него. Начав с того, что явился с опозданием на целый час, когда его почти перестали ждать, он сразу же захватил инициативу.

– Кто тут Гуров? – вызывающе осведомился он, помахивая повесткой.

– С вашего позволения, это я, следователь республиканской прокуратуры, – кротко представился Борис Платонович.

– А этот товарищ? – Не удостоив Люсина взглядом, Петя как-то боком дернулся в его сторону.

– Моя фамилия Люсин, старший оперуполномоченный угрозыска, – Владимир Константинович с любопытством взглянул на явно нескладную фигуру в коротких брючках и затрапезной курточке, надетой поверх застиранной рубахи. На плохо выбритом лице виднелись запекшиеся царапины, костистый выступ, словно взломавший изнутри тонкую шею, оправдывая прозвище, назойливо бросался в глаза. – Присаживайтесь.

– Куда, хотел бы я знать? – Петя вновь дернулся и, запустив ногти в спутанную проволоку волос, медленно закачался, восстанавливая утраченное равновесие. – Единственный стул, насколько я понимаю, занят угрозыском, хотя вызывала меня прокуратура. Правильно? – Он обнажил в ухмылке крупные, прокуренные до черноты зубы.

– Вы совершенно правы, – Люсин осветился ответной улыбкой и, водрузив свой стул посреди комнаты, пересел на диванчик. – Можете не обращать на меня никакого внимания.

– Ага! – Петя Корнилов плотоядно осклабился и решительно хлопнул по столу, припечатав повестку: – За каким чертом я вам понадобился? – осведомился он, придвигаясь вместе со стулом.

Слегка шокированный, следователь потянулся за сигаретой.

– Мне тоже дайте! – потребовал Петя, но тут же отшатнулся с гримасой крайнего отвращения. – «Дымок»?! И как вы потребляете такую дрянь? – Поковырявшись в кармане, он вытащил согнутую «беломорину» и, осыпая табаком колени, прикусил мундштук. Затем, не дав Борису Платоновичу опомниться, завладел коробком и, ломая спички, разжег папиросу, корча в дыму совершенно немыслимые рожи.

Люсин с радостным изумлением следил из своего уголка за этой бесподобной клоунадой. Петя-Кадык превзошел все его ожидания. Если он и играл заранее приготовленную роль, то делал это талантливо, более того – виртуозно.

– Не стоит поминать черта, Петр Васильевич, – ласково посоветовал Гуров. – Мы пригласили вас в качестве свидетеля. Согласно закону, вы обязаны ответить на все интересующие следствие вопросы. Причем правдиво, ибо за дачу ложных показаний свидетель может быть привлечен к уголовной ответственности.

– Ничего не понимаю! – зажмурясь, Петя покрутил головой. – Бред какой-то.

– Ваша фамилия, имя, отчество, год и место рождения. – Не обращая внимания на реплику, Гуров заправил в пишущую машинку бланк протокола, плавным движением подвинув микрофон, включил запись.

– А то вы не знаете, кто я есть!

– Знаю, но существуют формальности, которые нам с вами, хотим мы этого или нет, придется выполнить.

Корнилов для вида слегка погримасничал, но в конце концов подчинился.

– Можно подумать, что вы такой уж новичок, – укорил Борис Платонович, ловко передвигая каретку. – Невинный агнец… Не создавайте лишних трудностей ни нам, ни себе, Петр Васильевич… Подпишите, пожалуйста, здесь, что предупреждены об ответственности за дачу ложных показаний, – разгладив слегка свернувшийся лист, он показал нужное место.

– Только этого мне не хватало! Ничего подписывать не буду. Судите, если можете! – Демонстративно отвернувшись, Петя принялся ковырять спичкой в зубах.

– За отказ от свидетельских показаний я действительно могу передать ваше дело в суд, – холодно разъяснил Гуров. – Надеюсь, вам, как и мне, ни к чему подобная канитель?

– Мое дело?! – взвился Корнилов. – Это оскорбление! Нет у вас на меня никакого дела!

– Вы совершенно правы, Петр Васильевич, нет… Но оно появится, если вы и далее станете отказываться от выполнения своих обязанностей.

– Я никому ничем не обязан.

– Ошибаетесь. У каждого из нас есть равные обязанности перед обществом.

– И права тоже!

– Совершенно справедливо: и права. Обвиняемому, например, закон дозволяет уклониться от дачи показаний, свидетелю – нет… Надеюсь, вы не сделаете из этого неверный вывод, что положение обвиняемого предпочтительнее?

– Что вы все плетете свои юридические кренделя? – Петя без спросу выхватил сигарету, раскурил, закашлялся и затушил в пепельнице. – Ведь вы даже не удосужились объяснить мне причину вызова! Сразу какие-то требования, угрозы… Чего вы добиваетесь?

– Как? – удивленно заморгал Гуров, медленно снимая очки. – Неужели я допустил подобную промашку? Вы вправе жаловаться, Петр Васильевич, честное слово, вправе… Это не оправдание, но я просто-напросто забыл. Впрочем, я был уверен, что вы знаете…

– Ничего я не знаю и знать не желаю. Оставьте меня в покое раз и навсегда. Это единственное, чего я хочу!

– Вы хорошо знали Георгия Мартыновича Солитова? – успокоительно кивая, осведомился Гуров.

– Ну, знаю, и что с того? – не проявляя признаков волнения, поморщился Петя. – От меня вам чего надо?

– Правдивых показаний, не более, – отрезал, замкнувшись, Борис Платонович. – Ставлю вас в известность, что профессор Солитов при невыясненных обстоятельствах пропал без вести, и вы были последним или одним из последних, с кем он общался в тот день.

– Быть того не может, – отмахнулся с явным облегчением Петя Корнилов. – Мы не виделись с ним месяцев пять-шесть.

– Можно занести ваш ответ в протокол?

– Хоть в газете пропечатайте.

– Подписывать будете? – Гуров услужливо пододвинул ручку.

– Вот напасть на мою бедную голову! Ну, давайте, давайте, раз вам так хочется. – Петя поставил размашистую закорючку. – Мне ведь правды бояться нечего. Я перед законом чист.

– Вот и ладненько… Надеюсь, далее у нас с вами все пойдет как по маслу. Значит, когда вы видели его последний раз?

– Весной вроде…

– Поточнее нельзя? В марте? В апреле?

– В апреле, кажется. Лужи уже подсыхали.

– У вас во дворе?

– У меня, у него – какая разница?

– Разницы никакой, – согласился Борис Платонович, неторопливо возвращая назад листки перекидного календаря. – Но для освежения памяти мы с вами попробуем возвратиться в недавнее прошлое. «Машину времени», конечно, помните?

– Ваш эксперимент скорее напоминает «Между двух миров» Финнея. Воссоздание обстановки.

– Не читал, к сожалению, но насчет воссоздания вы попали в самую точку… Значит, лужи уже подсыхали, мальчишки гоняли мяч, а девочки прыгали через веревочку… Или, может, чертили на асфальте классы?

– Ну-ну, – покровительственно усмехнулся Корнилов. – Поглядим, что у вас получится.

– Без вашей помощи у меня ничего не получится, Петр Васильевич… Вы когда были у Солитова? Вечером? Днем?

– Ближе к вечеру.

– На даче?

– Зачем на даче? В Москве.

– И по какому, позвольте полюбопытствовать, поводу?

– Одна, но пламенная страсть, гражданин следователь. Книги.

– Надо полагать, привезли какую-нибудь редкость?

– Ничего я ему не привозил. И вообще, за кого вы меня принимаете? Книги – мое хобби. Я коллекционер, а не торговец. Иногда, конечно, продаю кое-что, но больше меняюсь со знакомыми библиофилами. Имею право?

– Экий вы, голубчик, чувствительный. – Гуров неторопливо снял очки и, подышав на стекла, протер их кусочком замши. – У меня и в мыслях не было покушаться на ваши права. Обменивайтесь себе на здоровье. Речь ведь идет лишь о воссоздании обстановки. О чем вы беседовали с профессором, не припомните?

– Допустим, об Альбрехте Дюрере [134]134
  Альбрехт Дюрер (1471—1528) – великий немецкий живописец и график.


[Закрыть]. Вас это устраивает? О факсимильном альбоме.

– Вполне… А от Солитова куда направились?

– Думаете, я помню? – Петя негодующе пожал плечами. – Надо полагать, прошелся по ближайшим букинистическим и вернулся домой… А может, в кафе поужинал. Нынче время летит, мешая события и лица. Все как в мясорубку проваливается.

– Своеобразное сравнение, Петр Васильевич, ничего не скажешь… Однако предположим, что в тот вечер вы вернулись домой, даже после ужина в ресторане… Что по телевизору показывали, не обратили внимания?

– Я уже забыл, когда врубал ящик. Каждый день одно и то же.

– Позвольте мне вмешаться в вашу беседу, – Люсин слегка привстал с дивана. – Если я не ошибаюсь, профессор Солитов переехал на дачу в последних числа марта, двадцать седьмого, коли быть абсолютно точным. Как вы полагаете, Петр Васильевич, почему он оказался в тот день в Москве?.

– А я знаю? Он же в институте работает, на кафедре. Мало ли какие могли быть дела… Вспомнил! – Петя торжествующе рассмеялся. – У них на другой день субботник намечался! Так что Георгий Мартынович загодя прибыли.

– Вот мы и установили с вами точную дату, – Борис Платонович вернул календарь на прежнее место. – У них, как вы изволили выразиться, намечался субботник. Как и все советские люди, Георгий Мартынович готовился встретить праздник труда… Больше вы с ним не виделись?

– Нет.

– И не звонили?

– И не звонил.

– Боюсь, что на сей раз память вас основательно подвела. Мы располагаем сведениями, что вы все-таки говорили с ним по телефону после той встречи. По крайней мере, один такой разговор имел место шестнадцатого августа.

– Интересное кино! – Петя закинул ногу на ногу, обнажив спущенный носок, к которому пристали какие-то колючие семена. – У них, видите ли, сведения есть, а я вот почему-то не помню. Поглядим, что вы мне шьете…