Текст книги "Мальтийский жезл"

Автор книги: Еремей Парнов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 26 страниц)

Едва Наполеон отбыл к себе на корабль, дабы продолжить поход в страну фараонов, Гомпешу подсказали, что в нынешних обстоятельствах его дальнейшее пребывание на Мальте не слишком желательно.

Великий магистр перебрался в Триест, поближе к обещанному герцогству. Посоветовавшись с достойными доверия людьми, он пришел к заключению, что корона светского государя ему, пожалуй, не светит, и спешно собрался в Рим отстаивать свое «преимущественное величество».

Только у папы были на этот счет другие идеи. На зеленом столе дипломатии делались миллионные ставки на дальнейшее вовлечение России в мальтийскую канитель. Поэтому его святейшество не только не признал за Гомпешом права на гроссмейстерский жезл, но даже видеть не пожелал оскандалившегося героя. Римскому первосвященнику, а еще пуще Наполеону, позарез был нужен вакантный престол. Подготовка к низложению Гомпеша шла, таким образом, полным ходом. Заодно предполагалось разжаловать и членов капитула, виновных в сдаче острова без боя. Последним обстоятельством больше всего возмущались во Франции, где, казалось бы, должны были приветствовать бескровное разрешение операции. Однако наиболее рьяными ревнителями рыцарской чести выказали себя байли и командоры российских приорств, сплошь тайные иезуиты. В Петербурге распространялись петиции о лишении рыцарского достоинства всех без исключения членов ордена, которые находились на Мальте в черный для нее день – 12 июня 1798 года.

Гомпеш остался в Риме как частное лицо, предавшись одиноким воспоминаниям о былом величии. Единственной его отрадой стала Чекина, пышнотелая вдова сборщика податей. Устроившись при опальном магистре на должность домоправительницы, она помыкала им как хотела. Но все ж ей льстила послушливая привязанность всегда печального господина. В угоду ему она даже заучила несколько мальтийских слов: skuzi – «извините», bongu – «добрый день» и grazzi – «спасибо». Для итальянки это было, право, нетрудно. Зато ни с чем не сообразное jekk joghgbok – «пожалуйста» – оказалось выше ее сил.

Пока вопрос о наследнике Гомпеша оставался невыясненным, события на Мальте шли своим чередом. На войне, как на войне. За генералами последовали обходительные сюринтенданты, и началось повальное ограбление острова. Матросы с флагмана «Орьян» и фрегата «Артемис» с утра до вечера перетаскивали в трюмы набитые золотом бочки и погребцы. Вместе с монетой, отчеканенной еще во времена крестовых походов, в корабельные трюмы перекочевали украшенные античными геммами вазы, тяжеловесные кубки, парадные уборы неведомых восточных царей.

Подвалы мальтийского казначейства опустели на добрую половину. Ретивые эмиссары Директории могли бы вынести все подчистую, да только не в интересах Наполеона было подорвать орден, что называется, на корню. Феодальный реликт был необходим первому консулу как ставка в азартной партии, где он надеялся сорвать крупный политический куш. Только по этой причине не подверглись расхищению реликвии, хранившиеся в подземельях Сен-Жана. Единственным исключением явился золотой, богато инкрустированный блескучими камешками скипетр, который по собственному почину прихватил морской лейтенант. Так благодаря самой чистой воды уголовщине, чуть было не пресеклась линия великих магистров боевого Мальтийского ордена, потому что без передачи венца и скипетра, причем с глазу на глаз, интронизация преемника не могла считаться законной.

Вместе с прочими бесценными диковинами из тамплиерского наследства мальтийский жезл очутился на красавице «Артемис», названной в честь мстительной богини-девственницы.

Впереди была высадка в заливе Марабу, вступление в Александрию, а затем Абукир, где Нельсон взял долгожданный реванш, отправив на дно почти все наполеоновские корабли.

Без флота колониальная экспедиция была обречена на провал.

Чумные пески, схоронившие крестоносцев, ждали италийских ветеранов. Говорили старые шейхи, прислушиваясь к заунывному стону пустыни: «Это песок кличет ветер, ветер призывает бурю, буря несет смерть».

Глава двадцатая
«БОБЫ ПРАВОСУДИЯ»

В засаленной, распадающейся на отдельные листки записной книжке, скрепленной для верности аптечной резинкой, Люсин насчитал шестнадцать Петров. Первым в его списке стоял Петр Александрович Берсенев, судя по всему, брат Игоря Александровича, последним – Петя Чадрис. Единственный, кто так прямо и значился: Петя. Рядом с именем было записано два телефонных номера.

Для чопорного даже наедине с собой Георгия Мартыновича подобное амикошонство казалось настолько несообразным, что Люсин и не подумал усомниться в точности попадания. По всему выходило, что удалось выйти на того самого книжника Петю – не удостоенного отчества спекулянта и выжигу, с кем вынужден был поддерживать отношения даже такой высоконравственный и принципиальный человек, как профессор Солитов.

Мысленно поздравив себя с выходом на цель, причем с первого же захода, Владимир Константинович позвонил в справочную. И тут всем его далеко идущим надеждам пришел бесславный конец. Петр Григорьевич Чадрис оказался не только человеком довольно-таки пожилым, но и весьма заслуженным. Доктор медицинских наук, профессор, автор великого множества печатных работ, он вот уже сорок лет заведовал отделением природотерапии в Институте курортологии. На крайний случай, он мог быть клиентом книжника Пети, но никак не им самим.

И все же после недолгого размышления Люсин решил нанести ему короткий визит. Пренебречь единственным уменьшительным именем во всей записной книжке было бы попросту глупо. Теперь оно расшифровывалось почти однозначно: старый друг, возможно, даже друг детства, самый-самый.

Чадрис, которому Владимир Константинович позвонил на работу, о случившемся уже знал и сразу же согласился на встречу.

Институт, высоко приподнятый над улицей на массивном гранитном цоколе, поразил Люсина своей демократичной доступностью. Больные, большей частью страдающие ожирением, беспрепятственно слонялись вокруг дома, ловя лучи остывающего осеннего солнца. Свободно, без всяких пропусков и паролей, входили и выходили торопливые посетители: многие, очевидно, лечились амбулаторно, и даже перед окошком регистратуры практически не было очереди.

Обойдя просторный сумрачный вестибюль, где изрядно попахивало парным скипидарным духом и грязями, Люсин нашел нужную лестницу и, не став дожидаться лифта, взбежал на третий этаж.

Петр Григорьевич оказался румяным жизнерадостным бодрячком, исключительно доброжелательным и не по годам энергичным. К потере друга он отнесся с мудрой сдержанностью медика.

– Жаль, – едва поздоровавшись с Люсиным, он покорно развел руками. – Это был великий ум! У него в запасе оставалось еще семь-восемь лет неплохой жизни. Невосполнимая потеря для науки.

– Разве нам дано знать, сколько отпущено судьбой?

– Судьбой? – Чадрис снисходительно рассмеялся. – Не понимаю, о чем вы. Есть генотип, опирающийся на заложенную в клетках программу, и весь комплекс недугов, унаследованных, а также благоприобретенных в силу случайных причин. То, что вы называете судьбой, на самом деле является лишь грамотно составленной медицинской картой. За полвека как-нибудь можно научиться ее читать.

– И так вы можете сказать о любом? – с недоверчивым интересом спросил Люсин. – О ком угодно?

– С большей или меньшей степенью вероятности.

– Обо мне, например? Сколько я еще проживу? – полушутя-полусерьезно осведомился Владимир Константинович.

– Что я, оракул? Или господь бог? Я бы сказал, если бы изучил вас так же хорошо, как и Юру: вашу психику, организм, биохимию крови… Впрочем, нет. Я бы вам ничего не сказал. Человеку незачем знать все до конца. В незнании, как и в иллюзиях, есть известная охранительная функция.

«Юра, – подумал Люсин с невольной печалью. – Для него Георгий Мартынович был просто Юрой… Как для меня Березовский. Они беседовали за стаканом чая о смысле и сущности жизни, обменивались сокровенными мыслями, и Юра любил Петю, и Петя любил Юру, что ничуть не мешало ему рассматривать кости друга на рентгеновском снимке, колдовать над формулой его крови, знать каждый камешек в почках и желчном пузыре. Вроде бы все нормально, а на поверку дико, непостижимо. Знать почти до года, что исчислены сроки, какие бы они ни были, и не думать об этом за шахматами или, скажем, в сауне, вдыхая смоляной жар. Все же удивительное создание человек!»

– Скажите, Петр Григорьевич, как смотрит врач вашего класса на самого себя? – непроизвольно отвлекаясь от главной цели, спросил Люсин.

– Интересный вопрос! – оценил Чадрис. – Думаю, что никак. Нельзя в один и тот же момент сочетать в мозгу опыт врача и доверчивость пациента. Пациент обычно побеждает. «Если лекарь заболеет, он зовет к себе другого». Шота Руставели это понимал!

– Вы лечили Георгия Мартыновича?

– Я наблюдал его… Да, скажем так.

– Короче говоря, давали компетентные советы?

– Не только. Время от времени он принимал у нас оздоровительные процедуры: йодобромные ванны, бассейн с морской водой, специальный массаж. Должен сказать, что это не только было ему показано, но и в значительной мере отвечало его научным представлениям и, не побоюсь сказать, душевному складу. Он был решительным противником синтетических препаратов. Только физиотерапия и, само собой, травы. Как же он в них разбирался! Здесь наши роли менялись. Здесь уже он становился наставником.

– А как вы с точки зрения современной медицины расцениваете такой подход? Переориентировку на траволечение, отказ от чистой химии и прочее?

– Исключительно положительно! Наш институт, должен отметить, традиционно делает упор на лечебное воздействие естественными факторами: движением, активными средствами природной среды, в частности минеральными водами, даже ландшафтом, оказывающим необыкновенно целительные результаты на весь организм. Это не означает, конечно, что мы полностью отвергаем медикаментозную терапию или хирургическое вмешательство. Ни в коей мере!

– Парацельс считал, что в природе припасено все, что нужно для исцеления, – Люсин пустил в ход излюбленный козырь.

– К сожалению, мы все дальше отрываемся от естественной среды обитания, не будучи подготовленными к этому эволюционно, – согласно кивнул Чадрис и, как опытный лектор, поспешил пояснить: – Успешно осваивая прежде совершенно необитаемые области, например космос, мы вовсе не перестаем быть той самой прямоходящей обезьяной, которой вздумалось сойти с дерева. В эволюционном смысле, разумеется… Ускоренные темпы и ритмы современной жизни не соответствуют биологическим реакциям, развитым в процессе длительного совершенствования. От этого никуда не денешься. – Он задумался, положив на стол все еще сильные, хотя и припорошенные желтыми возрастными пятнами руки. – Порой приходится слышать, что врачам, дескать, не до теорий. Нужно лечить конкретные болезни, а не умствовать. Какой вздор! Все великие врачи прошлого были философами. Медицина вообще неотделима от познания коренных проблем. Недаром покойный академик Аничков считал, что невозможно исчерпывающим образом определить само понятие «болезнь», как нельзя дать определение жизни. Ведь по существу болезнь является одним из видов жизненного процесса. Да и где грань, отделяющая норму от патологии? Нет ее, этой грани. Врачи всего мира с особым интересом исследуют так называемую предболезнь – период, предшествующий появлению клинических признаков. А ведь еще древнеримский врач Гален [111]111
  Гален, Клавдий (129—201) – римский врач и естествоиспытатель, оказавший большое влияние на развитие средневековой медицины. Придворный врач императора Марка Аврелия. Автор многочисленных сочинений по философии и медицине.


[Закрыть]говорил о переходной стадии между здоровьем и недугом. Великий

Авиценна [112]112
  Авиценна – латинизированная форма имени Ибн-Сина. Ибн-Сина, Абу-Али (980—1037) —выдающийся философ, естествоиспытатель, врач, математик и поэт, живший в Средней Азии и Иране. Был врачом и визирем при разных правителях. Крупнейший ученый средневековья. В философии продолжал традиции восточного аристотелизма, отчасти неоплатонизма. Произведения Ибн-Сины («Книга знания», «Книга исцеления», «Книга указаний и наставлений» и т. д.) были чрезвычайно популярны на Востоке и в Европе. «Медицинский канон» – итог взглядов и опыта греческих, римских, индийских и среднеазиатских врачей – был много веков обязательным руководством, в том числе и в средневековой Европе. Его латинский перевод был сделан в XII в. Герардом Кремонским, напечатан в Милане в 1473 г. и имел тридцать изданий.


[Закрыть]разделял состояния организма на целых шесть градаций: здоровье до предела; здоровье, но не до предела; не здоровое и не больное; хорошо и быстро воспринимающее здоровье; больное легко и, наконец, больное уже до предела. Знаменательно, что наука последних лет получает все больше подтверждений прозорливости гениального мыслителя. Врачу думать следует, а не заниматься писаниной… Однако я совсем заболтался! Почему вы меня ни о чем не спрашиваете?

– Слушаю, Петр Григорьевич, и, как говорится, мотаю на ус. С огромной признательностью.

– Но, я полагаю, вы явились ко мне вовсе не для того, чтобы выслушивать рассуждения о современных тенденциях медицины? Вы, наверное, хотели спросить про Юру?..

– Вопрос – всегда насилие. Меня слишком многое волнует, чтобы поступать столь примитивно. Да и вы, Петр Григорьевич, совсем иного заслуживаете. Право слово! Ваши, как вы сами сказали, рассуждения позволили мне составить о Георгии Мартыновиче куда более глубокое впечатление, чем любые целенаправленные вопросы. Когда заходит речь об ученом, то важно понять не только то, как он действовал, но и как мыслил. О том, что профессор Солитов отдавал предпочтение фитотерапии, мы хорошо знаем. Сейчас интересно иное: насколько укладывалось это его отношение в современные рамки? Ведь где, как не в столкновении с реальностью, источник самых острых конфликтов?

– Понятно, – Чадрис задумчиво поскреб идеально выбритый подбородок. – Я занят! – ответил он женщине в белом халате, которая заглянула в кабинет.

– Вы обещали посмотреть мою больную, Петр Григорьевич, – пролепетала она, медленно исчезая.

– Обождите в приемной! – последовало категоричное распоряжение. – Лина! – позвал он секретаршу, стучавшую на машинке. – Заполните документы на девочку. Будем ее госпитализировать!

Властность и быстрота удивительно сочетались с изначально присущей Чадрису доброжелательностью, которой так и светилось его розовое, изборожденное морщинами лицо.

– Так на чем мы остановились?

– На лекарствах, Петр Григорьевич, и, естественно, болезнях.

– Сегодня правота Солитова не вызовет сомнений ни у одного здравомыслящего врача. Именно сегодня, потому что кое-кто еще совсем недавно относился к его деятельности как к далеко не безвредному чудачеству. И это вполне закономерно. До недавних пор медики вообще имели весьма скудные представления о механизмах выздоровления. Вопросы терапии решались с поразительной простотой. Врачебная помощь в сущности ограничивалась прописыванием общепринятых на данный период времени лекарств. Именно по этой причине появление новых средств знаменовало как бы новую эру в медицине. Все мы помним эру широкого применения сульфаниламидов, антибиотиков, гормонов и так далее.

– Меня, например, сульфидином спасли, – вспомнил Люсин. – В войну это было, в эвакуации. Сам я, конечно, не помню – два года было, но мать рассказывала. Она на толкучке порошки выменяла за пальто и бутылку водки. Все боялась, что обманут. Но я выжил.

– Тысячи, сотни тысяч жизней спасли, – некрасивое лицо Чадриса нежданно предстало щемяще трогательным. – Но помнятся почему-то те, кому не сумел помочь. Орущее от боли кровавое месиво и твое бессилие что-нибудь сделать, потому что кончилась последняя ампула морфина и нет ни лекарств, ни перевязочного материала.

– Вы были на фронте, Петр Григорьевич?

– От звонка до звонка. Начальником эвакогоспиталя… Из песни слова не выкинешь. Сульфаниламиды, а затем и антибиотики сыграли великую роль. Одно слово: эра! Беда в том, что уж слишком она затянулась. Модные средства, которые бездумно пускались в ход против любых болезней, неизбежно вытесняли другие лекарства и методы лечения, за что многим больным пришлось тяжело расплачиваться. Химиотерапия, например, невзирая на вполне заслуженные успехи, существенно ограничила поиски и применение растительных средств. Между тем препараты зеленой аптеки куда менее токсичны и, главное, биологически более приспособлены к нашему организму. Такова современная точка зрения, хотя еще Павлов и Боткин учили нас идти вместе с природой. Короче говоря, ни о каком конфликте Солитова с современными воззрениями не может идти и речи, хотя завистники – у кого их теперь нет? – и пытались наклеить на него обидный ярлык: колдуна, например, алхимика.

– Вы давно знаете Георгия Мартыновича?

– Да лет шестьдесят! В одном дворе жили, в одной школе учились. Но сблизились много позже, уже в студенческие годы. Я на шесть лет старше Георгия Мартыновича, – в последних словах Чадриса словно бы ожило эхо превосходства детской забытой поры.

– Теперь разрыв пойдет увеличиваться, Петр Григорьевич.

– Не думаю. Я давно заметил, что наши воспоминания не старятся вместе с нами. Помня милых сердцу людей, мы и себя видим рядом с ними теми, какими были в ту пору. Не такими, как нынче.

– Очень тонкое замечание, – согласился Люсин. – И главное, верное!.. Кстати, Петр Григорьевич, Солитов последнее время усиленно занимался анельгетиками.

– Во-первых, обезболивающие средства – это те же лекарства. Болевой шок столь же губителен, как и всякий другой. Но не это главное. Мы рассматриваем боль в качестве своеобразного проявления защитных реакций организма, как сигнал бедствия, возвещающий о неполадках в той или иной части тела. Боль в сердце – это крик сердца о помощи. На Востоке говорят, что боль зовет лекаря. Исследования показали, что при болях усиливается выделение адреналина, адренокортикотропного гормона, увеличивается содержание сахара в крови и так далее. Все это может рассматриваться как признак, свидетельствующий о мобилизации защитно-приспособительных реакций. К сожалению, боль слепа. Мозг давно получил сигнал о неполадках, а она все продолжает терзать. Это с одной стороны. С другой – боль молчит, несмотря на то, что в организме ширится очаг смертельного пожара. Она не замечает, например, катастрофического размножения раковых клеток, а когда опомнится и подаст сигнал, будет уже поздно что-либо изменить: метастазы. Даже на камни в желчном пузыре она не реагирует должным образом. Можно прожить целую жизнь, не зная, что у тебя все так и забито камнями.

Приступы обычно начинаются лишь в тех случаях, когда камень попадает в желчевыводящие протоки и закупоривает их.

– Как у Солитова?

– Да, как у Юры. Он был одержим идеей сделать боль не только управляемой, но и зрячей.

– Такое возможно?

– Он, во всяком случае, надеялся. В последнее время сделаны серьезные успехи в познании не только природы боли, но и сущности обезболивания. Оказывается, нервная система при сильных болях сама выделяет мощные анестетики. Они получили условное название «эндорфины». Солитов пытался отыскать аналогичные химические структуры в растениях. Нечто подобное ему удалось обнаружить в так называемых «бобах правосудия». Знаете про такие?

– Первый раз слышу, Петр Григорьевич.

– Я тоже знаю о них лишь понаслышке. Где-то в Африке колдуны дают отведать такие бобы подозреваемым в совершении преступления. Невиновные после этого остаются живы, виновные погибают. Очевидно, срабатывает сложная психосоматическая система.

– Может, просто вера? Заклятие колдуна убивает лишь того, кто верит в него.

– Здесь дело обстоит много сложнее. Бобы действительно содержат очень сильный токсин. Поэтому в данном случае правильнее будет сказать, что слово колдуна или – ваша правда – вера в его магическую мощь способна не только убивать, но и вырабатывать в организме противоядие. Невиновный человек не испытывает страха и остается в живых. Другим средством, могущим нейтрализовать токсин «бобов правосудия», оказалось знаменитое кураре – яд, которым обитатели джунглей намазывают свои стрелы.

– Про кураре я знаю, – улыбнулся Люсин. – И не только из приключенческих книг.

– Принятый внутрь, он совершенно безопасен, но, попав в кровь, приводит к немедленной остановке дыхания. На основе кураре и экстракта «бобов правосудия» Юра надеялся получить новый класс эндорфинов… Годы, которые он не дожил, дорого обойдутся больным. – Чадрис разволновался и незаметно для себя повысил голос. – Вам не кажется странным, что из-за какого-то злобного недоумка жизни многих людей пресекутся до срока? Между тем это так. Все взаимосвязано в экологической системе Земли. То, что не успел закончить Солитов, будет в конце концов сделано другими. Но потерянные годы – да что годы! – дни и даже часы обернутся лишним страданием, а для кого-то… Словом, вы понимаете. Убийца вызвал цепную реакцию смерти. Да-да, Юру убили! – выкрикнул он, багровея. – Ваше предположение насчет какого-то самоотравления я категорически отметаю! С исследователем, причем экспериментатором, который все привык делать своими руками, ничего подобного случиться не может.

– Мы уже говорили об этом по телефону, Петр Григорьевич.

– Вы не согласились тогда со мной, хотя вероятность случайности здесь очень невелика, – продолжал настаивать Чадрис.

– Я не могу позволить себе отбросить даже самую ничтожную вероятность. Любая версия должна быть отработана.

– Острый приступ, причем с потерей сознания, со стороны внутренних органов практически исключается.

– Ваше мнение для нас крайне существенно, – поддакнул Люсин. – А как насчет сердца, Петр Григорьевич? Или, к примеру, инсульт?

– А молния вас не волнует, молодой человек? Ведь в принципе все может случиться, даже метеорит может на голову упасть… Надеюсь, вы запросили больницы, морги?

– Всесоюзный розыск, Петр Григорьевич! – простонал Люсин. – Все случаи безымянных захоронений и те на учете… И хоть бы намек на след! Вот уже третий день местность прочесываем.

– Значит, плохо ищете! Такой человек, как Солитов, не мог исчезнуть бесследно. Такие, как он, защищаются до конца. Юра был рыцарем без страха и упрека.

– Мне глубоко импонирует такая позиция, – согласно кивнул Владимир Константинович. – Но бывают случаи, когда разумнее уступить грубой силе. Деньги – всего лишь деньги, а жизнь невозвратима. Не только жизнь Георгия Мартыновича, принадлежавшая всем нам, но самая незаметная, самая скромная, любая…

– Меньше всего его волновали деньги! – вскипел Чадрис. – Зарубите это себе на носу!.. На первом плане всегда стояло человеческое достоинство, которое он самоотверженно отстаивал от любых посягательств. На моих глазах Юра вступился за старика, над которым изголялась шайка молодых гогочущих хулиганов.

– И чем кончилось происшествие?

– Они осмелились поднять на нас руку, мерзавцы! – хмуро процедил Чадрис, как-то сникнув. – Хоть бы кто заступился! Так нет, все спешили обойти сторонкой, словно это их не касается…

– Знакомая ситуация. – Люсину было о чем призадуматься. Рассказ Чадриса осветил характер Георгия Мартыновича с совершенно неожиданной стороны.

– И, к сожалению, очень типичная. Раньше молодые люди вели себя иначе.

– Не обольщайтесь насчет прошлого, Петр Григорьевич! Еще при фараонах ворчливые старики жаловались на молодежь, пророча близкий конец света. И что же? Слава богу, живем. Станислав Ежи Лец здорово сказал, что в середине каждого века бывает свое средневековье. Все поколения по-своему хороши.

– Мне нужно посмотреть больного. Вы не обождете в приемной?

– Уже ухожу, – Люсин поспешно поднялся. – Только один вопрос напоследок.

– Где один, там и другой, я уж знаю. Вы все-таки подождите, – не допускающим возражения тоном распорядился Петр Григорьевич, склоняясь к рукомойнику. – Разговор у нас крайне серьезный.

Посторонившись, пропуская худосочную, заметно припадавшую на левую ногу девочку, которую подталкивала впереди себя раздраженная долгим ожиданием врачиха, Люсин закрыл за собой дверь и подсел к секретарше.

– Будете лечиться у нас? – поинтересовалась она.

– Я, Линочка, не по этой части, как ни жаль.

– Что вы! Наоборот хорошо.

Разговор был оборван зычной командой Чадриса:

– Немедленно сделайте повторные снимки и полный биохимический анализ!

Далее события развивались по принципу пущенной обратным ходом киноленты. Люсин вскочил, словно приказ относился лично к нему, предупредительно уступил дорогу врачихе и девочке и занял прежнее место. Петр Григорьевич вымыл после осмотра руки.

– Остеохондрит, артроз, – ответил он на безмолвный вопрос. – Одиннадцать лет ребенку… На чем мы остановились?

– Вы случайно не вели с Георгием Мартыновичем совместных исследований?

– Вели и продолжаем вести.

– В какой области, если не секрет?

– Гуморальной защиты. Это от слова «гумор» – жидкость, чтоб вам было понятнее. – Тщательно вытерев каждый палец вафельным полотенцем, Чадрис занял свое кресло. – Дело в том, что в сыворотке крови, слюне и других жидких фракциях обнаружены особые физиологически активные вещества, способные уничтожать микробы и нейтрализовать токсины. Типичным примером может служить лизоцим, которым особенно богата слюна. Отсюда и широко распространенное в животном мире обыкновение зализывать раны. Вы не обращали внимания на детей?

– Я сам всегда зализываю царапины!

– И правильно делаете, потому что лизоцим прекрасно дезинфицирует поврежденные ткани… Впрочем, я вам советую пользоваться бактерицидным пластырем. Помимо лизоцима, в слюне может оказаться и болезнетворная флора. – Чадрис замолк, потеряв первоначальную нить, и беспомощно огляделся. – О чем мы говорили?

– О гуморальной защите, – пришел на помощь Люсин.

– Именно! – обрадовался профессор, вновь обретая доброжелательную безмятежность. – Несколько лет назад удалось получить кристаллический лизоцим, который повсеместно внедряется в терапевтическую практику.

– Солитов? – догадался Люсин.

– Нет, его, к сожалению, опередили зарубежные коллеги. Но Георгию Мартыновичу посчастливилось обнаружить природные кладовые лизоцима. Оказалось, что его очень много в различных овощах, фруктах и даже цветках. Особенно богаты им хрен, репа, брюква, капуста. Нет нужды напоминать, что в естественной смеси он действует куда более благотворно, нежели синтетический. Во всяком случае, мы отдаем предпочтение натуральным продуктам.

– Уверен, что ваши больные с вами вполне солидарны.

– Надеюсь, – Чадрис приосанился с удивительно трогательным самодовольством. – Иначе какой из меня медик? Искусство врача заключается не только в знании медицинской науки. Важно уметь воздействовать на эмоциональную сферу пациента, заставить ее активно работать на выздоровление. Авиценна учил, что главным в лечении является внушение, далее следует лекарство и уж в самую последнюю очередь – нож. Когда-нибудь мы научимся управлять течением болезни одним лишь внушением – словом.

– Вы действительно верите в это?

– Конечно, хотя и предстоит проделать долгий-предолгий путь, прежде чем сокровенная мечта человека станет явью… Своим студентам я всегда привожу крылатое изречение английского врача Сиденхема, жившего в семнадцатом веке: «Прибытие паяца в. город значит для здоровья его жителей гораздо больше, чем десятки нагруженных лекарствами мулов». Замечательно сказано! Врачу совсем не обязательно превращаться в клоуна, но и роль мула ему не очень к лицу. А вот овладеть элементарными основами внушения, безусловно, стоит. И еще нужно вновь обучиться искусству терпеливо выслушивать пациента, что так великолепно умели наши сельские эскулапы. Тогда, уверяю вас, количество больничных листов резко пойдет на убыль и люди перестанут метаться от одного врача к другому… На сем позвольте с вами проститься, уважаемый товарищ майор, – величественным жестом Петр Григорьевич протянул через стол руку. – И прошу вас держать меня в курсе! Более того, я даже категорически на этом настаиваю!