Текст книги "Мальтийский жезл"

Автор книги: Еремей Парнов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 26 страниц)

– Именно. К сожалению, никто не потрудился должным образом оформить показания немногих живых свидетелей. Сейчас эта история настолько обросла легендой, что уже не отличить правду от выдумки. Согласно наиболее распространенной версии, жезл достался нацистскому протектору Гейдриху. Только такой ценой Рогану удалось спасти от верной смерти шестнадцать заложников.

– И он пошел на это!

– Как говорят, не колеблясь… Кое-кто считает, что среди арестованных находилась женщина, которую он безумно любил. Последняя любовь! Это очень много значит в жизни мужчины.

– А куда жезл девался потом?

– Тут начинается цепь всевозможных россказней. Принято считать, что вдова кровавого палача продала реликвию американцам. Не исключено, что она действительно находится в частной коллекции какого-нибудь милиардера.

– Но мне не удалось обнаружить даже сколько-нибудь примечательных документов.

– Кое-какие документы сохранились. Я их вам покажу. Но вообще-то вы совершенно правы. Мальтийский диплом, письма и прочие важные документы исчезли вместе с жезлом.

– Неужели не осталось никаких следов? – Березовский не сдержал горестного восклицания. – Хотя бы карточки в каталоге?

– О каком каталоге может идти речь, если тут находилось приватное владение? Музей создали уже при народной власти.

– Конечно, конечно, я совершенно забыл… Значит, ничего-ничего не сохранилось?

– Легенда – это уже нечто. Отсюда возможны и варианты…

– Какие, например, если не секрет? – Березовский нетерпеливо подался вперед.

– В том-то и дело, что секрет! – доктор Врана удовлетворенно потер руки. – Есть сведения, что в анналах ордена, хранящихся в его суверенных владениях в Риме, содержится упоминание о рецепте какого-то сильнодействующего снадобья, передаваемом от гроссмейстера к гроссмейстеру. Этот рецепт, должным образом зашифрованный, и хранился в потайном отделении жезла.

– Подобные игры были в стиле эпохи! – заинтересованно покачал головой Березовский. – А что за рецепт, не знаете?

– Точно не знаю. Но смею предполагать, что речь могла идти о чем-то вроде продления жизни.

– Именно поэтому Литта и решился подменить жезл! Но это значит, что он не желал долгого правления Павла?

– Боюсь, что эту загадку нам уже никогда не разрешить.

– Однако я знаю человека, который дальше других продвинулся в этом направлении. Я даже держал в руках рукописи, которые он разыскал в библиотеке монастыря Тепла.

– Вы имеете в виду профессора Солитова? – обрадовался Врана. – Обаятельная личность!

Юрий Анатольевич ничего не сказал в ответ, но первоначально показавшаяся нелепой мысль о том, что Солитов мог решиться на отчаянный опыт, все настойчивее овладевала его воображением.

Заснуть на самом излете жизни с надеждой проснуться через двадцать четыре года! Чем долее он думал об этом, тем больше смысла находил.

Глава двадцать шестая
ОЗЕРО СИНЕДЬ

Тело Солитова было обнаружено в частоколе ржавых труб, служивших некогда опорами для лодочной пристани. После реконструкции шлюзовой системы прокатный пункт передвинули в другое место, в результате чего на торчащих над водой железных концах появилась доска, предупреждающая пловцов об опасности. Это было сделано скорее для очистки совести, потому что едва ли кому-нибудь взбрело бы на ум здесь искупаться. Деревянная лесенка, которая раньше выводила прямо к мосткам, была давным-давно разобрана, и спуститься с отвесной кручи стало затруднительно. В довершение всего подводные течения, особенно усиливающиеся с сезонным подъемом шлюзов, сгоняли в этот застойный заливчик всякий мусор. На общем фоне здешняя вода выделялась расплывчатым бурым пятном. Лишь в самом начале лета, и то если стояла сухая погода, муть немного рассеивалась.

Длительное пребывание в воде настолько изменило и обезобразило тело, что Гуров, Крелин, Целиков да и сам Люсин не без внутреннего усилия заставили себя приблизиться к останкам.

– Опознать будет трудненько, – поспешно закуривая, заметил Гуров. – Если это, конечно, он.

– Сделаем это с помощью рентгена, – возразил Люсин, не отводя напряженных глаз с водолазов, врача и деловито озабоченных криминалистов. – Мы располагаем целой коллекцией за множество лет: кости черепа, зубы, отдельные части скелета. Думаю, этого будет вполне достаточно… А плащ его, судя по описанию.

– Всяко бывает, – скептически заметил Гуров. – Других сигналов как будто не поступало?

– Тот еще натюрморт! Нарочно не придумаешь, – присоединился к остальным Крелин, закончив работу. – Дайте закурить! – попросил он, пряча за спиной руки.

– Вы же вроде бросить хотели? – Гуров сунул ему в рот зажженную сигарету.

– Человек должен быть хозяином своего слова, а не рабом. – Яков Николаевич несколько раз с торопливой жадностью затянулся и выплюнул окурок.

– Он сам или?.. – спросил Гуров.

– Поглядим, – Крелин с сомнением дернул щекой. – Ни денег, ни сберкнижки, во всяком случае, нет. К тому же одна пуговица вырвана чуть ли не с мясом.

– А что врач? – Гуров кивнул на лысого толстяка, по-детски присевшего на корточки возле тела.

– Так он и скажет до экспертизы.

– Придется здорово повозиться. – Носком ботинка Крелин чертил на мокром песке какие-то кривули. – Если человек попал в воду живым, то в легких могут обнаружиться микроводоросли, воздушные пузыри.

– Ну и что с того? – на повышенных тонах возразил Целиков. Скорее всего, ему просто хотелось поговорить, чтобы поскорее снять напряжение. – Свалиться тоже можно по-разному. Одно дело – случайно поскользнулся и упал, и совсем другое…

– Ладно! – раздраженно оборвал Люсин, заставив слегка обиженного Целикова примолкнуть. – Нечего переливать из пустого в порожнее. Что дальше будем делать, Борис Платонович?

– За Солдатенковой надо бы послать.

– Родным предъявим, дочери, – сказал Люсин и добавил с недоброй усмешкой: – Зятю.

Гуров пожевал губами, взглянул на угрюмо-сосредоточенное лицо Люсина и махнул рукой:

– Пусть увозят…

– Скажи им, – коротко бросил Люсин участковому, кивнув на санитаров. – В карманах больше ничего нет?

– Кроме ключей и мелочи.

– Посмотрим, подойдут ли к замку, – Люсин понимающе кивнул Крелину. – Не подкинули же ему их?

Эксперт лишь пожал плечами.

– И браслет куда-то подевался, – пробормотал Владимир Константинович, думая о своем.

– Какой браслет? – разом спросили Гуров и Крелин. Санитары задвинули носилки в машину, затарахтели моторы, и в студеном прозрачном воздухе разлился запах отработанного бензина. Сейчас он показался Люсину до отвращения неприятным.

Озеро блестело под безоблачным небом невозмутимой синевой летних дней, хотя леса вокруг, тронутые последними пламенеющими мазками, сквозили оцепенелой пустотой. Изредка посверкивающий то здесь, то там гребешок пены лишь подчеркивал безмятежную чистоту горизонта.

– Сейчас бы в баньку, а потом пообедать! – вздохнул Целиков. – Как, мужики?

– А это, между прочим, идея! – поддержал Борис Платонович. – Пообедать действительно не мешает. На вокзале в Клину очень даже недурно кормят. Ты как, Константинович?

– Нам с Крелиным еще надо к Степановне заглянуть. А вы, конечно, давайте. – Коротко кивнув, он зашагал к машине.

– Чего это с ним сегодня? – тихо спросил Целиков, глядя вслед Люсину.

– Переживает, – сочувственно вздохнул Гуров.

– А я не переживаю?

– Так у каждого это по-разному. Ты, например, радуешься, что завершился решающий этап, и это справедливо, потому что висевший над всеми нами гнет не давал свободно вздохнуть. Мы действительно выполнили свою работу, нашли пропавшего человека. Но, положа руку на сердце, в каком виде? То, что для тебя чуть ли не конец, одним словом, завершение, для него только начало. Не мы же с тобой преступников ловить будем?

– А может, и не придется никого ловить? Экспертиза еще своего слова не сказала. Чего раньше времени волноваться?

– Вот я и толкую, что ты можешь спокойно ждать, а он не может. Недаром он так упорно бил в одну точку. Как бы там ни было, а по его вышло. Нашли.

– А если бы водолаз не заметил?

– Но ведь заметил все-таки! Чего теперь гадать попусту? Однако подзаправиться действительно следует. У меня под ложечкой такое сосание, что нет никаких сил терпеть. Космический вакуум. Отпусти понятых, капитан.

…Сад ведовских зелий, куда Люсин с Крелиным вошли, отворив жалобно скрипнувшую калитку, наводил уныние. Травы на куртинах и грядках увяли, давно облетевшие розы топорщились колючими прутьями, и лишь чертополох в глухом углу стойко противостоял иссушающим ночным заморозкам и гипнотическому дыханию неукротимо подступавшей зимы. В слегка подрагивающей паутине запутались семена. Сумрачный дом больше чем когда бы то ни было напоминал запечатанный склеп. Окна были скрыты за тяжелыми черными ставнями, дверь заперта, и никто не откликнулся на стук.

– Может, отлучилась куда? – подумал вслух Крелин.

– А ставни?

– Значит, уехала ненадолго.

– Откуда это видно, что ненадолго?

– Так, подумалось почему-то…

– Делать нечего, – Люсин подкинул на ладони ключи. – Придется сходить за понятыми.

– Ты чего, огорчился? Небось надеялся, что опять угостят вкусной похлебочкой?

– Тебе, я вижу, здорово весело, Яша, а мне, представь, не очень.

– Мировая скорбь? Я тебя уже предупреждал однажды, что нельзя поддаваться настроению. – Крелин перехватил вновь подброшенную Люсиным связку ключей и сунул ее к себе в карман. – Если бы все полицейские и врачи переживали каждую смерть так трагически, то в мире давным-давно не осталось бы ни врачей, ни полиции. Не укорачивай себе жизнь, Люсин. Да что там жизнь! Раньше или позже, как говорится, все там будем. Болезни – вот чего надо по-настоящему опасаться. Побереги нервы, Володя.

– Вовсе не в том дело. – Люсин надулся, словно застигнутый на месте преступления дошкольник, и отвел глаза. – Просто мне немного не по себе. Может, погода, может, давление подскочило.

– Знаю я эту погоду! Постарайся усвоить одно: на нас, в первую очередь я подразумеваю тебя, нет и тени моральной ответственности. Ты понял? Солитов был убит – то есть я полагаю, что он был убит, – задолго до того, как тебе поручили дело. Так какого, прости меня, черта ты нервничаешь? Делай свою работу и радуйся жизни, которая нам тоже дана не на век… Сколько ему было? Я позабыл.

– Семьдесят три.

– Нам бы с тобой дожить! Ей-богу, Володя, ты мне ужасно не нравишься. Так нельзя. При нашей службе смерть нужно воспринимать с минимальной затратой эмоций. Иначе попадешь в реанимацию или, хуже того, – в психбольницу.

– Так ведь смотря чью смерть, Яша! Ты представить себе не можешь, что это был за человек. Даже ты! За эти месяцы он, как бы тебе объяснить, стал для меня очень близким, живым, что ли. Да, я упорно искал все это время его труп и вроде бы даже знал, что найду, но в глубине души на чудо надеялся. Готов был ухватиться за любую соломинку. Так бывает, Яша, ты сам это знаешь. Мы ведь не заблуждаемся насчет собственного конца, все распрекрасно знаем, даже разряд, по которому похоронят…

– И все же? – спросил Крелин, облизав пересохшие губы.

– Всегда рады поверить, что с нами, как бы это точнее выразиться, все случится немножко не так.

– А как, ты, случайно, не знаешь?

– Брось иронизировать. Ведь ты прекрасно понимаешь, что именно я пытаюсь сказать.

– Допустим, но какое это отношение имеет к…

– О, самое прямое! Когда Юрка позвонил мне среди ночи из неведомого мне Турнова и принялся молоть несусветную чушь про какой-то там эликсир Розенкрейца, про сон на двадцать четыре года и вообще про Рипа ван Винкля [152]152
  …про сон на двадцать четыре года и вообще про Рипа ван Винкля… – Рип ван Винкль – герой одноименного рассказа Вашингтона Ирвинга, проспавший в горах двадцать лет.


[Закрыть], я в первую секунду чуть не запрыгал от счастья. Не то чтобы поверил всей этой ахинее – ты ведь знаешь, чего способен нагородить Березовский, когда его несет над землей, – но на какое-то мгновение заколебался. Чем черт не шутит! А вдруг?.. И вот теперь уже не может быть никаких «вдруг». Только что я распрощался с прекрасным человеком, чей образ собрал по крупицам, к которому привык и прикипел сердцем. Не знаю, понятно ли я говорю? Юрка бы понял. Ведь он писатель и, наверное, давно догадался, что нет лучшего материала для лепки, чем собственное воображение.

– С такими воплощениями легче расставаться, Володя. Они не оставляют после себя трупов.

– Похоже, ты все-таки понял, – благодарно кивнул Люсин, присаживаясь у крыльца. – А сейчас не сочти за труд – приведи понятых. А я пока посижу, погреюсь на последнем солнышке.

– «И это пройдет» – как было выгравировано на кольце библейского царя Соломона [153]153
  …на кольце библейского царя Соломона… – Соломон, третий царь Израильско-Иудейского государства (ок. 965—928 гг. до н. э.), изображенный в библейских книгах величайшим мудрецом, герой многих легенд. В мусульманской традиции большое место занимает мотив перстня Соломона, дававшего ему власть и силу. Перстень с печатью, принадлежавший Соломону, считался у мусульман сильнейшим талисманом.


[Закрыть]. Вот мудрость жизни. Но она дает и некоторое утешение. Не в пример познанию, которое лишь умножает скорбь. Для твоего сведения, Флобера как-то нашли лежащим в беспамятстве. «Только что умерла госпожа Бовари» [154]154
  …Флобера как-то нашли в беспамятстве. «Только что умерла госпожа Бовари»… – Флобер, Густав (1821 —1880), французский писатель. Продолжатель традиций Бальзака, блестящий стилист. Эмма Бовари – героиня одного из наиболее известных романов Флобера «Госпожа Бовари».


[Закрыть], – объяснил он, когда его привели в чувство. Поэтому не завидуй создателям бесплотных форм. У них тоже есть свои огорчения. Причем такие, которые нам и не снились. Им даже приходится убивать своих героев. Как Бальзаку, который едва не заболел, когда умер старик Горио [155]155
  …Бальзаку, который едва не заболел, когда умер старик Горио… – Бальзак, Опоре де (1799—1850), французский писатель. Оказал сильнейшее влияние на развитие реализма в мировой литературе. Старик Горио – герой романа «Отец Горио», входящего в созданную Бальзаком эпопею «Человеческая комедия», включающую девяносто романов и рассказов, связанных общим замыслом и многими персонажами.


[Закрыть].

– Ты-то откуда все это знаешь?

– Я давно не расту над собой, как хохмил в годы нашей молодости какой-то эстрадный трепач. Я перестал штудировать перед сном работы по специальности. Я читаю только художественную литературу. Причем отдаю предпочтение древней жизни. Чем древнее, тем мне больше нравится.

– Утешает в горестях?

– И утешает, и наставляет на ум… А понятых я тебе достану из-под земли. Сиди себе спокойно, дыши озоном. Все-таки нет ничего лучше сосен! Чувствуешь, какой аромат?

Когда Крелин привел живущего по соседству старичка Караулкина и юную почтальоншу Таню, Люсин, превозмогая охватившую его дремотную слабость, отомкнул оба замка, демонстративно распахнул и, словно прощаясь, медленно притворил дверь.

– Что и требовалось доказать, товарищи, – заметил он с наигранной беспечностью.

Понятые, осведомленные Крелиным по дороге насчет тонкостей предстоящей процедуры, понимающе закивали.

– Жалко Георгия Мартыновича, – Караулкин под конец прослезился. – Редкого душевного совершенства был человек! Да будет земля ему пухом. А вам спасибо: хоть похоронят теперь достойно. Рядом с хозяйкой, с Анной Васильевной. Я знаю могилку, могу показать, если надо.

– А Аглая Степановна разве не знает? – усилием воли Люсин прогнал дремоту. – Кстати, где она сейчас?

– Степановна? Уехала от нас, голубушка, совсем уехала.

– Так скоропалительно? Ни с того ни с сего?

– Значит, была причина, – насупился старичок Караулкин. – Тут Игорь Александрович на днях приезжал, беседу имел с ней серьезную. Только нас это не касается, товарищ начальник, ни с какой стороны. Последнее дело – соваться в семейные дела.

– Но ведь Солитов завещал дом именно ей!

– Эх, легко сказать… Скоро улита едет! Не стала Степановна ждать суда. Собрала свой чемодан деревянный, понавязала узлов и отбыла в родимые края. Тянет нас, стариков, к отчим могилкам. Только, боюсь, что не больно ей там обрадуются.

– Адрес не оставила?

– Писать обещалась. Как, значит, обоснуется, так и сообщит. Травку свою раздала по соседям. Каждому наказала, как и чего пить. Мне тоже оставила. Против давления и от радикулита.

– А не сказала вам, на чем они порешили с Игорем Александровичем? – без особой надежды спросил Люсин.

– Сказала, не сказала – какая разница? Уехала – вот что важно. А куда уехала? В белый свет! Лично у меня большого доверия к ее сродственникам нету. Хоть она и прикопила кое-чего на черный день, но человеку, кроме корки хлеба, внимание требуется, ласка. Сильно сомневаюсь я на сей счет. Ужиться с ней трудненько будет. Охо-хо! Недаром, знать, ведьмой кличут. Только какая она ведьма? Праведница!

– И когда она уехала?

– Третьего дня, аккурат через неделю после наезда Игоря. Он и ко мне заходил, за домом просил приглядывать, за участком. Сами они с Люсей, с Людмилой Георгиевной, значит, обратно за рубеж собираются, к месту службы. Пока, говорит, пусть все, как есть, остается, а там они решат, что делать, когда окончательно возвернутся. Я так понял, что в нынешнем виде садик его решительно не устраивает. И то правда: на кой ему эти дикие сорняки? Может, фруктовых деревьев побольше насадит? Кто его знает, чего он там себе думает… Люсю бы надо предупредить, что отца-то нашли.

Решив, что не стоит заходить в покинутый дом, Владимир Константинович присел на ступеньку, набросал коротенький протокол и дал понятым подписаться.

Ему захотелось как можно скорее уехать отсюда.

– Может, дадите знать, когда Георгия Мартыновича хоронить будут? – семеня вслед, попросил Караулкин.

– Обязательно, – пообещал Люсин, обернувшись на ходу. – А с Людмилой Георгиевной я сам свяжусь, вы не беспокойтесь.

Глава двадцать седьмая
ТЕМНАЯ НАБЕРЕЖНАЯ

Вечер выдался на редкость безветренный, теплый. После мимолетного дождика, ласкового, как в мае, стало еще теплее и явственно запахло робким цветением.

Волшебно преображенные улицы были прекрасны, как тропические реки. Призывно и нежно вспыхивали в таинственных мокрых глубинах разноцветные огни и, словно колеблемые зыбью, дрожали и множились золотистые змейки.

Не зная, чем себя занять, Люсин вышел на улицу. Оставаться в четырех стенах было невмочь. Еще издали примечая каждую телефонную будку, он влился в подхвативший его поток и, безотчетно ускорив шаг, понесся по направлению к Садовому кольцу. Остановился лишь на Смоленской площади возле киоска с пепси-колой. Щекочущая пена приятно охладила гортань, но он оставил бутылочку недопитой. Мешало волнение, беспокойно теснившее грудь.

Потерпев поражение в борьбе с самим собой, а может быть, одержав победу, решился наконец позвонить Наташе.

– Простите, но это я, – торопливо выпалил он, точно боялся, что она сразу же повесит трубку. – Больше вам не придется пугаться меня, ожидая плохого. Оно случилось, Наташа, и, как мне ни горько, я хочу, чтобы вы узнали все от меня. – И умолк, слыша, как отдается дыхание в настороженной пустоте. Слова были продуманные и заряженные внутренней энергией, как и горячая двушка, которую он чуть не час продержал в кулаке, прежде чем сунуть в щель автомата.

– Где вы сейчас? – отчетливо прозвучал ее голос, соединив разделенные бездной материки.

– В двух шагах от вашего дома.

– Тогда заходите. Сейчас я объясню вам, как меня скорее найти.

– Может, лучше на улице? Если вы, конечно, не против!

– Ладно, – с вялым безразличием согласилась она.

– Тогда жду вас на том же месте! – задохнулся он от невыразимого облегчения. – Я буду там через две с половиной минуты.

– Надо же, какая точность…

Обменявшись молчаливым рукопожатием, они, не сговариваясь, направились в сторону Ленинских гор. Люсину казалось, что с ним уже было однажды такое: темная набережная, тени встречных прохожих, одиноко сгущающиеся у фонарных столбов, плавное, ненарушаемое течение без всяких переходов и поворотов. Люсин молчал, благодарно ощущая, как тает горечь неутоленного одиночества, размываемого всепоглощающей жаркой волной. Ему даже казалось, что слова могут лишь помешать столь неожиданно установившемуся совершенно удивительному общению душ, которое, если и бывает между людьми, то только во сне.

– Расскажите, как это случилось, – мягко напомнила Наташа, напрочь развеяв иллюзию.

– Да-да, – внутренне вздрогнув, очнулся он и, опуская натуралистические детали, коротко изложил основные события вчерашнего дня, уже затуманенного в сознании душным беспамятством ночи.

Наташа выслушала, ни разу не перебив. Незаметно сжившись с гнетущим ожиданием неминуемой беды, она, в сущности, не узнала теперь ничего нового. Запоздавшая на два с лишним месяца весть оказалась даже в чем-то успокоительной для переболевшего сердца. В ней была та извечная определенность, перед которой в конце концов смиряется человеческий разум.

– Ужасно, – уронила под конец Наталья Андриановна, коря себя за бесчувственность. – Как вы считаете, когда можно будет организовать похороны? – Ей стоило усилия переключиться на мысль о предстоящих хлопотах. – Нужно же как следует подготовиться?

– Если позволите, мы решим организационные вопросы с вашим начальством. С Людмилой Георгиевной я уже говорил.—Собравшись с духом, он взял ее под руку – Но вам-то зачем? – искренне удивилась Наташа.

– По ряду причин. Так уж получилось, что Георгий Мартынович стал мне не безразличен, – Люсин ответил ей виноватой улыбкой. – И Степановна тоже, – добавил он как бы вскользь, умалчивая об остальном. – Я обязательно дам ей знать о дне похорон.

– Спасибо. – Наташа на мгновение прижала к себе бережно поддерживающую ее руку. – Как непрочно все в этом мире! Ушел человек, и в одночасье начинает распадаться с такими трудами сложенное им строение. Перемены подталкивают одна другую по принципу домино. Цепная реакция падающих на голову кирпичей. Наша кафедра уже совсем не та, что прежде. А ведь это только начало! У Георгия Мартыновича есть… была, словом, осталась древнекитайская «Книга перемен» [156]156
  …древнекитайская «Книга перемен» – «И-цзин», VIII—VII вв. до н. э. Существуют различные точки зрения относительно содержания и значения «Книги перемен». Скорее всего, она возникла вокруг древнейшей практики гадания и в дальнейшем служила почвой для философских построений.


[Закрыть]. Там говорится, что перемены являются основным законом жизни природы, общества и человека. Нравится нам это или не очень, но приходится принимать миропорядок таким, какой он есть. Ничего не поделаешь.

– Ничего, – глухо повторил Люсин. – Нас не спрашивали, хотим ли мы появиться на этой земле.

– Другой нет и, надо думать, не будет… Поговорим о чем-нибудь еще. – Наташа осторожно высвободилась и подошла к. парапету.

От реки несло знобкой сыростью и немножечко тиной. По железнодорожному мосту грохотал бесконечный товарный состав. Над Лужниками клубился светозарный туман.

– Боюсь, что от меня будет мало толку. – Люсин свесился над непроглядной водой. – Я ведь прекрасно знаю, что мое поведение самоубийственно, но ничего не могу с собой поделать.

– Не понимаю, о чем вы.

– Мне казалось, что вы все понимаете.

– Нет, я сознательно разучилась понимать недосказанное. Так спокойнее. Чувствуешь себя более уверенной, защищенной.

– Вы давно разошлись с мужем?.. Ничего, что я об этом спрашиваю?

– Двенадцать лет.

– А Теме уже четырнадцать?

– Скоро будет. Ждет не дождется. Готовится вступить в комсомол. Хочет поскорее сделаться взрослым.

– Взрослому легче. В детстве все переживается гораздо острее. Любая безделица. О мировых вопросах я уж и не говорю. Байрон, Лермонтов, Леопарди! [157]157
  Леопарди, Джакомо (1798—1837)—итальянский поэт-романтик. Известность приобрел благодаря своим поэтическим произведениям («К Италии», «Лирические стихотворения», «Ночная песнь»). Философские произведения Леопарди («Диалоги и мысли») проникнуты пессимизмом. Создатель философии «несчастья», на которое обречено человечество.


[Закрыть]Мне казалось, что они писали специально ради меня, что лишь я, единственный, сумел постичь безмерную глубину людского страдания.

– А кто такой Леопарди?

– Как, вы не знаете Леопарди? Значит, вас никогда не мучила мировая скорбь. Очевидно, это удел мужчин.

– Причем болезненно переживающих свое раннее созревание.

– Это вы о великих?

– Нет, о таких, как вы, перескочивших на палубу с подножки трамвая.

– Запомнили, однако, – Люсин был благодарен ей даже за этот пустяк.

– Лучше сформулируем так: не забыла, – непринужденно парировала она. – Надеюсь, в мореходке основательно повыбили из вас байронизм?

– Совсем напротив – загнали вглубь.

– По крайней мере, вы научились драить медяшку, чистить картошку и мыть на кухне полы.

– В камбузе, – уточнил Люсин. – Не терзайте слух моряка, гражданочка.

– Вот таким вы мне нравитесь гораздо больше.

– Отныне я всегда буду только таким.

– Скоро надоест.

– Придется обучиться секрету вечной новизны. С кем вы предпочитаете иметь дело сегодня?

– Оставайтесь лучше самим собой. – Наташа видела, что внешняя непринужденность дается ему с немалым трудом. Ей и самой было куда как муторно. Намереваясь вежливо распрощаться и повернуть к дому, она тем не менее почему-то медлила, через силу поддерживая готовую увянуть беседу.

– Боюсь, что в качестве сыщика я покажусь вам уже совершенно неинтересным, – сказал Люсин. Его губы дрогнули в мимолетной, чуточку горькой улыбке. – Как жаль, что вы так скоро добрались до истинной сущности. На сем реквизит исчерпывается. Небогатый, приходится признать, реквизит…

– Зачем вы так? – Наташа ощутила себя слегка уязвленной, но тут же устыдилась и, доверительно приблизив лицо, спросила с участием: – Вам, наверное, очень трудно?

– Не то слово, – признался Владимир Константинович. – Нет ни малейшего намека на личность убийцы, хоть на какие-нибудь его приметы. Даже крохотной песчинки с места преступления, за которую можно было бы зацепиться! По всем статьям – абсолютный нуль. В таких условиях мне еще не приходилось начинать дело. Лавров ждать, увы, никак не приходится.

Стремясь поделиться тревогами и сомнениями, которые слишком долго носил в себе, Люсин ударился в воспоминания. Но едва он начал рассказывать о зверском убийстве одной старой актрисы, как что-то заставило его остановиться на полуслове. Не только то давнее дело, связанное с кражей бриллиантов и оставшееся нераскрытым не по его вине, но и нынешние терзания растворились в жарком, внезапно накатившем забытье. Ему словно было даровано ощутить невозвратимое очарование текущего мига. Не прошлое с его перепутанными воспоминаниями, не туманные и, как правило, несбыточные надежды на будущее, но лишь это неуловимое, вечно ускользающее мгновение обладало самодовлеющей ценностью.

Совершилось неподвластное времени преображение. Покинул свой пост и куда-то к чертовой матери запропастился стерегущий каждое слово внутренний страж. Если и не впервые в жизни, то впервые за много-много лет Люсин перестал видеть и слышать себя со стороны. Поле его зрения, только что обнимавшее чуть ли не весь противоположный берег – от утопающих во мгле колоколен Новодевичьего до ослепительных светильников стадиона, – сузилось почти до точки, а вернее всего, возвысясь над трехмерностью пространства, обрело какую-то иную, высшую геометрию.

– Наташа! – хотел он позвать, но губы не повиновались.

Аромат ее духов, тонкий и скрытный, властно перехватил дыхание. Темной влагой блеснули глаза и длинные уверенные губы ее в случайном озарении холодных ночных огней.

Как лунатик, он потянулся к подсвеченному хрупкой фосфорической голубизной, неузнаваемому лицу.

– Я думала, что ты никогда не решишься, – благодарно шепнула она.