Текст книги "Мальтийский жезл"

Автор книги: Еремей Парнов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 26 страниц)

– На память, на память, – закивала она. – Простая бумажка…

– Очень даже не простая, пани Коваржикова. Это, если хотите, билет на машину времени, – он заговорщически понизил голос. – Секретный пароль! Вы только прислушайтесь, как звучит: Leonora…

Глава двадцать вторая
СВЯТЕЙШИЙ ПИРАТ
Авентира IV

Над Италией благоухала весна, насыщенная неотвязным ароматом глициний. Ствол и ветки иудина дерева в епископском саду усыпали фиолетовые и пурпурные наросты. Словно вся кровь мира выступила из недр окаменевшей земли.

– Жестокое, проклятое время, чреватое беспросветным отчаянием, – пробормотал мессер Мельхиор, узнав о появлении еще одного лжепапы. – И подлое, – добавил он, отгораживаясь книжным пюпитром от манящего сияния за окном.

Бесцельно скорбеть о людских пороках, бессилен и плач о несовершенстве мирском. В мире, где безраздельно правит смерть, немыслима подлинная справедливость. Скелет с пустым черепом да с острой косой – вот единственный победитель. Так есть, и так было, и так пребудет во все времена.

Доброго католика Мельхиора фон Блаузее привело в Италию пламенное желание постичь истинное предназначение рода человеческого, ввергнутого с рождения в круговорот скорбей.

В пятнадцать лет, получив благословение батюшки и рекомендательное письмо местного священника, он покинул старинный городок на западной границе Богемского королевства и пешком отправился в Париж. Привлеченный славой Сорбонны, Мельхиор намеревался в кратчайший срок одолеть премудрости семи свободных искусств и подготовиться к сдаче магистерского экзамена. Однако ему не суждено было получить украшенный тяжелыми печатями свиток. Сожжение ведьм, которым встретила философа гостеприимная столица Франции, произвело на его нежную чувствительную душу столь тягостное впечатление, что он поспешил примкнуть к процессии богомольцев, направлявшихся в Рим.

Диплом magistre des sciences et docteur en theologie [121]121
  Магистр наук и доктор теологии (франц.) – обычная в то время ученая степень.


[Закрыть]потерял в его глазах всякую ценность. Хотя нравы на далекой родине были ничуть не мягче, Мельхиора потрясло лицезрение объятых пламенем женщин. Среди тридцати шести преданных казни колдуний было несколько совсем еще юных, почти девочек. Созданное всевышним промыслом здание мира мыслилось совершенным, а принесенная на Голгофе искупительная жертва наполняла все сиянием вечной жизни, сообщая пифагорийской гармонии сверхчувственный всепоглощающий смысл. В поющих сферах не было места столь вопиющей жестокости. Она пятнала белоснежные одежды матери церкви, обратив в разъедающий яд даже кристальную влагу схоластических истин. Чтобы жить дальше, следовало поскорее забыть о зверствах.

Посетив святыни Вечного города, неутомимый искатель перекочевал в Болонью, где и обрел временное успокоение в стенах древнейшего университета Европы. Это были самые счастливые годы для молодого чужеземца. Проявленное им прилежание, равно как и глубокий критический ум, счастливо соединенный с благочестием, не остались без внимания. Тем более что Мельхиор, обнаружив редкие способности к языкам, снискал известность утонченного знатока древних манускриптов, считавшихся еретическими и именно поэтому вызывавших жгучий интерес. Расшифровав несколько темных, нарочито запутанных сочинений, приписываемых Гермесу Трисмегисту, он удостоился аудиенции сангроского кардинала, который без долгих разговоров пригласил его к себе на службу. Этой встрече суждено было сыграть в судьбе Мельхиора фон Блаузее поистине роковую роль.

Прослышав, что где-то в Ночере хранится список с секретного спагерического сочинения, кардинал, будучи охоч до всего запретного и таинственного, спешно снарядил своего нового секретаря в поездку. Вместе с инструкциями ему вручили туго набитый золотыми флоринами кошель и длинное послание к епископу Ночеры. Несмотря на то что даже папы не брезговали алхимическими изысканиями, дело это было чрезвычайно тонкое и даже рискованное. Мельхиор однако чувствовал себя на седьмом небе. Впервые в жизни ему предоставлялась возможность попутешествовать в крытом возке, запряженном мулами.

Епископ встретил посланца как родного. Поселил у себя во дворце, приставил расторопных слуг и вообще окружил заботой и лаской. Вскоре искомый список был обнаружен, и Мельхиор незамедлительно приступил к его расшифровке. Работал он со вкусом, не торопясь, потому что путь предстоял и долгий, и трудный. Следовало соблюдать осмотрительность, ведь бредущего в алхимических потемках на каждом шагу подстерегают ловушки. Вначале Мельхиор попытался овладеть условными значками алхимиков, выражавшими подчас самые разнообразные понятия. Трудность состояла не только в том, что одним и тем же символом обозначались, допустим, Солнце и золото, железо и Марс. Это-то лежало на поверхности. Любой школяр знал о сродстве семи планет и семи металлов. Поднаторев в расшифровке, здесь можно было не бояться ошибки. Само собой становилось понятно, когда речь шла о меди, а когда о Венере, приуроченной к опыту. Куда труднее оказалось постичь другие сопоставления. Так, например, одинаковыми рогатыми и перечеркнутыми кружками изображались каменная соль и созвездие Тельца, дух и спирт. Как тут разобраться, что к чему? С другой стороны, сублиматум – возгонка ртути – представлялась сразу в двух вариантах:

и

Пришлось потратить, не жалея свечей, не одну ночь, прежде чем начали понемногу спадать покровы с таинств. После многомесячного бдения Мельхиор знал спагерическую знаковую систему почти наизусть, словно нотную грамоту. Но он понимал, что одного этого еще недостаточно. Требовалось большее: научиться мыслить спагерическими иероглифами, чтобы высвободилась в сознании волшебная суть, запечатленная в них, как в герметических сосудах. Даже гуляя с вощеной табличкой по саду, он совершенствовал память, чертя и стирая чернокнижные письмена:

(кипячение),

(возгонка),

(очищение). А там и обозначение сроков постиг, без чего нельзя было повторить ни единого опыта:

(годичный),

(дневной),

(ночной).

Уже после всего раскрылась тайна слегка подчеркнутых в тексте букв. Литера «В» означала баню, «Е» – квинтэссенцию, «N» – замазывание, «Н» – сгущение и слой на слое – троекратная «S». Окончание же великого деяния олицетворяла магическая гексаграмма, живописующая единение огня и воды.

В совершенстве овладев словарем и грамматикой языка-шифра, Мельхиор фон Блаузее принялся за чтение рукописи, озаглавленной «Дорога дорог», в которой содержался верный рецепт изготовления философского камня. Она была составлена в виде письма Арнольда из Виллановы папе Бенедикту Одиннадцатому [122]122
  Бенедикт Одиннадцатый (1240—1304) – римский папа с 1303 по 1304 г.


[Закрыть], домогавшемуся под угрозой костра разоблачения секрета.

«Почтенный отец! – обращался к своему тюремщику брошенный в тесную одиночку ученый. – Приблизь с благоговением ухо и знай: ртуть есть семянная жидкость всех металлов… И вот доказательство. Всякое вещество состоит из элементов, на которые его можно разложить. Возьму неопровержимый и легко понимаемый пример. С помощью теплоты лед легко расплывается в воду, значит, он из воды. И вот все металлы растворяются в ртути, значит, ртуть есть первичный материал всех металлов…»

Размышляя над смыслом начальных фраз, Мельхиор задумчиво бродил по мозаичным дорожкам, вдыхая пряный аромат белоснежных лилий. Незаметно для себя он забрел в самую глухую часть сада и оказался возле решетки, отграничивающей владения монастыря святой Екатерины Сиенской [123]123
  Екатерина Сиенская (1347—1380) – итальянская монахиня, прославившаяся своими религиозными видениями и экстазами. Побудила папу Георгия XI переехать из Авиньона в Рим. Причислена клику святых.


[Закрыть].

В этой смиренной обители ордена святого Доминика укрылись от мира девять молодых монахинь, отданных на попечение Леоноре дельи Альбериге, девятнадцатилетней аббатисе. Все они, не исключая и саму Леонору, дочь герцога, приняли постриг исключительно под давлением семьи и томились в монастырских стенах, куда их привезли семилетними девочками.

Густую скуку неизменного, как похоронный обряд, распорядка с его литургиями и литаниями не могла скрасить даже повсеместно распространившаяся свобода нравов. Роскошь, окружавшая «христовых невест», принадлежавших к самым знатным фамилиям, не могла долго противостоять беспросветной тоске и одолевавшему плоть зову. Напротив, изысканные яства и заморские вина, подаваемые к трапезе, лишний раз развязывали воображение, заставляя с болезненным интересом прислушиваться к искушающим нашептываниям товарок по заточению.

Не способствовали строгому выполнению обета и наряды девиц, выгодно подчеркивающие природное очарование и стать. Не составляло тайны, что почти у каждой есть высокопоставленный покровитель – граф или герцог, а то и церковный прелат. Свиданья устраивались легко. Посещение обители было не только разрешено неписаными правилами, но и считалось хорошим тоном, привлекая всяческих вертопрахов.

В дни карнавала, который в иных местах растягивался чуть ли не на полгода, залы для общих молитв превращались в маскарадные чертоги. Вереницы смеющихся гостей с хохотом проносились по аскетическим дортуарам. Чем фривольнее была маска, тем больший успех выпадал на долю ее обладателя. Не желая ни в чем отставать от своих веселых гостей, предприимчивые монашки, случалось, даже решались примерить мужское платье. И это тоже сходило с рук. Своим откровенным презрением к пережиткам раннехристианской морали итальянские монастыри резко отличались от орденских заведений во Франции и немецких землях. Распущенность, по-своему бытовавшая и там, тщательно скрывалась за внешним, подчеркнуто ханжеским благолепием.

Вот почему Мельхиор сперва даже не понял, с кем он имеет дело, когда его рассеянно блуждающий взор нежданно остановился на смуглой мордашке, мелькнувшей в зарослях фиговых деревьев.

При виде остолбеневшего богослова с восковой табличкой в руках незнакомка смело выступила из тени красиво рассеченных шершавых листьев и, словно давая разглядеть себя со всех сторон, повернулась бочком. На ней было узко облегающее короткое платьице из тончайшей шерсти и кокетливая шапочка, перевитая ниткой крупного жемчуга. У корсажа белели тугие бутоны роз. Лишь на левом плече виднелся вышитый крестик, изобличая аббатису доминиканского ордена. Уставной головной накидки не было и в помине, и это почему-то больше всего смутило бедного богослова.

Только дьявол мог принять столь обольстительный и греховно кощунственный облик.

Мельхиор как завороженный сделал шаг и приблизился к самой решетке.

– Вам угодно о чем-то спросить меня, домине доктор? – перебирая граненые четки, улыбнулась она.

– Нет, монна [124]124
  Моя госпожа (итал.), сокращенное mia donna.


[Закрыть], – пробормотал он, преодолевая смущение.

– А я видела вас однажды в церкви святого Рокко.

– В самом деле? – почему-то обрадовался Мельхиор. Увлеченный своими учеными занятиями, он беззастенчиво пропускал службы, выходя только к терции. Теперь он припоминал, что тогда на празднике матери божьей Марии пел хор «христовых невест». – В черно-белом облачении вы выглядели совершенно иначе.

– Хуже или лучше? – в лукавом смущении потупилась аббатиса и, сломав ветку цветущей акации, бросила ее через пики ограды.

Мельхиор замешкался с ответом и, припав на колено, словно принимая присягу, поднял цветущий символ вечной жизни и чистоты. Знак табернакля. Знак таинственной скинии с дарами чудес.

С той встречи для них началась любовь – невозможная, непозволительная, преступная. Для дочери герцога и тирана это было лишь средством избавиться от смертельной скуки, очередной забавой, которую легко оборвать и забыть. А безземельный рыцарь, сбежавший от нищеты на чужбину, и впрямь вплотную приблизился к смерти, став бессловесной игрушкой своей легкомысленной донны. Алхимические бредни пришлось оставить. Забросив расшифровку «Дороги дорог» ради владычицы мечтаний и дум, Мельхиор рисковал лишиться благоволения кардинала. Его выручила только свара в римской курии. Высокопреосвященному князю церкви было теперь не до спагерического искусства. Впервые после семидесятишестилетнего перерыва в Ватикане собирался чрезвычайный конклав. Среди кардиналов, собравшихся на выборы наместника святого Петра, итальянцы составляли жалкое меньшинство. Основной тон задавали французы, жаждавшие поскорее вернуться в Авиньон, дабы вновь предаться привычным излишествам и лени. Однако полного единства в их стане никогда не было. Северяне, стремясь протащить на престол своего человека, интриговали южан, а южане готовы были сговориться с кем угодно, чтобы только не пропустить бретонского или нормандского варвара.

Обстановку накаляли крики римского плебса, осадившего дворец, где, согласно обычаю, были замурованы выборщики папы. Вновь обрести свободу они могли, только огласив имя нового главы христианства. Да и то сомнительно, потому что собравшаяся под окнами двадцатитысячная толпа не на шутку грозила расправой.

– Римлянина, римлянина, римлянина! – скандировали разгоряченные патриоты. – Папа должен быть римлянином! Если этого не будет, мы перебьем всех!

Чтобы как-то успокоить орущую чернь и выиграть время, папские регалии силком надели на брыкавшегося что было мочи кардинала Теомбалдески и вытолкнули его на балкон.

– Папа не я! – бился он в исступлении, страшась неминуемой расплаты. – Они вас обманули! Я не хотел!..

Но его визги потонули в густом торжествующем гомоне, жутком, ни на что не похожем реве охваченной истерией толпы.

Кардиналам не осталось ничего другого, как увенчать тиарой первого попавшегося итальянца. Разумеется, в порядке временной меры, чтобы поскорее вырваться из этого проклятого города. В Авиньоне они надеялись все переиграть.

По обыкновению всяких ничтожеств, отвоевавших себе место под солнцем, заботившихся только о собственной выгоде, выборщики одну за другой отвергли все маломальски достойные кандидатуры и остановились на самой ничтожной – на «серой лошадке», от которой ожидали полного послушания. Сошлись на том, что папой всего на несколько дней станет Бартоломео Приньяно, архиепископ Бари, не имеющий даже кардинальской шапки.

– Когда все уляжется, ты отречешься от престола, – инструктировал его ведавший делами двора кардиналкамерланго. – А в награду мы сделаем тебя полноправным кардиналом.

Бартоломео с готовностью согласился и был коронован трехвенечной тиарой под именем Урбана Шестого [125]125
  Урбан VI (Бартоломео ди Приньяно, 1318—1389) – римский папа с 1378 по 1389 г. Его избрание положило начало расколу в католической церкви (1378—1417), во время которого одновременно избирались два римских папы, один из которых находился в Риме, а второй – в Авиньоне. В 1409 г. был даже третий – в Пизе. Раскол прекратился с избранием папы Мартина V (1417).


[Закрыть]. Уже на другой день после торжественной церемонии участники конклава поняли, что жестоко просчитались. Ни о каком отречении новый понтифик даже не помышлял, а в ответ на напоминание сотворил непристойный жест.

– Идиот! – во всеуслышанье обозвал он кардинала Орсини, знатнейшего из знатных. – Да и все вы в сущности дураки, – бросил, махнув рукой на остальных членов коллегии. – Нужна мне ваша красная шапка, как же! Да у меня их теперь полные сундуки.

Первейшим его шагом на новом поприще стала раздача кардинальского сана наиболее преданным архиепископам. Обеспечив себе большинство столь простым – кстати сказать, подсказанным ему – маневром, он заявил, что останется здесь, в Италии, где за него стоит горой вся римская чернь.

Выказав себя человеком твердым и властным, к тому же искусным законником, новый папа заявил, что запретит симонию, приносившую кардиналам сказочные барыши.

Война, таким образом, была объявлена не на живот, а на смерть. «Серая лошадка» обернулась свирепым алчущим волком.

Собравшись в Ананьи, обескураженные кардиналы объявили избрание Урбана не имеющим силы, навязанным извне, но тут же, опровергая собственное заявление, постановили направить в Рим делегацию с беспрецедентным посланием.

«Мы согласны, чтобы ты продолжал управлять церковью, – предлагалось в нем узурпатору святейшего престола. – Но мы решили назначить опекуна, дабы он помогал тебе в отправлении должности, которую ты не способен занимать в силу самой природы своего естества, равно как и грубости».

Папа встретил делегатов уже знакомым им простонародным жестом.

Это и послужило формальным поводом к началу военных действий.

В Англии, Наваррском королевстве и пограничной с ним Гаскони стали спешно формироваться отряды наемников, а во всех провинциях и городах Апеннинского полуострова вспыхнула резня.

Предвосхищая грядущее избиение реформатов, одни паписты безжалостно истребляли других. Повторялись жуткие сцены Альбигойских войн, когда озверевшая солдатня уничтожала целые селения, загоняя мечущихся людей в охваченные пожаром дома.

Одна сторона стоила другой.

Кардиналы, объявившие преданного анафеме Урбана самозванцем, избрали новым наместником божьим Роберта Женевского, законченного бандита, вырезавшего в бытность легатом всю Чезену. Теперь он мог повторить опыт во вселенских масштабах.

По наущению Урбана римские погромщики принялись убивать всех иностранцев, которых считали сторонниками кардиналов-бунтарей. Методы борьбы и, соответственно, зверства по отношению к мирному населению были очень схожи. И там, и тут резали, грабили и жгли во имя святейшего отца христианства.

За Урбана горой стояли в большинстве государств Италии и Германии, его поддерживали Англия, Венгрия и Польша. На стороне Роберта, ставшего Климентом Седьмым [126]126
  Климент VII (Ипполито Альдобрандини, 1536—1605) —римский папа с 1592 по 1605 г.


[Закрыть], были Франция, Шотландия, Испания, Савойя и Неаполитанское королевство.

Данное обстоятельство тоже оказало определяющее влияние на звезды Мельхиора фон Блаузее, чья безумная страсть к красавице аббатисе могла быть сравнима разве что с ничтожной пылинкой, которую подхватил смерч.

Но Мельхиор не примкнул ни к одной из партий.

В булле Урбана от 1378 года содержится следующее признание: «Жестокий и губительный недуг переживает церковь, потому что ее собственные сыны разрывают ей грудь змеиными зубами».

Правильнее было бы сказать, что змеиные зубы вгрызались в тела и души людей, отравляя смертельным ядом. Добившись временного перевеса, каждая из противоборствующих сторон принималась рьяно искоренять крамолу. Казням не было конца. Вся Папская область, включая графство Анкону и Рим, превратилась в заваленное трупами поле брани. Наемники обоих понтификов, обливающих друг друга помоями, громили аббатства и приходы «противника», не оставляя после себя камня на камне.

В эту разорительную внутрицерковную битву были вовлечены не только закованные в сталь рейтары, но – без преувеличения – вся клерикальная Европа, включая подвижников веры, еще при жизни причисленных к лику святых.

Интересы Урбана, например, самоотверженно отстаивала весьма энергичная Екатерина Сиенская. Назвав кардиналов, избравших Климента, дьяволами во плоти, она вызвала глубокую смуту в народе.

Не остались без небесного патронажа и пропагандистские службы Авиньонского двора, заручившегося поддержкой блаженного Петра Люксембургского, святого Викентия и столь же святой Колетты. Каждый из них трубил на свой лад, возглашая крестовый поход против папы-антихриста.

У простого народа созревала крамольная мысль, что у антихриста две ипостаси.

Во всяком случае, оба папских двора достигли крайнего предела разложения. Свидетельства всеобщего распада были настолько очевидны, что не составляли тайны ни для вождей, ни для их кровавых сатрапов. Все наиболее гнусные и жуткие формы террора, все самое недостойное и отвратительное, что только таится в смрадных пучинах взбаламученного моря житейского, было поднято на поверхность и пущено в дело. В Риме и в Авиньоне отъявленные подонки поднимались на верхние этажи власти и тут же принимались творить всевозможные гнусности.

Урбан первым понял, какого типа подручный требуется ему в такой войне, и обратился к предводителю пиратов Балдазаре Косса. Сей молодец был в самом прямом смысле слова ladrone [127]127
  Бандит, разбойник (итал.).


[Закрыть], без всяких фигуральных вывертов. Ему ничего не стоило пырнуть ножом первого встречного, что он и делал, ничтоже сумняшеся, в годы бесшабашной юности, пока не занялся более серьезным делом – морским грабежом.

Четыре года его трехмачтовые корабли с косыми, на разбойничий манер, парусами свирепствовали в средиземноморских водах. Косса грабил всех без разбора: мусульман и христиан, включая соотечественниковитальянцев и осевших на Родосе последних госпитальеров. Только суда, плававшие под флагом Прованса, могли беспрепятственно действовать в изрезанной укромными бухтами берберийской акватории, где большей частью охотился удалой Балдазаре. Причина была достаточно уважительная: на службе прованского герцога состоял единоутробный братец Гаспар, такой же пират.

Братья частенько работали совместно. Причем не только на море, но и на суше, совершая дерзкие набеги на города и селения. Разграбленные дворцы, дома богатых купцов, монастырские владения они отдавали во власть огня. Пленных на первых порах не брали, разве что молоденьких женщин, которых продавали потом на невольничьих рынках. Но постепенно, войдя во вкус, начали все чаще приторговывать «двуногим скотом». Зачем резать, если можно продать?

Имя Балдазаре гремело от Александрии до Геркулесовых столпов. Никто не мог быть спокоен за свою жизнь. Вчера пираты ворвались в испанскую крепость, сегодня их видели в Сардинии или на Мальте, завтра они могли атаковать Неаполь или высадиться на мавританском побережье, где прятали награбленное добро корсарымагометане.

Даже Равелло и Позитано, расположенные по соседству с родовым островом графов Косса, изведали ужасы морского десанта. Такое вообще было не в диковинку в ту эпоху. Кто только не кормился лихим набегом: суровые викинги, изнеженные левантийцы, турки, испанцы. О работорговле и говорить не приходится. Операции с живым товаром составляли едва ли не главную статью в бюджете Венецианской республики и Арагонского королевства. Прикованные к веслам гребцы несли по морям генуэзские флаги. Неаполитанский король и прованский герцог оспаривали друг у друга преимущественное право поставки невольниц в гаремы аравийских шейхов, получая взамен «черное дерево» – отборный африканский товар. Тут, как и в междоусобице пап, ни одна -сторона не заслуживала участия.

После каждого похода Косса исправно возвращался домой к доброй морщинистой маме, тучной, но подвижной и экспансивной, как все итальянки.

– Это тебе, – скупо ронял он, вручая какую-нибудь заморскую диковину, и почтительно целовал руку.

Последняя операция была особенно удачной. Захватив две боевые галеры «родосских братьев», как стали с недавнего времени именоваться госпитальеры, Косса привез к себе на Искию несметные сокровища: тяжеловесные золотые сервизы, украшенные драгоценностями одежды, редкостное оружие и, конечно, мешки со звонкой монетой. Дукаты, динары, цехины, реалы, торнези, Константина™… Все перемешалось при пересыпке: короны, языки, века.

Выточенную из цельного смарагда чашу, оправленную в золото, он преподнес мамочке.

– Куда же столько? – всплеснула она руками, втайне любуясь рослым красавцем сыном, который не знал поражений и привык первенствовать во всем. – В нашем палаццо уже не осталось свободного места. Скоро ты весь остров завалишь золотом. Зачем так много? А эти толпы несчастных пленных? Они измучены и еле держатся на ногах, бедные люди, но мне даже негде их разместить. Неужели тебе не жаль их? Или нельзя было распродать по дороге? Про женщин я уж и не говорю, Балдазаре. Но ведь должен же быть предел! Пора, давно пора остановиться на какой-то одной. Опомнись, сыночек. Твои безумства не кончатся добром. Ты должен остепениться и начать совершенно новую жизнь. Если ни одна из юных красоток, которых я устала кормить, не смогла надолго удержать тебя, то самое время вспомнить о боге. Из нашего рода вышло столько знаменитых служителей церкви! Почему бы тебе не стать одним из них? Тогда бы я могла умереть спокойно.

Это наставление, как и все предыдущие, Балдазаре выслушал вполуха. Но, как явствует из последующих событий, материнские молитвы были все же услышаны.

Не прошло и месяца с того дня, когда был захвачен госпитальерский приз, как пиратского главаря пригласили к его святейшеству.

Косса облачился в самое скромное платье, надел плащ из тонкой романьолы [128]128
  Сукно, вырабатываемое в горах Романьи.


[Закрыть]отправился в папский дворец.

– Мне говорили о тебе как об отважном, решительном человеке, – с места в карьер начал Урбан, внимательно оглядев великолепно сложенного кондотьера с необыкновенно одухотворенным лицом, обветренным и загорелым до черноты.

– Тебе правильно говорили.

– Ты знаешь, что мои войска потерпели поражение? Неблагодарный Карл Дураццо, которого я своими руками посадил на неаполитанский трон, переметнулся к антихристу и открыто выступил против меня.

– Я избавлю тебя от этого врага, – уверенно пообещал Косса.

– Но для успешного ведения военных действий требуются немалые средства, а моя казна опустошена. Пришлось даже перелить церковные блюда и дароносицы.

– Я дам тебе денег и соберу твое рассеянное войско.

– Тебя послало мне само провидение! – Урбан выразил свое удовлетворение скупой улыбкой. – Ты говорил, что знаком с теологией?

– Сказать, что я знаком с теологией, равносильно тому, что я разбираюсь в морском деле, – Балдазаре надменно вскинул подбородок. – Я не просто знаком. Я – теолог, святой отец, и хорошо знаю каноны. Ведь недаром же мне пришлось пять лет корпеть в Болонье. По всем предметам я шел в числе первых и лишь волей случая не получил диплома.

– Значит, так тому и быть, – заключил папа, строя далеко идущие планы.

– Аминь, – отозвался Косса.

Верный излюбленному тактическому приему захватить противника врасплох, новый главнокомандующий обрушился на разрозненные отряды Карла, отбил одиннадцать катапульт и погнал в панике отступающих мародеров к морю.

Папа тут же посвятил едва отмывшегося от крови победителя в священнический сан и поручил ему возглавить следствие над опальными кардиналами, которых подозревал в пособничестве врагу. Князей церкви вместе с их наиболее доверенными приближенными перевезли в Ночеру и разместили в подземной тюрьме.

Косса взял себе в подручные самых отчаянных головорезов из числа соратников по пиратским баталиям. Он не ошибся в выборе. Сменив абордажные крючья на тиски и клещи, они выказали себя прирожденными мастерами пыточных дел. Закованных в цепи епископов доставили из подземной тюрьмы в следственную камеру, где уже все было готово для пытки: пропущенные через блоки веревки, раздвижные доски с клиньями, «испанские сапоги». Даже желоба для стока крови в углублении каменного пола были отмыты загодя. Сам Косса в качестве осененного благодатью чрезвычайного следователя, поднаторевшего к тому же в теологических ухищрениях, занял кресло на помосте.

Побывав на заре юности в застенках святейшей инквизиции, куда попал по подозрению в чародействе, он»знал, как нужно вести допрос. Справедливости ради следует сказать, что его задержали тогда совершенно случайно.

Просто «псы господни» застали Балдазаре в доме одной молодой колдуньи, и не его вина, что пришлось заколоть в завязавшейся схватке двоих или даже троих агентов. Других грехов перед церковью он за собой не знал. Не веруя ни в бога, ни в дьявола, Косса и к черной магии относился вполне равнодушно. Но опыт – сквозь толстые стены он слышал крики пытаемых, которые сознавались в немыслимых преступлениях, – не пропал даром. Советы его святейшества пали на вполне подготовленную почву.

– Тебе не следует разъяснять существо обвинений, – отечески наставлял Урбан новоиспеченного инквизитора. – Спрашивать надо лишь в самой общей форме: «Ты признаешься в злодейских деяниях? Кто помогал тебе творить богопротивные мерзости?» На такие вопросы отвечают обычно слезами отчаяния и воплями протеста. А это достаточный повод для применения пытки.

И пошла работа. Оказавшись в руках вчерашних морских разбойников, чьи лихие шрамы не смогла прикрыть даже сутана, изнеженные князья церкви упорствовали совсем недолго. И то потому, что не знали, на свою беду, в чем именно следует сознаваться.

– Прекратите! – вопил терзаемый болью епископ Акуилы. – Я не могу понять, чего вы от меня требуете. Скажите же, ради всего святого, и я тут же возьму на себя любые грехи.

Но вспотевшие от напряжения палачи не отвечали, туже затягивая костедробильный винт. А папа в это время бродил с молитвенником под окнами и распевал во весь голос псалмы, чтобы не дремали его заплечных дел мастера, не ослабляли усилий и без устали душили крамолу в зародыше, не поддаваясь жалости. Словно сочувствие и впрямь могло просочиться сквозь поры каменной кладки, сквозь грубые оболочки этих сердец…

Вместе с другими прелатами угодил в заточение и кардинал сангроский. Едва он был доставлен в Ночеру, как поступил донос на Мельхиора фон Блаузее, и незадачливый секретарь очутился в крепостном подземелье. На счастье, а может, и на горе, Косса признал в нем своего однокашника по Болонскому университету.

– Ты-то как здесь оказался, Tedesco [129]129
  Немец (итал.).


[Закрыть]?

– Неисповедимы пути господни, – с трудом шевеля разбитыми губами, пробормотал Мельхиор. Его связанные за спиной руки жгла тугая веревка, ушибленное при падении плечо напоминало о себе сверлящими вспышками, но пуще любой телесной боли терзала тоска. Только исступленная отчаянная надежда еще раз увидеться с Леонорой не позволяла ему размозжить себе голову о первую же ступень.

– Очень даже исповедимы, – ухмыльнулся Балдазаре, критически оглядев былого соперника по схоластическим диспутам, который, следует отдать ему должное, чаще других выходил победителем. – На каждую решительную перемену есть своя причина, и только наша собственная недальновидность не позволяет нам разглядеть конечную связь, – наставительно разъяснил он и тут же распорядился насчет сотоварища: – Поместите отдельно!

Благодаря этой случайной встрече, если таковые действительно могут иметь место, секретарь кардинала был избавлен от пыток. Его даже ни разу не вызвали на допрос.

Зато самому кардиналу пришлось испить полную чашу страданий.

– Да, вы тысячу раз правы! Я действительно совершил тягчайшее преступление, – хрипя, он выплевывал кровяные сгустки. – Но не против Урбана, а ради него. Как и Роберт-антихрист, я зверски пытал своих собратьев по сану, добиваясь от них признаний в несовершенных грехах. И вот воздаяние за преданность! Горе мне, окаянному, горе…

Косса прилежно записал «показания» и велел привести кардинала венецианского, больного, немощного старика.

Не сострадая жертвам и не испытывая особого удовольствия от лицезрения их мук, он старался как можно точнее исполнить повеление папы. Для развлечений существовали совсем иные объекты. Например, аббатиса Леонора, которую он вместе с другими приглянувшимися ему «христовыми невестами» не замедлил переселить поближе к крепости.

Вакханалию пыток, весть о которых дошла до самых отдаленных приходов, пришлось прервать ввиду появления неприятельских разъездов. Карл Дураццо, неаполитанский король, собрав новую армию, стягивал вокруг Ночеры кольцо осады.

На военном совете было решено как можно скорее покинуть крепость.