Текст книги "100%"

Автор книги: Эптон Билл Синклер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 23 страниц)

§ 10

Всё это и многое другое рассказывал Питер, чувствуя себя теперь в полной безопасности под покровительством властей. Но через два месяца его вызвали в кабинет Гаффи. Полицейский яростно накинулся на него. «Чертов дурак!» – были его первые слова. У Питера подогнулись колени и снова застучали зубы.

– Ч… ч… что вы сказали? – вырвалось у него.

– Я же тебе говорил, чтобы ты держал язык за зубами! – Гаффи сказал это таким угрожающим тоном, словно собирался опять выкручивать Питеру руки.

– Мистер Гаффи, я никому не говорил. Никому ни слова о деле Губера, ни единого словечка.

Питер начал было оправдываться, но Гаффи оборвал его:

– Заткнись, болван! Может, ты и не говорил о деле Губера, зато всё выболтал о себе. Говорил ты кому-нибудь, что работал с этим Каландрой?

– Д… д… да, сэр.

– И ты знал, что его разыскивает полиция, да и тебя тоже?.

– Д… д… да, сэр.

– И ты говорил, что был арестован за продажу шарлатанских патентованных средств?

– Д… д… да, сэр.

– Господи боже мой! – воскликнул Гаффи. – Какой же из тебя выйдет свидетель?

– Но я же ничего не сказал о самом главном! – воскликнул в отчаянии Питер. – Я только…

– Откуда ты знаешь, что самое главное? – заорал сыщик, разражаясь ужасными ругательствами. – Сторонники Губера шпионят за нами. У них есть свой человек даже здесь, в тюрьме. Во всяком случае, о тебе они узнали всю подноготную. Ты пропал и подвёл нас своим длинным языком!

– Боже мой! – в ужасе прошептал Питер.

– Хорош же из тебя получился свидетель, нечего сказать! Да они тебя разделают под орех перед присяжными на суде! Ты ведь разъезжал по стране, надувал народ патентованными средствами и попал за это в тюрьму. А потом работал с этим проклятым мошенником Каландрой. – Тут Гаффи не пожалел красок, распространяясь о мерзких пороках, в которых обвиняли верховного магистра. – И ты замешан в таком деле!

– Но я же ничего такого не делал! – в отчаянии вопил Питер. – Я и знать-то ничего не знал.

– Скажи-ка об этом присяжным! – съязвил Гаффи. – Они уже успели везде побывать, даже у сапожника Смизерса; они возьмут его жену в свидетели, чтобы доказать, что ты мелкий жулик, и она расскажет, как тебя выгнали. И все это потому, что ты не умеешь держать язык за зубами. Ведь я же тебе говорил!

Питер заплакал. Он упал на колени и стал клясться, что у него не было ничего дурного на уме. Он не знал, что нельзя говорить о своём прошлом. Он не знал, что значит быть свидетелем и что от него потребуется. Ему ведь было велено только молчать о деле Губера, и он молчал. Питер плакал, клялся, умолял о пощаде, но всё было напрасно. Гаффи приказал снова бросить его в «яму» и пригрозил: он будет доказывать, что бомбу бросил Питер, а не Джим Губер, и что Питер был главарём и зачинщиком заговора. Ведь он признался в своих показаниях, что помогал изготовлять бомбу.

§ 11

И вот Питер опять в каменном мешке. Он не мог бы сказать, долго ли лежал в темноте, дрожа мелкой дрожью. Он помнил только, что три раза ему приносили хлеб и воду до того, как Гаффи вновь появился и повёл его за собой. Питер сидел на стуле, весь съёжившись, крепко стиснув дрожащие руки, пока главный сыщик Транспортного треста растолковал ему, как он изменил свою программу действий. Питер уже не годился для роли свидетеля на процессе. Заговорщики, члены рабочих организаций, собрали огромные средства для своей защиты; их поддерживали все члены рабочих союзов в городе и во всей стране; они нанимали шпионов и осведомителей и старались выведать всё возможное относительно следствия, собранных показаний и дальнейших намерений властей.

Гаффи не обмолвился ни словом, почему он не выгнал Питера: он боялся, как бы тот не перешёл на сторону Губера и не выболтал всё, что знал. Но Питер сам догадался об этом, слушая объяснения Гаффи; дрожа от радостного волнения, он сообразил, что наконец-то вступает на путь к успеху. Значит, ему не напрасно чуть не сломали палец и не вывихнули кисть!

– Так вот что я решил, – сказал Гаффи, – как свидетель ты ни к чёрту не годишься, но как шпион – ты мне подойдёшь. Они знают всё, что ты наболтал и что мне об этом известно. Они знают также, что ты сидел у меня в «яме». Поэтому я хочу сделать из тебя мученика. Понимаешь?

Питер кивнул головой в знак согласия. Понимать такие вещи было как раз по его части.

– Ты честный свидетель, понимаешь? Я старался заставить тебя солгать, но ты не поддался. А теперь ты должен перейти на их сторону, и они тебя примут, а ты постарайся разузнать всё, что можно, и время от времени будешь встречаться с моим агентом и через него сообщать мне всё, что тебе удалось выведать. Понял?

– Понял, понял! – воскликнул радостно Питер. Он почувствовал невыразимое облегчение. У него теперь была настоящая работа! Он будет сыщиком, как сам Гаффи.

– Ну-с, – продолжал Гаффи, – первое, что мне нужно узнать, кто из персонала тюрьмы всё разбалтывает? Каждый наш шаг сразу становится им известным. У меня есть свидетели, которых я хотел бы припрятать, но я не могу поместить их сюда, опасаясь приверженцев Губера. Необходимо обнаружить предателей. Мне многое надо узнать, – что именно, я буду сообщать тебе время от времени. Я хочу, чтобы ты сблизился с красными, узнал их намерения и усвоил их жаргон.

– Идёт, – сказал Питер. Он невольно улыбнулся. Ведь его раньше принимали за красного, даже за одного из главных заговорщиков. Но Гаффи оставил это предположение– или, может быть, забыл о нём.

Для Питера такая работа была сущим пустяком. Ему даже не понадобится прикидываться, надо просто быть самим собой. Он будет говорить о себе как о жертве обстоятельств, искренно возмущаться, что его хотели использовать в сфабрикованном процессе Джима Губера. Всё остальное придёт само собой. Он войдёт в доверие к вожакам рабочих, и тогда Гаффи скажет ему, что делать дальше.

– Мы посадим тебя в одну из камер этой тюрьмы, – сказал главный сыщик, – и сделаем вид, будто тебя подвергают допросу с пристрастием. А ты должен наделать шуму и кричать, что ни за что не скажешь, и в конце концов мы отступимся от тебя и вышвырнем тебя за дверь. И тогда тебе нужно будет просто околачиваться где-нибудь неподалеку. По моим расчетам, они должны ухватиться за тебя, или я ничего не смыслю в таких делах.

Так была построена и разыграна эта маленькая комедия. Гаффи схватил Питера за шиворот, повёл его в центральную часть тюрьмы и запер в одной из камер, у которой вместо стен были решетки. Он схватил Питера за руку и делал вид, что выворачивает её, а Питер притворялся, что сопротивляется, и вопил во всю глотку. Питеру не нужно было напрягать воображение, ощущения эти были ему знакомы, он знал, как нужно себя вести. Он вопил, стонал, клялся и божился, что сказал правду, что ничего не знает и, хоть убей, ничего не может больше сказать. Гаффи оставил его в камере до вечера следующего дня, потом пришёл опять, схватил его за шиворот, повёл к выходу, распахнул дверь и на прощание дал ему пинка, спустив с лестницы.

Питер был на свободе! Какое счастье – свобода! Боже! Как хорошо! Что может быть лучше свободы? Ему хотелось кричать и визжать от радости. Но вместо этого он, пошатываясь, побрел по улице и, всхлипывая, присел на край тротуара, обхватил голову руками и стал выжидать. И вскоре действительно случилось нечто. Не прошло и часа, как чья-то рука осторожно коснулась его плеча и кто-то тихо сказал:

– Товарищ!

Питер сквозь пальцы разглядел юбку. В руке у него оказалась сложенная записка, и тот же тихий голос прибавил:

– Приходите по этому адресу. – Девушка пошла дальше, и сердце у Питера бурно забилось. Наконец-то он стал шпиком!

§ 12

Питер решил дождаться сумерек, чтобы всё выглядело как можно романтичнее. Он принял важный и таинственный вид и шел по улице, оглядываясь по сторонам. Он не знал, будут ли за ним следить, но хотел вести себя как настоящий шпик.

Впрочём, он в самом деле побаивался. Он сказал правду, когда уверял Гаффи, что не знает, кто такие красные. Но с тех пор ему удалось кое-что выяснить, и теперь ему уже было известно: «красный» – это тот, кто поддерживает профсоюзы и устраивает забастовки, кто хочет расправиться с богачами и поделить их собственность, при случае пуская в ход динамит.

Все красные изготовляли бомбы и тайно носили оружие, а может быть, и яд – почем знать? А теперь Питеру предстояло близко познакомиться с ними и стать у них своим человеком. Это были уже чересчур острые ощущения для субъекта, который превыше всего ставил жизненные удобства. Внутренний голос нашептывал ему: «Уж не бросить ли всё это, бежать из города – и дело с концом?» Но тут он вспомнил о наградах и почестях, которые посулил ему Гаффи. К тому же в нём заговорило любопытство: ведь он всегда успеет удрать, а сначала хотелось узнать, каково быть шпиком.

Он пришёл по адресу, который ему дали. Это был маленький домишко в бедном квартале города. Он позвонил. Ему открыла девушка, и Питер сразу узнал ту, что с ним говорила. Она не стала ждать, пока он назовет себя.

– Мистер Гадж! – воскликнула она. – Как я рада, что вы пришли! – Она прибавила: «товарищ», словно он был старый знакомый, а потом спохватилась. – Ведь вы в самом деле товарищ?

– Что вы хотите сказать? – спросил Питер.

– Вы не социалист? Ну тогда мы из вас сделаем социалиста.

Она повела его в комнату и предложила сесть.

– Я знаю, что они с вами сделали. А вы не поддались. О, вы были таким молодцом, таким героем!

Питер не знал, что сказать. В словах девушки звучало искреннее восхищение и нотки нежности. До сих пор Питеру в его суровой жизни мало приходилось иметь дело с чувствами подобного рода. Он не раз наблюдал бурную аффектацию у девиц, которым хочется завязать лёгкий флирт. Но он сразу же почувствовал, что эта девушка была далека от флирта. В её тихом голосе звучали слишком серьёзные нотки для такого молодого существа. Ее глубоко посаженные серые глаза смотрели печально, и в них проглядывала забота; так мать смотрит на ребенка, который только что избежал опасности. Она позвала:

– Сэди, к нам пришёл мистер Гадж.

В комнату вошла вторая девушка. Она была постарше и выше ростом, но такая же худенькая и бледная, как её сестра. Девушек звали Дженни и Сэди Тодд, как узнал Питер. Старшая была стенографисткой, и обе жили на её жалование. У девушек был очень озабоченный вид. Они принялись расспрашивать Питера, что он пережил. Минуты через две старшая подошла к телефону.

– Многие из наших видных людей, – объяснила она, – хотят увидеть Питера – надо их известить о его приходе.

Она провела некоторое время у телефона, и те, с кем она говорила, видимо, передали об этом другим, потому что в течение ближайших часов посетители беспрерывно следовали один за другим, и Питеру всё снова и снова приходилось повторять свой рассказ.

Первым пришёл мужчина громадного роста с тяжёлым подбородком и с таким мощным голосом, что Питер оробел. Он не удивился, когда узнал, что этот человек возглавляет один из самых левых рабочих союзов города – союз моряков. Да, это был настоящий красный. Именно так и представлял себе Питер красных – угрюмый, опасный человек, похожий на Самсона, потрясающего устои общества и обрушивающий их себе на голову.

– Они запугали тебя, паренёк, – заявил он, подметив, что Питер говорит как-то неуверенно. – Что ж, меня они пугают вот уже сорок пять лет, а я всё не боюсь.

Затем, чтобы ободрить и успокоить Питера, он рассказал ему, как бежал с корабля, как за ним охотились с ищейками по всем болотам Флориды, как его поймали, привязали к дереву и били, пока он не потерял сознание.

Потом пришёл Дэвид Эндрюс, – Питер уже слыхал, что это один из защитников в деле Губера. Это был высокий изящный человек с выразительным, подвижным лицом. Интересно, что могло привести такого человека в среду этих отверженцев? Питер решил, что он из тех хитрецов, которые сеют смуту и наживаются на подрывной деятельности. Затем пришла молодая девушка, хрупкая, нервная, она слегка прихрамывала. Когда она пожимала ему руку, Питер заметил, что у неё слезы катятся по щекам. Он стоял смущённый, думая, что, верно, у неё умер кто-нибудь из близких, и не знал, что сказать. Но с первых же слов девушки он, к величайшему своему удивлению, понял, что её тронул до слез его рассказ о пережитых страданиях.

Ада Рут была поэтессой, – тип совершенно незнакомый Питеру. Он долго ломал голову и, наконец, решил, что это просто-напросто дурочка, каких немало в каждом движении, – бедная сентиментальная девочка, не подозревающая, в какое скверное общество она попала. Вместе с ней пришёл юноша из квакеров; бледное аскетическое лицо и чёрные, спадающие на глаза кудри, которые он то и дело откидывал назад, виндзорский галстук и чёрная фетровая шляпа – все свидетельствовало о его эксцентричности. Из его слов Питер понял, что он готов взорвать все правительства мира в интересах пацифизма. То же можно было сказать о Мак-Кормике, одном из лидеров профсоюза «Индустриальные рабочие мира», который недавно провёл два месяца в тюрьме. Это был молодой молчаливый ирландец с плотно сжатыми губами и беспокойными чёрными глазами. Питеру было как-то не по себе от его пристального, молчаливого взгляда.

§ 13

Между тем приходили всё новые и новые люди, старые, и молодые женщины, старые и молодые мужчины, фанатики и мечтатели, агитаторы, сразу же разражавшиеся пламенными, страстными речами, в которых прорывалась их лютая ненависть.

У Питера душа ушла в пятки при мысли, что он находится в самой гуще опаснейших красных Американского города. Их боялись все благонамеренные граждане. Полиции они причиняли больше хлопот, чем все воры, грабители и бандиты вместе взятые. Теперь Питер начал понимать, почему это происходит, – он даже и не подозревал, что на свете существуют такие озлобленные, пылающие ненавистью люди. Такой народ способен на всё, что угодно! Он сидел молча, переводя беспокойный взгляд с одного лица на другое. Кто из них бросил бомбу? Будут ли они этим хвастаться сегодня?

Питер надеялся услышать что-нибудь об этом, но не был уверен, что это ему удастся. Это были такие странные преступники! Они называли его «товарищем». И они говорили с ним не менее сердечно, чем удивившая его своим участием маленькая Дженни; Что это – хитрость? Хотят добиться его доверия, или же они в самом деле к нему так относятся – к Питеру Гаджу, чужому человеку, своему тайному врагу? Питер изо всех сил старался провести их, но это так легко ему удавалось, что было жаль затраченных усилий. Он презирал их за это и, слушая, что они говорят, думал про себя: «Вот дурачьё!» Они пришли послушать его рассказ, забрасывали его вопросами, заставляли его повторять снова и снова, со всеми подробностями. Питера, конечно, хорошо натаскали: он не должен был упоминать о том подробном признании, которое его заставили подписать. Это дало бы в руки противников закона и порядка слишком опасное оружие. Он знал, что ему следует говорить возможно короче, рассказать, как он случайно очутился неподалеку от места, где произошел взрыв, и как полиция старалась заставить его признаться, что ему известно об этом. Питер и выложил всё это, строго соблюдая инструкции; но он не подготовился к подробным расспросам, которым его подвергли адвокат Эндрюс и лидер моряков старый Джон Дюранд. Они хотели знать всё, что с ним делали, кто делал и как, и когда, и где, и почему. Питер был в душе актером, и хотя в комнате были одни красные, ему нравилось, что все на него смотрят и им восхищаются. Поэтому он пустился в красочные описания: как Гаффи вывертывал ему руку и как его бросили в каменный мешок. Пережитые страдания ещё не изгладились у него из памяти, и он говорил о них так живо, что мог бы тронуть и более хладнокровную компанию.

И вскоре все женщины уже плакали, задыхаясь от негодования. Маленькая Ада Рут в порыве вдохновения начала читать стихи – может быть, она и сочинила их тут же? Казалось, она пылала священным гневом. В стихах говорилось о восстании рабочих, там раздавались крики толпы:

 
Конец терпенью! Нет врагам пощады!
Насильников швырнем в пучину ада!
 

Питер слушал и думал про себя: «Бедная дурочка!» Потом Дональд Гордон, юноша-квакер, произнес речь; видимо, он импровизировал и говорил, потрясая чёрными кудрями. А Питер слушал и опять подумал: «Ну и дурак!» Затем какой-то другой человек, редактор рабочего журнала, сообщил, что он пишет передовицу. Он знал Гаффи и собирался поместить его портрет и назвать его «инквизитором». Он попросил карточку и у Питера, и Питер согласился сняться с тем, чтобы его фотография была помещена в газете под заголовком «Жертва инквизиции». Питер не знал, что означает это длинное слово, но согласился и опять подумал: «Вот дурачье!» Все они были сущими дураками – стоило ли принимать так близко к сердцу чужую беду?

Но Питер всё-таки порядком побаивался. Он не мог наслаждаться сознанием, что он герой дня. Он опасался, что члены профсоюзов поднимут шумиху в прессе, его имя станет известным всей стране; узнают о происках Транспортного треста, который всеми силами стремится отправить на виселицу крупного рабочего лидера. Питер с ужасом думал, как развернётся вся эта кампания. Он чувствовал себя жалким муравьем, ему казалось, что земля содрогается, вдруг осознав, какие гиганты схватились в смертельной борьбе. Питер крепко задумался: понимает ли Гаффи, какую кашу он заварил? Какой шум вызовет его история! Какое мощное оружие он давал в руки врагов! Что ценного может выудить у них Питер? Прислушиваясь к гневным речам, которые раздавались в этой тесной комнате, битком набитой людьми, он стал опять подумывать: не сбежать ли ему? Он ещё никогда не видел такого гнева, никогда не слышал таких страстных, обличительных речей; тут разносили не только полицию, но и суды, и прессу, и церковь, и колледжи – всё, что казалось неприкосновенным, святым таким благонамеренным гражданам, как Питер Гадж.

Питеру трудно было скрыть свой страх. И как было не испугаться! Адвокат Эндрюс предлагал увезти и спрятать его, на случай, если бы их противники вздумали с ним расправиться. Питер мог быть ценным свидетелем в защиту Губера, поэтому они должны хорошенько его оберегать. Но Питер снова взял себя в руки и принял героический вид. Чем он хуже других! Он, мол, тоже не трус.

Сэди Тодд, стенографистка, наградила его за героизм. У сестер была свободная комната в их маленькой квартирке, и если Питер согласен на время остаться у них, они о нём позаботятся. Питер принял это приглашение; в поздний час компания разошлась. Красные расходились со стиснутыми кулаками, и на лицах была написана суровая решимость; они надеялись использовать историю Питера, чтобы разжечь недовольство рабочих и поднять новую волну протеста. Мужчины на прощание сердечно пожимали ему руку; женщины смотрели на него восторженно, перешептывались друг с другом, восхищаясь его храбростью, выражали надежду и даже уверенность в том, что он будет отстаивать правду, познакомится с их идеями и присоединится к «движению». А Питер наблюдал за ними и всё время думал про себя: «Несчастные сумасброды!»

§ 14

Солидные газеты Американского города, разумеется, не печатали выдвинутых левыми фантастических обвинений, будто полицейские подвергают свидетелей пыткам. Но один социалистический еженедельник, выходящий в Американском городе, поместил на первой странице портрет Питера и длинную статью о его испытаниях. В трёх других рабочих газетах также появилась статья, а Комитет по защите Губера напечатал воззвание и распространил его в тысячах экземпляров по всей стране. Эта листовка была написана Дональдом Гордоном, юношей-квакером. Он принёс Питеру корректуру, чтобы проверить, все ли подробности изложены правильно. Читая статью, Питер невольно ощутил прилив гордости: вот он, оказывается, какой! Питер ни словом не обмолвился о своём прошлом, а те из членов Комитета по защите Губера, которым о нём было кое-что известно, предпочитали из тактических соображений хранить молчание. Подумав об этом, Питер невольно усмехнулся. О, да они хитрецы! Они не упускают своих интересов – и за это Питер их уважал. В листовке Дональда Гордона Питер был изображён как бедный рабочий, и Питер опять усмехнулся. Он привык к слову «работа», но, говоря о «рабочих», имел в виду своем другое, чем эти социалисты.

История Питера получила широкую огласку, разного рода люди пожелали увидеть Питера и приходили в дом к сёстрам Тодд. Питер принялся собирать сведения обо всех этих посетителях, разузнал их фамилии, чем они занимаются и как они относятся к движению радикалов. Гаффи рекомендовал ему из осторожности не вести записей, но Питер не мог всего запомнить, поэтому он уходил к себе в комнату и на клочках бумаги делал заметки, а затем тщательно зашивал их в подкладку пиджака. Это придавало всему делу оттенок таинственности.

Если не считать этих записей, шпионская деятельность Питера была легкой работой, так как эти люди охотно рассказывали всё о себе. Это иногда даже пугало Питера – они делали это слишком открыто и прямо! Они не только высказывали своё мнение друг другу и ему, но делали это и с общественных трибун и в печати, в брошюрах и листовках, которые они называли «литературой». Питер и не подозревал, что их «движение» распространилось так широко и стало таким могучим. Он рассчитывал раскрыть тайный заговор и, быть может, одну-две бомбы с динамитом. Но вместо этого он открыл целый вулкан!

Однако Питер старался изо всех сил. Он занёс в свои списки по крайней мере сорок или пятьдесят фамилий и подробности обо всех этих лицах; это были люди из всех слоев общества: полуграмотные рабочие и работницы, евреи-портные, русские и итальянские рабочие с табачной фабрики, машинисты и печатники и уроженцы Америки; были и «салонные красные» – блестящие, изящно одетые великосветские дамы подкатывали к маленькому домику на великолепных, сверкающих автомобилях и заставляли своих одетых в ливреи шоферов часами дожидаться, пока они слушали историю Питера о допросе с пристрастием, которому он был подвергнут. Одна благожелательная дама с развевающейся серой вуалью, распространяя по комнате сладкий аромат духов, вкрадчиво спросила Питера, не нуждается ли он в деньгах, и сунула ему в руку двадцатидолларовую бумажку. Питер задохнулся от восторга, но вместе с тем был ошарашен: перед ним раскрывались всё новые чудеса таинственного «движения»; и он решил, что, когда развяжется с Гаффи, пожалуй, недурно будет на время по-настоящему сделаться красным.

А пока что он старался подружиться с сестрами Тодд. Сэди уходила на службу каждый день около восьми утра, когда Питер ещё спал. Но Дженни оставалась дома и кормила его завтраком, принимала его посетителей и разыгрывала роль хозяйки. Она была больна и два раза в неделю ходила к доктору лечить позвоночник; остальное время она должна была отдыхать, но Питер очень редко видел её отдыхающей. Она то подписывала адреса на листовках, то писала письма по поручению организации, то уходила продавать литературу и собирать пожертвования на митингах. В свободные минуты она постоянно с кем-нибудь спорила – частенько с самим Питером, стараясь обратить его в свою веру.

Бедное дитя! Как она трагически переживала всякую новую обиду, нанесённую рабочему классу. Она не знала отдыха ни днем, ни ночью и, разумеется, донимала Питера, который превыше всего ставил собственный покой. В Европе миллионы людей были призваны в армию и уничтожали друг друга. Это, конечно, ужасно, но какой толк думать об этом? Разве их остановишь? И причём тут Питер? А эта бедная, сбитая с толку девочка так волновалась, словно она была виновата в европейском конфликте и ей предстояло его уладить. Её глубоко посаженные серые глаза наполнялись слезами и мягкий подбородок дрожал всякий раз, как она об этом начинала говорить. И она прожужжала все уши Питеру. По её мнению, войну могло остановить восстание рабочих Европы. Она верила, что можно ускорить это событие, если трудящиеся Американского города поднимутся и подадут пример, всему остальному миру!