Текст книги "100%"

Автор книги: Эптон Билл Синклер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 23 страниц)

§ 74

Мак-Гивни отвёз Питера в бюро Гаффи, и начальник сыска, не теряя времени на разъяснения, подошёл к письменному столу и вынул из ящика длинный напечатанный на машинке документ – подробный перечень преступлений, в которых прокурор собирался обвинить семнадцать членов союза Индустриальных рабочих мира.

Первым делом Питер рассказал обо всём, что ему доводилось слышать и видеть, – правда, этого было мало, но это была шпулька, на которую можно было намотать всю дальнейшую фабулу. Зал союза Индустриальных рабочих мира был местом, где собирались все не имеющие постоянного заработка и бездомные рабочие страны, те «отпетые», которым выпадали самые тяжёлые удары судьбы. Эти молодцы испытали самые ужасные несправедливости, но время от времени они отвечали ударом на удар. Разумеется, среди них было немало людей, распущенных на язык, которые изливали свои чувства в свирепых угрозах. Случалось, в их среду затесывался настоящий преступник, а иногда – подстрекатель на жалованье, вроде Питера Гаджа или Джо Ангелла. Питер выложил самое худшее, что ему пришлось услыхать, а также всё, что он знал об арестованных. Гаффи записал его слова, а потом начал строить на этом фундаменте. Вот, например, Альф Гиннес, у него было столкновение с одним фермером в округе Уитленд. По соседству с этим фермером вскоре сгорел амбар; Гаффи предоставит Питеру автомобиль и двух сыщиков, они поедут вместе, осмотрят пожарище и ближайшую деревню, познакомятся с местностью, и Питер даст потом показания, что он был вместе с Гиннесом, когда тот и ещё человек пять обвиняемых поджигали амбар.

Питер не ожидал, что его впутают в такое серьёзное дело, но у Гаффи был такой деловой вид и он считал всё это настолько естественным, что Питер не решился пойти на попятный. В конце концов ведь сейчас время военное, сотни людей ежедневно жертвуют своей жизнью в Арденнах, – так почему бы и Питеру не пойти на маленький риск, чтобы избавить родину от самых опасных врагов?

Итак, Питер с двумя сыщиками отправились в увеселительную поездку за город. Когда Питер вернулся, его поместили в комфортабельном номере на двенадцатом этаже Отеля де Сото, и он занялся изучением напечатанных на машинке документов, переданных ему Мак-Гивни, и вызубрил показания, которые должен был давать на суде. По коридору все время расхаживал взад и вперед с револьвером у пояса один из агентов Гаффи; три раза в день Питеру приносили еду и вдобавок бутылку пива и пачку папирос. Два раза в день Питер читал в газетах про геройские подвиги американских солдат за океаном, а также о последних заговорах, раскрытых в Америке, и о различных процессах в связи с законом о шпионаже.

С замиранием сердца читал Питер про себя в настоящих газетах. До сих пор он фигурировал только в рабочих листках и социалистических органах вроде «Клэриона», которые не шли в счет. Но вот в «Таймсе» Американского города появляется обстоятельное сообщение о том, как бюро районного прокурора подослало своего тайного агента в союз Индустриальных рабочих мира и как этот человек, по имени Питер Гадж, работал целых два года среди красных и собирается разоблачить со скамьи свидетелей всю гнусную деятельность этого союза.

За два дня до начала процесса Мак-Гивни и другой сыщик проводили Питера в бюро районного прокурора, и он провёл чуть ли не целый день в беседе с мистером Бэрчардом и его заместителем, мистером Стэннардом, которые должны были вести это дело. Мак-Гивни предупредил Питера, что районный прокурор не посвящён в эту тайну и всерьёз принимает показания Питера. Но Питер сильно подозревал, что это говорится для того, чтобы мистер Бэрчард не попал впросак, если Питер вздумает «подложить ему свинью». Питер приметил, что всякий раз, как в его истории оказывался пробел, районный прокурор и его заместитель говорили ему, что этот пробел надо заполнить, и Питер старался придумать что-нибудь подходящее.

Генри Клей Бэрчард был родом с дальнего юга и разглагольствовал с несколько старомодным красноречием. У него были довольно длинные густые чёрные волосы. Взойдя на трибуну, он выдерживал напряжённую паузу и, протянув руки вперед, изрекал, дрожащим от волнения голосом: «Да благословит вас господь, дорогие леди!» Или провозглашал: «Я друг простых людей! Я испытываю горячую симпатию к тем, кто составляет подлинную основу Америки, к трудящимся на фабрике и на ферме».

Тут все прожигатели жизни, члены Торговой палаты и Ассоциации коммерсантов и промышленников, принимались ему аплодировать и посылали этому другу простых людей свои чеки – пожертвования на перевыборную кампанию.

Мистер Стэннард, заместитель мистера Бэрчарда, был старой лисой, он подсказывал своему начальнику, как ему поступать. Этот маленький высохший человечек, этот книжный червь, прокалывал вас насквозь своими острыми глазками, выискивая ваши слабые места и готовясь пронзить вас своей юридической рапирой. При этом у него был самый добродушный вид, он не прочь был пошутить с вами во время перерыва и уверял, что только исполняет свои священные обязанности и никому не желает вреда.

§ 75

Служители правосудия выслушали рассказ Питера и кое-что в нём изменили, затем снова его прослушали и заявили, что теперь всё в порядке. Питер вернулся в свой номер и с трепетом ждал часа, когда ему придется выступить и он окажется в центре всеобщего внимания. Когда его повезли в суд, колени у него тряслись, но вместе с тем он испытывал гордое сознание своей значительности, ведь его особу охраняли четыре здоровенных молодца. Войдя в вестибюль суда, он сразу же увидел двух шпиков, а потом ещё много других разглядел в толпе. Здание суда было битком набито сторонниками красных, но их всех обыскивали, прежде чем допустить в зал, и за ними неусыпно следили во время заседания.

Когда Питер очутился на скамье свидетелей, он почувствовал то же самое, что должны были испытывать Том Дагган и Дональд Гордон в тот вечер, когда им ударил в лицо ослепительный свет тридцати или сорока автомобильных фар. Питер ощущал напряжённую ненависть двухсот или трехсот присутствовавших на суде красных, время от времени их негодование прорывалось наружу – по рядам зрителей проносился гневный ропот или прокатывалась волна презрительного смеха, – тогда судебный пристав ударял по столу деревянным молотком, а судья приподнимался на своем кресле и заявлял, что, если шум повторится, он прикажет очистить зал суда.

Невдалеке от Питера за длинным столом сидели семнадцать подсудимых, они напоминали крыс, попавшихся в ловушку, и все тридцать четыре крысиных глаза в упор смотрели на Питера, ни на секунду не отрываясь от его лица. Питер только один раз взглянул на них, – они тотчас же оскалили свои крысиные зубы, и он поспешил отвернуться. Но ему тут же попалось на глаза лицо, отнюдь не ободрившее его. Среди зрителей сидела миссис Годд в белоснежном туалете, её широко раскрытые голубые глаза были устремлены на Питера, и на лице её отражались печаль и упрёк.

«О мистер Гадж! – казалось, говорила она. – Как вы это можете? Скажите, мистер Гадж, разве это Мир, Справедливость, Истина, Закон?»

И у Питера защемило сердце при мысли о том, что он больше никогда не попадет на Олимп и не будет нежиться в кресле с мягкими шелковыми подушками. Он отвернулся и поглядел на скамью, где сидело двенадцать человек присяжных заседателей – мужчин и женщин. Одна престарелая дама приветливо ему улыбнулась, а молодой фермер хитро ему подмигнул, и Питер понял, что у него есть в этом уголке друзья, – но ведь в конечном итоге только эти люди и имели реальный вес в этом процессе. Миссис Годд была столь же беспомощна, как любой из «бунтарей», перед лицом этого высокого судилища.

Питер выложил свою историю, а затем начался перекрёстный допрос, и принимал в нем участие не кто иной, как Давид Эндрюс, утонченно вежливый и язвительно-остроумный. Питер всегда побаивался Эндрюса, а теперь у него душа так и ушла в пятки. Ему никто не сказал, что его ожидает такое испытание! Никто ему не сказал, что Эндрюсу будет позволено подробно расспрашивать его о преступлениях, свидетелем которых он якобы был, обо всех разговорах, какие тогда велись, и кто в них принимал участие, и что ещё говорилось, и каким образом он там оказался, и что он делал после этого, и что о ел за завтраком в то утро. Питера спасали только два обстоятельства: во-первых, непрерывные возражения Стэннарда, которыми тот сыпал, как из пулемёта, чтобы дать ему время подумать, и, во-вторых, надёжное прибежище, которое заранее приготовил ему Стэннард. «Вы всегда можете сказать, что позабыли, – наставлял его заместитель прокурора. – Никто не будет вас винить, если вы что-нибудь запамятуете».

И вот Питер до мельчайших подробностей передал разговор, в котором Альф Гиннес заявил, что собирается поджечь амбар, но он не мог припомнить, кто присутствовал при этом разговоре, о чем ещё говорилось и когда именно происходила эта беседа.

Наконец, настал желанный обеденный перерыв, и Питер получил возможность как следует подготовиться к вторичному своему выступлению. В два часа заседание суда возобновилось. На этот раз Питера допрашивал Стэннард, ловко заштопавший все зияющие пробелы в его показаниях, и снова Питер не мог припомнить того или иного обстоятельства и таким образом избег ловушек, расставленных ему Эндрюсом. Ему сказали, что он «держал себя молодцом», и под надежной охраной он с торжеством вернулся в Отель де Сото и пробыл там целую неделю, пока защита делала слабые попытки опровергнуть его показания. Питер читал в газетах пространные речи, в которых районный прокурор и его заместитель провозглашали его патриотом, доблестно защищающим родину от «внутренних врагов»; прочел он и краткое изложение «тирады» Давида Эндрюса, обозвавшего его, Питера, «крысой» и «Иудой-предателем». Питер не слишком огорчился, ведь он знал, что без этого дело не обойдется, и тот, кто ругается, тем самым доказывает свое бессилие.

Но далеко не так спокойно встретил Питер в тот же день одно небольшое событие – письмо миссис Годд. Письмо не было ему адресовано, но он увидел, что Хаммет и другой шпик посмеиваются, и спросил, что их так развеселило. Они сказали ему, что миссис Годд что-то разузнала про Гаффи и написала ему оскорбительное письмо, и начальник пришёл в ярость. Питер спросил, о чём же она пишет, и они рассказали, а потом он настоял, чтобы ему принесли это письмо, и в свою очередь разъярился. На самой дорогой бумаге с великолепным вензелем наверху мать с горы Олимп крупным округлым девичьим почерком написала свое мнение о руководителях тайной полиции и о людях, которых они вербуют:

«Вы сидите, как гигантский паук, и раскидываете свою паутину, улавливая и губя людей. Вы губите не только свои жертвы, но и тех, кто является вашим орудием. Этот бедный мальчик, Питер Гадж, которого вы подослали ко мне в дом, – у меня сердце обливается кровью, как подумаю, что вы из него сделали! Жалкая, слабоумная жертва алчности, – его следовало бы отправить в больницу для нравственных калек, а вы натаскали его и заставили говорить всякие гнусности, чтобы засадить за решётку несколько искренних идеалистов!»

Этого было достаточно! Питер отбросил письмо, – он считал ниже своего достоинства читать такую дикую чушь. Ему пришло в голову, что надо постараться как-нибудь разделаться с миссис Годд. Женщина, занимающая столь высокое положение, куда опаснее, чем все семнадцать арестованных бунтарей вместе взятые. Питер осведомился и узнал, что Гаффи уже навестил по этому поводу Нельса Аккермана, а мистер Аккерман повидался с мистером Годдом, который имел беседу со своей супругой. В «Таймсе» появилась передовица, где говорилось о «гнезде большевиков» на горе Олимп, после чего все друзья миссис Годд стали отказываться от приглашений на завтраки, и она жестоко поплатилась за оскорбления, нанесенные Питеру Гаджу!

«Больница для нравственных калек», ну как это переварить! Питер был так уязвлён, что ему не вернуло душевного равновесия даже известие, что присяжные после первого же голосования признали подсудимых виновными. Он заявил Мак-Гивни, что этот процесс расшатал ему нервы и он нуждается в отдыхе. Тогда Питеру был предоставлен автомобиль, и его отвезли за город в укромное местечко, чтобы он восстановил свои силы на свежем воздухе.

С ним отправился Хаммет, который был первоклассным стрелком, и Питер не отходил от него, а по вечерам сидел у себя в комнате на втором этаже дома фермера, опасаясь, как бы кто-нибудь из «бунтарей» ненароком не понял чересчур буквально свидетельских показаний. Питера, утверждавшего, что они имеют обыкновение подстреливать в темноте своих врагов. Питер знал, как они все его ненавидят. Он прочёл в газетах, что судья, огласив преступникам приговор, заставил их при этом выслушать его саркастические замечания, полностью опубликованные затем в «Таймсе». Закон предусматривал за такого рода преступления от одного года до четырнадцати лет тюремного заключения, и судья приговорил шестнадцать человек к четырнадцати годам, а одного – к десяти, явив таким образом должное милосердие.

Однажды Мак-Гивни прислал за Питером автомобиль, и его отвезли в бюро Гаффи, который развернул перед ним новый план. Арестовали ещё одну группу членов союза Индустриальных рабочих мира в соседнем городе Эльдорадо, и Питеру предстояло поехать туда и повторить свои показания. Оказалось, что он знает одного из арестованных, это позволило Питеру утверждать, что он видел, как тот поджигал амбар и подбрасывал фосфорные бомбы. Бюро районного прокурора графства Эльдорадо уж позаботится об охране Питера; более того, Гаффи напишет своему приятелю Стиву Эллмену, начальнику тайной полиции Компании строительства частных домов, крупной деловой организации этого города.

Питер мямлил и запинался. Уж больно тяжёлая и опасная работа и чертовски действует на нервы, – изволь-ка сидеть день-деньской в номере гостиницы, ничего не делая, только покуривая папиросы, и ожидать, что эти «бунтари» вот-вот угостят тебя бомбочкой. Вдобавок эти процессы будут недолго продолжаться, и не мешало бы повысить ему плату. Гаффи отвечал, что Питеру нечего беспокоиться, – дела ему хватит! Если он добросовестно будет давать свои показания, он может совершить увеселительную поездку по всей Америке и станет как сыр в масле кататься, а газеты станут величать его героем.

Но Питер продолжал мямлить и запинаться. Он вычитал в «Таймсе», какую важность имеют его показания, и отважился заломить свою цену самому грозному Гаффи.

Питер настоял на своем. Гаффи должен был в конце концов дать свое согласие. Договорились, что, если Питер отправится в поездку, он будет получать семьдесят пять долларов в неделю, кроме оплаты расходов, и Гаффи гарантирует ему работу на ближайшие полгода.

§ 76

Итак, Питер уехал в Эльдорадо и помог отправить на каторгу одиннадцать человек на срок от трёх до четырнадцати лет. Затем он поехал во Флэгленд, где выступил свидетелем ещё на трёх процессах и добавил к своему поясу семь новых скальпов. К этому времени он понял, что красные могут только корчить ему гримасы и скалить зубы, как попавшиеся в ловушку крысы, – больше ничего ему не грозит. Он освоился со своей профессией и так осмелел, что решался иной раз в вечерние часы погулять без своих телохранителей. Проживая в деревне, он совершал длительные прогулки пешком, ничуть не думая о тысячах кровожадных красных, которые, быть может, крадутся за ним по пятам.

Когда Питер подвизался во Флэгленде, из Европы донеслось магическое слово, и весь город сошел с ума от радости. И старый и малый высыпали на улицу, размахивали флагами, оглушительно колотили в жестяные банки, приветствуя победоносный мир. Обнаружив, что это лишь газетная утка, горожане подождали три дня, потом снова вышли на улицы и возобновили демонстрацию. Сперва Питер был несколько обеспокоен, – ведь если запахло миром, то его деятельность по спасению родины может прийти к концу, но вскоре сообразил, что ему нечего опасаться, ибо расправа с красными продолжалась, ничуть не ослабевая.

Пока Питер действовал во Флэгленде, полиция совершила несколько налетов на социалистов, и вот сыщики предложили ему для забавы отправиться с ними в очередной набег. Питер вооружился дубинкой и револьвером и помог разгромить местное отделение социалистов. Война кончилась, но Питер был так воинственно настроен, словно она ещё была в разгаре. Когда Питер настиг маленького еврея, партийного организатора, забившегося в угол за конторку, и дубасил его по голове, он ясно себе представил, что переживали «наши ребята» в Аргоннах. А когда он принялся плясать на клавишах пишущей машинки, он пережил восторг разрушения и понял, что чувствовали гунны.

К сыщикам присоединилась группа студентов, обрадовавшихся случаю поразвлечься. Войдя в раж, они вообразили, что могут стереть с лица земли всех красных, и вломились в лавку под вывеской «Интернациональный книжный магазин», принадлежавшую какому-то гавайцу. Хозяин проскользнул на кухню соседнего китайского ресторана и напялил фартук, но так как никому ещё не доводилось видеть китайца с чёрными усищами, то головорезы бросились на него и чуть не проложили ему голову сковородками китайского ресторатора. Они выгребли все книги из «Интернационального магазина», свалили их в кучу на дворе и разожгли славный костер. Сыщики и студенты в телячьем восторге взялись за руки и принялись отплясывать вокруг огня что-то вроде гавайского танца «гула-гула».

Несколько месяцев Питер вовсю наслаждался жизнью. Paзa два ему пришлось проехаться понапрасну, потому что упрямый судья не согласился поставить в вину тому или иному члену союза Индустриальных рабочих мира крамольные высказывания или правонарушения, совершенные другими членами этого союза за последние десять лет. Но в большинстве случаев судьи охотно помогали крупным дельцам избавлять страну от красной опасности, и когда работа Питера пришла к концу, он насчитывал уже сотню скальпов. Наконец, Гаффи прислал ему последний чек и освободил его от обязанностей.

Дело было в городе Ричпорте. Питер накопил больше тысячи долларов, внутренний карман его пиджака раздулся от денег, и Питер уже предвкушал, как он поживет в свое удовольствие. Он пошёл прогуляться по главному проспекту города, и у входа в кино ему улыбнулась златокудрая девушка. В те времена пиво не содержало и трёх процентов алкоголя, и Питер пригласил девушку в бар выпить с ним стаканчик, а когда он снова открыл глаза, кругом была непроглядная тьма, и голова разламывалась от боли. Пощупав вокруг себя, он обнаружил, что лежит в каком-то глухом закоулке. У него замерло сердце от ужаса, он схватился рукой за внутренний карман, где находился бумажник, и ощутил жуткую пустоту. Итак, с Питером снова произошла катастрофа, и снова его погубила женщина!

Питер бросился в полицейский участок, но женщину так и не удалось разыскать; или, может быть, её и нашли, но поделились с ней, а не с Питером. Питер обратился к полицейскому сержанту, сидевшему за конторкой, и ему удалось убедить сержанта, что он, Питер, представляет собою необходимый рычаг в сложном механизме защиты родины, и тот согласился отправить на свой счет телеграмму Гаффи из десяти слов. Усевшись за стол, Питер с карандашом в руках обдумывал, как бы уложиться в десять слов, – и вот какая получилась телеграмма:

«Женщина опять погубила готов любую работу любое жалованье оплатите проезд». По-видимому, Гаффи тоже долго размышлял с карандашом в руках, ибо пришёл ответ, состоявший из следующих слов: «Круглый идиот я телеграфировал секретарю Торговой палаты даст вам билет».

Питер тут же отправился в величественную контору Торговой палаты, и деловитый, энергичный молодой секретарь послал своего клерка купить Питеру билет и посадить его в поезд. В эту трудную минуту Питер понял, что значит опираться на крупную могущественную организацию с внушительными конторами и свободными суммами денег, которые можно расходовать по первому требованию, даже если запрос придёт по телеграфу. Питер ещё раз дал обет воздержания и целомудрия, он был на всё готов, лишь бы всегда иметь на своей стороне силы закона и порядка.

§ 77

Питер получил хорошую головомойку и был принят на работу в качестве «служащего бюро» на старое жалованье – двадцать долларов в неделю. На его обязанности лежало инструктировать многочисленных «оперативных работников» Гаффи, сообщая им всё, что ему известно о том или ином красном или о данной организации их. Пользуясь своим знанием радикалов и их учения, он помогал сочинять свидетельские показания или подстраивать ловушки для зарвавшихся агитаторов. Он уже больше не мог выдавать себя за красного, но иногда ему случалось работать в качестве сыщика, не рискуя быть узнанным, например, когда надо было подготовить какого-нибудь присяжного или проверить состав присяжных заседателей.

Деятельность союза Индустриальных рабочих мира была парализована, но социалисты, несмотря на преследования и суровые приговоры, по-прежнему обнаруживали активность. Между тем на горизонте, стала маячить новая опасность: демобилизованные солдаты начали возвращаться домой, и среди них оказалось множество недовольных, дерзавших жаловаться на дурное обращение с ними в армии, возмущавшихся отсутствием хорошо оплачиваемых мест и даже мирным договором, о котором вёл в Париже переговоры президент. Они ставили на вид, что проливали кровь за торжество демократии во всем мире, а дело кончилось торжеством богачей. Это уже был чистой воды большевизм, и притом самого опасного свойства, ибо эти молодцы научились владеть оружием, и трудно было ожидать, что они сразу же по окончании драки превратятся в пацифистов.

Во время войны очень не хватало рабочих рук, и наиболее влиятельные рабочие союзы, ссылаясь на повышение цен на предметы первой необходимости, стали требовать прибавки заработной платы. Естественно, это вызвало бурное негодование членов Торговой палаты и Ассоциации коммерсантов и промышленников, и они обрадовались случаю использовать вернувшихся с фронта солдат для подавления стачек и разгрома рабочих организаций. Они принялись набирать добровольцев. и организовывали из них отряды. Торговая палата Американского города пожертвовала двадцать пять тысяч долларов на оборудование клубов для бывших фронтовиков, и когда забастовали трамвайные служащие, вагонами управляли демобилизованные в мундирах.

Нашёлся, однако, один ветеран войны, по имени Сидни, который выступил против этой программы. Он издавал газету «Друг ветерана» и на её страницах выступал против своих товарищей, называя их штрейкбрехерами. Секретарь Ассоциации коммерсантов и промышленников вызвал его к себе и имел с ним крупный разговор, но Сидни упрямо продолжал свою кампанию, и бюро Гаффи получило задание его «убрать». Питер не мог открыто принять участие в этом деле, но орудовал за кулисами, руководя всей работой. Первым делом насажали шпиков в редакцию Сидни, – их набралось так много, что получилась прямо потеха, эти молодчики, смеясь, говорили, что наступают на ноги друг другу. Сидни был беден, у него не хватало средств на издание газеты, и он охотно принимал услуги всяких добровольцев, приходивших с улицы. Гаффи и подослал ему целую кучу «добровольцев» – не менее семи сотрудников: один работал за бухгалтера, другой ведал экспедицией, ещё двое взяли на себя сбор пожертвований среди рабочих, остальные заглядывали чуть ли не каждый день с дружескими советами. Несмотря на это, Сидни упорно проводил свою линию, разоблачая деятельность Ассоциации коммерсантов и промышленников и нападая на правительство за то, что оно не предоставляло ветеранам ни ферм, ни работы на предприятиях.

Один из «негласных сотрудников» Гаффи, – этим техническим термином обозначали субъектов вроде Питера Гаджа или Джо Ангелла, – был некто Джонас. Сам Джонас величал себя «философом-анархистом» и разыгрывал роль самого красного из красных в Американском городе. Он имел обыкновение выступать на митингах радикалов, задавая вопросы ораторам и пытаясь спровоцировать их на резолюции, призывающие к насилию, восстанию и «массовому выступлению». Если оратор отвергал его предложение, Джонас обзывал его «тряпкой», «розовеньким социалистом», «предателем рабочих». Кое-кто из публики ему аплодировал, и агенты Гаффи сразу могли определить, кто именно сочувствовал красным.

Питер уже давно догадывался, что Джонас – шпион, и вот ему поручили встретиться с ним в комнате № 427 «Дома американца», и они сообща подстроили Сидни провокацию. Джонас написал письмо якобы от имени какого-то немецкого «товарища», советовавшего разослать для образца номера газеты ряду европейских газет, названия которых он приводил. Письмо было отправлено Сидни, и на следующее утро Джонас как бы невзначай заглянул в редакцию; Сидни показал ему письмо, и Джонас заявил, что это рабочие газеты и издателям, без сомнения, будет интересно узнать, каковы настроения американских солдат после заключения мира. Сидни уселся писать ответ, а Джонас стоял у него над душой и подсказывал ему: «Шлю братский привет моим бывшим врагам в мировой бойне. Приветствую вас как братьев в будущей республике труда», и так далее, по общепринятому шаблону интернационалистов; все эти фразы были день и ночь у них на устах и автоматически соскальзывали с их пера. Сидни отослал эти письма вместе с номерами своей газеты; бюро Гаффи дало знать руководителям почтового ведомства, и письма были задержаны. Агент Гаффи, игравший роль бухгалтера, отправился к федеральному прокурору и показал под присягой, что Сидни вступил ещё во время войны в заговор с неприятелем. Последовал приказ обыскать помещение редакции газеты и изъять список подписчиков. Редакция была перевёрнута вверх дном, и кучи бумаг свалены на полу посреди комнаты.

Наконец-то и Питеру удалось приложить руки к делу! Беда только в том, что этот негодяй Джонас норовил приписать себе всю заслугу и подорвать доверие к Питеру! И Питер обрадовался, когда федеральные власти пересмотрели это дело и заявили, что всё это ерунда и не стоит руки марать. Но все вещественные улики были переданы на рассмотрение районному прокурору Бэрчарду, который оказался далеко не таким разборчивым. Его агенты снова произвели налёт, разгромили редакцию и арестовали бывшего фронтовика. Судья назначил за Сидни поручительство в сумме пятнадцати тысяч долларов, и в «Таймсе» Американского города на первой странице появилась статья под сенсационным заголовком, повествующая о том, как издатель «Друга ветерана» был уличен в заговоре с немцами; тут же был и снимок изменнического письма, а также письма таинственного немецкого заговорщика, с которым Сидни вступил в сношения!. Процесс длился больше года, и хотя издателя выпустили на поруки, Гаффи позаботился о том, чтобы он нигде не мог получить работы в Американском городе; газета его погибла, а семья умирала с голоду.