Текст книги "100%"

Автор книги: Эптон Билл Синклер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 23 страниц)

§ 61

На следующее утро Питер, проснувшись, ощутил, как ужасна жизнь и сколько в ней страданий. Он сам не раз требовал наказания красных, но представлял себе эту кару как-то абстрактно, ему казалось, что её можно осуществить одним мановением руки. Он не имел «понятия о том, как происходит расправа, какое это суматошное и кровавое дело. Два с лишним часа слушал он, как свистела плеть, врезаясь в человеческое тело, и каждый раз это был удар по нервам. Питер был пресыщен местью, и в это утро испытывал угрызения совести. Ведь он знал каждого из этих юношей, и лица их неотвязно вставали перед ним. Разве они заслуживали такой кары? Приходилось ли ему слышать, чтобы хоть один из них совершил такое же насилие, какому их подвергли?

Но мучительнее всего был страх. Питер, этот жалкий муравей, видел, что борьба двух гигантов становится всё беспощадней, и сознавал, как рискованно его положение под ногами титанов. Страсти всё разгорались с обеих сторон, и чем яростней вскипала взаимная ненависть, тем больше было шансов, что его разоблачат, и тем ужаснее судьба, ему уготованная. Хорошо было Мак-Гивни уверять Питера, что из агентов Гаффи только четыре человека знают всю правду и что каждый из них нем как могила. Питеру вспомнились слова, как-то брошенные Шоном Грэди, которые надолго отравили ему жизнь и лишили аппетита. «Они подсылают к нам шпиков, – заявил молодой ирландец. – Ну, что ж, рано или поздно мы тоже начнём за ними шпионить!»

И теперь эти слова звучали в ушах Питера, как голос из могилы. А что, если один из красных, посостоятельней прочих, подкупит какого-нибудь субъекта, чтобы тот поступил на службу в бюро Гаффи! А что, если какая-нибудь девушка из красных повторит трюк, проделанный самим Питером, и влюбит в себя одного из агентов Гаффи, – разве это уж такая трудная задача! И этот малый, возможно, не будет выдавать Питера, у него просто может вырваться это имя, как у маленькой Дженни вырвалось имя Джека Иббетса! А когда Маку станет известно, кто подстроил эту провокацию, как расправится он с Питером, выйдя на поруки из тюрьмы? Тут Питер понял, что значит быть на фронте; ему стало ясно, что он не слишком-то выиграл, оставшись в тылу, – вряд ли опаснее было бы в траншеях на передовых позициях. В конце концов ведь это была война, война классов, а на всякой войне шпиона ждёт одно наказание – смерть.

Вдобавок Питер беспокоился о Нелл. Она уже около недели работала на новом месте и до сих пор не дала о себе знать. Нелл запретила Питеру писать, опасаясь, как бы он не ляпнул какую-нибудь глупость. Ну, что ж, надо набраться терпения, – Эдит Юстас уж, конечно, сумеет постоять за себя. Он ничуть не сомневался в умении Эдит Юстас постоять за себя. Но Питера тревожила мысль о том, что она сейчас разрабатывает ещё одну, инсценировку, его приводила в трепет необузданность её фантазии. В прошлый раз он познакомился с плодами её творчества, получив в руки чемоданчик, начинённый динамитом. Что преподнесет ему на этот раз её творческое воображение, Питер не знал и даже боялся об этом подумать. Ведь Нелл, зарвавшись, может как-нибудь его подвести, – и если его разоблачит Гаффи, будет, пожалуй, так же ужасно, как если бы его вывел на чистую воду Мак!

Питер просмотрел утренний выпуск «Таймса», – там целая страница была посвящена бичеванию красных, и расправа рассматривалась как героически выполненный патриотический долг. Это значительно подбодрило Питера. Он поспешил прочесть передовицу, занимавшую два столбца, – это был сплошной крик ликования! После этой статьи у Питера почти улеглись угрызения совести, а когда он прочёл целый ряд интервью с видными гражданами, от всего сердца одобрявшими поведение «бдительных», ему стало даже стыдно своей слабости, и он порадовался, что никому в ней не признался. Питер изо всех сил старался стать настоящим «делягой», стопроцентным, чистокровным американцем и два раза в день, утром и вечером, прочитывал от доски до доски «Тайме»; газета духовно им руководила, поддерживала его и вдохновляла.

Мак-Гивни приказал Питеру выступить в роли жертвы этой расправы, и у Питера проснулось чувство юмора. Он выстриг в одном местечке на затылке волосы, приложил туда клочок ваты и основательно залепил хирургическим пластырем. Другой кусок пластыря, побольше, он приклеил поперёк лба, а на щёку наклеил ещё две полоски крест-накрест, затем перевязал кисть руки, искусно имитируя вывих. В таком убранстве он появился в «Доме американца», и Мак-Гивни наградил его неподдельным хохотом и тут же стал давать ему инструкции, которые окончательно вернули Питеру бодрость духа. Питер снова должен был вознестись на Олимп!

Человек с крысиным лицом подробно изложил Питеру его задачу. Речь шла об одной даме из высшего общества, – говорили, что её состояние оценивается в несколько миллионов, – которая открыто примыкала к красным и была пацифисткой самого зловредного толка. После ареста молодого Лэкмена она выступила на арену общественной деятельности и стала поддерживать крупными суммами Совет народов, Лигу противников призыва и другие организации, которые враги попросту называли германофильскими. Единственное затруднение состояло в том, что эта дама чрезвычайно богата и её не так-то просто поддеть. Муж её был директором нескольких банков Нельса Аккермана и обладал могущественными связями. Он был отъявленный противник социалистов и приобретал заем свободы. Он постоянно ссорился со своей женой, но, конечно, не желал, чтобы она попала в тюрьму; таким образом, полиция, районный прокурор и даже федеральные власти оказывались в щекотливом положении – никому не хотелось причинять неприятности одному из приближённых короля Американского города.

– Но всё-таки что-нибудь да надо предпринять, – заявил Мак-Гивни. – Эта замаскированная агитация в пользу Германии не может так продолжаться.

И Питеру было поручено подбить миссис Годд на какое-нибудь «открытое выступление».

– Миссис Годд? – переспросил Питер.

Это имя как нельзя более подходило для обитательницы Олимпа, и Питера удивило такое совпадение. Знатная дама жила за городом, её великолепный особняк стоял на вершине холма неподалеку от возвышенности, где находился дворец Нельса Аккермана. Попавшие в беду красные и пацифисты мечтали о паломничестве к её дворцу, где они рассчитывали получить драгоценные зелёные пластыри для своих ран. [5]5
  Намек на американскую долларовую банкноту зеленого цвета.


[Закрыть]

Мак-Гивни заявил, что теперь самый подходящий момент для Питера посетить миссис Годд. Питеру надозалечить много ран; миссис Годд будет возмущена всем, что произошло накануне вечером, и, без сомнения, не станет стесняться в выражениях.

§ 62

Питеру ещё не приходилось испытывать такого волнения после того знаменательного дня, когда он упустил молодого Лэкмена. Он до сих пор ещё не мог себе простить столь дорого обошедшейся ему неудачи, и вот теперь ему открывалась новая возможность. Он отправился за город на трамвае, а потом прошёл пешком две мили до особняка, расположенного на вершине холма, куда он поднялся, миновав рощицу и великолепные итальянские сады. Вспомнив наставления Мак-Гивни, Питер собрался с духом, подошел к подъезду величественного здания и позвонил.

Питер вспотел от долгой ходьбы и был весь в пыли, на лице у него образовались грязные разводы, и прежде белоснежные полоски пластыря совсем посерели. Он никогда не отличался изящной внешностью, а сейчас, с дырявой соломенной шляпой в руках, сильно смахивал на бродягу. Но горничная-француженка, открывшая ему дверь, видимо, привыкла к посетителям самого странного вида. Она и не подумала послать Питера на чёрный ход или припугнуть его собаками, но спокойно сказала:

– Присядьте, пожалуйста. Я доложу мадам.

В слове «мадам [6]6
  Madame (франц.), madam (англ.) – сударыня.


[Закрыть]» она сделала ударение на последнем слоге, что очень удивило Питера.

И вот появилась миссис Годд в ореоле благостного олимпийского величия, крупная, полная дама, словно созданная для роли богини. Питером овладел благоговейный ужас. Как посмел он явиться сюда? Ни в Отеле де Сото, где было столько богов, ни во дворце самого короля Нельса Аккермана не испытывал он такого острого сознания своего ничтожества, как перед этой спокойной, величавой дамой с медлительными движениями. Она казалась олицетворением богатства, особой «высшего ранга». Хотя её широко раскрытые голубые глаза приветливо смотрели на Питера, он был прямо уничтожен, так велико было её превосходство. Питер не знал, что как джентльмен должен подняться со стула при входе дамы, но какой-то инстинкт заставил его вскочить на ноги, и он стоял, нервно мигая, глядя, как она плывет к нему навстречу через обширный вестибюль.

– Здравствуйте, – сказала она низким сочным голосом, пристально глядя на него ласковыми, широко открытыми голубыми глазами.

– 3-здравствуйте, м-миссис Годд, – пробормотал Питер.

По правде сказать, Питер от изумления едва не лишился дара речи. Неужели же эта высокопоставленная особа в самом деле таких левых убеждений? В радикалах его, пожалуй, больше всего раздражала их шумливость, запальчивость, и его поразило величавое спокойствие её взгляда и движений, мягкий голос, размеренная речь, поразила её красота и выхоленная кожа: у миссис Годд на лице не было и следа морщин, несмотря на её возраст. У Нелл Дулин ослепительный цвет лица, но кожа у неё всегда покрыта густым слоем пудры, и если присмотреться поближе, – что Питеру случалось делать, – можно разглядеть грязные пятна у корней волос и на шее. Но кожа миссис Годд была ослепительной белизны, какой может быть только кожа богини. Питер не мог бы определить, что создавало впечатление такого царственного величия. На миссис Годд было не слишком много бриллиантов и не такие уж они крупные, – миссис Джеймс затмевала её блеском драгоценностей. Нельзя этого было объяснить и нежным ароматом духов, исходившим от неё, – ведь Нелл Дулин распространяла вокруг себя ещё более сладкий аромат, – но даже жалкий, невежественный Питер почувствовал разницу: ему казалось, что миссис Годд впервые надела свой драгоценный наряд, что по дорогим коврам, устилавшим паркет, ещё никто не ступал, что даже на стул, где он сидел, никто не садился до него!

Маленькая Ада Рут назвала миссис Годд «матерью всего человечества», и вот она неожиданно стала матерью Питера Гаджа. Она уже успела прочесть утренние газеты, потрясённые и негодующие красные уже несколько раз звонили ей по телефону, и она с первых же слов поняла значение повязок и пластырей Питера. Она протянула к нему свою прекрасную прохладную руку, и внезапно слезы брызнули из её больших голубых глаз.

– Ах, вы один из этих несчастных юношей! Слава богу, они вас не убили!

Она подвела его к мягкой кушетке и заставила прилечь на шелковые подушки. Мечта Питера о горе Олимп чудесным образом сбылась! Ему пришло в голову, что, если бы миссис Годд согласилась постоянно играть роль, его матери, он, Питер Гадж, был бы готов отказаться от своей роли агента, борца против красных, сопряжённой с опасностями и затратой нервной энергии, – готов забыть свой долг, забыть всю жизненную борьбу и тревоги, – и вместе с обитателями Олимпа вкушать пищу богов и упиваться нектаром.

Сидя возле Питера, миссис Годд говорила мягким, ласковым голосом, смотрела на него добрыми голубыми глазами, и Питеру казалось, что ещё ни разу в жизни он не испытывал таких возвышенных чувств. Правда, когда он пришёл к Мариам Янкович, старая миссис Янкович была с ним также ласкова и у неё также навернулись на глаза слёзы сочувствия. Но ведь миссис Янкович была всего лишь толстая старая еврейка, она жила в бедной квартире, и от неё пахло мылом и недостиранным бельём; руки у неё были распаренные и липкие, и её доброта ничуть не тронула Питера. Но встретить нежное сочувствие на этих небесных высотах, слушать материнские, доверчивые речи этой чудесной миссис Годд, в шёлковом, ослепительно белом, словно только что сшитом платье, – нет, это было нечто совсем особенное!

§ 63

Питер не расположен был заманивать в ловушку эту всеобщую мать с горы Олимп, ему не хотелось выпытывать у неё никаких тайн. Но ему и не пришлось этим заниматься, потому что она сама ему всё поведала без малейших колебаний. Она говорила совсем как агитатор в штаб-квартире союза. Впоследствии, поразмыслив как следует, Питер понял, что свободно высказывать свои взгляды могут позволить себе люди двух категорий: те, которым нечего терять, и те, у которых так много, что им нечего бояться потерь.

Миссис Годд сказала, что прошлым вечером были совершены тяжкие преступления и виновники должны понести наказание, если только существует правосудие; что она хотела бы нанять сыщиков, чтобы выявить преступников. Далее она заявила, что все её симпатии на стороне красных самого что ни на есть красного оттенка. И что если бы существовал цвет краснее красного, это был бы её цвет. Все это она высказала мягким, спокойным голосом. Снова на глазах у неё блеснули слезы, но это были благовоспитанные слёзы, и они исчезли сами собой, не повредив цвету лица миссис Годд и не нарушив её самообладания.

Миссис Годд добавила, что, по её мнению, в наши дни перед лицом вопиющего социального неравенства нельзя не быть красным. Всего несколько дней тому назад она посетила районного прокурора и попыталась сделать из него красного! Затем она сообщила Питеру, что к ней приходил один субъект, выдававший себя за радикала, но она живо обнаружила, что он и понятия не имеет о радикализме, и заявила ему, что он правительственный агент. В конце концов субъект вынужден был это признать и показал ей свою золотую звёздочку, – тогда миссис Годд принялась его обращать на путь истинный! Она проспорила с ним чуть ли не два часа, а потом пригласила его поехать с ней в оперу.

– И представьте себе, – с негодованием воскликнула миссис Годд, – он отказался! Этих людей никак не обратишь, они не хотят слушать голос рассудка. Я думаю, что этот субъект побаивался, как бы я его не переубедила.

– Я бы этому не удивился, – вставил Питер сочувственным тоном, ведь он и сам чуточку этого побаивался.

– Я сказала ему: «Вот я живу в этом дворце, а в фабричном квартале нашего города тысячи мужчин и женщин у станков целые дни напролёт, как рабы, трудятся на меня, а теперь, в военное время, – и всю ночь. Я пользуюсь плодами тяжкого труда этих людей, а что я сделала, чтобы заслужить эти доходы? Решительно ничего. Я за всю свою жизнь и пальцем о палец не ударила». А он мне говорит: «Допустим, что вы перестанете получать доходы, – что вы тогда будете делать?» – «Право, не знаю, что я стала бы делать», – отвечала я. Конечно, я чувствовала бы себя несчастной, потому что ненавижу нищету, и не могла бы её вынести. Даже подумать страшно– жить без комфорта в грязи и впроголодь! Не могу, понять, как это рабочий класс мирится со всеми этими лишениями. Потому-то я и стала красной; я знаю, что на свете не должно существовать нищеты, этому нет оправданья! И я буду бороться за свержение капиталистической системы, хотя бы мне пришлось зарабатывать себе на жизнь стиркой.

Питер сидел, глядя на её девственно свежий ослепительный наряд. Её слова вызвали у него перед глазами жуткую картину: он увидел себя в тесной кухоньке, где толстая, окутанная облаком пара миссис Янкович трудилась за корытом, по локти в мыльной пене. У Питера чуть было не сорвалось с языка:

– Если бы вы хоть один денек постирали, миссис Годд, вы бы этого не говорили!

Но, вспомнив о своей роли, Питер сказал:

– Эти федеральные агенты – ужасный народ. Двое из них прошлым вечером дубасили меня по голове.

Тут он скорчил жалостную мину и миссис Годд снова преисполнилась сочувствием, и её высказывания приняли ещё более радикальный характер.

– Во всём виновата эта отвратительная война! Мы приняли участие в войне, чтобы отстаивать демократию во всем мире, а между тем у себя в стране подавляем малейшее проявление демократизма. Они втолковывают нам, что мы должны смирно сидеть, пока они там истребляют друг друга, – но они никакими силами не заставят меня молчать! Я знаю, что союзники заслуживают такого же порицания, как и германцы. Я знаю, что война ведётся в интересах спекулянтов и капиталистов. Они могут отнять у меня сыновей и погнать их на войну, но им никогда не отнять у меня моих убеждений и не сделать меня сторонницей войны. Я пацифистка и интернационалистка. Я мечтаю о том, чтобы рабочие поднялись, свергли правительство капиталистов и положили конец этой чудовищной бойне. До конца своей жизни буду повторять эти слова.

Миссис Годд сидела против Питера, как-то молитвенно сложив свои изящные, выразительные белые руки. На безымянном пальце её левой руки вызывающе сверкал крупный бриллиант. Лицо её выражало спокойную, младенчески наивную веру, и казалось, она мысленно ведет борьбу со всеми федеральными агентами, районными прокурорами, продавшимися капиталистам судьями, государственными деятелями, генералами и фельдфебелями современного цивилизованного мира.

Она рассказала Питеру, что недели две тому назад присутствовала на процессе двух священников-пацифистов. Как это ужасно, что в христианской стране бросают христиан в тюрьму только за то, что они повторяют слова Христа!

– Я так была возмущена, – заявила миссис Годд, – что написала письмо судье. Муж сказал мне, что я нанесу оскорбление суду, если напишу судье во время процесса, но я возразила, что не в силах выразить в письме презренье к этому суду. Погодите… – и миссис Годд величаво поднялась со стула, подошла к письменному столику, стоявшему у стены, и вынула из ящика копию письма. – Я прочту вам его, – сказала она, и Питер выслушал манифест олимпийского большевизма.

«Милостивый государь!

Войдя в святилище, я взглянула на цветной стеклянный купол и прочла на нем следующие слова: «Мир. Справедливость. Истина. Закон», и у меня зародилась в сердце надежда. Передо мной сидели люди, которые не нарушили закона, не обнаружили никаких преступных намерений, которые выступали против всякого рода насилия.

Процесс шел своим чередом. Я снова взглянула на прекрасный купол цветного стекла и прошептала торжественно звучавшие слова: «Мир. Справедливость. Истина. Закон»… Я слушала прокуроров. Закон у них в руках стал острым, тяжелым, жестоким мечом, который неустанно выискивает слабые места у своих жертв, чтобы их безжалостно сразить. Я внимала Правде обвинителей, и она оказалась ложью. Их Мир оказался жестокой, кровавой войной. Их Справедливость оказалась сетью, в которую они любою ценой улавливали своих жертв, готовые поступиться чем угодно во славу прокуратуры.

У меня защемило сердце. Я задала себе старый-престарый вопрос: «Что же можем, сделать мы – народ? Как нам добиться, чтобы в мире восторжествовали Мир, – Справедливость, Истина и Закон?» Может быть, нам упасть на колени и умолять блюстителей правосудия, чтобы они оказали справедливость этим беззащитным людям и положили конец вечному преследованию самых благородных в мире существ! Вы собираетесь вынести этим людям обвинительный приговор и посадить их за железную решетку, куда не надо сажать ни одного человека на свете, даже самого страшного преступника, если только вы не хотите сделать из него зверя. Может быть, и в самом деле таковы Ваши намерения, сэр? Я склонна думать, что это так, и заявляю, что необходимо ниспровергнуть государственную, систему, которая вместо того, чтобы опекать и облагораживать людей, превращает их в скотов.

Ваша во имя Мира, Справедливости, Истины и Закона

– Мария-Анджелика Годд»,

Ну, что поделаешь с такой особой?

Питер мог себе представить, как ошеломлены были почтеннейший судья, районный прокурор со всей своей кликой, руководители секретной службы Транспортного треста и прежде всего супруг миссис Годд! Питер и сам был ошеломлен. Какой толк от его посещения и зачем что-то ещё выпытывать у миссис Годд, когда она в письменной форме нанесла оскорбление суду и сказала всё, что только можно было сказать федеральному агенту? Она сообщила этому субъекту, что пожертвовала несколько тысяч долларов Совету народов и намерена ещё пожертвовать. Она взяла на поруки целую кучу красных и пацифистов и намерена взять на поруки Мак-Кормика и его друзей, как только удастся заставить развращённых представителей капиталистического правосудия выдать их на поруки.

– Я хорошо знаю Мак-Кормика, – сказала она, – он славный юноша. И я убеждена, что он никакого отношения не имеет к бомбам, так же как и я сама.

Питер как зачарованный неподвижно сидел, слушая миссис Годд, – так велико было обаяние её богатства. Он очутился среди праздных счастливцев, позабыл о жизненной борьбе и невзгодах, голова его покоилась на шёлковых подушках, и он упивался нектаром вместе с лучезарными обитателями Олимпа. Но внезапно Питер очнулся и вспомнил о своём долге, словно разбуженный от сна звоном будильника. Ведь миссис Годд – приятельница Мака, она собирается взять его на поруки из тюрьмы! Мака, самого опасного из всех красных! Питер понял, что ему необходимо тут же в чём-то уличить эту особу.