Текст книги "Джимми Хиггинс"

Автор книги: Эптон Билл Синклер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 26 страниц)

VII

После этой длинной речи Калинкин совсем обессилел: у него начался приступ кашля, он прижал руки к груди, и в отсветах печного пламени было видно, как побагровело его бледное лицо. Женщина подала ему воды и остановилась возле него, положив ему на плечо руку; ее широкое крестьянское лицо, изборожденное морщинами, жалостливо вздрагивало всякий раз, когда Калинкин кашлял. Глядя на них, Джимми тоже вздрагивал – он воспринимал эту встречу как властное указание судьбы. Теперь ему была, наконец, понятна обстановка, и он знал, в чем его долг. Все так ясно и просто, и вся его прежняя жизнь была по существу лишь длительное подготовкой к этому! И вдруг тайный голос заговорил в нем словами древнего пролетарского мученика: «Да минет меня чаша сия!» Но Джимми подавил в себе слабость и, немного помолчав, произнес:

– Скажите, товарищ, что же нам делать?

– Вы занимались пропагандой в Америке? – спросили Калинкин.

– Конечно! Я даже раз сидел в тюрьме за речь, которую произнес на улице.

Калинкин шагнул в угол, порылся там среди кочанов капусты и извлек какой-то пакет. В нем были листовки – штук, наверно, двести; одну из них еврей протянул Джимми и сказал:

– Наши спрашивали: как втолковать американцам правду? А я говорю: надо, чтоб они узнали, как мы агитируем немцев. Я говорю, переведите на английский язык прокламации, которые мы печатаем для германских войск, пусть американцы и англичане их читают. Как по вашему, это поможет, а?

Джимми взял в руки листовку и, пододвинувшись к лампе, прочитал:

«Прокламация Армейского (большевистского) комитета 12-й русской армии, расклеенная по городу Риге при эвакуации его русскими. Немецкие солдаты!

Русские солдаты 12-й армии обращают ваше внимание на то обстоятельство, что вы ведете войну во имя самодержавия, против революции, свободы и справедливости. Победа Вильгельма убьет свободу и демократию. Мы оставляем Ригу, но мы знаем, что силы революции в конечном итоге окажутся могущественнее, чем силы пушек. Мы знаем, что в конце концов ваша совесть возьмет верх над всем остальным и немецкие солдаты вместе с русской армией пойдут завоевывать свободу! В настоящий момент вы сильнее нас, но вы побеждаете лишь грубой силой. На нашей же стороне нравственная сила. История запомнит, что немецкие пролетарии пошли против своих революционных братьев и что они забыли международную солидарность рабочего класса. Это преступление вы можете искупить лишь одним способом. Вы должны понять интересы своего собственного народа и одновременно интересы всего человечества и должны направить всю свою огромную силу на борьбу против империализма и пойти с нами нога в ногу – за жизнь и свободу!»

Джимми перевел глаза на собеседника.

– Ну как? – нетерпеливо спросил тот.

– Все очень хорошо! – воскликнул Джимми.– Вот это-то им и нужно. И никто против такого не может возразить. Ведь это же сущая правда, большевики именно так и делают.

Калинкин печально улыбнулся:

– Товарищ, если вас поймают с этой листовкой, вас убьют, как собаку. Нас всех убьют!

– Почему?

– Потому что она большевистская.

Джимми чуть не сказал: «Но ведь это же правда!» Однако он сообразил, что его слова прозвучат наивно, и молча дослушал Калинкина:

– Показывайте листовку только тем, кому вы доверяете. Носите с собой по одной штуке, остальные спрячьте. А ту, которую будете иметь при себе, запачкайте так, чтобы вы могли сказать: «Я нашел ее на улице». Видите теперь, как большевики борются с кайзером? Зачем же с ними воевать? Ну вот, пока раздайте эти, а через несколько дней я приду и принесу вам еще.

Джимми одобрил его план действий. Он сложил вместе два десятка листовок, засунул их во внутренний карман куртки, надел полушубок и перчатки. Ему очень хотелось отдать все эти вещи больному, полуголодному, полузамерзшему большевику. Он похлопал его для бодрости по спине и сказал:

– Можете верить мне, товарищ, я все их раздам. Я не сомневаюсь, что результаты будут!

– Только смотрите, обо мне не рассказывайте! – напомнил Калинкин.

– Не расскажу, хотя бы они меня живьем поджаривали! – ответил Джимми.

Глава XXVI ДЖИММИ ХИГГИНС НАХОДИТ СВОЕ ПРИЗВАНИЕ

I

Джимми пошел в столовую ужинать, но обильная горячая пища не шла ему в горло – он думал все время об истощенном маленьком еврее. Он чувствовал, как больно жгут тридцать сребреников, лежащих в кармане его военной куртки. Как библейский Иуда, он хотел покончить с жизнью и потому избрал для этого самый верный способ.

Рядом с ним за столом сидел один мотоциклист, до войны состоявший в профсоюзе слесарей. Этот парень, как и Джимми, считал, что солдаты, когда вернутся домой с войны, должны получить обратно свои места, а если нет, придется заставить конгрессменов попотеть и добиться этого. После ужина Джимми отвел слесаря в сторонку и сказал ему:

– У меня есть кое-что интересное.

Интересное можно было встретить не часто здесь, у Полярного круга.

– Ну-ка, давай,– попросил слесарь.

– Я шел по улице,– сказал Джимми,– и заметил в канаве напечатанный листок. Это копия большевистской прокламации германским солдатам, они раздавали ее немцам в окопах.

– Чёрт! Что же там написано? – спросил слесарь.

– Представь себе, она призывает их восстать против кайзера – сделать то же, что сделали русские.

– А ты разве умеешь читать по-немецки?

– Нет,– сказал Джимми.– Но она отпечатана на английском.

– Почему же на английском?

– А кто ее знает!

– И как она могла попасть в Архангельск?

– Понятия не имею!

– Вот так штука! – воскликнул слесарь.– Хочешь поспорить: это они пробуют на нас свои фокусы!

– Я об этом не подумал,– осторожно сказал Джимми.– Пожалуй.

– Но с нашими янки этот номер не пройдет!

– Пожалуй, нет,– согласился Джимми.– А все-таки это интересно почитать.

– Дай-ка сюда,– попросил слесарь.

– Только, чур, никому не говори. Я вовсе не хочу попасть в беду.

– Буду молчать, как рыба.– Слесарь взял измазанный листок бумаги и начал читать. – Господи, вот чудеса-то! – сказал он.

– В каком смысле чудеса?

– Вроде не похоже, что эти парни поддерживают кайзера.– Слесарь почесал голову.– Мне нравится, как у них тут написано.

– Мне тоже,– сказал Джимми.– Я и не знал, что они такие умные.

– Это как раз то, чего не хватает германскому народу,– продолжал слесарь.– По-моему, надо было бы нанимать специально людей, чтобы они распространяли такие бумажки.

– И я так думаю,– заметил Джимми, в восторге от своего первого успеха.

– Да, но, к сожалению,– подумав, сказал его собеседник,– они будут раздавать это не только немцам; им захочется, чтобы это читали обе стороны.

– Верно! – подтвердил Джимми, радуясь еще более.

– Но этого же нельзя допустить! – сказал слесарь.– Это повредило бы дисциплине! – И все надежды Джимми разом угасли.

Впрочем, в результате этого разговора слесарь сказал, что хотел бы оставить листовку у себя и показать ее кое-кому из товарищей. Он снова пообещал не выдавать Джимми, тот сказал «ладно» и ушел, радуясь, что уже одно зернышко попало на хорошую почву.

II

Вместе с экспедицией в Архангельск прибыли представители Ассоциации молодых христиан и выстроили там свой барак, в котором солдаты играли в шашки, читали и, жалуясь на дороговизну, покупали шоколад и сигареты. Джимми забрел сюда и увидел солдата, с которым он познакомился на пароходе. Этот солдат на родине работал в типографии, он разделял мнение Джимми о том, что подавляющее большинство политических деятелей и редакторов газет, как правило, не понимают радикальных взглядов президента Вильсона, а если и понимают, то ненавидят их и боятся. Сейчас этот знакомый Джимми читал один из популярных журналов, полный слащавой жвачки, какую синдикат крупных банкиров считал безопасной духовной пищей для простых людей. У парня был скучающий вид. Джимми подошел к нему как бы невзначай, отозвал в сторону и разыграл ту же сценку, что и в столовой,– и с таким же результатом.

Отсюда он отправился в кино, где солдаты коротали длинные полярные вечера. На экране шел фильм, в котором снималась красотка девочка, получающая миллион долларов в год за свою игру, в обычной роли нищей сиротки, одетой, несмотря на это, по последнему слову моды, с личиком, обрамленным парикмахерскими локонами. Ребенок, со свойственным беднякам смирением, терпел всяческие удары судьбы, но под конец бедняжку ждала награда – любовь богатого благородного и преданного юноши, который разрешал сразу все социальные проблемы, поселив ее во дворце. Этот фильм, прежде чем попасть к простым людям, тоже был одобрен синдикатом банкиров. В середине фильма, в том месте, где девочку показывали крупным планом с огромными каплями воды, катящимися по щекам, какой-то солдат рядом с Джимми досадливо сказал:

– Чёрт! И когда они перестанут пичкать нас такой дрянью!

Тогда Джимми предложил ему вместе «смыться».

Они вышли из кино, и в третий раз Джимми разыграл свою сценку, и его снова попросили отдать листок, найденный в канаве.

К концу второго дня Джимми раздал все прокламации, которые получил от Калинкина. А вечером, когда ловкий пропагандист уже ложился спать, перед ним вдруг возник сержант с полдюжиной солдат и объявил:

– Хиггинс, вы арестованы.

Джимми поглядел на него с удивлением:

– За что?

– Приказ. Вот все, что я знаю.

– Как же так, подождите,– начал было Джимми, но сержант заявил, что ждать не намерен, и схватил Джимми за правую руку, а один из солдат – за левую, и его повели. Другой солдат взвалил себе на плечо вещевой мешок Джимми, остальные кинулись обыскивать его постель – вспарывать тюфяк и исследовать пол: нет ли там оторванных половиц.

III

Догадаться о причине ареста было нетрудно. К тому времени, когда Джимми предстал перед лейтенантом Ганнетом, он уже сообразил, что произошло, и принял решение, как себя вести.

Лейтенант сидел за столом – прямой и непреклонный, свирепо глядя из-за очков. На столе перед ним лежали шашка и пистолет, словно он собирался казнить Джимми и ему оставалось только решить, какой избрать для этого способ.

– Хиггинс,– обрушился он на Джимми,– где вы достали эту листовку?

– Я нашел ее в канаве.

– Вы лжете!

– Нет, сэр.

– Сколько штук вы нашли?

Джимми предвидел этот вопрос и решил застраховаться.

– Три, сэр,– сказал он и добавил: – Кажется, три.

– Вы лжете! – угрожающе повторил лейтенант.

– Нет, сэр,– робко отвечал Джимми.

– Кому вы их дали?

Этот вопрос смутил Джимми своей' неожиданностью.

– Я не хотел бы говорить,– сказал он.

– А я приказываю!

– Извините, сэр, но я не могу.

– В конце концов вам все равно придется сказать!– предупредил лейтенант.– Учтите это. Итак, вы заявляете, что нашли три листовки.

– Может быть, четыре,– ответил Джимми, делая более осторожный ход.– Я как-то не обратил внимания.

– Вы сочувствуете этим идеям,– сказал лейтенант.– Может быть, вы и это отрицаете?

– Нет, сэр. Отчасти я им сочувствую.

– И вы нашли эти листовки в канаве и не потрудились пересчитать, сколько их там было – три или четыре?

– Нет, сэр.

– А не было ли их пять?

– Не помню, сэр, пожалуй, что нет.

– Но не шесть же, конечно?

– Нет, сэр,– сказал Джимми, почувствовав некоторую уверенность.– Шести там не было, это уж точно.

Тогда лейтенант открыл ящик стола, вытащил оттуда пачку листовок, измятых и грязных, и разложил их веером перед Джимми – одна, две, три, четыре, пять, шесть, семь...

– Видите, как вы лжете! – сказал лейтенант.

– Виноват, сэр, ошибся,– сказал Джимми.

– Вы обыскали этого человека? – обратился офицер к солдатам.

– Нет еще, сэр.

– Немедленно обыщите.

Удостоверившись сперва, что у Джимми нет оружия, его заставили раздеться донага. Он был обыскан сверху донизу, даже подметки на сапогах оторвали и посмотрели, нет ли под ними чего. Разумеется, им сразу же попался на глаза красный билет во внутреннем кармане куртки.

– Ага! – воскликнул офицер.

– Это членский билет социалистической партии,– сказал Джимми.

– А вы разве не знаете, что в Америке за этот билет сажают в тюрьму на двадцать лет?

– Ну уж не за то, что люди носят его в кармане! —• твердо сказал Джимми.

Наступила пауза, пока Джимми одевался.

– Так вот, Хиггинс,– снова заговорил лейтенант,– вас поймали с поличным. Вы изменили родине и флагу. За это полагается смертная казнь. Спастись от смерти вы можете только одним путем – откровенным признанием. Понятно?

– Да, сэр.

– Скажите, кто дал вам эти листовки.

– Простите, сэр, я нашел их в канаве.

– Значит, вы намерены настаивать на этой дурацкой версии?

– Но это правда, сэр!

– Ну, ладно,– сказал лейтенант. Он достал из ящика пару наручников и велел надеть их на Джимми. Потом взял со стола шашку и пистолет. Джимми, не знавший военного ритуала, со страхом смотрел на него. Однако лейтенант всего-навсего пристегнул оружие к поясу, затем надел шинель, меховые рукавицы и меховую шапку, закрывшую все его лицо, кроме глаз и носа, и приказал вести Джимми за ним. На улице их ждал уже автомобиль; офицер посадил в него арестованного под конвоем двух солдат и повез Джимми Хиггинса в военную тюрьму. *

IV

Сердце Джимми трепетало от страха, но он старался не подавать вида. Лейтенант Ганнет тоже не хотел, чтобы кто-нибудь заметил, что и он волнуется. Он был офицером и обязан был выполнить суровый воинский долг, что он и делал. Но никогда до сих пор он ни на кого не надевал наручников и никого не сажал в тюрьму, поэтому он был едва ли меньше потрясен этим событием, чем сам арестованный.

Лейтенант видел страшное зрелище распада России, разруху и нищету в стране. Причиной всего этого он считал пропаганду измены, которая велась среди русской армии. В его представлении «бешеные псы», большевики, осуществляли тайный план – заразить своим духом армии других государств, чтобы весь мир постигла судьба России. Ганнету казалось чудовищным, что такие попытки замечены уже и в американской армии. Лейтенант не знал, насколько далеко это успело зайти, и был ужасно напуган, как всегда бывают люди напуганы неизвестностью. Наступая каблуком на голову змеи, он лишь выполнял свой долг в соответствии с воинской присягой, и все же на душе у него не было спокойно. Этот Хиггинс получил чин сержанта за храбрость, проявленную во Франции, и, несмотря на свой вредный язык, служил весьма добросовестно. И вдруг оказывается, что он – активный заговорщик, подстрекатель к бунту, дерзкий, наглый предатель.

Машина подъехала к тюрьме, выстроенной царем, чтобы держать в страхе жителей губернии. Она высилась в темноте каменной громадой, и Джимми, заявлявший на собраниях в Лисвилле, что Америка хуже, чем Россия, теперь уразумел свою ошибку – Россия была точной ее копией.

Они прошли под каменной аркой; перед ними открылась стальная дверь и сразу же с грохотом захлопнулась. В комнате за столом сидел сержант, и, не будь он англичанином и не носи он коричневую форму вместо синей, можно было бы подумать, что все это происходит в Лисвилле, США. Он записал имя, фамилию и адрес Джимми. Лейтенант Ганнет спросил:

– Перкинс уже пришел?

– Нет еще, сэр,– последовал ответ, но в этот момент входная дверь распахнулась, и в комнату вошел крупный мужчина, закутанный в шубу, которая делала его еще больше. Джимми уставился на этого человека, точно кролик на удава. Ему, как социалисту, в его тяжелой, полной преследований жизни не раз приходилось иметь дело с полисменами и сыщиками, и он с первого взгляда понял, что его здесь ждет.

V

Перкинс служил перед войной в частном сыскном агентстве и был одним из тех, кого рабочие презрительно называют шпиками. Правительство, которому неожиданно потребовалось очень много шпиков, было вынуждено нанимать всякого, кто предлагал свои услуги по этой части, без особого разбора. Это помогло Перкинсу стать сержантом контрразведки, и подобно тому, как работа плотников на фронте ничем не отличалась от их работы на родине, а работа врачей – от их работы на родине, так и шпионская деятельность Перкинса здесь ничем не отличалась от его шпионской деятельности в Штатах.

– Ну, сержант,– сказал Ганнет.– Что вы узнали?

– Кажется, я все узнал, сэр.

Лицо Ганнета заметно посветлело, а у Джимми душа ушла в пятки.

– Остались кое-какие мелочи, которые мне хотелось бы уточнить,– продолжал Перкинс– Я полагаю, вы не будете возражать, если я допрошу арестованного?

– О нет, нисколько,– сказал лейтенант, обрадовавшись, что может передать это неприятное дело решительному человеку, профессионалу, который привык к таким историям и знает, как надо действовать.

– Я немедленно доложу вам,—сказал Перкинс.

– Я подожду,– ответил лейтенант.

Перкинс крепко, точно тисками, сжал дрожащую руку Джимми и потащил его по длинному каменному коридору и дальше куда-то вниз по лестнице. По пути он прихватил с собой еще двух мужчин в военной форме; все четверо долго шли разными подземными ходами, пока, наконец, не очутились в темной камере с толстой стальной дверью, которая с лязгом захлопнулась за ними. Этот лязг похоронным звоном отозвался в душе насмерть перепуганного Джимми. В тот же миг сержант Перкинс грубо схватил его за плечо, круто повернул к себе и со злобой посмотрел ему в глаза.

– Ну ты, сукин сын! – сказал он.

Прослужив сыщиком в большом американском городе, этот человек овладел техникой ведения «допроса с пристрастием» – такой системой допроса, при которой подсудимого вынуждают признаться не только в том, что было, но и во многом другом, чего не было, но что, однако, полиция хочет от него услышать. Из двух сопровождавших Перкинса людей первый – рядовой Коннор – испытал уже не раз на собственной шкуре эту инквизицию. Он был грабителем-рецидивистом, но последний раз попал под суд в одном средне-западном городке Соединенных Штатов за участие в трактирной драке. Судья, не знавший о его прошлых судимостях, внял его слезным мольбам и согласился вынести условный приговор, если Коннор запишется в армию и пойдет воевать за родину.

Фамилия второго человека была Грэйди. Он оставил в трущобах Нью-Йорка жену и троих детей и пошел бить кайзера. Это был честный и добродушный ирландец, в поте лица зарабатывавший свой кусок хлеба, по десять часов в день таская на стройках кирпич и известь. Но он был непреклонно убежден, что у него под ногами существует ад, где пылает серное пламя и где его будут вечно поджаривать, если он ослушается приказов людей, поставленных командовать над ним. Грэйди знал, что есть на свете дурные люди, которые ненавидят и поносят религию, увлекая миллионы душ в ад; называются они социалистами и анархистами и наверняка подосланы сатаной, а потому выкорчевывать и истреблять их – богоугодное дело. Таким же образом рассуждали и другие Грэйди на протяжении целой тысячи лет, и поэтому в мрачных подземных казематах они пускали в ход зажимы для больших пальцев и поднимали людей на дыбу. Они и сейчас еще продолжают орудовать таким образом во многих крупных городах Америки, где полицию вдохновляет суеверие, а также интересы питейных заведений и корпораций коммунальных услуг.

VI

– Так вот, слушай, сукин сын,—сказал Перкинс,– я расследовал твое дело и узнал фамилии почти всех большевиков, с которыми ты якшался. Но я хочу знать всех, слышишь? И я это узнаю!

Несмотря на испуг, сердце Джимми радостно подпрыгнуло: Перкинс лжет, ничего он не узнал! Просто втирает очки, чтобы убедить свое начальство, что он настоящий шпик. Перкинс действовал так же, как действует полиция везде и повсюду: стремился при помощи жестокости добиться того, чего был не в состоянии добиться при помощи ума и опыта.

– И ты мне все расскажешь,– продолжал сыщик.– Ты, может, надеешься что-нибудь скрыть, так имей в виду, ничего у тебя не выйдет. Если ты меня доведешь, я разорву тебя на части, я сделаю все, что в моих силах, но ты у меня признаешься. Понятно?

Джимми судорожно мотнул головой, он хотел что-то сказать, но звуки застряли у него в горле.

– Если будешь тянуть волынку, пеняй на себя. Так уж лучше не дури. Говори живо! Кто они?Да никого у меня нет, я же...

– Ах так? Ну ладно, посмотрим! – И Перкинс повернул Джимми кругом и очутился за его спиной.– Держите его,– приказал он подручным. Те схватили арестанта за плечи, а сам он сжал обе его кисти в наручниках и начал загибать их ему за спину.

– Ой! – закричал Джимми. – Стойте! Стойте!

– Будешь говорить? – спросил сыщик.

– Стойте! – дико взвизгнул Джимми, но тот потянул еще сильнее, и тогда Джимми закричал:– Вы сломаете мне руку! Она у меня раненая!

– Раненая, говоришь? – спросил Перкинс.

– Пулей перебита!

– Ври побольше!

– Правда, кого угодно спросите! В бою под «Чатти-Терри» во Франции!

На секунду сыщик ослабил пытку, но тут же вспомнил, что военные, если они хотят сделать карьеру, не должны являться к начальству с сентиментальными историями.

– Если ты ранен в бою,– сказал он,–то какого же чёрта стал изменником? Говори, кто они!– И он снова начал крутить Джимми руки.

Такая боль не могла присниться в самом страшном сне. Когда терпеть становилось невозможно, Джимми дико вскрикивал:

– Погодите! Погодите!

Тогда его мучитель останавливался и спрашивал:

– Ну, будешь говорить?

Но так как Джимми ничего не говорил, пытка возобновлялась. Джимми конвульсивно извивался, но подручные Перкинса держали его, как в тисках. Он молил, рыдал, стонал. Но стены каземата были устроены так, чтобы богачи на воле не могли ничего слышать и чтобы совесть их не тревожило то, что делается во имя их интересов.

Мы бываем в музеях и рассматриваем дьявольские орудия, которые люди применяли в древности для пытки своих братьев. При виде их мы содрогаемся от ужаса и невольно радуемся, что живем в более гуманный век, забывая, однако, что вовсе не надо сложных приспособлений, чтобы причинять боль. Любой человек может сделать другому больно, если этот другой беззащитен и находится в его власти. Требуется только одно – повод, иными словами какая-нибудь форма привилегии, установленная законом и не допускающая протеста.

– Называй имена! – повторил сыщик. Он загнул руки Джимми до самого затылка и, навалившись на него всем телом, потянул их еще выше. Джимми уже ничего не видел от боли, он извивался в конвульсиях. Это было чудовищно, больше терпеть он не мог! Что угодно, только бы это прекратилось! Все его существо взывало: «Скажи! Скажи!» Но стоило ему вспомнить Калинкина – жалкого, доверчивого, и он в тот же миг говорил себе: «Нет! Не скажу, ничего не скажу!» Что же делать? Терпеть пытку? Но этого он тоже не может, это свыше его сил!

Джимми извивался, бормотал что-то нечленораздельное, умолял и всхлипывал. Вероятно, существуют люди, способные сохранять во время пытки достоинство, но Джимми не принадлежал к их числу. Он был жалок, он был вне себя от ужаса, он делал все, что приходило в голову, кроме одного,– а именно: того, что требовал от него Перкинс.

Так продолжалось, пока сержант сам не выбился из сил. Что и говорить, несовершенство кустарной системы пыток! Но американская полиция вынуждена опуститься до нее в угоду политической сентиментальности. Наконец, палач потерял терпение и стал выкручивать и дергать руки Джимми так, что Коннор даже предостерег: не сломал бы он чего ненароком!

Тогда Перкинс приказал:

– Пригните ему голову.

Солдаты согнули Джимми так, что голова его коснулась пола. Грэйди связал ему ноги, чтоб он ими не дрыгал. Коннор крепко схватил его за шею, а Перкинс стал ногой на наручники и придавил. Таким образом, он мог продолжать пытку, стоя прямо и нормально дыша, что очень облегчало работу.

– Будь ты проклят! – сказал он.– Я могу просто ять так всю ночь. Лучше признавайся!