Текст книги "Джимми Хиггинс"

Автор книги: Эптон Билл Синклер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 26 страниц)

V

Шел третий месяц войны, когда тревожные слухи поползли по Лисвиллу. Старый Эйбел Гренич будто бы заключил контракт с бельгийским правительством, и машиностроительный завод «Эмпайр» перейдет на производство снарядов. В местных газетах об этом ничего не сообщалось, но каждый уверял, что у него —сведения из первых рук, и хотя не было и двух людей, которые рассказывали бы одно и то же, в каждой версии, очевидно, заключалась известная доля истины. И вот однажды Джимми к своему ужасу услышал от Лиззи, что к ним заходил агент домовладельца и вручил уведомление: им предлагается в трехдневный срок съехать с квартиры. Старик Греннч купил землю, и здесь будут строить новые корпуса завода. Джимми не верил своим ушам – завод находился от него на расстоянии добрых шести кварталов. Но это была правда, все так говорили; вся земля кругом была куплена, и пятьсот семей – с детьми, стариками, больными, умирающими и роженицами – получили три дня на то, чтобы найти себе другое пристанище.

Трудно представить себе, какое тут поднялось смятение, какой шум и гам! Женщины, стоя «а пороге, перекликались через улицу, советовались друг с другом: кто жаловался, кто бранился, кто грозил прибегнуть к защите закона. На домохозяев делались целые нашествия! А как поднялись цены! Джимми помчался к товарищу Мейснеру – тот купил себе дом в рассрочку. Мейснер не мог оставить в беде товарища-социалиста – наоборот, он был рад получить подспорье: так ведь легче будет расплатиться за дом. Джимми снял у него чердак. Перегородок на чердаке не было. Ничего – они повесят занавеси и как-нибудь обойдутся. Готовить Лиззи будет на плите миссис Мейснер, пока они не устроят кухню у себя наверху. Теперь надо бежать в бакалейный магазин на углу, попросить взаймы ручную тележку и заняться перевозкой мебели. Завтра начнется всеобщее переселение, и тогда ни за какие блага в мире не достанешь и колеса от тачки. Джимми и Мейснер работали до поздней ночи; чего только не перевезли они на ручной тележке: и детей, и кровати, и одеяла, и кастрюли, и стулья, и даже клетки с курами.

А на следующее утро на заводе – новое потрясающее событие. Уже целых четыре года Джимми работал у старого Гренича и все это время занимался одним и тем же: стоял в огромном цеху среди хаоса бегущих ремней и вертящихся колес, среди грохота, визга, рева, жужжанья, совершенно парализовавших одно из пяти чувств, а передним автоматически двигался лоток с продолговатыми стальными брусочками. Джимми брал в каждую руку по брусочку и всовывал их сразу в два отверстия в станке: станок втягивал их, закруглял с одного конца, стачивал немного с другого, делал нарезку, и в лоток выпадал готовый болт. Поскольку Джимми приходилось следить за машиной и подливать масло в масленки, то он был отнесен к разряду полуквалифицированных рабочих и получал девятнадцать с половиной центов в час. Не так давно один эксперт, изучив эту операцию, вычислил, что при такой оплате труда час обойдется на одну восьмую цента дешевле, если работа будет производиться вручную, а не машиной. Поэтому в течение четырех лет Джимми простаивал на своем месте от семи утра до двенадцати, а затем с половины первого до шести и каждую субботу вечером приносил домой двенадцать долларов двадцать девять центов. Вы, наверное, думаете, что огромный машиностроительный завод мог бы платить для круглого счета двенадцать долларов тридцать центов? Тогда вы просто не понимаете, что такое массовое производство!

И вот совершенно неожиданно, без всякого предупреждения, пришел конец размеренной и привычной жизни Джимми. Он был, как всегда, на своем посту, когда раздался свисток, но станок не двигался. Пришел мастер ирландец и кратко объявил, что станки вообще больше не будут работать – во всяком случае не будут работать на этом месте. Нужно убрать их и поставить другие, а потому берись за гаечные ключи, молотки и ломы, чтобы разрушить старый, привычный мир и создать новый!

Так прошла неделя. Каждый вечер, возвращаясь домой, Джимми видел, как сносится чей-нибудь дом, как в облаках пыли рушатся крыши и бригады рабочих наваливают на огромные грузовики строительный мусор. Потом рабочим дали ацетиленовые фонари, и они работали даже по ночам; жили они в палатках на пустырях за чертой города и спали на брезентовых койках в две смены, так что в холодную постель ложиться не приходилось! И Джимми Хиггинс понял страшную истину: несмотря на всю агитацию социалистов, война и вправду явилась в Лисвилл!

Г лава IV ДЖИММИ ХИГГИНС НАПАДАЕТ НА ЗОЛОТУЮ ЖИЛУ

I

Джимми не сразу уразумел, для чего предназначались новые машины, которые он помогал устанавливать. Ведь никто не обязан был ему это объяснять: он представлял собою просто пару здоровых рук и крепкую спину; а иметь голову на плечах ему было вовсе не обязательно. Ну, а что касается души или совести, то никто и не думал, что таковые вообще существуют. В Лисвилл приехали представители русских фирм с семнадцатью миллионами долларов, которые ссудили им парижские банкиры,– вот почему по ночам сносились целые кварталы и росло огромное стальное сооружение; а на том месте, где в течение четырех лет Джимми возился с болтами, собирались выпускать станки для массового производства снарядных стаканов.

Когда Джимми окончательно уяснил себе, что происходит, он оказался лицом к лицу с тяжелой моральной проблемой: имеет ли он право, будучи социалистом-интернационалистом, заниматься изготовлением снарядов для убийства своих германских товарищей? Или станков, предназначенных для производства снарядов? Неужели он примет взятку от старого Гренича, долю, причитающуюся рабочему с кровавой добычи,– лишние четыре цента в час, с перспективой получать еще четыре, когда работа пойдет полным ходом? И Джимми должен был на что-то решиться как раз в то время, когда у него заболел ребенок и он ломал себе голову над тем, как выкроить из своего жалкого заработка деньги на доктора.

Легко было рассуждать товарищу Шнейдеру. Полный, здоровый пивовар поднялся с места на заседании организации и с горьким презрением заговорил о тех социалистах, которые все еще состоят на жаловании у этого исчадия ада – старого Гренича. Шнейдер потребовал, чтобы на машиностроительном заводе «Эмпайр» началась забастовка и притом сегодня же. Но тут товарищ Мейбл Смит – ее родной брат был бухгалтером на заводе выступила против. Шнейдеру хорошо говорить, но что, если бы кто-нибудь потребовал, чтобы забастовали рабочие пивоваренного завода и отказались варить пиво для рабочих с военных заводов?

– Да это же просто увертка,– возмутился Шнейдер.

Но Мейбл Смит заявила, что нет, ничего подобного,– это пример, иллюстрирующий положение рабочих: они не властны над своей судьбой, и вопрос об использовании продуктов их труда решается без их ведома. Рабочий может сказать себе, что не желает иметь ничего общего с военным производством, и отправиться в деревню, но и там ему придется выращивать хлеб, который опять-таки пошлют армиям! Такова уж круговая порука капиталистов, и трудящийся нигде не может найти работу, которая так или иначе не помогала бы убивать его товарищей-рабочих в других странах.

Джимми начал исподволь подготавливать Лиззи к тому, чтобы переехать в поселок при заводе Хабберда. В одной конторе, обосновавшейся в пустующем магазине на центральной улице, он увидел объявление: машиностроительная компания Хабберда пыталась сманить рабочих у старика Гренича и предлагала тридцать два цента в час за полуквалифицированный труд! Джимми навел справки, и оказалось, что компания расширяет завод, собираясь заняться выпуском моторов. Для какой цели, неизвестно, но рабочие поговаривали, что двигатели предназначаются для катеров, которые будут топить подводные лодки. И Джимми решил, что товарищ Мейбл Смит права: он с таким же успехом может остаться на прежнем месте. Он будет зарабатывать как можно больше и свое новоприобретенное благополучие использует на то, чтобы как следует задать жару наживающимся на войне капиталистам. Впервые за всю свою жизнь он будет избавлен от вечных забот о деньгах, он сможет получить работу где угодно и на хороших условиях, и потому ему решительно все равно, на каком счету он будет у хозяина. Он будет объяснять своим товарищам, что такое война, или, точнее, что такое капиталистическая война; впрочем, она, быть может, еще превратится в совсем другую войну, которая придется капиталистам не по вкусу!

II

Удивительные, невероятные вещи творились в Лисвилле. Даже Джимми, несмотря на всю его ненависть к существующей системе, был потрясен происходящим. Тысячи и тысячи людей стекались в тихий провинциальный городок – люди разных племен и верований, старики и юноши, белые, негры и даже китайцы! Горячка была такая, как в Сан-Франциско в 1849 году: деньги, которые парижские банкиры ссудили русскому правительству и которые русское правительство в свою очередь уплатило старому Греничу, разливались золотым потоком по городу. Спекулянты взвинтили цены на землю, домовладельцы повысили квартирную плату, хозяева гостиниц брали вдвое дороже, и, несмотря на это, номера были до того переполнены, что постояльцы ночевали даже на бильярдных столах! Тому Каллахану, владельцу «буфетерии», пришлось нанять двух подручных и сделать пристройку, а кухню перенести на задний двор.

По ночам приезжие толпами шатались по улицам. Кино-дворец Липокого был постоянно набит битком, обувной магазин «Бон марше» еженедельно объявлял новую распродажу, а двери пивных по нескольку часов кряду хлопали не переставая. И, разумеется, там, где собралось так много мужчин, появились и женщины – целый рой женщин, столь же разноплеменных, как и мужчины. В Лисвилле было десятка два церквей, и до сих пор он заботливо оберегал свою репутацию благопристойного города; но теперь все нравственные преграды рухнули: плотины городской полиции не могли устоять против притока населения, а быть может, и золота, лившегося через Россию из Парижа. Как бы там ни было, на центральной улице города приходилось видеть такие зрелища, что кто угодно мог проникнуться к войне крайним недоверием. Никогда еще не представлялось столь удобного случая для социалистической пропаганды! Эти люди, вырванные с насиженных мест, свободные от религиозных убеждений, от каких бы то ни было старых привычек, собранные со всех концов света в одну беспорядочную толпу, жили как им заблагорассудится и были готовы на все что угодно! Некогда они принимали на веру все, чем пичкали их издатели газет, политики, проповедники; но тогда они занимались обычными, скучными, благопристойными делами и вели тихую, скромную жизнь, лишенную каких бы то ни было приключений. А теперь они изготовляли оружие. Что там ни говорите, а существует известное психическое состояние, связанное с изготовлением оружия. Предприниматель может иметь вид благочестивого человека и рассуждать о законности и порядке, пока его рабочие пропалывают грядки, кроют кровли или чинят дороги; но что может он им сказать, если он занимается производством снарядов – снарядов, которыми будут крошить живых людей?

И вот начали выступать социалисты, анархисты, синдикалисты, профсоюзные деятели! Взгляните на этих хозяев жизни, говорили они, взгляните на цивилизацию, которую они создали! В древнейших центрах мировой культуры десять, а то и все двадцать миллионов наемных рабов уничтожают друг друга – и тут анархист, или социалист, или синдикалист, или профсоюзный деятель подробно описывал кровавые чудовищные деяния, совершаемые этими двадцатью миллионами людей. Ораторы ссылались «а газеты, которые каждый день сообщали все новые и новые подробности: голод и эпидемии, пожары и побоища, ядовитые газы, зажигательные бомбы, торпедирование пассажирских судов. Взгляните, говорили они, на этих благочестивых лицемеров, на этих хозяев жизни с их утонченностью, с их культурой, с их религией! Вот кто ведет вас в западню, вот ради кого вы прикованы к машинам столько томительных, полных тяжкого труда лет!

III

На каждом углу, в каждом зале для митингов, повсюду, где собирались рабочие в час обеденного перерыва, говорилось что-нибудь в таком роде; и люди, которые раньше, быть может, не стали бы и слушать, теперь кивали головой, и лица их становились суровыми, решительными: да, эти самые заправилы – порядочные негодяи. Америка считается страной свободы и тому подобное, но и здесь они точно такие же, как всюду,– теснятся у кормушки, хотят напиться крови, льющейся в Европе. Разумеется, они маскируют свою алчность сочувствием к союзникам, но кто же в Лисвилле поверит, что старик Гренич любит русское правительство? Конечно, никто. Все отлично понимают, что он думает о своем кармане, и рабочие твердо решили: «А мы подумаем о своем!» Сначала им казалось, что дело идет на лад. Заработная плата поднялась – настоящее чудо. Никогда еще у неквалифицированного рабочего не было в кармане столько денег. Ну, а рабочие, умевшие хоть что-нибудь делать, могли прямо-таки записаться в плутократы. Но очень скоро в этом роскошном плоде войны обнаружился червячок: цены росли почти с такой же быстротой, как и заработная плата, а в некоторых местах даже быстрее. Домовладельцам приходилось платить поистине фантастические деньги: с одинокого рабочего, например, просили два-три доллара в неделю фактически за пользова-вание матрацем и одеялом, что в прежнее время стоило всего пятьдесят центов. Продуктов не хватало, да и те были плохие. Кусок пирога и чашка кофе стоили одно время целых шесть центов, а потом и семь, а потом и все десять. И попробуйте только начать возмущаться – хозяин тут же заводил длинный разговор о том, сколько он теперь платит рабочим, да за наем помещения, да за продукты! И возможно, все так и было на самом деле.

Не поднялись в цене только почтовые марки; и не случайно, говорили социалисты: ведь почтовым ведомством управляет дядя Сэм, а не Эйбел Гренич! Каждое повышение цен лило воду на их мельницу, придавало новую силу их лозунгу: «Морите голодом войну и кормите Америку!» Социалисты были свидетелями того, как миллионы тонн товаров грузят на пароходы и отправляют в бездонную пучину европейской войны; они видели, как европейские рабочие превращаются с помощью кабальных займов в рабов американских паразитических классов; как Америка неудержимо катится к войне и вот-вот окажется на самом краю пропасти. Все это решительно не нравилось социалистам. Они настойчиво требовали: наложить эмбарго! И не только на военное снаряжение, но и на продовольствие, на все товары – пусть европейские стратеги образумятся. Все социалисты призывали рабочих бастовать и тем самым вынудить политических деятелей пойти на эту меру, но особенно усердствовали немцы, австрийцы, венгры, чехи. Хотя все они – кроме немцев – были угнетенными нациями, в первые месяцы войны

они не желали понимать ничего, кроме одного: их отцов, братьев, родственников убивают снарядами, изготовленными на машиностроительном заводе «Эмпайр». С ними заодно были и евреи—потому что они ненавидели правительство России такой лютой ненавистью, что все остальное было для них уже безразлично; и затем ирландцы,– потому что самое главное для ирландца – это, во-первых, отплатить Джону Булю за все его многовековые грехи, а, во-вторых, лезть во все на свете драки. Джимми Хиггинс теперь уже ничего не понимал: раньше, бывало, он пытался убеждать католиков разных наций и слышал в ответ одну лишь брань; а теперь и Том Каллахан, владелец «буфетерии», и Пэт Гроган, владелец бакалейной лавки на углу, сделали вдруг открытие, что Джимми Хиггинс, если разобраться, вовсе не такой уж дурак!

IV

Благодаря растущему брожению среди рабочих социалистическая организация увеличилась вдвое и могла теперь дважды в неделю устраивать вечером митинги на углу центральной улицы. Впрочем, планы создания еженедельной газеты все еще висели в воздухе. Товарищ Сервис потерял обоих родных братьев жены – одного в сражении при Монсе, другого в той ужасной первой газовой атаке под Ипром, когда целые полки были захвачены врасплох и погибли в страшных муках. Двое двоюродных братьев жены пострадали тоже: один ослеп, другой сидел в плену в Рулебене – ему не повезло больше всех. Доктор Сервис произнес на собрании еще одну и последнюю речь, полную гневного негодования, и взял обратно свои пятьсот долларов, чтобы открыть отделение Красного Креста. Но немцы и вообще противники войны из лисвиллской организации не сдавались: неужели социализму суждено зачахнуть в этом городе под властью завода «Эмпайр» лишь потому, что какой-то богач, женатый на англичанке, оказался ренегатом? Не быть этому. И работа по сбору пожертвований закипела с удвоенным жаром. Уже собрали свыше половины утраченных пятисот долларов, как вдруг однажды вечером Джон Мейс-нер, придя домой, рассказал удивительнейшую историю. Возвращаясь с работы, он обычно заходил к Зандкулу выпить стаканчик пива, и если шел спор о войне, он не упускал случая вставить несколько замечаний – пропаганды ради. На сей раз он произнес целую речь, заявив, что рабочие скоро покончат с производством оружия.' И тут один из присутствующих разговорился с ним, начал расспрашивать о нем самом, об организации – сколько у них членов, многие ли из них разделяют взгляды Мейенера и что они собираются предпринять. Потом незнакомец усадил Мейснера за столик в задней комнате и начал расспрашивать о задуманной ими газете и о том, каково будет её направление. А есть у них в городе профсоюзы?, Какой политической линии они держатся? Что за люди их лидеры?

Незнакомец сказал, что он социалист, но Мейснер не поверил. Мейснер решил, что он, должно быть, профсоюзный деятель. Недаром поговаривали, будто разные профсоюзы силятся проникнуть во владения старого Гренича,– в том числе и этот ИРМ[3]3
  Индустриальные Рабочие Мира—анархосиндикалистская профсоюзная организация, особенно многочисленная до первой мировой войны.


[Закрыть] со своей программой организации «единого большого союза». Словом, как бы там ни было, таинственный незнакомец заявил Мейснеру, что, если они надумают провести забастовку на «Эмпайре», за деньгами дело не станет. Скоро начнется работа в новых цехах, и народ сейчас так валом и (валит на завод. Надо будет найти несколько парней – из тех, кто побойчее, чтобы они затесались среди рабочих и повели агитацию за восьмичасовой рабочий день и за минимальную ставку в шестьдесят центов в час. Пусть только начнут, а деньги найдутся – денег сколько угодно. А если и лисвиллский «Уоркер» поддержит эту идею, то пускай начинает выходить хоть на следующей неделе, да тиражом побольше, так чтобы наводнить весь город. Единственное, что требуется,– это вести все приготовления в полной тайне. Мейснер должен доверять только самым что ни есть «красным», которые захотят по-настоящему взяться за дело, и никому не говорить, откуда деньги. И в доказательство серьезности своих намерений незнакомец достал из кармана пачку банковых билетов и, небрежно отсчитав несколько штук, сунул их в руки ^:Мейснеру. Билеты были по десять долларов каждый – мастер стекольного завода никогда в жизни не держал в руках столько денег сразу.

Когда Мейснер показал деньги Джимми, тот уставился на них во все глаза. Вот так поворот в истории войны: десятидолларовые банкноты на социалистическую пропаганду чуть ли не валяются в задних комнатах пивных! Как хоть зовут этого малого? Где его можно найти? Мейснер предложил пойти к нему вдвоем, и, наспех поужинав, они помчались разыскивать незнакомца.

V

Джери Коулмен упомянул несколько питейных заведений, где он был завсегдатаем, и в одном из них они действительно нашли его. Джери был человек молодой; говорил он как-то очень уж гладко и не менее гладко был выбрит; Джимми принял его за сыщика – ему не раз приходилось иметь с ними дело в годы бродяжничества. Одет он был хорошо и, видно, следил за ногтями, что, как известно, редко может позволить себе рабочий. Но держался он без всякого фасона, как равный, и попросил называть его просто по имени. Он поговорил с Джимми очень немного, ровно столько, сколько понадобилось для того, чтобы убедиться, что человек он подходящий, а затем вынул несколько банковых билетов и попросил Джимми подыскать ему еще ребят понадежней. Нехорошо, если у одного человека оказывается на руках чересчур много денег – подозрительно; но когда они потратят то, что он им даст на распределение листовок среди рабочих военного завода, на устройство уличных митингов и на выпуск задуманной радикальной газеты, то получат еще сколько угодно там же.

– А где это – там же? —спросил Джимми, но Джери Коулмен лишь многозначительно подмигнул. После некоторого размышления он решил, что, пожалуй, можно и рассказать,– только пусть дадут слово, что без его ведома ни одна душа не узнает об этом. Слово они тут же дали, и Джери объявил, что он представитель Американской Федерации Труда. Решено вовлечь в профсоюз рабочих местных военных заводов и установить восьмичасовой рабочий день. Но хозяева ни в коем случае не должны пронюхать про это дело – ни слова никому, кроме тех, кого он, Коулмен, сочтет достойным доверия. Вот Джимми и Мейснеру он доверяет – пусть они знают, что их поддерживает огромная трудовая организация; она будет им помогать, невзирая ни на какие издержки. Надо думать, что деньги они, конечно, используют добросовестно.

– Да вы что! – не выдержал Джимми.– За кого вы нас принимаете? За мошенников, что ли?

Коулмен поспешил их уверить, что он, слава богу, разбирается в людях. А Джимми сердито добавил, что тот, кто ищет легкого заработка, не стал бы заниматься социалистической пропагандой. Рабочие-социалисты и их представители никогда не присваивали общественных денег, чем-чем, а этим они могут похвастаться. Мистер Коулмен, то есть Джери, получит счет на каждый потраченный ими доллар.

Как раз на этот самый вечер было назначено собрание комиссии по пропаганде, состоявшей из шести самых активных членов организации. Джимми и Мейснер явились со своим неожиданно обретенным богатством, которое, как им казалось, так и оттягивало карман, прямо на заседание и, заявив комиссии, что они собрали деньги для нужд пропаганды, выложили перед пораженными товарищами сто долларов.

Председатель комиссии только что получил из Чикаго от Центрального комитета партии образец новой листовки: «Накормите сперва Америку». Таких листовок можно было выписать сколько угодно и по очень низкой цене – доллар или два за тысячу. Комиссия могла теперь тут же дать телеграмму: «Срочно вышлите десять тысяч листовок». Кроме того, партийный комитет штата предложил прислать товарища Симена, автора книги, направленной против войны, чтобы тот в течение двух недель ежедневно выступал в Лисвилле с речами. Организация отклонила было это предложение за недостатком средств, но теперь, получив такой вклад, комиссия могла спокойно выложить необходимую Сумму в пятьдесят долларов. И потом, товарищу Геррити пришла в голову такая мысль: сейчас он проводит уличные митинги по вечерам каждую среду и субботу; если же у него будет помощник, что обойдется в пятнадцать долларов в неделю, митинги можно будет устраивать ежедневно. Тут вмешался Джон Мейснер: он уверен, что и на это они получат деньги, дело только за (решением. И решение было немедленно вынесено.