Текст книги "Чудеса на седьмом этаже (СИ)"

Автор книги: Эппле Гриин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 13 страниц)

В соседней комнате спит, слегка похрапывая, Ульяна.

Неожиданно меня охватывает непреодолимое чувство отвращения к себе.

Иногда мне кажется, что я знаю, в какой момент все стало распадаться на куски, словно неправильно сложенная мозаика. И почему однажды жарким летним днем я решила, что если бы не ты, то моя жизнь была бы гораздо привлекательней.

Причина в стеклянном колпаке. В стеклянном колпаке равнодушия.

У тебя началась черная полоса неудач и бесконечных проблем, а мой путь просветлел настолько, что я порой переставала верить в происходящее. Мне хотелось петь, дышать во все легкие и делиться своей радостью с тобой. Ты не мог принять мой щедрый дар. За каждой твоей случайной улыбкой стояли новые неприятности. Мы стали избегать частых встреч… Точнее, я стала избегать, прячась за какими-то выдуманными делами, которые на самом деле представляли собой сладкое ничегонеделание.

Ты прекрасно понимал, что происходит, но у тебя не было сил для того, чтобы хоть как-то удержать меня рядом. Ты ждал поддержки с моей стороны, ведь я всегда безропотно принимала на себя груз твоих переживаний. И лодка моего душевного равновесия не выдержала. Несколько раз мы крупно скандалили, но такой выплеск отрицательных эмоций плохо повлиял на мои нервы.

Тогда я нашла выход. Каждый раз, как только я слышала давящий, безрадостный звук твоего голоса, мысленно огораживалась от тебя огромным стеклянным колпаком. Я переставала тебя слышать и думала о своем, чувствуя себя полностью защищенной. Постепенно я утратила ощущение близости и родственности твоей души – ты превратился для меня в чужого. Впрочем, хуже всего было то, что ты так этого и не заметил.

Потом ты попал в автокатастрофу. Виноват был солдатик, вылетевший на «уазике» с второстепенной полосы. Никто не пострадал. Только твоя машина в одно мгновение превратилась в набор запчастей. Ты стоял под дождем, смотрел, как эвакуатор оттаскивает ее с места аварии, и сжимал от злости кулаки. Казалось, хуже уже не будет. Это предел. Предстоял суд, но возмещения ущерба можно было ждать так же, как манну небесную. Без машины – нет той работы, что приносила нормальные деньги. Нет работы – нужно съезжать со съемной квартиры и возвращаться к маме. С которой ты не общался очень долгое время. А ты так мечтал о том, что я наконец-то решусь покинуть родительский дом, чтобы мы могли жить вместе…

Не сказать чтобы трудности были неразрешимыми, но их было много и сразу.

Ты все оставшееся лето пролежал дома на диване. Общение со мной тебе давалось трудно. Мы тяготились друг другом.

Я выплакала всю душу в те дни, оставив ее на подушке. Я считала себя виноватой перед тобой. Незадолго до аварии в город вернулся мой старый знакомый, принадлежащий к далекой, светлой, детской части моего прошлого. Того самого безоблачного, дневникового прошлого. Он лишил меня сна и способности логически думать. Он привез мне любовь, чтобы в очередной раз ее подарить, вновь надеясь на взаимность. И я не устояла, так как была уверена, что мы с тобой давно не принадлежим друг другу.

Прошло лето, и ты почти выздоровел, смог преодолеть тоску, переступить через проблемы. Стояли первые дни сентября. Угасающее лето. Мы сидели в уличном кафе друг напротив друга и молчали. В тот день ты решил, что нам лучше расстаться.

– Скажи, ты меня уже не любишь? – спросила я.

– Люблю, – просто ответил ты.

– Тогда зачем этот разговор?

Если бы ты сказал «нет», то все было бы гораздо проще. Но ты… Я смотрела в твои глаза, и мне до ломоты в пальцах хотелось дотронуться до твоей небритой щеки, оставить след на твоих губах.

– А ты любишь меня? – услышала я вместо ответа.

Я молчала. Знала, что нельзя молчать, что повиснувшая тяжкая пауза непозволительна, и все равно молчала. Не могла соврать, а ответа у меня не было. Ты просто встал и ушел.

Мы еще виделись несколько раз. Каждая встреча напоминала собой дурацкую игру в благородство и заканчивалась ссорой с высказыванием злых, несправедливых взаимных упреков и претензий, накопившихся за три года. Наверное, именно тогда ты укрепился в намерении уехать из родного города. Теперь тебя здесь ничто не держало.

В последнее время не могу разговаривать с людьми и смотреть им при этом в глаза. Простота душевного разговора стала мне недоступной.

Каждый раз, когда мой взгляд цепляется за внешность собеседника и задерживается на отблеске чужих глаз, я чувствую необъяснимое беспокойство. У меня начинает жутко зудеть именно то место над переносицей, где должен находиться пресловутый третий глаз. Нет, глубины познания всего сущего мне не открылись, и, скорее всего, к лучшему. Не излишки знания мешают мне нормально общаться с окружающими меня людьми – нечто другое.

То, что я обозвала стеклянным колпаком, точнее, та стена равнодушия и апатии, которой я отгородилась сначала от любимого мной человека, а потом, по инерции, от всех, ставших мне безразличными друзей и знакомых. Теперь, дабы не растирать лоб до красноты, я, словно заправский иезуит, упираюсь взглядом в переносицу своему визави при беседе, чем приношу ему ощутимое неудобство, но ничего не могу с собой поделать. Иногда, если человек мне действительно симпатичен, я стараюсь смотреть в сторону, притворяясь, что разглядываю находящиеся по соседству предметы.

Первого сентября иду на торжественную линейку в школу в роли деловитой молодой учительницы, не лишенной дара преподавания и обладающей превосходными знаниями русского языка и литературы. Такую скромную характеристику мне дала директор школы в надежде, что я проникнусь пафосом просветительской деятельности и задержусь надолго.

Познакомилась с 11-м «Г» классом, гуманитарным, который на ближайший год должен был перейти под мое чуткое руководство.

Считается, литературе отведено особое место среди прочих предметов: она должна благотворно влиять на неокрепшие души юных отроков, воспитывать их с необходимой строгостью и пробуждать в них только самые светлые и лучшие чувства. Приблизительно такого характера мысли блуждали в моей голове, спотыкаясь одна о другую, в ясный, погожий денек, с которого начинаются девятимесячные мучения жаждущих призрачной свободы подростков.

Разглядываю лица своих подопечных, пытаясь их запомнить, и мечтаю о том, какими увлекательными буду делать уроки. Долой рутину, да здравствует свобода мышления и независимость мысли!

Как там говорится? Святая простота?

Через неделю занятий я вдруг поняла, что все мои попытки сеять «разумное, доброе вечное» просто смешны. Я видела перед собой абсолютно равнодушные, незаинтересованные лица.

Что я только ни делала, лишь бы уловить в атмосфере тотальной апатии хоть искру жизни. Ссылалась на социальные сети, проводила параллели с модными современными писателями. Пыталась с ними обсуждать сериалы, модные ток-шоу и дешевые детективы. Делала сравнения с лирикой современных музыкантов, распиналась о новых театральных постановках и беседовала о статьях в молодежных журналах.

Ноль реакции.

Пусто по всем направлениям. Их НИЧТО не интересовало. Никакой надежды. Нет ни желаний, ни стремлений, ни собственного мнения. Метать бисер перед свиньями? Пожалуй, в этом занятии было больше смысла, чем в моем стремлении пробудить этих ребят к жизни.

В классе постоянно работало только несколько человек, причем поднимали руки по собственному желанию редко. Ждали, чтобы я сама пригласила к ответу. Это снимало с них проблему ответственности и права выбора. Я была указующим перстом судьбы, волеизъявление которой они принимали как должное. Остальные отмалчивались. На уроках вели себя тихо, дисциплинированно. Никто не болтал, не смеялся, не шушукался. И это было совсем ненормально. Где радость жизни, где непоседливость и энергия?

Позже я поняла, в чем дело. Эти дети просто отгородились от меня и моего кипучего энтузиазма стеклянным колпаком, тем самым, под которым я пряталась от тебя. Они не видели смысла в литературе, мои размышления звучали для них пустотой, поэтому даже не старались прислушаться к моим словам. Другие интересы.

Я – временное явление в их жизни. Они считали, что я и сама не верю в то, что говорю, потому что взрослые в основном только и делают, что врут. Этот горький опыт ими был уже усвоен, они не доверяли жизни, как одряхлевшие старики.

При всем при этом они лучше, чем я.

Эта истина далась мне тяжело. Они скрылись под стеклянным колпаком равнодушия от чужого человека, который вряд ли сыграет в их жизни хоть какую-то роль. А я? Я допустила равнодушие по отношению к тебе – возможно, единственному близкому мне и по-настоящему любимому человеку.

Я честно доработала этот год в школе и уволилась, выбрав путь секретарши.

И очень устала за это время.

А еще… В первый раз задумалась над тем, во что верю. И кто я есть.

Болезнь свалила меня неожиданно, как опытный охотник давно отлавливаемого зверя.

Еще утром, отправляясь по магазинам за новогодними подарками, я чувствовала себя прекрасно. В кошельке у меня приятно томилась приличная сумма денег, которой должно было хватить не только на дорогие знаки внимания родным, мелкие и радующие глаз безделушки друзьям, но и на что-нибудь ненавязчивое для самой себя любимой. В первый раз у меня появилась возможность просто тратить деньги, наполняя покупками красочные пакеты с логотипами супермаркетов и знать, что транжирю я свои собственные копейки.

Я была счастлива, как бывают счастливы дети в предвкушении долгожданного праздника, пахнущего хвоей и мандаринами, ожидающие с нетерпением возможности не спать всю ночь напролет и радоваться полной вседозволенности, предоставляемой им только раз в году.

Стою перед стендом с книгами. Мне всегда доставляли радость две вещи: книги и новые наряды. Слияние двух сущностей моего характера: филолога, обращенного всем своим духом к Слову, и все-таки женщины, легкомысленно застывающей перед витринами с красивой и модной одеждой. И уже знаю, какие шедевры мировой литературы перейдут с полок магазина в мою библиотеку, но продолжаю скользить взглядом по нарядным обложкам. Мне нравится вдыхать запах книжного закутка, пропитанного типографской краской и древесным духом. В эти минуты я забываю о существовании мира, находящегося за пределами этого помещения.

Я уже расплачивалась за книги, как внезапно у меня потемнело в глазах, и закружилась голова. В следующее мгновение я падаю в секундной бессознательности в чьи-то услужливо подхватившие меня руки.

– Девушка, с вами все в порядке? – надо мной склоняется молоденькая продавщица, участливо вглядываясь в мое лицо. Рядом толпятся любопытные покупатели. – Вызвать такси?

– Да, пожалуй.

Меня усаживают на стул. Смотрю прямо перед собой, стараясь пропускать мимо себя изучающие взгляды случайных людей.

Дома меня подхватывает в свои жаркие объятия лихорадка: моим подарком на Новый год стал грипп.

31-го декабря лежу на диване в гостиной, которая считается моей комнатой, с температурой не ниже 38 градусов, и не имею сил даже расстраиваться по поводу болезни. Прямо перед моими глазами на журнальном столике возвышается искусственная, разукрашенная до неприличия новогодняя елка. Она раздражает голубоватым, усиливающим ее неестественность, оттенком ненастоящей хвои и символизирует обманчивость человеческих надежд на то, что именно в новом году все изменится в лучшую сторону.

Целый день беспрестанно трезвонит телефон. Равнодушно выслушиваю поздравления от друзей и знакомых, отгородившись безразличием от их радостного настроения, чересчур жизнелюбивого веселья и двусмысленного сочувствия, за которым мне чудится одна и та же фраза: «Хорошо, что я не болею!»

Возможно, я не права, но уж слишком отчетливо воображение рисует мне картину будущего праздника, на котором меня не будет. Надя, наверное, сейчас во всю занята приготовлениями салатов и прочей праздничной снеди: у нее собирается вся наша честная компания.

Родители из-за меня отказались от ресторана и уехали за продуктами. Сестра тоже осталась дома. Предстоял семейный праздник перед разноцветным экраном телевизора. Хотелось плакать, но не было слез.

Думаю о том, что вот уже год и три месяца ты живешь в Питере. За это время ты ни разу не позвонил мне. Значит, действительно смог жить без меня.

А я все чаще страдаю от одиночества. И тоскую. И, кажется, появись у меня хотя бы один шанс, плюнула бы на свою придуманную гордость. Только бы вернуть ту начальную прелесть нашего знакомства, робость первых объятий и волнение телесного общения. Почувствовать снова необъяснимое влечение при одном только взгляде на тебя и задыхаться от наплыва эмоций при одном только твоем прикосновении ко мне.

Но ты теперь далеко. Вне моей досягаемости. И ничего не изменить.

Не могу смотреть на твои фотографии…

Сестра сидит рядом и просматривает фотоальбом, без конца со смехом показывая мне то одну, то другую фотографию. Вроде как пытается отвлечь от печальных раздумий.

– Оставь меня в покое, – прошу ее, пряча лицо в подушку. Галя, пожав плечами, захлопывает альбом именно на той фотографии, где мы стоим вместе на фоне неясного рекламного плаката. Ты почему-то, лукаво улыбаясь, смотришь в сторону, а я, зажмурив от солнца один глаз, ослепляю улыбкой объектив фотоаппарата. На мне красуется яркая цветастая майка, и в руках я сжимаю огромный букет из красно-желтых тюльпанов. Мы счастливы оттого, что вместе, и что за кадром нас ждут друзья, и что на улице Первое мая, а значит – весна. Что же нам помешало и дальше быть такими же безоблачно счастливыми?

Увы, я знаю, знаю ответ на этот вопрос, но снова и снова задаю его себе. Равнодушие, недопустимое равнодушие сгубило нас. Как только ты уехал, все потеряло смысл. Я так и не ответила тебе тогда, в кафе. Сейчас я уверена в своем ответе, но сказать мне об этом некому.

Через два с половиной часа стрелки наших домашних курантов замрут на двенадцати, и я загадаю желание, самое заветное. Главное, избавиться от уверенности в том, что оно никогда не исполнится.

– Таня? – твой хриплый голос в трубке мобильного.

– Денис? – подскакиваю с дивана и выхожу из гостиной.

– Таня! Я… в городе, – ты заметно нервничаешь, как и я. – Мы… могли бы встретиться?

– Да! Да! – поспешно отвечаю, прислоняясь к стене в темной детской, – пытаюсь взять себя в руки, так как пальцы заметно начинают дрожать.

– Тогда… открой дверь, пожалуйста.

Кажется, мое заветное желание сбылось».

Ярик внимательно дослушивает рассказ до конца. Он теперь отказывается их сам читать – ему нравится, когда я это делаю. Вслух и с выражением.

«С авторскими эмоциями», – как говорит Ярик. Лентяй!

– Он приехал к ней, да? – с надеждой спрашивает Яр.

– Думаю, даже не к ней, а за ней, – поясняю.

– Эх… – он подпирает щеку рукой. – Ну что? Будем ждать новостей?

Хмыкаю, качая головой. Вот ведь романтик!

Через два дня Ярослав врывается ко мне поздно вечером с выпученными глазами и орет с порога:

– Аня! Таня уволилась!

– Чего? – вообще не понимаю, о чем он.

– Ну, Таня. Секретарша папина. Она уволилась с работы. Вчера!

– И что? – но вообще любопытно, что произошло.

– Она уезжает. Правда, не в Питер, а в Москву. Со своим тем парнем. Аня, он приехал за ней!!!

Я медленно опускаюсь на банкетку в коридоре и растерянно хлопаю глазами. Яр опускается возле меня на корточки и спрашивает:

– Это волшебство?

6. Незолотое молчание и гештальты прошлого

У нас с Яриком шопинг. Ага, докатилась совсем: все подружки по домам с мужьями и детьми время проводят, незамужние – в активном поиске, а я… А моя компания – непристроенное детище семнадцати лет от роду, которое таскается со мной повсюду.

После женских бутиков, где Ярослав пытался проявить познания в высокой моде, за что едва не получил от меня по тыковке, мы пообедали в пиццерии (!) и теперь стоим в сетевом магазине косметики и парфюмерии – выбираем мне духи. Ладно, я и сама знаю, как все запущено.

– Может, вот эти? – Яр с деловым видом сует мне под нос литровый бутылек, воняющий ацетоном.

– Это жидкость для снятия лака. Будь добр, поставь на место, – я уже почти не реагирую. До этого меня периодически пробивало на хохот.

– Да? – мой приятель озадаченно дергает себя за челку, принюхивается, морщится и ставит флакон на полку. – Ты права, пхнет не очень.

Качаю головой, пряча улыбку. Если честно, я не устаю умиляться Ярику, и иногда мне и правда хочется, чтобы эта дитятка долговязая в объемном свитшоте с изображением Барта Симпсона и узких штанишках кирпичного цвета была моим настоящим сыном. Вздыхаю. Вспоминаю подругу, у которой подрастает отпрыск – ему сейчас десять лет, сама она в разводе, но сын уже за любой кипиш, кроме голодовки, и они вместе отлично проводят время. Я ей немного завидую… Как же хочется свою ляльку! Дочку или сына – неважно, но это будет часть меня, и, наверное, мое самое главное достижение.

– Ой, смотри! – Яр внезапно дергает меня за руку и тянет вниз, указывая на ряд бутыльков. Мы присаживаемся на корточки, и я с недоумением смотрю на разнообразный выбор дешевого мужского одеколона.

– Может, это? – мой спутник как-то странно жмется ко мне, нагибаясь все ниже и ниже, почти уткнувшись носом в мои колени. Протягивает первый попавшийся флакон с резким, удушливым запахом – таким обычно любят мужики пот маскировать или перегар.

– Думаешь, мне это подойдет? – спрашиваю не без сарказма.

– Ну… Может, тогда этот? – бормочет Ярик, пригибаясь еще ниже.

– Тебе, случаем, не плохо? – уточняю и пытаюсь встать, утянув его за собой.

– Нет! – резко отвечает мой приятель и крепко удерживает меня за руку, с наигранной увлеченностью рассматривая духи. – Вот вроде ничего.

Я смотрю на него с недоумением и бросаю случайный взгляд в сторону… И тут несколько неадекватное поведение Яра получает вполне понятное объяснение: чуть поодаль от нас стоит Агата – я первым делом замечаю ее жеребячьи острые коленки в ярко-розовых колготках. Причем девушка пристально и выжидающе разглядывает Ярика. Нерешительно переминается с ноги на ноги, словно раздумывая, что делать: дождаться, пока Яр прекратит ползать по полу и поздоровается, или уже не ждать. Потому что это чучело гороховое приветствовать Агату точно не собирается. Он уже носом зарылся в мои колени, при этом отчаянно покраснев.

– Ты идиот или как? – интересуюсь.

– Это еще почему? – бурчит Ярик.

– Встань и поздоровайся. Девушка ждет, – шиплю на него.

– Нет, – упрямо мотает головой Яр. – С какой это радости?

– А! То есть, молча вздыхать и пялиться на нее тайком лучше? – спрашиваю шепотом.

– Вот еще! – фыркает он возмущенно. – Не пялюсь я на нее! Мне вообще по фигу, – и передергивает плечами.

– Тогда тем более встань и поздоровайся, – настаиваю.

– Нет, – сопротивляется Ярик и становится уже не красным, а пунцовым от смущения.

Кошусь на Агату… Девушка чуть хмурится, поджимает губы и выходит стремительно из магазина. И на ее лице легко читается разочарование. Опа! А девица-то сама неровно дышит к моему приятелю. Хотя это понятно, думаю с гордостью, Ярик-то у меня – парень видный, симпатичный… Так. Стоп! У кого это у меня? Эх.

– Она ушла, – говорю, дергая Яра за собой. – Придурок ты! Упустил шанс наладить общение. Она явно не просто так минут пять за нами на месте топталась!

– Не хочу я ничего с ней налаживать, – Ярик отворачивается от меня, насупившись.

– Охохо, – качаю головой. – Трус ты.

Яр сердито сопит, но ничего не отвечает. Мы медленно покидаем парфюмерно-косметическую лавочку, так мне ничего не выбрав.

– Знаешь, что? – беру Ярика под локоть. – Напишу я тебе, пожалуй, один рассказ.

– Какой? – он сосредоточенно смотрит прямо перед собой.

– Не про соседей. И трудно даже сказать, какой у этой истории конец: счастливый или банальный.

– И о чем он будет?

Я задумываюсь, погружаясь на мгновения в воспоминания прошлого. Своего прошлого.

– О невысказанном. Об упущенном. О том, что молчание – не всегда золото.

***

Анины истории

Невысказанное

«– Илюш! – парень лет двадцати пяти вздрогнул и обернулся.

Лия.

Илья как обычно при звуке ее голоса почувствовал легкое волнение в сердце.

– Привет, дорогой! – девушка с радостной улыбкой спускалась по лестнице к нему навстречу, но на последней ступеньке замерла прямо перед ним, уравняв таким образом их разницу в росте. Подставила щеку с наигранно кокетливым выражением. Илья усмехнулся, качнул головой и осторожно дотронулся до нежной, вкусно пахнущей кожи губами. От знакомого аромата ее духов и запаха волос с оттенком персика закружилась голова… Как обычно. Так Лия на него действовала.

– Черт, так рада тебя видеть! – Лия вдруг стерла с лица все наигранное и, выдохнув, обвила его шею руками, прижимаясь к нему всем телом. Он подхватил ее за талию, чуть приподнимая, и на несколько секунд позволил себе так замереть, спрятав лицо в ее длинных светло-русых волосах.

– Я тоже, – наконец произнес он, отпуская ее.

– Давно приехал?

Они стояли на лестничной площадке здания крупнейшего в городе медиа-холдинга, где оба работали: Лия – журналистом в модном женском журнале, он – фотокорреспондентом в общественно-политической газете. Илья часто разъезжал по командировкам, иногда довольно длительным. Вот из одной такой – по городам и весям России – только что вернулся. Пару часов потратил на то, чтобы слить отснятый материал для обзорной статьи, которую планировалось растянуть на десяток номеров. И теперь собирался домой – отоспаться с дороги. Специально к выходу пошел в обход редакции Лии, чтобы не столкнуться с ней, но…

Не то чтобы Илья избегал Лию, но видеть ее в последнее время было трудно. Недавно Лия между делом сообщила, что Максим – ее парень – сделал ей предложение. И она согласилась – теперь пребывала в предсвадебных заботах. А это означало одно – вскоре даже с мечтами о ней можно распрощаться.

И как так вышло, что зная ее вот уже шесть лет, будучи влюбленным в нее вот уже шесть лет, он так и не признался ей. А теперь и смысла нет. Поздно.

Лия была старше Ильи на пару лет, и познакомились они, когда ему только-только исполнилось девятнадцать, а ей – двадцать один год. Она училась на журналистике и уже работала в молодежном журнальчике, он же маялся дурью на физико-математическом, понимая, что поступил туда не по велению сердца, а по настоянию родителей, и оттого томился, кое-как сдавая зачеты и экзамены. Илья фотографировал, наверное, лет с десяти, и отчаянно мечтал сделать фотографию своей профессией. Причем его привлекали именно репортажные съемки. И наткнувшись в киоске на первый городской молодежный журнал, рискнул предложить главному редактору свои услуги. Так и познакомился с Лией.

Воспоминания о ней распадались на куски. На отдельные обрывочные эпизоды.

– Всем привет! – Илья вошел в офис, разделенный перегородками, и смело поздоровался с не особо заинтересованными в новом коллеге сотрудниками редакции. – Где я могу найти Лию?

– Там, – махнула рукой куда-то в сторону девушка-дизайнер, не отрывая напряженного взгляда от экрана компьютера. «Видимо, верстает что-то срочное», – подумал он, взглянув мимоходом на монитор – там «висели» открытый пасьянс «Паук» и переписка в скайпе. Илья хмыкнул и прошел в указанном направлении.

Сначала он увидел аккуратные босые ступни с ярко-розовым маникюром, лежащие на столе, затем стройные ноги и только потом – лукаво прищуренные глаза, следящие за его удивленным взором, и чуть насмешливую улыбку на крупных губах.

– Ты новый фотограф? – раздался веселый голос.

Илья кивнул, растерявшись. Лия не била наповал красотой: широкоскулое лицо, светлые, всего на тон темнее волос брови, нос с горбинкой, но глаза… Серо-голубые, миндалевидные, живые – через них словно транслировался безудержный источник космической энергии. И сама вся маленькая – не больше метра шестидесяти, как будто игрушечная. Она была одета в широкую цветастую майку, сползающую на одно плечо, и защитного цвета коротенькие шорты – стоял неожиданно жаркий июнь.

Стол Лии был завален распечатками статей, журналами и в целом находился в полном беспорядке, на экране монитора с загадочным выражением на лице красовался Гари Олдман, а у нее за спиной на стене висел большой плакат из «Бешеных псов».

– Ну, пошли кофейку, что ли, выпьем? – резво соскочила со стула Лия, вдела ноги в шлепки, схватила объемную сумку и стремительно направилась на выход. Илья поплелся следом за ней.

Около двух часов они просидели на летней веранде кафе неподалеку от редакции, выпив, наверное, пять чашек кофе… Болтали. Обо всем на свете. Захлебываясь словами, перескакивая с темы на тему, давясь смехом и обмениваясь понимающими взглядами. Лия была своей в доску – интересы сходились, буквально, по каждому важному для Ильи пункту. При этом она нисколько не кокетничала, не флиртовала, вела себя просто и естественно, как будто они уже сто лет знакомы, и секретов и запретных тем между ними быть не может.

Потом Илья долго провожал Лию до дома: они останавливались то посреди проспекта, то возле набережной озера, то перед витриной магазина. И никак не могли разойтись, стоя перед ее подъездом. Обменялись номерами телефонов, обсудили план совместной работы на ближайшие дни.

Назад Илья шел словно в тумане. Все вокруг казалось смазанным, расплывчатым – не в фокусе. Лия вскружила ему голову, лишив ясности рассудка. И то чувство, которое мгновенно вспыхнуло в его сердце, было отличным от тех, что он раньше испытывал к девушкам: Илья не мечтал затащить ее в постель или присвоить себе. Его грела лишь одна мысль о том, что она есть. И теперь они вместе работают. Торопиться некуда – можно смаковать общение с Лией в предвкушении чего-то большего.

Одного Илья не учел… Что Лия может уже с кем-то встречаться. И даже больше… Что даже с кем-то встречаясь, она магнитом постоянно может притягивать к себе множество заинтересованных в ней парней.

Харизма… Кажется, так это называется.

Саши, Сережи, Васи, Вани, Миши, Кириллы, Максимы… Куча парней-приятелей, которые без конца звонили ей, куда-то звали, приходили в редакцию. Лия никого из них не выделяла, со всеми общалась чисто по-дружески, будучи на редкость какой-то правильной. Но легче от этого не становилось, потому что Илья стал частью всех этих вечно роем вьющихся рядом с ней ребят.

Один из многих, к кому Лия относилась ровно положительно. С улыбкой, с человеческим интересом, без двусмысленности.

Любовь Ильи к Лии постепенно переросла в некую молчаливую одержимость.

Слишком много мучительных моментов, когда она, к примеру, в толпе народа на фестивале хватала его за руку, чтобы не потеряться, клала голову на плечо и дремала на каком-нибудь скучном мероприятии, стояла, облокотившись сверху на спинку кресла и почти соприкасалась с ним щекой, комментируя отбор фото. Достаточно чуть повернуть голову и можно коснуться ее губ. Так близки и недостижимо далеко.

Илья не без облегчения выдохнул, когда журнал обанкротился, штат распустили и вроде как их пути-дороги должны были после этого разойтись.

Не разошлись. Лия позвонила ему через пару дней и предложила вместе сходить на собеседование в холдинг: там постоянно шел набор штатных сотрудников в многочисленные и разные по профилю издания. Илья согласился. Оказалось, что не видеть ее гораздо труднее, чем видеть.

Их приняли: Лию с распростертыми объятиями взяли на должность ведущего журналиста и выпускающего редактора, Илью – штатником-фотокорром на несколько газет. Теперь они значительно меньше проводили времени вдвоем, но зато в традицию вошли каждодневные совместные обеды и бесцельные прогулки после работы.

Как будто между ними существовала некая прочная нить, которую никак не удавалось перерезать.

Иногда в минуты полного отчаяния, изнывая от тоски, Илья оставлял на стене ее профиля в ВК откровенные песни с почти прямым признанием в любви.

«Что ты этим хочешь сказать, ммм?» – писала ему Лия и смайлик с подмигиванием.

«Ничего, просто отличная вещь», – обычно отвечал он, как всегда испуганно пряча сердце под замок, потому что стать одним из числа многочисленных поклонников не хотел. Не хотел услышать отказ и потерять возможность быть с ней рядом. Хотя бы в качества верного приятеля. Собачки на поводке, готовой броситься по любому зову хозяйки хоть на край света.

Френдзона – смиренно принимал он свое положение и отшучивался с независимым видом от неудобных вопросов близкого друга Андрюхи, который удрученно качал головой, наблюдая за его метаниями, и бурчал: «Да просто переспи с ней и успокойся!»

Однажды Лия потащила его с собой в какой-то «классный» стоковый магазинчик в маленьком подвальчике. Вместо обеда.

Набрала кучу барахла на примерку и скрылась за шторкой, которая оставляла существенную щель. Илья всеми силами старался не подглядывать, но глаза сами возвращались к отрезку предательского зеркала, где девушка, стоя к нему лицом, разглядывала свое отражение в очередном платье. Потом решительно стягивала его, обнажая грудь без бюстгальтера – она их редко носила, со смехом признаваясь, что это невероятная пытка. Илья видел ее нагую спину, белые трусики и поджимал губы, чувствуя, как неуютно становится в области паха, когда натыкался взглядом на небольшую упругую грудь.

Это видение сводило с ума ночами, и ни одна случайная подружка на раз не могла его перебить, стереть, уничтожить. Как же часто Илья представлял, что заходит в тот день в примерочную, обнимает Лию со спины, целует за ухом, скользит руками по ее плоскому животику, выше – стискивает, мнет… А она разворачивается к нему, смотрит своими озорными серо-голубыми глазами и шепчет: «Давай прямо здесь!»

Давай, конечно, давай! И кончал в сжатый кулак, презирая себя за эту слабость.

Два года назад перед новогодним корпоративом Лия заглянула к нему в редакцию, поманила пальцем и спросила, когда они обменялись опять-таки традиционными поцелуями в щеку:

– Будешь моим кавалером?

– А как же твой парень? – усмехнулся Илья, внутренне замирая.

– Он не может, – она поморщилась. – Мы поссорились. И вообще… Не знаю, похоже, это конец.

– Буду, – с улыбкой произнес Илья.

Волшебный вечер.

Илья ждал Лию у подъезда, где жили ее родители. Девушка вылетела в светлой шубке, из-под которой виднелась пышная юбка коктейльного платья нежно-синего цвета, с красиво уложенными в локоны волосами, при полном мейк-апе. Распространяющая дурманящий аромат цветочно-фруктовых духов.

– Привет! – Илья наклонился к ней для стандартного невинного касания губами щеки, но Лия, широко улыбнувшись, обхватила его за подбородок наманикюренными пальцами и чмокнула в уголок рта. Вроде в шутку, вроде не всерьез. Но он успел прихватить ее нижнюю губу и удержать на мгновение.