Текст книги "Вокруг света - в поисках совершенной еды"

Автор книги: Энтони Бурден

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 20 страниц)

Поскольку было уже очень холодно, мы завернулись в теплые одеяла, которые обычно кладут на спины верблюдам, и побрели по пустыне без дороги, держа курс разве что на парафиновую луну. В одеялах, доходивших нам до голеней, мы напоминали прокаженных, бредущих нетвердой походкой в темноте. Мы наметили себе бархан, дошли до него и остановились, мы были уверены, что, по крайней мере, сможем отсюда найти дорогу обратно в лагерь. Мы сели и очень скоро докурились до состояния, которое много лет назад могли бы принять за просветленное. Наш кашель и идиотский смех слышала только пустыня. Я вспомнил выражение «бездна, полная звезд», которое прочел когда-то у какого-то настоящего писателя, сейчас уже не помню, у кого. Именно оно пришло мне на ум, когда я смотрел на это внушающее священный ужас небо над Сахарой, на его яркие, пронзительные огни, падающие звезды, холодную луну, чей бледный свет делал пустыню похожей на замерзшую морскую гладь. Да, вселенная огромна, но оказалось, вполне соизмерима с земной поверхностью, которая лежала сейчас передо мной.

Глава 7
Верная дорога к смерти

Только что я был ближе к смерти, чем когда-либо в жизни.

Более того, мне предстоит испытать это еще раз. А потом еще раз…

Дело в том, что я еду на полной скорости в Кантхо по трассе № 1. Мы с Филипом сидим в хвосте микроавтобуса, который непрерывно сигналит, мчась по средней полосе навстречу остальному движению. Примерно в сотне ярдов от нас – автоцистерна с водой, она едет прямо на нас, тоже бешено сигналит, и нет никаких оснований думать, что она собирается мирно влиться в поток остального транспорта. Линь сидит впереди, рядом с водителем, а за нами – еще двое операторов. Нет никаких сомнений, что мы можем погибнуть в любую секунду.

Говорят, во время войны трасса № 1 была очень опасной: снайперы, мины, засады, – в общем, все прелести партизанской войны. Не думаю, что сейчас здесь намного безопаснее. Если ведешь машину в дельте Меконга, прежде всего надо привыкнуть к постоянным гудкам. Гудок означает: «Продолжай делать то, что делаешь, ничего не меняй, не совершай резких движений, и, возможно, все обойдется». Гудок не означает: «Поезжай медленнее», или «Стой», или «Держи вправо», или «Дорогу!» Если на трассе № 1, услышав сигнал у себя за спиной, вы попробуете сделать что-то из вышеперечисленного, даже если вы просто замешкаетесь на секунду, задумаетесь, позволите себе оглянуться назад, – тут же окажетесь в пылающей куче искореженного металла на обочине. Гудок просто означает: «Я здесь!»

А сегодня на трассе полно народу, и все эти люди, как и мы, мчатся по двухполосной дороге и сигналят как сумасшедшие. Цистерна с водой скорости не сбавляет. Она все ближе и ближе. Я уже различаю на капоте логотип российской фирмы-изготовителя. Наш водитель по-прежнему жмет на газ и тоже не думает снижать скорость. Мы как раз посередине шоссе, в зоне обгона, если бы они тут вообще знали, что это такое. Справа у нас – непрерывный ряд автомобилей, следующих в том же направлении, что и мы, и между ними нет никакого зазора, куда мы могли бы нырнуть; слева – нескончаемый поток встречных машин, а промежутки между рядами с обеих сторон забиты велосипедами, мотоциклами и скутерами, и все они нагружены корзинами с едой, моторчиками для стиральных машин, мешками удобрений, квохчущими курами, дровами, членами семей водителей. Так что, даже если бы наш водитель вдруг в последнюю минуту решил изменить направление, перейти на другую полосу, не участвовать больше в этих тараканьих бегах на сумасшедшей скорости, даже вообще съехать на обочину, чтобы избежать столкновения, то это было бы невозможно, никак невозможно!

Теперь мы уже совсем близко, я могу рассмотреть водителя цистерны, вижу, какого цвета у него рубашка, вижу пачку сигарет «555» у него на приборном щитке. И когда наши бамперы вот-вот должны соприкоснуться, а все мы – превратиться в лужу тормозной жидкости и крови и кучу осколков разбитого стекла и костей, вдруг, как будто специально для нас, между двумя машинами справа открывается зазор – словно какой-то сатанинский транспортный хор дает нам возможность вовремя вступить, – и вот мы уже чинно едем в ряду других машин. Автоцистерна просвистывает мимо в каком-то сантиметре от нас, и возникает этот специфический эффект: спадает напряжение, резко выдыхаешь, – так бывает, когда проходит наконец последний вагон встречного поезда. Филипп ошалело смотрит на меня, трясет головой и спрашивает: «Мы еще живы? А… а мне показалось, что эта цистерна проехала буквально сквозь нас». И он не шутит.

Мы проделываем это каждые несколько минут – виляем в сторону, чтобы проскочить. Мы путешествуем по всем полосам шоссе, мчимся прямо на машины и грузовики, несущиеся навстречу. Завывают сирены, с обеих сторон колышется море фермеров, старушек, детей на утлых велосипедах, а время от времени возникают дополнительные препятствия, например телега, запряженная волами.

Опять. Опять и опять. На этот раз машина похожа на военный грузовик: кабина цвета хаки, в кузове стоят солдаты в рабочей одежде. Они едут прямо на нас и не думают тормозить. Наш водитель, кажется, тоже не очень обеспокоен. Он мило беседует с Линем, у которого тоже вполне беззаботный вид. Похоже, они вообще не обращают внимания на то, что сулит нам неминуемую смерть в ближайшие секунды. Нет, водитель, конечно, сигналит. Он всецело полагается на гудок, как будто гудок – это волшебная палочка, с помощью которой можно изменить законы физики. Нога его все еще жмет на газ, мотор работает на всю катушку. Филипп сжимает кулаки так, что белеют костяшки пальцев; в зеркальце вижу расширенные от ужаса глаза оператора Криса. Вся западная фракция нашего экипажа разом задерживает дыхание, ожидая рокового удара, все вспоминают о родных и близких, готовятся к тому, что сейчас переднее ветровое стекло рассыплется на мелкие осколки… Но опять каким-то образом мы оказываемся в безопасности, две машины на миг соприкасаются, сдирая краску друг у друга с боков, и разбегаются в разные стороны. И вот мы снова едем по центральной полосе и дико сигналим передней машине, которая еле тащится – всего каких-то 120 км/час.

Видимо, наш водитель всерьез верит, что его машину окружает некая защитная оболочка, и мы тоже начинаем в это верить. Другого объяснения нашим чудесным спасениям нет. Нам снова и снова удается избежать столкновений, это происходит с такой регулярностью, что, проведя час на этой дороге, мы даже проникаемся мыслью о собственной непобедимости. Возможно, и правда какой-нибудь вьетнамский амулет охраняет нас и не дает нам впилиться в лоб другой машине. А ведь мы едем на старой колымаге советского производства, и педаль газа, когда водитель на нее нажимает, просто лежит на полу, и благодаря эффекту допплеровского резонанса гудок плачет, как младенец: «У-у-у-а-а-а!», и кажется, что это нас ударной волной сейчас отнесло в сторону, к семейному велосипеду на четверых. Несколько раз мы оказывались настолько близко к пешеходу или велосипедисту, что я был уверен, что мы их задели. Мы бы давно уже крикнули водителю, чтобы ехал потише, а то и попытались бы силой отнять у него руль (ясно же, что он сумасшедший и хочет нас всех угробить), если бы нас не парализовал страх, если бы каждую секунду мы не были уверены, что стоит нам заговорить, тем более отвлечь водителя на долю секунды, – и мы немедленно погибнем.

В конце концов нервотрепка сменилась слепой верой: мы либо изо всех сил старались не замечать того, что происходит за тонкими перегородками из металла и стекла, либо истерически молились, либо просто сидели, оцепенев от страха и нервного напряжения.

Кантхо – город малоэтажных домов в колониальном стиле. Его проектировали французы. Мы остановились в отеле «Виктория», одной из роскошных, построенных иностранцами гостиниц, которых становится все больше во Вьетнаме. Отель красивый, представительный, с просторным холлом, белыми стенами, полом из черно-белого мрамора, бассейном, лодочной станцией на берегу Меконга, комнатами, отделанными тиковым и красным деревом, удобными широкими кроватями и спутниковым телевидением. Здесь есть бизнес-центр, косметический и массажный салоны, очень приличный ресторан с баром, и… зенитная батарея неподалеку, на улице. Когда мы проезжаем окопы, Линь напоминает операторам: «Не снимать, пожалуйста».

Заселившись в гостиницу, я сразу заказываю себе манговый дайкири. Боже мой, как хорошо оказаться в хорошем отеле после того, как ты только что чудом избежал смерти, да не один раз! Я сразу же отправляю свою пропахшую страхом и потом одежду в стирку, заказываю получасовой массаж и угощаюсь традиционным вьетнамским завтраком – сэндвичи с цыпленком, беконом, салатом и помидорами. Филипп, переодевшись в махровый халат с вышитым логотипом гостиницы, отправляется в бассейн. Очень скоро я лежу на массажном столе, умащенный оливковым маслом, погруженный в полудрему, а крошечная вьетнамская девушка работает над моей спиной. Теперь я уже не так остро чувствую, насколько мне повезло, что я до сих пор жив.

А еще я размышляю о том, что в Азии, должно быть, очень нередки случаи половой дисфункции. Другого объяснения некоторым вещам я просто не нахожу. Любой пищевой продукт здесь ценится прежде всего за его способность влиять на потенцию. Если официант или приятель из местных убеждает вас съесть то, что пару недель назад вам не пришло бы в голову даже поднести ко рту, то, скорее всего, это блюдо «прибавит вам мужской силы». Только от отчаяния человек может пойти на то, на что идут, например, китайцы «в медицинских целях». Вот о чем вам следует напомнить своим друзьям, приверженцам течения «Нью эйдж», помешанным на комплексной медицине и «китайских альтернативных методах лечения». Говорят, в Китае есть солнечные медведи [36]36
  Солнечный медведь – он же малайский медведь, он же бируанг, самый мелкий из медведей.


[Закрыть] , из которых выкачивают желчь и разливают по маленьким бутылочкам. А рог носорога? А медвежьи клыки? А ласточкины гнезда? А утиные зародыши? Надо быть очень сильно озабоченным своим пенисом, чтобы равнодушно смотреть, как мучают маленького симпатичного солнечного медведя.

Только тот, кто нежно и трепетно заботится о своей потенции, способен есть в ресторане «Ми Канх» в Кантхо. Официант приветствует нас и тут же с гордостью проводит обязательную предобеденную экскурсию по прилегающей территории. Это обширный парк с узкой цементной дорожкой, которая петляет между клетками. Обитатели этих клеток обозначены в меню. Кого угодно можете заказать на обед. Я сразу теряю аппетит, увидев солнечного медведя. Есть еще змеи, летучие мыши, ящерицы, крокодилы, журавли, восьмидесятикилограммовый питон, обезьяны и собаки. Правда, собаки, уверяет нас официант (что-то не очень верится), – не продаются. Мы проходим мимо прудов, где каждый может поймать себе на обед сома или рыбу-слона. А посередине этого концлагеря, в котором от каждой клетки веет страхом, стоят хорошенькие бунгало, куда китайские и тайваньские бизнесмены приезжают на уикенд поразвлечься со своими любовницами. Они здесь едят животных, которых большинство американцев видело разве только по каналу «Дискавери»; и еще до того, как убить и съесть этих животных, бизнесмены, я думаю, питаются их «аурой». Идея, видимо, такая: заселиться, заглотить побольше пищи, способствующей хорошей эрекции, и – скорее бежать к себе в бунгало. Официант с гордостью демонстрирует нам бассейн. Ужасный, пропитанный жестокостью парк. Я просто заболел, побывав там. Само по себе неприятно – выбирать животных, которых хочешь съесть. Но жить здесь, рядом со своими жертвами, лежать в постели с любовницей, видеть и слышать, как животные умирают, – ничего себе романтический уикенд!

Мы с Филиппом соглашаемся поймать рыбу-слона в темном, застоявшемся пруду, покрытом зеленой пленкой. Маленький мальчик предупредительно показывает нам, куда забрасывать удочку. Тридцать секунд – и еда поймана.

На закуску мы выбираем относительно безобидные лягушачьи лапки, приправленные карри, змею с креветочными крекерами, арахисом, чесноком и мятой, тушеную летучую мышь (представьте себе тушеную автомобильную камеру в соусе из тормозной жидкости). Мы не едим животных с умными, живыми глазами. Нет, по крайней мере, сегодня я на это не способен. Мы с Филиппом вяло ковыряем вилками содержимое тарелок. Изрядное количество соуса ныок мам не улучшает нам аппетит.

Нет, такой отдых не для нас.

Наш официант – дружелюбный на вид парень, вежливый и внимательный, но мне никак не выбросить из головы, что если бы я заказал, например, обезьяну, он бы с готовностью и с тем же дружелюбным выражением лица перерезал ей горло.

В гораздо лучшем настроении я отправляюсь на следующее утро на плавучий рынок Каи Ранг. Мы нанимаем лодку. Вокруг очень красиво. Солнце окружает облака розовато-оранжевой каймой. Поверхность воды волшебно освещена. Мимо нас проплывают заросли бамбука, домики с соломенными крышами, высокие пальмы, оживленный берег Кантхо. На самой реке тоже кипит жизнь. Рыбаки расправляют на поверхности воды вручную сплетенные сети, похожие на крылья огромной бабочки, забрасывают и вынимают их при помощи бамбуковых палок. Проплывают семьи в сампанах. Встречаются сампаны, где женщина правит, а на корме сидит ребенок, сампаны, нагруженные шлакоблоками и другими стройматериалами. Попадаются плавучие газозаправочные станции: газовый баллон на тысячу галлонов, а на нем сидит старик и курит, дымя как паровоз. Движение по реке становится более оживленным по мере того, как мы приближаемся к Каи Ранг. Сампаны здесь так нагружены, настолько оседают в воду, что я вообще удивляюсь, как они держатся на плаву. Везут мешки с рисом, удобрениями, пальмы в горшках, клетки с домашней птицей.

С лодок торгуют и едой.

К нам подплывает утлая лодочка, и хозяин интересуется, не желаем ли мы кофе. У него на борту кофеварка прямо-таки «Старбакс». Истертой веревкой он привязывает свою лодку к нашей и немедленно начинает выполнять наш заказ, – одной рукой управляет лодкой, скользящей вниз по течению, другой – ставит воду на огонь, процеживает, разливает в высокие стеклянные стаканы потрясающий вьетнамский кофе. С другой стороны подплывает другая лодка – с нее торгуют багетами, и мы покупаем несколько штук. Они еще теплые, с хрустящей корочкой, не хуже тех, что можно найти в Париже. К нашей компании присоединяется лодочка торговца фо, и скоро мы с Филиппом жадно едим из мисок чудесный свежий суп из говядины с вермишелью, куском печенки и разноцветными приправами, придающими супу столь неповторимый вкус. Я бы мог здесь есть целый день. Просто сиди в своей лодке – и еда приплывет к тебе сама. Сэндвичи с паштетом, роллы из говядины, фаршированные блинчики, сладости – и все это на реке, среди оживленного движения. На рынке с лодок торгуют рыбой и живой птицей, фруктами и овощами, хлебом, рассадой, – с полузатопленных, старых, вряд ли вообще пригодных для плавания лодок. Хлебая очередную порцию фо, я думал, что вот это настоящая жизнь. Все улыбаются. Дети кричат: «Привет!», или «Пока!», или «С Новым годом!», – что угодно, лишь бы произнести те несколько слов на английском языке, которые знают. С «десертной» лодки торгуют засахаренными манго и бананами, ломтиками дыни, кусочками ананаса, плодами хлебного дерева, дурианами, манго, питайей, сахарными яблоками. А вот «плавучие кондитерские» оседают под тяжестью свисающих с рулевой рубки лотков с красиво загнутыми, квадратными или треугольными пирожками банх из рисового сладкого теста. Есть лодки с широким ассортиментом сигарет, содовой, пива, фруктовых соков в пакетах. Женщины варят что-то в котелках на скользящих мимо суденышках, жарят крошечных птичек, готовят лапшу и маленькие блинчики с начинкой из фарша, завернутого в листья мяты. Все чудесно пахнет. И выглядит тоже прекрасно.

На берегу – лачуги без дверей, построенные прямо над водой. В них почти нет мебели, разве что гамак. Светятся старые, много раз ремонтированные телевизоры. Над средневекового вида уборными – телевизионные антенны. Достаточно взглянуть на берег – и вам откроется вся повседневная жизнь этих людей: вот матери купают детей, хозяйки колотят вальком белье, скребут котелки в коричневой воде, раскладывают на крыше рисовую бумагу, чтобы сохла, тщательно убирают свои убогие жилища – каждый дюйм вымоют и выскоблят.

Я это наблюдаю везде во Вьетнаме. Это то, что делает здешнюю пищу такой вкусной, а людей такими симпатичными, – это, если хотите, национальная гордость. Проявляется она как: все, от мала до велика, стараются делать то, что они делают, как можно лучше, – придумывая ли что-то новое, починяя ли старое. Этот дух стремления к совершенству витает над каждым прилавком, за которым торгуют лапшой, над каждым протекающим сампаном, над вымытым и прибранным крыльцом каждого дома, над зеленым рисовым полем. Он в том, как выкопаны канавы, как насыпаны дамбы, как перекинут тонкий мостик, как починен башмак, как подметены улицы, как дом крыт соломой, как младенец наряжен в яркий чепчик ручной вязки. Что угодно думайте о Вьетнаме, о коммунизме, о том, что же в действительности здесь произошло годы тому назад. Если хотите, можете не признавать очевидного, но очевидно, что эта страна, прежде всего, ориентирована на семью, деревню, провинцию, а потом уже на государство, ведь идеология – это роскошь, которую немногие в состоянии себе позволить. Вас не может не поразить упорство, с которым трудятся эти люди, их внимательное отношение к любой, казалось бы, незначительной подробности, тщательность, с которой они ежедневно строят свою жизнь, в каких бы тяжелых условиях она ни протекала. Поживите некоторое время в долине Меконга, и вы поймете, как этой нации земледельцев удалось победить самую крупную и могущественную державу на планете. Просто посмотрите, как здешние женщины работают на рисовых полях: по колено в воде, согнувшись, по восемь-десять часов в день сажают рис. Не поленитесь изучить здешнюю запутанную ирригационную систему, кажется, созданную еще в каменном веке. Подумайте, как должны помогать друг другу, поддерживать друг друга соседи, чтобы просто выжить, – и вы все поймете.

Эти люди выдержали бомбардировки с бреющего полета, патрулирование. Они перехитрили ЦРУ, Управление национальной безопасности и всякие другие управления. Им оказались нипочем радиолокационная система АВАКС, грузовые самолеты «С-130» со специальными приборами обнаружения и многоцилиндровыми двигателями, снаряженные лучшими авиаконструкторами и аналитиками, которые контролировали полет с земли, видели все на своих светящихся мониторах. Их не смогли победить ни боинги «В-52», ни наемные убийцы, ни специальные «контртеррористические» подразделения, ни сменявшие друг друга режимы клановых лидеров, которым на народ всегда было наплевать. Они выработали иммунитет к провинциальному сериалу «Беверли Хиллз», к Бобу Хоупу, к самым отвратительным порокам, которые пыталась навязать им американская «культура». Они сильнее французов, сильнее китайцев, сильнее красных кхмеров. И коммунисты тоже сгинут, как сгинули мы, коммунисты тоже – всего лишь очередная веха долгой и полной трагизма истории Вьетнама, – а вот рисовые поля в дельте Меконга, этот рынок, эта река и через сотни лет будут такими же, как сейчас, и какими были сотни лет назад.

Мне здесь нравится. Очень нравится.

Глава 8
Возвращение в Токио

До этого я был в Токио лишь однажды, но не сомневался, что стоит мне ступить на асфальт этого города, как я сразу же окажусь в эпицентре жизни, в самой давке, в пекле в час пик. Для меня Токио – нечто вроде нескончаемого документального фильма, одна из этих динамичных лент с кадрами, быстро сменяющими друг друга, резкими поворотами и неожиданными вспышками, выхватывающими из темноты только самое важное, и заводным саундтреком. Причем скорость все нарастает и нарастает, действие развивается по все более безумному сценарию, а потом – внезапная темнота и обещание еще большей горячки в следующей серии.

Ни один другой город не раздражает таких глубинных центров удовольствия в моем мозгу повара. Иначе говоря, ни одна кухня мира не исполнена такого глубокого смысла: берутся самые простые, чистые, свежие исходные продукты и доводятся до такого совершенства, что обнажается их суть. В отличие от улиц Токио, оккупированных поп-культурой, традиционные заведения, где можно спокойно отдохнуть и поесть, довольно аскетичны и строги: никаких навязчивых повторов, все сдержанно, спокойно и загадочно, как одинокая калла на длинном стебле. Японцы, много работающие, живущие очень упорядоченно, умытые и наглаженные, даже болезненно сдержанные, на самом деле обладают мощным воображением и просто огненной фантазией. Они столетиями серьезно думали о том, что необходимо и достаточно для получения удовольствия. Все лишнее, вторичное, избыточное, несовершенное отбрасывалось. Оставались иногда – пустая комната, кушетка, одинокий прекрасный цветок.

Да, у них шумные улицы – эта нескончаемая усеянная огнями лента Мебиуса, у них орущие джамботроны, стройные ряды сдержанных, одинаково одетых пешеходов (в этом году все молодые женщины непременно красят волосы в рыжий цвет!). Их телевидение показывает истеричные программы с какими-то оленями, чуть ли не танцующими брейк-данс, гиперактивными ведущими, мультфильмы с надоедливыми, толстопузыми, словно накачанными психоделическими наркотиками животными и девушками с кукольными глазами. Их порно – одно из самых отвратительных, брутальных, возбуждающих. Их сексуальные извращения таковы, что даже немцы выглядят девственно невинными. Они действительно учат своих детей, что всей этой ерунды под названием Вторая мировая война никогда не было… Но какое мне, как повару, до всего этого дело? Я приехал сюда, чтобы есть. Когда речь идет о застолье или о том, чтобы отдохнуть в выходные на лоне природы, ни одна другая нация не проявит такой изобретательности и предусмотрительности.

И все держится на рыбе, на рыбе, на рыбе… Любите ли вы рыбу? Если да, то полюбите и Японию. Японцы избороздили все океаны, чтобы добыть вкусную рыбу. Они никогда не пожалеют денег на хорошую рыбу. Я видел, как мой друг Така в «Суши самба» в Нью-Йорке без колебаний согласился заплатить за кусок оторо (очень жирное брюшко тунца) восемьдесят долларов за фунт. Я получаю ни с чем не сравнимое удовольствие, когда хожу по их рыбным рынкам. Стоит мне лишь подумать о такой прогулке – и у меня даже пульс учащается. Я многого не успел, когда был здесь в прошлый раз. Я потерял много времени: работал и просто бестолково болтался по городу. Сначала мне было как-то неуютно от этой чуждости, от этих толп, от незнакомого языка, я даже опасался окунуться в жизнь этого города с головой, зайти в закусочную, где подают лапшу, в бар, где пьют местные. На этот раз я был полон решимости, по крайней мере, упустить не так много. Но мой девиз «На поиски совершенной еды» здесь не работал. Это Япония. Я знал, что попробую много совершенных блюд. Другого они здесь не готовят.

Вылет из аэропорта имени Джона Фицджеральда Кеннеди. Я слишком нервничал, чтобы спать. После просмотра трех фильмов, трех приемов пищи (до аэропорта «Нарита» – четырнадцать часов, а двигатели самолета гудят и гудят) наконец наступает момент, когда тембр этого гудения несколько меняется, и это значит, что скорость уменьшается, самолет начинает снижаться, и каждая секунда этого снижения становится утонченной пыткой. Им бы следовало изобрести игрушки из жевательной резинки. Мне такая точно пригодилась бы. Особенно когда стюардессы начинают ходить по проходам, убирать складные столики в спинки впереди стоящих кресел и проверять, приведены ли кресла в вертикальное положение.

Я остановился в отеле «Татесина» в районе Синдзюку, довольно невзрачной гостинице для командированных» на одной из боковых улиц. В моей игрушечной комнатке стояла жесткая, но удобная кровать, дешевый письменный стол, телевизор. Я пощупал подушку, слегка встряхнул ее, и мне показалось, что она набита песком. Стены были тонкие. За стеной автоматы продавали сигареты, кофе, пиво «Асахи», пластиковые карты для просмотра порнографических каналов («Вишневая бомба» и все такое). Я принял душ в герметично закрывающейся ванной, оделся и под дождем отправился в Кабуки-чо, свернув с залитой неоном и пестрящей афишами широкой улицы. Я прошел синтоистский храм и нырнул в настоящий муравейник бильярдных (японский бильярд называется «пачинко»), баров, кофеен, закусочных, где подают якитори, борделей. В Голден (Гаруден) Гай улицы стали еще уже, а по сторонам ютились бары на один-два столика. А наверху, сквозь паутину пожарных лестниц и высоковольтных линий передач, подмигивали неоновыми вывесками небоскребы. Добро пожаловать в Токио. Я протиснулся в помещение не больше телефонной будки, прошел мимо нескольких раскаленных жаровен хибати, сел и заказал себе бочкового пива.

Вместе с пивом мне принесли горячее полотенце. Еще я заказал пикули и сырые овощи с пастой мисо , миску онсэн тамаго (яйцо всмятку с горным картофелем и водорослями), хвост рыбы сериолы с редисом, крылышки цыпленка, грибы шиитаке и несколько поджаренных косточек гинкго (отдаленно напоминают абрикосовые). Жизнь снова была прекрасна. Тягостные часы в самолете, этом летучем стойле, колени, подтянутые к подбородку, этот чертов Мэл Гибсон и противная ломака Хелен Хант (помните фильм «Чего не хочет Тони»?), этот супермен Джин Хэкман, играющий (как неожиданно!) грубоватого, но доброго футбольного тренера, и опять Джин Хэкман в роли грубоватого, но доброго бывшего агента Национального управления по ядерной безопасности США, – все это поблекло и улеглось в ячейке памяти под названием «неприятные воспоминания».

В ту ночь я проснулся в 3:00 и заварил себе прямо в комнате зеленого чаю, благо владельцы позаботились о том, чтобы каждый постоялец мог это сделать. Попробовал писать. Попытался позвонить жене в Нью-Йорк, но попал на автоответчик (Элвис Костелло спел «Иногда мне хочется заставить тебя замолчать»). Я положил трубку и впервые с тех пор, как отправился в путь, почувствовал себя по-настоящему отрезанным от прежней жизни. Между мною и домом теперь была целая вселенная. Все, чем я занимался когда-то, все, чем был я сам, теперь казалось совершенной абстракцией. Мне даже почудилось, что я один в этой «Татесине», но тут за стенкой заработал сливной бачок. Чуть позже я услышал стоны – мой сосед явно тащился от «Вишневой бомбы».

Я ненадолго заснул и увидел очень яркий сон: будто Нэнси сделала ремонт в нашей квартире и устроила мне сюрприз – организовала вечеринку. Все гости были азиаты. Все друг с другом обнимались. Почему-то была Лесли Гор и пела «Это моя вечеринка». Когда Нэнси обняла меня во сне, я это очень даже почувствовал.

Проснулся я рано и выпил горячего кофе из кофейного автомата. У входа в гостиницу я встретился с моим гидом и переводчицей Митико, хорошенькой, модно одетой, сообразительной молодой женщиной, которую нашли для меня наши телевизионщики.

За рулем микроавтобуса сидел Синдзи, мой водитель, длинноволосый парень в бейсболке с эмблемой «Янкис». И гид, и водитель прекрасно говорили по-английски, а Синдзи к тому же был прекрасно осведомлен о всех достижениях «Янкис» и о последних веяниях в бейсболе, так что я понял, что я в хороших руках. По дороге в район Гиндза Митико непрерывно стрекотала по изящному серебристому мобильнику, отдавая разные распоряжения, а мы с Синдзи тем временем обсуждали игру Скотта Бросиуса.

В этот мой приезд на повестке дня было суши эдомаэ . Эдо – это старое название Токио, и термин «эдомаэ» применительно к суши означает, что блюдо приготовлено в традициях старой школы, в стиле Эдо. Мы имеем дело с неприукрашенной, классической версией суши (но во времена Эдо к суши уже относятся благоговейно). Митико представила меня г-ну Киминари Тогава, специалисту по суши, шеф-повару и владельцу ресторана «Караку» в фешенебельном районе Гиндза.

Мне уже приходилось посещать внушающий священный ужас, переворачивающий всю твою жизнь рыбный рынок Цукидзи, который может по праву считаться королем всех рыбных рынков. Но на этот раз я отправлялся туда со специалистом. План был таков: встретиться с Тогава-сан в его ресторане, пробежаться по Цукидзи, сделать необходимые покупки, потом вернуться в ресторан и наесться до бесчувствия. Я уже писал раньше о рынке Цукидзи, уже использовал все превосходные степени, до каких только смог додуматься. Можете поверить мне на слово: это Тадж Махал, Колосс Родосский, египетские пирамиды морепродуктов. Вся эта роскошь, заполняющая собой акры и акры, шевелящаяся и извивающаяся в своих баках, разложенная разноцветными рядами аккуратно, как костяшки домино в коробке, высовывающая клешни из-под груд крошеного льда, развозимая по рынку на быстрых подвижных тележках; этот запах безграничных возможностей, неисчислимых чувственных удовольствий, – нет, я не в силах описать это. Больше ничего не могу сказать. Просто поверьте мне, что это великолепно.

На сей раз я не просто глазел по сторонам, разинув рот. Сегодня я был при деле. Сегодня со мной был господин Тогава, и стоило торговцам рыбой увидеть его, как они спешили оказать нам внимание. Тогава-сан, этот дружелюбный, но сдержанный и даже строгий человек примерно моего возраста, сегодня пришел на рынок за живым угрем, живым осьминогом, лещом, тигровыми креветками и оторо – подбрюшьем жирного тунца, – сейчас как раз был сезон. Мы довольно долго вылавливали живых рыбин из садков и внимательно изучали каждую. Г-н Тогава показал мне нечто такое, чего я никогда раньше не видел. Он, например, достал бьющего хвостом леща, взял нож и сделал надрез чуть ниже головы рыбы. Достаточно глубокий – чтобы открылся хребет. Потом взял длинную, тонкую проволоку, вставил ее в хребет рыбы, и то вдвигал ее, то почти вынимал, как будто прочищал трубу. Он объяснил, что таким образом парализует леща. Рыба остается живой, но пребывает в коматозном состоянии – до той самой секунды, когда у себя на кухне г-н Тогава с ней покончит. В одном из особенно оживленных уголков рынка мэтру попался на глаза крупный жирный тунец, и он подошел, чтобы рассмотреть его поближе. Г-н Тогава некоторое время задумчиво разглядывал рыбу, обменялся несколькими словами с продавцом – и нужный кусок отправился к нам в сумку. Еще мы купили несколько килограммов живых угрей, осьминога, который, не желая покидать свой стеклянный аквариум, пытался присосаться к стенкам щупальцами, ярких креветок и вернулись в ресторан.