Текст книги "Ракета в морг (ЛП)"

Автор книги: Энтони Бучер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 13 страниц)

Вэнс Уимпол нахмурился.

– Я пока не понимаю, как он нас выследил. Я был так осторожен. Никто не знает, что я в Лос-Анджелесе. Даже моя сестра думает, что я всё ещё блуждаю по семи морям.

– Он вышел на наш след. Важно это. Неважно, как. И где ты добудешь деньги?

– Я могу получить их… – он мысленно подсчитал, – через неделю. У меня есть двести. За четыре-пять дней напишу повесть за триста. Отправлю авиапочтой, а мои чеки Стюарт всегда посылает авиапочтой… Ровно через неделю у тебя будет пятьсот.

– К тому времени, – горько произнесла женщина, – ты найдешь другую возможность потратить свои двести.

Уимпол налил себе выпивки.

– Я всегда был не из тех, кому отказывают. Я всегда легко зарабатывал деньги, даже если они у меня и не задерживались надолго. Но расслабиться и получать чудесный регулярный доход…

– Если только он этим удовлетворится, – проговорила женщина. – Если только удастся ему помешать потребовать ещё…

– Один пухлый и никчёмный зять, – размышлял Уимпол, – стоит между мной и управлением богатейшим литературным наследством Америки. – Он в безмолвном тосте поднял стакан.

6

Сестра Мария Пациенция, доктор медицины, отложила ручку и стала рассматривать безупречно перфорированный лист, покрытый значками шрифта Брайля. Эта часть её дневных трудов завершилась. Она склонила голову и вознесла короткую благодарственную молитву Деве Марии, ибо в транскрипции её не было ошибок.

Затем, единственная из всех обитателей Лос-Анджелеса, а быть может, и всего мира, она помолилась за Хилари Фоулкса.

Ибо Христос сказал на горе Елеонской: Любите врагов ваших, благотворите ненавидящим вас и молитесь за обижающих вас.

А Хилари Фоулкс за свою жизнь заслужил немало молитв.

7

Среди читателей этого повествования могут попасться некоторые из числа тех жалких людей, что никогда не читали рассказов о докторе Дерринджере, из той горстки дряблых личностей, которых Александр Вулкотт^[6] назвал “жалкими, словно ребёнок, никогда в жизни не видевший рождественской ёлки”.

И этим немногим, быть может, потребуются некоторые пояснения. Вы же, остальные, кто чтит “Пурпурный свет” и “Под бездной” столь же твёрдо и преданно, как “Алису в Зазеркалье”, “Этюд в багровых тонах” или “Остров сокровищ”, быть может, проявите терпение к попытке автора описать чудо словами.

Фантастика – термин расплывчатый и охватывающий широкую область. Она включает всё, от “Затерянного мира” до “Меча в камне”, от “Её” до “Америки Калеба Катлума”^[7]. Но у неё есть свои поклонники, столь же пылкие и преданные, как аудитория детективов, вестернов или любовных романов. И самые преданные, самые фанатичные из этих поклонников фантастики – приверженцы фантастики на тему науки – научной фантастики, как они её называют, или просто “сай-фая”.

Подобно детективу, научная фантастика восходит к тёмным и древним корням. И, подобно детективу, она расцвела в девятнадцатом веке в знакомой нам ныне форме. Эдгар Аллан По был почти одинаково влиятелен на обоих этих полях. Но настоящим По и Уилки Коллинзом научной фантастики был Жюль Верн.

Однако ни По, ни Коллинз не несут ответственности за широкую популярность детектива. Эта честь принадлежит Конан Дойлу, который ничего не добавил к форме, не привнёс ни одной особенности, которая отсутствовала бы в произведениях пионеров жанра, но создал персонажа столь сверхчеловеческих масштабов, что тот вышел за рамки одного вида литературы и стал частью общемирового сознания.

То, что Дойл совершил Шерлоком Холмсом, Фаулер Фоулкс достиг примерно десятилетием позже доктором Дерринджером. Выходец из старинного семейства Сан-Франциско, Фоулкс какое-то время баловался богемными писаниями, столь модными в этом городе на рубеже веков. Он участвовал в “Жаворонке”^[8] и был близким другом Джеллетта Бёрджесса и Амброза Бирса. Он писал сценарии для постановок Богемского клуба^[9], а сборник его стихов был издан Полом Элдером^[10].

А потом он натолкнулся на доктора Дерринджера.

Стихи Фоулкса (которым иные критики отдают предпочтением перед Джорджем Стерлингом^[11], находя в них интересное предвидение понимания Джефферсом^[12] калифорнийского пейзажа) забыты. Две его пьесы, когда-то успешно поставленные Генри Миллером^[13], ныне столь же мертвы для репертуара, как творения Клайда Фитча^[14]. Его цикл исторических романов, посвящённый событиям от основания миссии Долорес^[15] до землетрясения 1906 года, ныне интересен лишь собирателям калифорнианы.

Но нет в мире ни единого уголка, где не знали бы коренастую, с бычьей грудью, бородатую фигуру доктора Дерринджера, с его ревущим голосом, седой головой, тростью и разрушительным умом. Стэнфордский университет^[16] по сей день получает письма с просьбой дать научную консультацию, адресованные “Гарту Дерринджеру, д-ру философии, физический факультет”, а чудаки-учёные с удовольствием посещают в этом университете Мемориальную библиотеку Фоулкса, чтобы поражать друг друга различными прочтениями рукописных ранних версий.

Рассказывают о сейсмографической экспедиции, после напряжённых месяцев достигшей якобы недостижимых верховьев Кулопангу. Вождь нгутлумби был очарован сложной аппаратурой для регистрации подземных толчков. Он осмотрел её со всех сторон и, наконец, уверенный в ответе, спросил:

– Докка Деринья это дело?

Быть может, именно этому рассказу присуща толика фантастического преувеличения, но, тем не менее, он отражает то уважение, которое мир мудро оказывал мастерскому творению Фаулера Фоулкса.

О другом творении Фоулкса, его сыне Хилари, вы уже кое-что слышали и услышите ещё больше. Собственно говоря, вы станете свидетелями его смерти.

Второй день: пятница, 31 октября 1941 года

1

– А почему, – спросил лейтенант Маршалл Кончу Дункан, когда они под палящим солнцем ехали на запад, – Мэтт так зол на Хилари?

– Я совсем не виню его, – нахмурилась девушка. – Только болтать об убийстве несмешно.

– Убийство подобно самоубийству. Или писательству. Чем больше об этом говоришь, тем меньше склонен сделать. Спусковой клапан. Но каков мотив?

– Это был грязный трюк… Не думаю, что вы знаете Дона Стюарта? В любом случае, он был известным фантастом, а теперь редактор “Удивительных историй” (это научная фантастика) и “Миров по ту сторону” (это фэнтези). Он купил кое-что из вещей Мэтта и, похоже, решил, что тот перспективен. В итоге у Стюарта появилась блестящая идея, что было бы забавно написать несколько новых рассказов о докторе Дерринджере. – Маршалл кивнул. – В этом и состоял замысел. Фоулкс умер лет десять назад, правильно? И даже тогда он слегка, так сказать, отстал от времени. В современной науке полно областей, которых великолепный доктор даже не касался. Представьте, что он мог бы сделать с распадом атома или теориями времени Данна^[17]. Смотрите – сколько сейчас доктору Дерринджеру?

– Ты имеешь в виду, как давно эти рассказы написаны?

– Я имею в виду, насколько стар этот великий человек. Первые рассказы вышли на рубеже веков, а ему тогда было лет сорок… Тогда сейчас восемьдесят. Вполне мог бы быть полон сил.

– А разве не полон? В смысле, неужели никто не чувствует, что он существует? Но продолжай.

– Так и говорил Стюарт. Что люди думают, что он реален. Поэтому он написал Остину Картеру, изложил эту идею и сказал, что если тот не хочет, то должен передать ещё кому-нибудь в ЛОМ, и тогда…

– Ого! Просто чтобы прояснить ситуацию, кто такой Остин Картер?

– Самое громкое имя во всем писательском стойле Стюарта. Собственно, думаю, он все три самых громких имени там. И он тоже милый; помог в самом начале Мэтту.

– А ЛОМ?

– Литературное общество Маньяны. Остин Картер стал называть его так, потому что все всегда болтают, какой потрясающий рассказ собираются написать завтра^[18]. Типа как вы говорили об… убийстве. Только большинство из них действительно их пишут. ЛОМ объединяет тут всех, кто пишет фэнтези и научную фантастику, а Картер обеспечивает своего рода связь между ними здесь и Стюартом в Нью-Йорке.

– Улавливаю. Хотя у меня ощущение, что я хожу по грани странного нового мира. Продолжай.

– Итак, Картер скинул эту идею про Дерринджера Мэтту. Мэтт, конечно, воодушевился, потому что он говорит, что три величайших литературных персонажа за всю историю – это доктор Дерринджер, Шерлок Холмс и Волшебник страны Оз. Так что он придумал краткое содержание для шести рассказов, Стюарт их одобрил, и он написал наследникам Фоулкса, которые дали разрешение за чисто символические деньги, о сумме которых договорятся по завершении работы, и Мэтт работал как всегда и сдал рукописи в набор. Только тогда Хилари объявил сумму. Пятьдесят долларов за рассказ без права поторговаться. Мэтт получил от Стюарта за них четвертную премию, так что вышло по шестьдесят два с половиной за рассказ. И к тому времени, когда он всё выплатил Хилари, у него осталось всего семьдесят пять долларов прибыли за шесть рассказов. И он ещё не всё выплатил, потому что мы потратили большую часть денег Стюарта, а он говорит, что ни в жизнь не коснётся никаких моих денег, чтобы заплатить свои долги.

Маршалл заворчал.

– Я не слишком его виню. В смысле, за позывы к убийству. Хилари просто милашка.

– Я ещё не рассказала вам худшего. В тот самый день, когда Мэтт получил письмо от Хилари и подпрыгнул до потолка, мы прочитали в колонке сплетен, что миссис Фоулкс только что купила за пятьдесят долларов меховую шубу для своей собаки. Честное слово, лейтенант, если я когда-нибудь увижу эту собаку… Мэтт говорит, что был бы не против, если бы его трудовой пот позволил миссис Фоулкс купить платье, или шампанское, или ещё что-нибудь разумное; но меховая шуба для собаки…

– И, полагаю, это пекинес.

– Возможно… О, поверните здесь направо.

Монастырь Сестёр Марфы Вифанской изначально был большим, официальным поместьем на Вествудских холмах. В разгар депрессии он был щедро подарен монахиням богатым и милосердным мирянином, который не мог больше платить налоги и сборы.

Для монахинь это имущество стало бессмысленным, но прекрасным, нескончаемым источником тревог и восторгов. Солнце, вид на океан с вершины холма и невысказанная, но явная зависть настоятельниц обителей других орденов частично искупали полуторамильную дорогу до автобусной остановки и постоянные заботы о содержании. А богато украшенный бассейн стал прекрасным угощением для мексиканских детишек, каждую неделю приезжавших на школьных автобусов с северного края городка.

Сестра-привратника подозрительно скосила глаза на лейтенанта Маршалла (она наслаждалась своими слегка еретическими взглядами на важность мужчин, будучи склонной представлять Небеса благородным матриархатом, где Дева щедро уступила Сыну определённое положение), но улыбнулась Конче, чья тётушка была одной из самых верных жертвовательниц обители.

– Можете подождать в патио, – сказала им она. – Хотя там сестру Урсулу ждёт ещё одна дама.

Даже в пасмурные дни этот дворик казался ярко-зелёным от словно бы подводного колорита растений. Сегодня, в ярком осеннем солнечном свете, он купался в изумрудном блеске.

– Мне тут нравится, – признался Маршалл, – даже если я не чувствую здесь себя уместным. Раньше у меня были странные представления о монастырях. Вроде Марии Монк^[19]. Нечто промозглое, мрачное и молчаливое, не считая редких воплей из-за новой кирпичной стены. Но тут всё такое свежее и чистое. Это… это как больница без боли.

– Это больница, – промолвила Конча. – Но она исцеляет иную боль.

Маршалл помолчал, набивая трубку.

– Какая торжественная мысль, Конча! И почему католики так любят выражаться парадоксами?

Она слегка покраснела.

– Я не сама придумала. Слышала, как сестра Урсула однажды это говорила. Но вы не расскажете мне, для чего мы здесь? Что вы хотите у неё спросить?

Лейтенант задумчиво курил трубку.

– Ничего особенного. К сожалению. Мне просто нужна кое-какая техническая информация. – Он извлёк из кармана чётки с семью декадами. – Видела когда-нибудь такое?

Конча нахмурилась.

– Забавно. Нет. Я думала, у тёти Элен есть все виды чёток, скапуляриев^[20] и образков, какие только могут быть, но такие с семью декадами ни разу не видела. Это… это улика?

– Возможно. Пока не знаю. Поэтому я и здесь.

– Сэр! – повелительно потребовал женский голос.

Маршалл повернулся. Эта женщина была не такой, какую можно было ожидать встретить в монастыре. Тело её было зрелым, полным и не связанным ни с одним из двух идеалов Церкви – девственностью или материнством. А её шикарный осенний костюм, должно быть, стоил – ну, он точно в таких вещах не разбирался, но если бы увидел подобное на Леоне, то наверняка встревожился бы за их банковский счёт.

– Должны ли вы, сэр? – проговорила она.

Маршалл выглядел озадаченным.

– Прошу прощения. Должен что?

– Должны ли вы курить трубку в этом священном месте?

Он облегчённо улыбнулся.

– Простите, если это вас тревожит, мадам. Но монахиням очень нравится. Сестра Урсула говорит, что монахи именуют трубочный дым “благовониями садовника”.

Женщина вскинула хорошо выщипанные брови.

– Но какое легкомыслие! Даже если бы я сама курила, я должна была бы думать здесь не о курении, а…

– Я заставила вас ждать? – Орденское одеяние заставляет большинство женщин двигаться либо с неуместной суетливостью, либо со столь же чрезмерным величием. Но в случае сестры Урсулы они казались единственно возможной при её тихой, энергичной походке одеждой. В её голосе тоже не звучало ни приглушённого благочестия, ни дисциплинарной строгости; это был просто хороший и приятный голос.

– Я помогала сестре Пациенции с шеллаковыми пластинами для слепых. Извинишь меня? – Она улыбнулась Маршаллу, легонько поцеловала Кончу и с любопытством взглянула на странную женщину.

– Эта леди пришла раньше нас, – сказал Маршалл.

– Помилуйте, лейтенант! Вы заставляете меня чувствовать себя как в мясной лавке.

– Я не хочу вторгаться, – с обиженным высокомерием закапала словами женщина. – Подожду в часовне. Где единственный фимиам, – решительно прибавила она, – это то, что возносят в честь и славу Божию. – Она унеслась прочь. Походка её была одновременно благочестивой и благородной, но изгиб полных бёдер всё же нельзя было не заметить.

– Бог мой! – выдохнула Конча. – Кто она?

– Не знаю, дорогая моя. Даже как её зовут. Она просто пришла и сказала привратнице, что страдает и хочет поговорить с Невестой Христовой. Думаю, преподобная матушка была слегка озадачена столь благочестивыми словами, но попросила меня поговорить с ней. В конце концов, если у неё какие-то проблемы, а мы можем помочь ей…

– И, – с добродушным уколом добавила Конча, – у вас проблемы с финансированием той детской клиники на заводе “Локхид”.

Сестра Урсула улыбнулась. Улыбаясь, она выглядела немногим старше Кончи. Серьёзной она была совершенно лишена возраста. Лейтенант Маршалл и даже его проницательная, женственная супруга никогда не осмеливались даже выдвигать предположения, сколько же сестре Урсуле лет.

– Уверена, – укоризненно проговорила та, – столь недостойная мысль никогда не приходила в голову преподобной матери. По крайней мере, осознанно.

Маршалл вновь разжёг свою вересковую трубку.

– Она полагала, что я кощуннил, дымя здесь.

– О Боже. Предвижу неприятности с ней. Обычно достаточно сложно сделать людей святыми. Но когда они считают себя много более святыми, чем когда-либо предполагалось для них Господом или Его Церковью, тогда поистине ужасная проблема – низвести их обратно к человечеству. – Она направилась к озарённой солнцем каменной скамейке. – У вас выходной, лейтенант, или вы прибыли по долгу службы?

– Боюсь, что последнее.

– Вы имеете в виду, что хотите, чтобы я… – Сестра Урсула подалась вперёд, и в её глазах почти незаметно вспыхнула искорка. Но внезапно она замолчала и снова выпрямилась. – Бог мой, я опять, – вздохнула она. – У нас, Невест Христовых, как справедливо именует нас та дама (хотя я и должна сказать, что нахожу это выражение куда более удобным в религиозной поэзии, чем при обычной беседе), есть свои недостатки. Вы знаете мой и продолжаете ему потакать. Но сперва скажите мне: как Урсула?

– Уже улыбается, и, знаете, по-человечески. А весит на две унции больше, чем Терри в её возрасте. Приходите посмотреть её.

– Постараюсь. – Когда Маршалл полез в карман, она улыбнулась. – Снимки уже есть?

– Нет.

Улыбка сменилась хмуро озадаченным выражением лица, как только она увидела, что он извлёк из кармана.

– Лейтенант! Я думала, вы самый стойкий из всех агностиков.

– Боюсь, я ношу эти чётки не в религиозных целях. Я просто хочу узнать, что вы можете о них мне рассказать.

Сестра Урсула долго ломала голову над этими искусно вырезанными бусами.

– Откуда они у вас? – спросила она, наконец.

– Что это? – возразил Маршалл.

– Чётки, – медленно проговорила она. – Но не Чётки с большой буквы. То есть, не обычный набор бусин, с помощью которого предаются медитации, размышляя о тайнах искупления в преданности нашей Благословенной Матери.

– Да? Я думал, чётки есть чётки.

– О Боже, нет. Известная молитва, открытая монаху Доминику, безусловно, создала самый распространённый вид чёток^[21], но есть и другие. Я знаю, например, про чётки Пражского младенца; и, полагаю, есть, конечно, тибетские и другие нехристианские чётки. Количество и расположение бусин, естественно, зависит от молитвы, в помощь чтению которой они предназначаются, а у этих чёток семь декад. Распятие, конечно, исключает что-либо ламаистское. Но что может символизировать семёрка. Семь таинств… Семь скорбей…

– Или что-то краткое семи, – предположила Конча. – У обычного розария пять декад, так что нужно три круга для всех пятнадцати тайн.

– Кратное… Да, спасибо, Мэри. Теперь я вспоминаю.

– Вы знаете, что это.

– Да. Это чётки Крестного Пути^[22]. На нём четырнадцать остановок, и их перебираешь дважды, размышляя за каждую декаду об одной остановке.

– Никогда о них не слышала, – сказала Конча.

– Я не удивлена. Один священник в Сан-Франциско придумал их лет сорок назад, чтобы многие калифорнийцы, жившие вдали от храма, могли вспоминать о Крестном пути. Но отец Харрис погиб при землетрясении, и традиция сошла на нет. Полагаю, она так никогда и не была формально утверждена Святым Престолом. Нет, конечно, это не значит, что её следует осудить. Любой волен произносить должные молитвы в той форме, что больше всего ему подходит.

Маршалл выглядел разочарованным.

– То есть вы имеете в виду, что тут всё в порядке? Они ортодоксально-католические?

– Быть может, не совсем ортодоксально, но, конечно, не еретические.

– Ох. Если бы они принадлежали какой-нибудт малой секте, это сильно помогло бы мне сузить круг поисков.

– Думаю, даже сейчас вы можете его сузить. Подобная традиция процветала всего несколько лет и практически только в одном городе. Дерево необычное, а резьба очень высокого качества; эти чётки, вероятно, исполнены по заказу и стоит немалых денег. Несомненно, они принадлежали одной из богатых покровительниц отца Харриса.

– Звучит логично, – кивнул Маршалл. – И если эти чётки чего-то стоят как произведение искусства, то это объясняет…

– Можно внести предложение? Оставьте их мне, и я покажу их сестре Перепетуе, которая знает о религиозном искусстве больше, чем я могу представить. Не удивлюсь, если она назовёт вам даже имя резчика и собственно тот период его работы, когда они выполнены.

– Спасибо. Попытаться стоит. – Он вручил чётки.

– И, лейтенант… Вы не станете мне ничего говорить об… обстоятельствах? – В её глаза вновь вспыхнули искорки.

– Конечно. Но там ничего интересного. Достойного вас, сестра. Просто нужно попытаться проследить бродягу, позволившего себя убить. Эти чётки – единственная нить, по которой мы можем установиьт его личность.

– Так-так… Нет! О, лейтенант, я стыжусь себя. Я уже год была добродетельна, не так ли? Мы добрые друзья, я люблю ваших детей и никогда не пыталась вмешиваться и раскрывать ваши дела за вас. Я даже заткнула уши в тот вечер, когда вы пытались рассказать мне о деле с отравлением Магрудера, и посмотрите, как прекрасно вы сами его раскрыли.

– Через три недели, – сказал Маршалл, – и готов поклясться, что вам не понадобилось бы и пяти минут, чтобы найти ключ в той нетронутой коробке спичек.

– Прошу вас. Не пытайтесь мне льстить. Это ваше дело – раскрывать преступления, а не моё. Я хочу быть добродетельной. Но я так долго была такой, что в итоге… зазудело.

– Мадам, после вашей работы год назад вы можете раскрывать мои дела в любое время, когда захотите. И если зудит, почему бы не почесать?

– Трудно объяснить… Но взглянем на вещи так. Вы знаете сестру Фелицитас. У неё есть порок; это любовь поспать подольше. Вы были бы… ну, можно сказать, что вы бы дали ей повод согрешить, предложив ей хорошую перину. Или сестра – нет, не буду называть имён; но вспоминаю двух или трёх, кому лишь дьявол способен оставить коробку шоколадок. Видите ли, правила ордена, не говоря о нашей собственной преданности вере, оставляют в нашей жизни немного места для того, что мир считает большими и серьёзными пороками. Так что мы начинаем осознавать важность остальных из Семи смертных грехов. Все признают зло Похоти, большинство людей опасаются Скупости, по крайней мере, на словах; но есть опасность для души и в Чревоугодии, и в Лености. И в Гордыне. Когда вы только что были столь добры, что сказали, будто я помогла вам… Нет, это ложная скромность, худшее проявление Гордыни. Когда я помогла вам, то очень гордилась тем, как я умна. Я почувствовала силу. Я даже, – опустила она глаза, – почувствовала власть над жизнью человеческой. И не хочу этого вновь. Я сделаю всё, что в моих силах, чтобы узнать то, что вам нужно, об этих чётках, но не хочу знать большего. Точнее, хочу, но не хочу этого хотеть.

– Хорошо. Но я тоже должен признаться. Весь последний год я надеялся как-нибудь соблазнить вас вернуться туда, где вы, думаю, на своём месте. Да, мне нужна была помощь с этими чётками, но я был рад ей, потому что это дало мне возможность предложить вам дело, требующее ваших специальных знаний. Это не так уж и важно, но если вы меня выслушаете и скажете…

– Нет, – твёрдо произнесла сестра Урсула. Мгновение они, полицейский и монахиня, сидели, глядя друг на друга серьёзно, словно несчастные влюблённые. Затем Маршалл улыбнулся.

– Хорошо. Но если дьявол когда-нибудь решит невыносимо искусить вас, я буду на его стороне. Наши силы потеряли прекрасного полицейского, когда вы решили надеть клобук.

– Спасибо. А теперь мне пора пытаться утешить сестру Пациенцию – или нет, в часовне ждёт та странная женщина.

– Что случилось с сестрой Пациенцией? – потребовала Конча. Для неё монахини, знавшие её с детства, были кем-то вроде тётушек.

– Боюсь, она довольно-таки раздосадована, и это понятно.

– Что случилось?

– Она транскрибировала шрифтом Брайля один из романов о докторе Дерринджере и написала наследникам Фоулкса. Известно, что подобное согласие всегда даётся автоматически, нужно просто получить формальное разрешение. Так вот, наследник ответил, что был бы рад, если слепые прочитают произведение его отца, и возьмёт стандартную сумму за переиздание.

– Опять Хилари! – присвистнул лейтенант Маршалл. – Если так пойдёт, я ещё буду расследовать его убийство.

2

Часовня – целомудренная новая бело-золотая мемориальная часовня Руфуса Харригана, выстроенная на средства Элен, тёти Кончи – была пуста, если не считать элегантно одетую женщину, преклонившую колени у алтарной преграды. Услышав шаги монахини, она встала и перекрестилась – медленно, как человек, для которого этот жест ещё нужно обдумывать шаг за шагом.

Сестра Урсула преклонила колени перед алтарём.

– Вы хотели поговорить со мной? – тихо спросила она.

– Если вы будете так добры к страдавшей.

– Можем выйти в патио. Непочтительный мужчина с трубкой ушёл.

– Благодарю вас, сестра.

– Что вы хотели? – спросила сестра Урсула, пока они шли по коридору.

– Я хочу знать всё о том, каково быть Невестой Христовой.

Рука монахини бездумно теребила странные чётки.

– Знаете, на этот вопрос нелегко ответить. Сестра Иммакулата работает сейчас над биографией блаженной матушки Ла Рош, основательницы нашего ордена. Она говорт, что любая, кто пытается выразить словами истинный смысл жизни монахини, должна быть или святой Терезой, или простушкой.

– Святая Тереза! – вздохнула женщина. – Та милая малышка^[23]!

– Я имела в виду другую Терезу, – улыбнулась сестра Урсула, – Авильскую, которая…

Но женщина прервала её:

– Прошу прощения, сестра, но эти чётки…

– Да?

– Где вы их взяли? – На мгновение её благочестие исчезло, сменившись явной заинтересованностью. – Откуда они появились?

– Не знаю, – честно ответила сестра Урсула. – А что? Вы что-нибудь знаете о них?

– Знаю? Ну, я уверена, это мой… – Женщина замолчала. Она подняла к своей полной груди сцепленные пальцы и задумчиво опустила голову. – Но мы сейчас не должны думать о таких вещах, не так ли? Нет, сестра, это неважно. Расскажите мне, что можете, о своей жизни.

Сестра Урсула закусила губу. Эти чётки были у убитого. Если женщина знает что-то о них… Хотя какая связь может быть между столь дорогой вещью, как они, и тем, кого лейтенант назвал “бродягой”… Тем не менее, если только попробовать выяснить…

Сатана редко душил её с такой силой. Но она сказала лишь:

– Думаю, лучший способ объяснить, это показать вам что-то из дел наших рук. Мы именуемся, как вам известно, Сёстрами Марфы Вифанской, поскольку матушка Ла Рош верила…

3

В те дни, когда Ольсен и Джонсон только начинали, а ад ещё и не думал раскрываться^[24], действие одной их сценки происходило в гостиничном номере. Среди множества удивительных неудобств этой комнаты был пьяный, время от времени забредавший туда в поисках ванной.

При пятом своём появлении он, взирая на двух несчастных комиков, отчаянно стонал:

– Так вы во всех комнатах?

Именно так чувствовал себя сейчас лейтенант Маршалл. Он доставил Кончу в квартиру Дунканов, отказавшись прервать работу Мэтта даже ради похвального проекта по распитию пива, и направился в совсем другой, роскошный апарт-отель, номер которого был найден на трупе Тарбелла.

На пути в монастырь он слышал о Хилари Фоулксе от Кончи. В монастыре он ещё больше услышал о Хилари Фоулксе от сестры Урсулы. А здесь первым же именем, привлекшем его взгляд на почтовом ящике, было ХИЛАРИ С-Т ДЖ. ФОУЛКС.

– …во всех комнатах… – пробормотал лейтенант Маршалл.

Дверь открыла горничная в форменном платье. На вопрос Маршалла, можно ли поговорить с мистером Фоулксом, она запросила визитную карточку.

– Боюсь, у меня её нет. Просто скажите ему, что это полиция. – Он собирался добавить что-нибудь обнадёживающее, чтобы отвести обычный ужас мирных граждан перед полицией, но лицо девушки мгновенно просветлело.

– О да, инспектор, я скажу ему. Он будет очень рад.

Маршалл не почесал в затылке. Он не был склонен к этому жесту, да не знал никого к нему склонного, но понял, что романисты имеют в виду, когда пишут: “Он почесал в затылке”. Доселе он никогда не сталкивался с человеком, который бы столь горячо приветствовал полицию, а исходя из всего слышанного до тех пор о Хилари Сент-Джоне Фоулксе, определённо следовало полагать, что он последний, кто стал бы это делать.

Маршалл осторожно присел на изящный тонкий стул. Эта гостиная была женской. Тут не стояло прочных удобных кресел, в которых можно вытянуть ноги и закурить трубку. Вся комната была изящно, до боли опрятной. Ни следа пепла, очков, журналов или других признаков нормального человеческого удовольствие. Единственным материалом для чтения служил небольшой шкафчик, наполненный изысканно оформленными томиками в кожаном переплёте. Даже не глядя на них, Маршалл был уверен, что это полное собрание сочинений Фаулера Фоулкса.

Он закурил трубку, поискал пепельницу и безнадёжно засунул спичку в отворот брюк. Маршалл откровенно признавал в глубине души, что оказался здесь, потому что ему стало любопытно посмотреть, на что, чёрт возьми, похож этот Хилари. Не было и одного шанса из ста – или, точнее, был только один шанс из двадцати четырёх, – что Хилари как-то связан с трупом Тарбелла с Мейн-стрит. Но, как успокаивал он свою совесть, надо же было в этом отеле с чего-то начинать.

– Инспектор! Но это превосходно!

Голос удивил Маршалла. Едва ли он знал, почему, но ожидал чего-то более женственного. Этот голос, более глубокий, ясный и звучный, чем был его собственный в разгар карьеры на студенческих дебатах, едва ли соответствовал его общему представлению о Хилари.

Визуально этот человек подходил ему больше, чем на слух. Рост его был чуть ниже среднего, а вес чуть больше. Не то чтобы толстяк; просто можно обойтись щеками чуть менее пухлыми и шеей, не вылезающей из воротничка. На нём был великолепный красно-золотой халат, который сразу же захотелось иметь Маршаллу, поверх слишком узких брюк в тонкую полоску и нежно-розовой рубашки с жёстким белым воротничком, какого Маршалл не надел бы и на маскарад.

Походка его напоминала пингвина, и полицейский почти что ожидал, что вместо нетерпеливо схватившей его пальцы мягкой руки окажется ласта.

– Меня зовут Маршалл, – сказал он. – И я всего лишь лейтенант.

– Прекрасно, лейтенант, прекрасно. Садитесь. Чаю?

– Нет, спасибо. Я не займу у вас много времени. Просто хотел бы задать пару вопросов.

Хилари Фоулкс сел, вежливо подавшись вперёд и сжав рукой мочку правого уха. Маршаллу смутно припомнился широко известный рекламный плакат с портретом его отца в той же позе.

– Естественно, естественно. Но я поражён, лейтенант, такой быстротой действий.

– Быстротой?

В голосе Хилари прозвучала нотка обиженного сомнения.

– Вы из отдела по расследованию убийств, не так ли?

– Да, но…

Хилари облегчённо выпрямился.

– Продолжайте. Продолжайте. Просто всё это так быстро случилось. Не прошло и часа со времени моего звонка.

– Вы звонили в отдел по расследованию убийств?

– Конечно. А что ещё делать, если кто-то пытается меня убить?

Маршалл, укрывшись за трубкой, хранил бесстрастие.

– Естественно, мистер Фоулкс. Можно только желать, чтобы у большинства граждан было ваше чувство долга.

Если столь известный клиент так доволен быстрым обслуживанием отдела, зачем его разочаровывать? На самом деле, подумалось Маршаллу, звонок, должно быть, перенаправили бедному старому Хэллорану, который хорошо разбирается в чудаках и может в ближайшую неделю-две сюда и заехать.

– Теперь мне не совсем ясно, с чего начать, лейтенант. Возможно, если вы будете задавать мне вопросы по вашей обычной формуле – но есть ли она у вас для человека, которого убивают?

– Боюсь, мы больше привыкли иметь с ним дело после того, как это случится, но приятно хоть раз опередить. Прежде всего, мистер Фоулкс, кто пытается вас убить?