Текст книги "Ракета в морг (ЛП)"

Автор книги: Энтони Бучер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 13 страниц)

– Те, предыдущие покушения… не могу объяснить, но они казались не совсем реальными. Даже когда меня ранили. В конце концов, на самом деле ничего серьёзного не случалось. Невозможно было вполне ощутить, что я спасся. Невозможно. Но в этот раз, когда я видел того беднягу, и перед моими глазами было то, чем я должен был… Не могу объяснить, но…

– Прошу тебя, можешь, по крайней мере, подождать моего ухода, прежде чем травить себя?

Хилари отставил в сторону свеженалитый стакан.

– А что это за договорённость о ланче?

– Я говорила тебе вчера вечером. Но тогда ты вообще не слышал ни слова.

– Боюсь, прошлым вечером я был немного занят, моя дорогая. Немного.

– Это с тем Хендерсоном. Знаешь, он действительно милый. И, думаю, он меня понимает. А ты никогда не сможешь оценить, какое это облегчение после холодной глухой стены безразличия, которое я встречаю в собственном доме.

Хилари вздохнул и потянулся за стаканом.

– До свидания, моя дорогая.

– Ты… ты же не имеешь в виду? – с надеждой спросила Вероника. – Зачем мне? Зачем, ради всего святого, мне? – Её передёрнуло. – Некоторым мужьям можно быть ревнивыми. Слегка. Муж, который сам только пол-человека… Хилари.

– Да, моя дорогая?

– Я тебе больше совсем не нравлюсь, да? – На сей раз она говорила просто и прямо.

– Нет, моя дорогая.

– Так, – сказала Вероника. – Ничего не поделаешь. – Её голос радосто возвысился. – Теперь я просто должна лететь. Я и так опаздываю, и…

– Вероника.

– Да?..

– Я тебе когда-нибудь нравился?

– Я… я очень спешу, Хилари. Я…

– Ну же?

– Я пыталась. Честно, я пыталась…

– Как это похоже на тебя, моя дорогая, – ровно проговорил Хилари. – Ты всегда пытаешься. Помнишь, пыталась с музыкой и с рисованием. Самовыражение. Пыталась с религией. Пыталась с любовниками. О да, я знаю. Но что бы ты ни пыталась делать, всё оказывается слишком сложным, и ты перестаёшь пытаться. Перестаёшь. Всегда пытаешься и никогда не делаешь. Ты… – Голос Хилари замер. Какое-то время он молча смотрел на жену.

– До свидания… – нерешительно проговорила она.

– Всегда пытаешься и никогда не добиваешься результата, – медленно повторил он. – А я всё ещё жив…

Не говоря ни слова, Вероника Фоулкс подхватила сумочку и вышла. Хилари резко расхохотался. Затем в комнате стало тихо.

Пять минут он просидел без движения. Порой его глаза задумчиво останавливались на кабинете, в котором он был столь загадочно ранен. Порой смотрели так, словно были сосредоточены на далёком невидимом объекте, таком, как ракетная траншея в Пасадене.

Наконец, он встряхнулся настолько, чтобы налить себе ещё виски, и в этот момент в дверь позвонили. Спустя мгновение горничная ввела двух монахинь. Хилари отставил стакан и неохотно поднялся на ноги.

– Да? – спросил он, почти незаметно пошатываясь.

Младшая (насколько можно было судить, учитывая, что религиозный облик лишён возраста) из двух проговорила:

– Мы виделись мельком, мистер Фоулкс, в день того таинственного нападения на вас. Просто мимоходом обменялись приветствиями, и я едва ли могу вас винить, если более поздние события вытеснили это из головы. Я сестра Мария-Урсула, а это сестра Мария-Фелицитас из ордена Марфы Вифанской.

Хилари вежливо поздоровался и указал на стулья. Маленькие старые глазки сестры Фелицитас закрылись словно в тот самый миг, как она села.

– В самом деле, теперь я припоминаю вас, сестра. В самом деле. Лейтенант полиции упоминал, что вы были одной из свидетельниц, подтвердивших видимую невозможность того… того, что здесь произошло.

– Могу я поздравить вас со спасением? Похоже, у вас очень эффективный ангел-хранитель. Кроме того, вам повезло, что делом занимается лейтенант Маршалл.

– В самом деле. Способнейший офицер. Способнейший.

– Я не имела в виду его способности как таковые. Могу представить, сколь многие из полицейский с сарказмом отнеслись бы к подобной “невозможной” ситуации; но, поскольку у лейтенанта уже был схожий опыт, он должен быть куда более восприимчив.

Хилари улыбнулся.

– Я и подумать не мог, что женщина вашего положения может быть столь знакома с убийством или с полицейским образом мыслей.

– Мой отец был полицейским, и хорошим. И я сама собиралась служить в полиции, когда моё здоровье пошатнулось, и я вынуждена была переменить намерения.

Хилари являл собой вежливое сочувствие, но что-то его нервировало. Он выразил должное удовлетворение известием о тем, что в последние десять лет здоровье сестры Урсулы было завидным, как и тем фактом, что она, тем не менее, ни разу не пожалела о смене призвания. Он принял последовавшие за тем поздравления со счастливым избавлением предыдущим вечером, но, наконец, с оттенком нетерпения проговорил:

– Но, сестра, я уверен, что вы пришли сюда не для того, чтобы обсуждать моё счастливое спасение от ангела смерти.

– Разумеется, нет. В тот раз я приходила по делу, и, боюсь, я настойчива.

– Дело? Дело? Но продолжайте.

– Возможно, вы слышали немного от вашей жены о целях и деятельности нашего ордена…

В манере Хилари тут же проявилась заметная холодность.

– Если вы собираете пожертвования, сестра, то, думаю, следует пояснить, что состояние книжного рынка в столь неопределённое время слишком плачевно, чтобы оставить меня в положении, в котором я мог бы свободно обдумать… Слишком плачевно, – заключил он, оставив переусложнённую фразу висеть в воздухе.

– В каком-то смысле, полагаю, – улыбнулась сестра Урсула, – я прошу о пожертвовании, но оно ничего вам не будет стоить, мистер Фоулкс. Я просто хотела просить вас пересмотреть свой отказ сестре Пациенции, которая хотела транскрибировать некоторые из произведений вашего отца шрифтом Брайля.

Хилари выглядел обиженным.

– Но, моя дорогая сестра, я ей не отказывал. Я во что бы то ни стало хочу, чтобы слепые наслаждались произведениями моего отца. Во всех смыслах. Она может транскрибировать эти рассказы, сколько пожелает. Я просто просил обычную плату за перепечатку.

– Но это добровольный, некоммерческий труд. Книгу будут читать первыми некоторые из слепых, о которых мы печёмся. Затем она поступит в библиотеку штата, а оттуда её распространят среди всех слепых Калифорнии. И никто не заплатит за неё ни цента.

– Книги свободно распространяются общественными библиотеками, моя дорогая честра, но библиотеки платят за книги издателям, а тем самым, хоть и не напрямую, авторам. Это необходимый знак уважения литературной профессии. Я в память своего отца обязан собирать все пожертвования, какие могу. И, кроме того, человеку надо на что-то жить.

Сестра Урсула оглядела скромно дорогую комнату.

– Вы находите хлеб удовлетворительной диетой, мистер Фоулкс?

– Не понимаю, что вы имеете в виду под этими словами, сестра. Но должен ясно дать вам понять, – Хилари наклонился вперёд, выразительно потянув мочку уха, – что ни при каких условиях, ни по какой, даже самой достойной, причине я не одобрю возмутительное нелегальное переиздание произведений моего отца.

– Не думаю, что ваше отношение к этому вопросу изменится, если я замечу, что всякий автор и издатель, к которым прежде обращалась сестра Пациенция, всегда бесплатно разрешал переиздания Брайлем как само собой разумеющееся?

– Что автор делает со своим произведением в момент каприза, меня не касается. Но это не мои произведения. Я храню их как священное наследство отца, и должен быть хорошим его управителем.

– Есть одна притча об управителе, – заметила сестра Урсула. – Быть может, её суть в большей степени… Но, пожалуйста, простите меня. Это была немилосердная мысль. Даже, пожалуй, неточная. Пожалуйста, не поймите меня неправильно.

Хилари встал. Теперь его ноги держались вполне устойчиво.

– Никоим образом, сестра. Никоим образом. И я уверен, что вы найдёте щедрого покровителя, который сможет внести эту пустяковую плату. Я сам с радостью отказался бы от неё, если бы это не был мой долг перед отцом.

В этот момент открылась и вновь закрылась дверь в холл. В комнату просунулось узкое бледное лицо.

– Эй, Хилари! О, простите. Компания? Рон тебя испортила? Тоже ищешь духовного утешения?

Хилари поманил зятя в комнату. За ним последовала Дженни Грин (в высшей степени улыбчивая, счастливая и преданная Дженни Грин).

– Сестра Урсула, могу я представить вам моего зятя, Вэнса Уимпола? И мою кузину, мисс Грин? Или вы видели её, когда я…

– Видела, но рада новой встрече. Как и мистеру Уимполу.

– Рад познакомиться с монахиней, сестра. Разнообразие. И, кстати, – Уимпол ткнул пальцем во вторую монахиню, – что это за седьмая во Эфесе спящая^[81]?

– Моя соратница, сестра Фелицитас.

– Дайте мне её адрес. Одолжу её на время, когда Хорошей Девочке понадобится компаньонка.

– Вэнс! – запротестовала Дженни Грин.

– Вы выглядите очень жизнерадостным для семьи, над которой уже несколько недель витает Смерть, – улыбнулась сестра Урсула.

– Почему бы нет? – вопросил Уимпол. – Парня, который всё это делал, поймали несущественной ценой жизни одного фаната. Конечно, ни один писатель не любит терять даже одного своего поклоннка, но ради Хилари я готов обойтись без Рансибла.

– Вэнс! Нельзя так говорить.

– Видите, сестра? Я уже подкаблучник. Надо выпить. Хилари! Может, вдарим по бутылочке с утреца? Или милым сёстрам надо шнапс?

– Не обращайте на него внимания, – успокоила монахиню Дженни. – Он хам, и ему это нравится. Но, может быть, вы… вы могли бы… в смысле, вам можно?..

– Могу выпить рюмочку портвейна, если у вас есть, – сказала сестра Урсула.

Присутствие монахинь, по-видимому, удерживало Хилари от столь нетипичного для него пьянства. Изъявление терпимости со стороны сестры Урсулы немедленно вернуло его к бутылке. Вэнс Уимпол в изумлении уставился на него.

– Что толку, дражайший мой зять, в том, что тебя вырвали из рук убийцы, если ты собираешься погрузить себя в могилу пропойцы? Мерзкая штука, – добавил он, отнимая бутылку.

– Думаю, что могу это понять, – рискнула сестра Урсула. – Жуткое облегчение от осознания того, что всё кончено, что ты можешь дышать, не задумываясь, не последний ли это твой вздох. И, полагаю, вы уверены, что причиной всего этого был тот арестованный молодой человек?

– Сомнения быть не может, – громогласно сообщил Уимпол. – Чёрт возьми… прошу прощения, сестра… свидетели видели, как он это делал. Он даже сам признался. Кто-то его толкнул, как же! Какое жюри в это поверит?

– Если так, то, полагаю, теперь он будет ненавидеть вас ещё больше, мистер Фоулкс. Теперь, когда вы его арестовали и опозорили. Если бы его выпустили под залог, если бы он был вновь на свободе…

Стакан Хилари выпал из трясущейся руки.

– Эй, сестра! Вы имеете в виду, что этот дьявол попытается вновь?

– Звучит правдоподобно, не так ли? Когда убийца убивает не того человека, то, думаю, его страстное желание убить того человека лишь возрастает. Конечно, было бы странно, если бы смерть этого бедного фаната, да упокоится его душа с миром, положила конец нападениям на вас.

Хилари взял стакан и вновь наполнил его, пробормотав, ни к кому, по-видимому, конкретно не обращаясь:

– Спасибо.

– Вы знали убитого, мистер Фоулкс? Тогда вам ещё больнее.

– Нет. Ни разу его не встречал до того вечера. Ни разу.

– А тогда вы вообще с ним познакомились? Естественно, любопытно, кем была несчастная жертва, даже если он на самом деле не имеет никакого отношения к делу.

– Какие кровавые у вас вкусы, сестра! – заметил Уимпол.

– Нет. Даже не видел его, – ответил между тем Хилари.

Глаза Вэнса Уимпола сузились.

– Но вы с Дженни стояли с ним наедине, помнишь? Кстати, и это меня озадачило. Что там происходило?

– Ах, это, – пожал плечами Хилари. – Я вышел пройтись. Люди могут быть очень докучливы кому-то вроде знаменитости. Очень докучливы. Этот фанат преследовал нас и приставал ко мне со всевозможными вопросами о моём отце и его творчестве. Вот и всё, не так ли, Дженни?

– Да, – после почти незаметной паузы согласилась Дженни.

– Едва ли у меня была возможность судить о характере этого человека по… Простите. Телефон.

Но мисс Грин ответила первой.

– Это вас, кузен Хилари.

– Спасибо. Возьму в кабинете. – Он проследовал в соседнюю комнату и закрыл за собой дверь.

Дженни Грин прикрыла рукой рот.

– Ох… – выдохнула она. – Не там. Не в той комнате. Где…

– Глупости, – сказал Д. Вэнс Уимпол. – Дункан в камере. Никто больше не тронет Хилари.

– Но мы до сих пор не знаем, как там вообще что-то его тронуло. Может быть, это можно сделать даже из тюрьмы. Мы должны опечатать эту комнату, запереть её и никому не позволять…

Уимпол обнял её.

– Тише ты. Нет там никакой буки. Ничего не случится.

Но его глаза, подобно Дженни и сестре Урсуле, оставались прикованными к двери.

Она открылась, и Хилари вышел невредимый. Но этот Хилари был ещё более нервным и потрясённым, чем прежде.

– Знаете, от кого был этот звонок? – потребовал он. – От него. Дункана. Он вышел под залог. Хочет прийти и видеть меня. Говорит, что хочет убедить меня снять обвинения, что он невиновен. Невиновен, говорит. Но он хочет прийти сюда… Он убьёт меня, говорю вам. Он убьёт меня. Он может проходить сквозь запертые двери и стены и закалывать тебя твоим же кинжалом, и…

Его дрожащие руки с трудом удерживали бутылку.

5

Лейтенанту Маршаллу пришлось попотеть в бюро регистрации призывников.

– Но, лейтенант, – настаивал лысый пожилой клерк, – мы просто не можем вам позволить посмотреть заявление. Они строго конфиденциальны. Если мы позволим использовать их в полицейских нуждах, лучше просто создать гестапо и решить проблему.

– Послушайте, – взмолился Маршалл. – Умер человек. Я пытаюсь поймать его убийцу. Американский союз гражданских свобод не вцепится в вас за то, что вы поможете мне это сделать.

– Прошу прощения, но правила есть правила. Сами видите, лейтенант…

– Вижу. Но я не вижу, чтобы вы вносили большой вклад в защиту гражданских прав, или общественного благосостояния, или чего угодно, задерживая здесь человека, который пытается предотвратить новые убийства.

Клерк немного смягчился.

– Если бы вы сказали мне, какие именно сведения вам нужны, я мог бы вам помочь. Если это вопрос опознания?..

– Главным образом. Но чертовски трудно задать конкретные вопросы. Чего я хочу, так это просто взглянуть на всё это, чтобы получить общую картину. Что-то смутно грызёт мой разум и никак не может обрести форму. Но больше всего я хочу знать, была ли у него семья? Если да, они могут помочь мне.

Клерк вернулся с заполненной анкетой и старательно держал её вне поля зрения Маршалла.

– Нет. Семьи нет. Отец и мать умерли, никаких иждивенцев на нём не числится. Что ещё вам нужно знать?

– Не могли бы вы… – ощупью продвигался Маршалл, – не могли бы вы сказать, когда и где он родился?

– 5 августа 1915 года. Здесь, в Лос-Анджелесе.

– Удобно. Тогда можно проверить… Но что это докажет, когда я проверю? Так. Одна важная вещь – если это не слишком нарушит доверие противника гестапо: что говорится в ответе на вопрос “Использовали ли вы когда-нибудь другое имя?” – Он улыбнулся, представив, сколько имён указал в карточке Остин Картер. Должно быть, там стали звонить в ФБР.

Клерк нахмурился.

– Не уверен, что я имею право предоставить эту информацию. Но, похоже, там ничего нет. Забавно… Он как будто хотел туда что-то вписать и передумал. Вероятно, стал вносить ответ не в ту строку. Это часто бывает.

– Так, – подался вперёд Маршалл, – могу я взглянуть?

– На эту… эту загогулину? Только на неё?

– Только на неё. И всё.

– Очень хорошо, – вздохнул клерк. Он прикрыл лист промокашками так, чтобы не было видно ничего, кроме одной строчки, и положил его перед лейтенантом. – Похоже на заглавную “J”.

Маршалл вгляделся:

– Спасибо, – проговорил он, наконец. – Вы очень помогли мне. Постараюсь когда-нибудь отплатить тем же.

– Хотелось бы мне, чтобы вы отвечали за дорожное движение. Я не планирую совершать убийство.

– Не унывайте, – сказал Маршалл. – Никогда не знаешь наверняка.

* * *

Туманное покусывание в мозгу усилилось. Это была безумная идея, слишком дикая, чтобы упоминать её кому-нибудь из сослуживцев, быть может, слишком дикая даже на вкус Леоны. Сестра Урсула была единственной из пришедших к нему на ум, кто не заулюлюкал бы в ответ.

Он достал запоздалую телеграмму из Чикаго, так озадачившую его, когда он получил её час назад, и перечёл. Она начинала обретать смысл. Соответствовала тому, другому фрагменту. Если бы он только мог получить какое-нибудь прямое доказательство…

Первой остановкой стала публичная библиотека. Он пролистал карточный каталог, прочёл записи под заголовком “Фоулкс, Фаулер Харви (1871–1930)”, выписал два телефонных номера и отправился в отдел истории и биографики.

Сначала он заказал “Кто есть кто” за 1928–1929 годы. Прочитав там запись, он кивнул. Подтверждение было не полным, но идея, по крайней мере, не опровергнута. Затем он принялся торопливо листать две толстые книги. Сумасшедшая идея смотрелась лучше, чем когда-либо.

Следующей остановкой стало бюро регистрации рождений и смертей. Выйдя оттуда спустя полчаса, он сиял столь же ярко, как когда родился его сын.

6

Когда сестра Урсула вернулась в монастырь, в патио курил трубку лейтенант Маршалл. Завидев её, он вскочил на ноги и нетерпеливо подошёл.

– Сестра, – воскликнул он, – кажется, я что-то нашёл! И если это сработает, мы освободим и оправдаем Мэтта быстрее, чем тот недоумок из Пасадены успеет сказать “лейтенант Келло”.

Сестра Урсула счастливо улыбнулась.

– Расскажите мне об этом великом открытии, – призвала она. – Но прежде расскажите остальное. По возможности, быстро, но не пропуская слишком много. Терпение святого и изобретательность злодея не могли бы вытянуть связную историю из бедняжки Мэри. Пожалуйста, предоставьте мне все сведения, какие только сможете, чтобы я могла оценить по достоинству вашу новую находку.

– С удовольствием. Я сам смогу разобраться в своих мыслях, сестра, если изложу их вам. Вы задаёте правильные вопросы, и у вас есть чувство меры. Так вот. Посмотрим; до самой запертой комнаты вы знаете. А потом…

Он быстро, но содержательно обрисовал всё последующее развитие этого возмутительного дела вплоть до ареста Мэтта. И, рассказывая, он не переставал удивляться искусной уместности вопросов монахини и умелой быстроте, с какой она улавливала все факты.

Когда он закончил, она некоторое время молча размышляла, а затем проговорила:

– Всё достаточно очевидно, не так ли? Кроме одной детали.

– И этот пустяк – личность убийцы?

– Нет. Запертая комната. Личность убийцы вполне ясна. Но доказать обвинение против него и освободить Мэтта будет чрезвычайно трудно, если не преодолеть препятствие, поставленное этой “невозможностью”.

– А всё остальное очевидно? Мило. Тогда послушайте, что было сегодня: я напал на след, который, если он верен (и я молюсь за это), докажет, что смерть Уильяма Рансибла была не несчастным случаем, но важной деталью хорошо продуманного замысла. – Он сделал паузу, чтобы оттенить сказанное.

– Но, конечно, это было абсолютно ясно сразу. Однако расскажите, как вы собираетесь это доказать.

Маршалл ахнул.

– Я предпочёл бы, чтобы вы рассказали мне, почему это столь очевидно.

– Но ведь так и есть. Безупречная цепочка вероятностей указывает именно на это. Однако, если вы не возражаете, я хотела бы воздержаться от её оглашения. Она влечёт серьёзное обвинение, которое, думаю, ещё не пришло время выдвигать. Расскажите мне о своих находках.

Маршалл вновь раскурил трубку.

– Хорошо. Выглядит это так: с чего началось всё дело? С Джонатана Тарбелла и чёток. Мы ничего не знаем про Тарбелла – никаких связей, никакого досье в полиции, ничего.

– Совсем ничего, лейтенант?

– Ах да. Признаюсь, кое-что у нас теперь есть, и это помогло. Но, если вы что-то придерживаете, придержу и я; это лучше присовокупить потом. Давайте вернёмся к самому началу. Мы ничего не знаем о Тарбелле, кроме того, что у него был номер телефона дома, где находится квартира Фоулксов, и чётки, оказавшиеся собственностью покойной первой миссис Фоулкс-старшей. Теперь, если его смерть была не относящейся к делу сюжетной линией, никак не связанной с нападениями на Хилари, то капризы судьбы становятся слишком возмутительными. С этого мы начнём, и всё должно сойтись.

– Согласна, лейтенант. Зайду дальше, сказав, что если бы вы не расследовали смерть Тарбелла, не было бы и запертой комнаты.

– Пока я не уверен, что улавливаю суть. Но продолжим: Тарбелл связан с делом ещё в одном отношении. Мэтт Дункан однажды видел его у Картера, возможно, вместе с Рансиблом. Последующий расспрос хозяйки Рансибла и его друга-фаната выявил, что Тарбелл был его самым частым и близким спутником. И это ставит Рансибла в самый центр дела как главного героя, а не невинного прохожего. Если Тарбелл связан с Хилари, а Рансибл тесно связан с Тарбеллом, то, что бы ни говорили все Фоулксы, здесь есть некая общая связь.

– Согласна.

– Хорошо. Поэтому дальше я попытался узнать что-то о Рансибле: кто он, откуда, что делал. Последнее установить легко: он продавец в бакалейном отделе. Остальное – почти что невозможно. Никто не знает о нём ничего, кроме того, что он регулярно платит по счетам и пурист в своих взглядах на фантастику. В призывной карточке он не указывает никаких близких родственников. Но он начинает заполнять графу о других именах, но затем отбрасывает эту мысль. Получить конфиденциальную информацию от призывной комиссии – ад. Поверьте, я специалист в этом вопросе. Но призывник может этого не осознавать. Если ему тот момент было чрезвычайно важно скрыть другое имя (настоящее или выдуманное), если он был вовлечён в некое предприятие, требовавшее хранить это имя в тайне, то мог рискнуть подделать свои данные, чтобы не раскрыть эти сведения.

– Верно, лейтенант. И вы смогли что-то извлечь из того, что он начал писать?

Маршалл извлёк блокнот, отыскал пустую страницу и набросал закорючку Уильяма Рансибла.

– Немного похоже на “J”, – размышляла сестра Урсула. – Или, может быть… да, думаю, это начало заглавной “F”.

– Да. Я уверен в этом. И вдвойне уверен, потому что на сей раз наш убийца поскользнулся. Он зашёл слишком далеко. Кто-то побывал в комнате Рансибла до меня. Она была невероятным образом лишена любых личных бумаг, кроме пропущенной записки, подписанной Дж. Т. Я вернусь к её содержанию позже; пока что она указывает на ещё одну связь с Тарбеллом. Ни один человек не смог бы жить в столь безличной обстановке. И той ночью хозяйка дома видела “взломщика”, одетого в старый добрый костюм доктора Дерринджера.

– Любопытно, – проговорила сестра Урсула, – как этот костюм проходит через всё дело. Это просто жуткий юмор, или убийцу заставляет использовать его некое психологическое принуждение?

– Не знаю. В случае Картера это могло бы быть шуткой. Но он теперь вне подозрений. В случае Вероники Фоулкс это имело бы психологическое объяснение; но разве женщина способна это проделать? Кстати, как сказал бы Уимпол, вы с умом потрудились в “Элитном”, сестра.

– Я подумала, что маскировка, использованная однажды, может превратиться в привычку. А теперь этот взломщик… вы думаете, убийца обыскивал комнату Рансибла?

– Он добрался туда раньше всех, – печально сказал Маршалл. – Постарался изо всех сил уничтожить все свидетельства, кем был Рансибл. Но, кстати, помог мне. Как я уже говорил, он зашёл слишком далеко. Он снял со стены фотографию. Позже я узнал от фаната Уоринга, что никакой тайны в этой фотографии не было. Это было фото Фаулера Фоулкса с автографом, естественное сокровище для любого поклонника фантастики. Если бы фотография осталась висеть на своём месте, я бы и не взглянул на неё. Но она пропала; а пропасть она могла только потому, что убийца счёл её не частью фанатского собрания, а фрагментом уничтожаемых им улик. Тем самым, улики эти касались Фаулера Фоулкса.

– Отлично! – восхищённо промолвила сестра Урсула. – Лейтенант, зачем вам тратить время, представляя на мой суд столь выдающуюся работу?

– Главным образом, потому, – признался Маршалл, – что сейчас она выходит гораздо лучше. В моём мозгу, когда я начинал, всё было совсем не так ясно и логично. Итак. Каким же образом эти улики касались Фаулера Фоулкса? У меня возникли подозрения, и я изучил биографию Фоулкса в “Кто есть кто”. И ведь это всё время было у нас перед глазами! Хилари представлял себя в глазах общественности Сыном Фаулера Фоулкса с большой буквы. Мы знаем, что он родился во втором браке, но автоматически считаем первый брак бездетным. Полагаю, это происходит потому, что Хилари создаёт такую трогательную картину взаимоотношений с отцом, что можно представить, как Фаулер Фоулкс, показавшись из лона Авраамова, провозглашает: “Се есть единственный сын мой возлюбленный, в котором моё благоволение”^[82]. Простите за святотатство.

– Святотатство, полагаю, совершает Хилари. Он превращает своего отца в Бога, после чего вполне естественно считать себя Сыном Божиим. Но проблема, вы имеете в виду, в слове “единственный”?

– Именно. Был ребёнок от первого брака. Роджер О'Доннелл Фоулкс, ныне покойный. Я проверил в автобиографии Фаулера Фоулкса. Роджер родился в 1894 году. Он часто и с нежностью упоминается в книге, даже после второго брака и рождения Хилари, до самого 1914 года. Дальше о нём ни слова, кроме одной фразы о Первой мировой войне как “той великой борьбе за человечность, которой я с радостью посвятил своё время, себя самого и даже жизнь собственного сына”. Воспоминания Уимпола не слишком полезны. Он носится, само собой, с Хилари в силу его женитьбы на дочери этого Босуэлла, но едва упоминает Роджера. Есть одно загадочное упоминание “той глубокой печали в жизни Фаулера, которую и смерть не исцелила”. И к чему всё это нас ведёт?

– Отца и сына разлучила серьёзная ссора, заставившая сына найти гибель на поле боя.

– И что может вызвать такую ссору в двадцать лет? Можно ли представить себе что-нибудь более вероятное, чем непродуманный брак, после которого достопочтенная Патриция Сент-Джон в качестве мачехи, несомненно, высказывает своё мнение о непригодности девушки? Стандартный случай. Вне всякого сомнения, отрезанный ломоть и всё такое. И вот он отправляется добровольцем в союзные война, дабы найти смерть или славу на поле брани, мчась на своём метафорическом белом скакуне, не дожидаясь открытия, что его бедная жена беременна.

Сестра Урсула кивнула.

– То есть вы думаете, что ваш Рансибл – сын от непродуманного брака Роджера Фоулкса?

– Я в этом уверен. Я рассуждал так: он может солгать призывной комиссии о своём имени. Но только профессиональный мошенник выдумает ложное место и дату рождения. Девять шансов из десяти, что они верны. Итак, я проверил в наших городских записях 5 августа 1915 года. Никакого Рансибла. Но есть Уильям Фаулер Фоулкс, восемь фунтов десять унций, отец Роджер О'Доннелл Фоулкс, мать Элинор Рансибл Фоулкс. Легко понять, что произошло дальше. Давление со стороны семьи, чтобы она отказалась от своих претензий и вернула себе девичью фамилию в обмен на единовременную выплату. Вы знаете фамильную гордость Хилари. Посмотрите, как он заботится даже о той кузине из Англии. А Фоулкс, работающий продавцом… Это догадки, но, думаю, нет особых сомнений, что Рансибл мягко нажимал на Хилари. Давление не могло быть жёстким, потому что у него не было прав на наследство, которого лишили его отца. Просто своего рода моральное увещевание и призыв к фамильной гордости. И вот здесь появляется Тарбелл.

– Но как?

Маршалл достал телеграмму из Чикаго и протянул монахине. Сестра Урсула прочла:

ПРИНОСИМ ИЗВИНЕНИЯ ЗАДЕРЖКУ ПРЕДПОЛАГАЕМЫЕ ОТПЕЧАТКИ ТАРБЕЛЛА СООТВЕТСТВУЮТ ГЕРМАНУ ДЖАРРЕТТУ ПОДОЗРЕВАЕМОМУ ВЫМОГАТЕЛЬСТВЕ ДЕЛЕ ВЕЙРИНГХАУЗЕНА ОСВОБОЖДЕН НЕДОСТАТКУ УЛИК ИЮНЬ 1939

– Помните дело Вейрингхаузена? – спросил он.

– Одно из дел с пропавшими наследниками, не так ли? Наследство в виде мясоперерабатывающей компании, сын, считающийся утонувшим в море много лет назад, и претендент, утверждающий, что он – этот сын. Дело Тичборна^[83] повторяется.

– Верно. А этот Джарретт стоял за спиной претендента. Что, по-видимому, указывает, что он специализировался на поиске наследников. В том деле мошенничество доказать не удалось, и сомневаюсь, что оно было здесь. Слишком мелкая для этого была бы пожива. Но у Тарбелла-Джаррета дела шли не так уж хорошо, судя по месту его проживания, и он, без сомнения, решил сунуть нос и в это дело. Записка, подписанная Дж. Т., найденная мной в комнате Рансибла, подтверждает это. Она гласит: “Х говорит может быть. Надейся, парень”. Или, возможно, после Х. должна стоять точка. Это указывает на то, что Хилари покусывали, а также, что они были способны представить некие материалы. Какие у них были доказательства, сказать сложно. Большая их часть, должно быть, уже уничтожена. Но мы знаем, что у Рансибла были бабушкины чётки, которые Тарбелл использовал как доказательство, он имел заметное внешнее сходство с Хилари и, собственно, старым Фаулером, и выполнял трюк с рукой.

– Бог мой, что это?

Маршалл объяснил и показал рисунок Уоринга.

– Уимпол упоминает его в воспоминаниях; это был, по-видимому, подходящий для догматичной и доминирующей личности Фаулера Фоулкса салонный фокус. Вот что имел в виду Тарбелл, говоря, что это может пригодиться.

– Вы открыли удивительные факты, лейтенант. Но какой же вывод вы из них делаете?

Маршалл замялся с ответом.

– Я листал труды Чарлза Форта, которые так любят цитировать Остин Картер с Мэттом. Кажется, через несколько лет после знаменитого исчезновения Амброза Бирса произошло ещё одно исчезновение – некоего Амброза Смолла^[84]. Мистер Форт предполагает, и, честно говоря, думаю, что шутит он лишь наполовину, что некто собирал Амброзов. Ну, а в этом деле некто собирает Фоулксов.

– Тогда почему Тарбелл? – Только потому, что он знал, что Рансибл – Фоулкс. Разве вы не видите: если считать смерть Рансибла ошибкой, то весь замысел оказывается нацеленным на Хилари. И весь вопрос мотива освещается по-иному. Кандидатом становится любой, с кем конфликтовал Хилари; а это широкое поле. Но если смерть Рансибла предумышлена, тогда убийцей должен быть человек, который получает выгоду от трёх смертей Тарбелла, Рансибла и Хилари. Его мотивом может быть лишь одно. И есть только один человек, имеющий этот мотив.

– И ещё одна женщина, – напомнила ему сестра Урсула. – Возможно, даже две.

– Вы можете представить женщину, посещающую отель “Элитный” в роли доктора Дерринджера? Это, очевидно, мужчина.

– Но у него несколько самых впечатляющих алиби.

– Которые рушатся от щелчка пальцем.

– А запертая комната?

– Она пока остаётся. Бог её знает. Остальное проясняется. Например, бомба. Я не представлял, как кто-то в этом кругу может знать о Луи Шалке; но, очевидно, Тарбелл должен был знать и легко мог упомянуть живописную профессию своего соседа посетителю – посетителю, с которым он имел некую деловую связь и который потом убил его. Но это… – Маршалл замолчал, и глаза его загорелись.