Текст книги "Девятью Девять (ЛП)"

Автор книги: Энтони Бучер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 14 страниц)

Annotation

Католическая монахиня ордена сестёр Марфы из Вифании в Лос-Анджелесе середины XX века с упоением принимает участие в расследовании – когда-то она хотела служить в полиции, как её отец.

Девятью Девять

Посвящение

ОТ АВТОРА

Глава I

Глава II

Глава III

Глава IV

Глава V

Глава VI

Глава VII

Глава VIII

Глава IX

Глава X

Глава XI

Глава XII

Глава XIII

Глава XIV

Глава XV

Глава XVI

Глава XVII

Глава XVIII

Глава XIX

Глава XX

Глава XXI

notes

1

2

3

4

5

6

7

8

9

10

11

12

13

14

15

16

17

18

19

20

21

22

23

24

25

26

27

Девятью Девять

Посвящение

Это убийство в запертой комнате посвящается Джону Диксону Карру, нашему признанному вдохновителю и королю легкого слога

ОТ АВТОРА

Все персонажи в этой книге полностью вымышлены. Монашеского ордена сестер Марфы из Вифании не существует. Во время написания “Девятью Девять” в Лос-Анджелесе не было секты под названием Храм Света, хоть бог весть что там могло появиться, прежде чем книга вышла из печати. Описание мокрой погоды в Лос-Анджелесе в пятницу 29 марта 1940 года выдумано – дождь на той неделе пошел лишь в субботу.

Глава I

Спустя немало времени после того, как Девятью Девять пали навсегда, Мэтт Дункан просматривал старые подшивки лос-анджелесских газет, делая выписки для статьи, посвященной судорожным и невнятным попыткам подвергнуть цензуре бурлески. Тема сулила много приятных возможностей, статью можно было проиллюстрировать фотографиями следователей из полиции нравов, демонстрирующих свои достижения. Мэтт улыбался за работой и порой даже переставал злиться на библиотечные правила, воспрещавшие курение.

Но, листая пухлый выпуск “Пасхального утра” за 1940 год, он начал постепенно забывать о бурлеске. Одна за другой мелочи сходили со страниц и складывались в отчетливую картинку. Мэтт предположил, что читал эту газету в тот самый день, когда она вышла. Ну разумеется, хотя забористые статейки и не отложились в его памяти. Тогда они не имели для Мэтта никакого значения, и он бессмысленно скользил взглядом по именам Харриган, Маршалл и Агасфер. Но теперь-то он понимал: это было грядущее преступление в миниатюре, зафиксированное на бумаге пророчество.

Первую статью, несомненно, написал какой-то молодой журналист, который надеялся однажды стать постоянным корреспондентом.

Пасху отложили на неделю

Пускай в 1939 году День благодарения пришелся на неделю раньше, зато теперь мы отыгрались. В 1940 году Пасха наступит на неделю позже.

Но пусть это не помешает вам должным образом проголосовать на президентских выборах. Ломка устоев в кои-то веки исходит не из Вашингтона. Если верить Агасферу, духовному лидеру детей Света, устоям вообще ничего не грозит. Наоборот, именно так и должно быть. Агасфер-то уж точно знает. Он там был.

Потому что Агасфер, как известно, – Вечный жид. По крайней мере, так он говорит. Когда вы сидите в Храме Света и смотрите, как неоновые огни озаряют знаменитое желтое одеяние, у вас как-то не возникает желания спорить о всяких мелочах.

“В Евангелиях допущена ошибка, – возвестил вчера миру Агасфер. – Единственное правдивое Евангелие написано Иосифом Аримафейским, и я отыскал его три года назад в одном тибетском монастыре. Там вы прочтете, что Христос был распят в пятницу после праздника Песах^[1]. Я сам помню, что так оно и было. Поэтому мы, дети Света, будем первыми здесь, в Лос-Анджелесе, праздновать подлинную Пасху. В конце концов к нам присоединится весь христианский мир”. Ваш покорный слуга был так поражен свидетельством очевидца, что даже не спросил у человека в желтом одеянии, не позабыл ли тот известить пасхального кролика.

“Дети Света, – размышлял, читая, Мэтт. – Тогда это звучало так забавно. Беспроигрышный сюжет для любого молокососа, который строчит статейки быстрее, чем думает”. Возможно, тот же самый репортер писал и другие статьи – в те дни, когда весь Лос-Анджелес спорил об Агасфере, когда одни узрели Свет, а другие поговаривали о суде Линча и никто уже не смеялся.

Следующая заметка, возможно, имела свою смешную сторону, но репортер предпочел этого не заметить.

Адвокат возобновляет ОБЩЕСТВЕННУЮ ДЕЯТЕЛЬНОСТЬ

“Молчание полезно для души”. Такое объяснение дал вчера вечером Р. Джозеф Харриган, известный лос-анджелесский юрист, своему сорокадневному воздержанию от политической деятельности. “При нынешнем состоянии нации, – сказал Харриган на пасхальном банкете Общества рыцарей Колумбии, – всякий, начиная говорить, рискует впасть в смертный грех гнева По этой причине я воздерживался от публичных речей во время Великого поста. Но у каждого гражданина есть долг не только перед своей душой, но и перед своей страной, и я рад, что время молчания прошло. Да поможет мне Бог воздерживаться от гнева, но в то же время я молю Его о том, чтобы никогда не утратить праведного негодования”. Как обычно, у Харригана весьма плотный график. На этой неделе он выступит перед Лигой избирательниц, Молодыми республиканцами, Ассоциацией фермеров и Обществом Святого имени”.

Следующим номером коллекции была маленькая заметка, спрятавшаяся в уголке:

Открытие часовни

Завтра, в первый день пасхальной недели, архиепскоп Джон Дж. Кэнтвелл освятит новую часовню сестер Марфы из Вифании. Эта часовня – дар Элен Харриган. Она посвящена памяти Руфуса Харригана, одного из пионеров Лос-Анджелеса.

Третий образчик находился в разделе “Книжное обозрение”:

Разоблаченные секты

“Стригу овец моих”, Артур Вулф Харриган. Исправленное издание. Венчур-Хаус. Новое издание книги, посвященной религиозным мошенничествам. Чтение, от которого невозможно оторваться, особенно в Лос-Анджелесе. М.Л.

Мэтт подумал: идеальный кабинетный мыслитель мог сложить воедино эти четыре фрагмента в то самое пасхальное воскресенье. Имя Вулфа Харригана неизбежно отослало бы его к щедрой Элен и красноречивому Р. Джозефу, а тема книги указала бы на Агасфера. Но даже Майкрофт Холмс, сидя в спокойных недрах клуба “Диоген”, не сумел бы связать первые четыре заметки с пятой:

Труп опознан

Изуродованный труп, обнаруженный в прошлую среду на путях вблизи Юнион-депо, опознан сегодня. Выяснилось, что это Дж. Дж. Мэдисон, 51 год, бывший таксидермист, проживавший по адресу Пальмеро-драйв, 2234. Личность погибшего была установлена усилиями детектива лейтенанта Теренса Маршалла, который заметил серийный номер на сломанных очках, найденных рядом с трупом.

Следствие, приостановленное в ожидании опознания, будет продолжено завтра.

Ловко, отметил Мэтт. Но теперь, разумеется, он ничего другого от Маршалла и не ожидал. Он задумался, чем именно закончилось расследование и что сказал бы бывший таксидермист, если бы узнал, что его, пусть косвенным образом, вовлекли в так называемое “дело об астральном теле”.

Следующей заметке гипотетический Майкрофт наверняка нашел бы применение:

Присяжные разошлись ВО МНЕНИЯХ

Герман Зюсмауль, больше известный как Свами Махопадхайя Вирасенанда, может вновь приступить к своим занятиям – вчера судья Уоррен Хилл распустил присяжных, которые не смогли вынести единогласный вердикт по делу о приобретении денег незаконными путями.

Зюсмауль получил прозвище Ясновидец от местного репортера, когда был призван к суду за то, что читал будущее одиноких женщин в лужицах разноцветных чернил. Поговаривали, что цвет варьируется в зависимости от уплаченной суммы.

В кулуарах суда утверждали, что за обвинительный приговор высказались 11 из 12 присяжных.

Последняя заметка, разумеется, не имела прямой связи с человеком в желтом одеянии, не считая того, что с нее началось участие самого Мэтта в этом деле Она начиналась просто:

Двадцать два автора ИСКЛЮЧЕНЫ ИЗ ПРОГРАММЫ ПОМОЩИ ПИСАТЕЛЯМ

Вчера администрация УОР^[2] объявила, что в результате вынужденного урезания расходов, а также ряда трудностей при сохранении необходимого местного спонсорства двадцать два участника Программы помощи писателям будут сокращены в конце текущего месяца.

Именно эту заметку Мэтт внимательно прочел в то пасхальное воскресенье.

В понедельник (когда освящали мемориальную часовню имени Харригана, подаренную сестрам ордена Марфы из Вифании) он узнал, что информация попала в печать преждевременно. Розовые листки^[3] еще не раздавали – и даже не собирались до конца недели объявлять, кто именно их получит. Идея, видимо, заключалась в том, что человек, знающий о грядущем увольнении, будет работать спустя рукава. Такого рода штуки обычно придумывает какой-нибудь ясноглазый маньяк повышения продуктивности, совершенно не подумав, какое впечатление это произведет на всех сотрудников, понятия не имеющих, кто падет жертвой.

И падет ли. Что ж, в прошлом, когда он работал в частном секторе, выбор частенько падал на него. Если тебя приняли на работу последним, то, скорее всего, первым уволят. Находишь другую работу, фирма сокращается, и новичок снова оказывается первым кандидатом на вылет. Заколдованный круг – днем ищешь работу, а ночью пишешь бульварные романы, иногда продаешь их, а чаще нет. Мэтт еще был молод, но в нем уже развилось обидчивое смирение. Теперь он только улыбался, вспоминая те дни, когда ему хватало денег, чтобы пригласить девушку на свидание, а она щебетала: “Так ты писатель! Какая прелесть!”

Мэтт старался не думать о нависшей опасности. Он доблестно корпел над историей так называемой миссионерской церкви Владычицы Небесной, как будто ему предстояло и дальше жить на средства УОР. Но иногда сквозь рабочий настрой прокрадывалось безнадежное сожаление, что он не верит в то, о чем читает, иначе мог бы, по крайней мере, облегчить душу, помолившись о спасении от розового листка.

Но молитва вряд ли помогла бы. Как частенько говорила впоследствии сестра Урсула, молитвы удостаиваются ответа лишь в том случае, если так будет лучше для просящего. А если бы Мэтт не оказался одним из двадцати двух, то, мягко выражаясь, упустил бы интересный опыт.

Впрочем, всякий, кто сказал бы ему это в то ужасное последнее воскресенье марта, навлек бы неизбежную кару на свою голову. Уведомления наконец были розданы, и Мэтт узнал, что вошел в число двадцати двух.

Неделей раньше, в Страстную пятницу, он наведался в миссионерскую церковь в районе Плаза – предмет своих исследований – и слушал “Три часа”^[4], сколько смог выдержать. Никаких религиозных чувств у Мэтта не было, но день скорби как феномен произвел на него странное впечатление. Двадцать четыре часа, выбранных из солнечного цикла и аккуратно одетых в черное. Нечто вроде духовного затмения. Идея казалась ему сомнительной, ведь все часы одинаковы, и именно события определяют их настрой, а вовсе не день, в который им довелось выпасть. Но теперь, шагая сквозь разноцветные огни Мейн-стрит вечером следующей, куда более мрачной, пятницы, он начинал понимать.

Не то чтобы Мэтт собирался остаться в Программе помощи писателям навсегда. Он с юношеским высокомерием и насмешкой относился к некоторым участникам постарше. Профессионалы, так он дипломатически их называл. Но Мэтт рассчитывал покинуть проект по собственному желанию, когда творчество сможет обеспечивать ему средства к существованию без всяких субсидий. Было нелегко проводить восемь часов за исследованиями в кабинете или в библиотеке, а потом возвращаться домой и стряпать какую-нибудь претенциозную статейку или (с большим удовольствием и меньшей надеждой) садиться за очередную главу бесконечного романа, который однажды мог обрести форму. Но все же была какая-то стабильность. Не важно, сколько отказов накопилось в ящике стола, – рядом с ними неизменно лежал чек от УОР.

А теперь…

Мэтт подумал, что, возможно, кабаре поднимет ему настроение. Но, сидя на галерке, вдруг почувствовал себя святотатцем оттого, что позволил столь грубому шутовству вмешаться в его мрачные мысли.

Он вышел из зала в середине многообещающего танцевального номера и отправился в ближайший бар.

– Угостите стаканчиком? – спросила девица в поношенном вечернем платье.

– Нет, – ответил Мэтт.

– Да ладно. Такой красавчик не должен скучать в одиночестве. – Она придвинула свой табурет ближе.

– Я не могу тебя угостить, – осторожно произнес Мэтт, – потому что ты призрак. Городской совет и департамент по развитию объявили, что тебя больше не существует. По их словам, Мейн-стрит очищена. Больше нет девиц, которые разводят клиентов на выпивку. Поэтому, если даже я поставлю тебе стаканчик, ты не сможешь его выпить. Тебя ведь здесь нет.

– А ты проверь.

– Нет.

– Ну и ладно. Если уж у тебя такое настроение…

Мэтт уставился в зеркало за стойкой и подумал: только девица из бара могла назвать такого красавчиком. В целом, пожалуй, и недурен, но шрам – от левого виска через всю щеку почти до угла губ – красоты не прибавляет. Рана зажила не так уж скверно, учитывая поспешные тайные меры, которые были приняты, когда университетская инициация не удалась, но шрам сделал лицо слегка асимметричным. И невесть откуда взявшаяся седая прядь в лохматых черных волосах не выглядела ни оригинальной, ни изысканной, а просто придавала ему чудаковатый вид.

Он нахмурился, глядя в зеркало. Черная пятница не стала светлей. Пьяная жалость к себе, вот что это такое.

Он допил дешевое виски и без лишних слов толкнул стаканчик через стойку в сопровождении десяти центов и пятицентовика. Ожидая второй порции, Мэтт увидел в зеркало новую жертву приставучей девицы. Вот кого она точно могла назвать красавчиком, и это еще было бы изрядное преуменьшение. Все в нем было безупречно и в самый раз – от высокого лба до в меру пышных усов. Даже тщательно уложенные волосы не казались чересчур прилизанными. И слишком хорошо одет для Мейн-стрит, а значит, всерьез рискует, что его подпоят и ограбят.

Мэтту вдруг почудилось в нем нечто знакомое. А потом взгляд обрамленных длинными ресницами глаз встретился с ним в зеркале.

– Грегори!

– Мэтт!

– Я так вижу, вы, парни, настроены поболтать, – заявила девица и удалилась.

Будь у Мэтта время хоть немного подумать, он, возможно, вспомнил бы, что они с Грегори Рэндалом всегда друг друга недолюбливали. Более того, Грегори, который учился на предпоследнем курсе в тот год, когда Мэтт поступил в колледж, был косвенным образом повинен в появлении злополучного шрама. Разделяла их и разница в социальном положении, а точнее в средствах. В 1929 году первокурсник Мэтт наслаждался финансовой независимостью, которая в 1940 году казалась ему сказочной, но даже в те годы он не был ровней Рэндалу, сыну одного из крупнейших лос-анджелесских брокеров.

Но прошло уже почти восемь лет, с тех пор как Мэтт в последний раз видел Грега Рэндала, и случайная встреча вызвала лишь добрые чувства и радость. И потом Мэтт мог извлечь из нее некоторую пользу. Поэтому они энергично пожали друг другу руки, обменялись добродушными непристойностями и поинтересовались, что сталось со старым Хунгадунгой^[5]. Между тем настало время повторить. Грегори залпом допил свой коктейль и посмотрел на стаканчик Мэтта.

– Что у тебя там?

– Виски.

– Допивай, и я к тебе присоединюсь. Коктейли – барахло. Я угощаю, – добавил он, заметив колебания приятеля и его обтрепанные манжеты. Его тон пробудил в Мэтте одновременно благодарность и обиду.

Грег пригубил неразбавленное виски и чуть не задохнулся. Человек, испорченный коктейлями.

– Погано себя чувствую, – наконец выговорил он.

– Я тоже.

– Скверно. – Он так и не спросил почему. – Да, Мэтт, старина, паршиво идут дела. Я совсем пал, скатился дальше некуда, ну и так далее. У меня неприятности.

– У сына Т.Ф. Рэндала неприятности? Куда катится государство?

Грег озадаченно взглянул на него.

– Странно это от тебя слышать, Мэтт. Ты, надеюсь, не стал красным или что-нибудь такое?

Мэтт ухмыльнулся.

– А ты не в курсе? Если будет революция, меня тут же сделают комиссаром.

Рэндал задумался.

– Ясно, – сказал он. – Ты шутишь. Но я правда здорово влип, Мэтт.

Мэтт извлек из глубин памяти самое вероятное объяснение.

– Что случилось? Вынужден жениться?

– Нет. В том-то и дело.

– Что значит “в том-то и дело”?

– Именно это и значит. Я не вынужден. В смысле вынужден не жениться. Как раз наоборот. К слову об обороте… – Он жестом подозвал бармена.

– Наоборот… А, ты имеешь в виду, она не хочет за тебя замуж.

– Да. – Грегори Рэндал вздохнул. Он мельком взглянул на себя в зеркало и достал расческу.

– Я периодически вижу твое имя в колонке сплетен, Грег. Мне нравится читать о том, как живут другие полпроцента. Я думал, ты – самая притягательная мишень сезона. Нескольких последних сезонов, если точнее. Что за неприступная девица?

– Сущий ребенок, в том-то и беда. – Грегори закончил причесываться и коснулся расческой кончиков усов. – Сама не знает, чего хочет.

– Совращаешь младенцев? Ты для этого еще слишком молод.

– Слишком стар, ты хочешь сказать?

– Проехали. Так в чем же проблема?

– Бедность, целомудрие и послушание! – Грег фыркнул.

– Прошу прощения?

– Я сказал – бедность, целомудрие и послушание. Ну их к черту.

– К черту, – согласился Мэтт. – Именно так я прожил последний год. И, скорее всего, проживу и следующий, если только мне будет кого слушаться. Но я никогда не слышал, чтобы мужчина возражал против подобных качеств у своей жены, кроме разве что бедности, но этот недостаток ты можешь исправить.

– Она не хочет быть женой. Она хочет быть сестрой.

– И это я уже слыхал.

– А вот и нет. Она не хочет быть моей сестрой. Она хочет стать сестрой Марфы из Вифании.

– А кто такая… О господи. То есть… сестрой?!

– Ну да. Сестрой. Монашкой.

– Ого.

Ужас ситуации начал доходить до Мэтта одновременно с действием спиртного.

– То есть девочка хочет уйти от мира и стать монахиней?

– Именно это я и имею в виду, – уныло подтвердил Грегори Рэндал.

– Слушай, – Мэтт перебрал десятицентовики в кармане, – давай еще по одной за мой счет, и ты мневсе расскажешь. Дело-то серьезное. То есть я-то думал, что у меня неприятности, но, черт возьми, черные полосы в жизни бывают у всякого, кто… только, пожалуйста, не думай, что я красный… у всякого, кто не носит фамилию Рэндал. Но с тобой – совсем другая история. Это просто несправедливо. Как будто темная рука прошлого протянулась в настоящее. Не понимаю, как такое случается. Рассказывай. Что за малютка?

– Эта малютка не уступит иному упрямому старику, но… Ее зовут Конча Харриган. Дядя Кончи – папин поверенный. Не пойми меня неправильно, нашу помолвку вовсе не родители устроили. Мы познакомились на вечеринке и увлеклись, еще не зная друг о друге ничего.

– То есть она из тех самых Харриганов?

– Ты их знаешь? – недоверчиво спросил Грег.

– Я знаю про них, разумеется. И читал книги Вулфа про всякие безумные секты, которые наводнили наш прекрасный город. Он здорово пишет. Но… Конча? Вроде не ирландское имя.

– Ее мать из рода Пелайо. Старинная аристократическая испанская семья. Доны, передача земли и все такое. Ранчо Пелайо, которое они поделили на участки. А нажился на этом старый Руфус Харриган. Мою крошку на самом деле зовут Мария Консепсьон Харриган Пелайо. Иногда она так и подписывается. Сущий ребенок.

– Погоди, не торопись. Ее зовут Конча, потому что дедушка Руфус разделил свою землю?

– Вроде того. Уменьшительное от Консепсьон. Я сначала хотел называть ее Мэри, но ей нравится Конча. Она говорит, крови Пелайо в ней не меньше, чем крови Харриганов. В любом случае одно ясно наверняка. Рэндал она не станет.

– Почему? Как она…

– Мы обручились. Через полтора месяца после знакомства. Конечно, она очень молода, но одиннадцать лет – не такая уж большая разница. Многие пары прекрасно себе живут. Но ее тетя… В общем, тетя Элен очень религиозна. То есть они все такие, и Харриганы и Пелайо, все, кроме Артура, но Элен хуже всех. Занимается благотворительностью, ходит в церковь каждый день и не ест мяса по средам. Понимаешь?

– Ага.

– Поэтому тетя Элен решила подарить ордену сестер Марфы из Вифании мемориальную часовню в память о Руфусе Харригане, прославленном святом хапуге.

Мэтт улыбнулся.

– Ты, кажется, стал красным, Грег?

– Нет, – серьезно отрезал тот. – С чего ты взял? Короче говоря, сестра Урсула начинает к ним захаживать, чтобы обо всем договориться с тетей Элен. А заодно видит и Кончу – и прямо облизывается! Такая славная девочка, такая богатая семья… ммм. Ну вот они с тетей Элен берутся за дело. Не исключено, что дядя Джозеф и отец Кончи тоже руку приложили. Посвятим, мол, нашу дочь Богу, к вящей славе Его. Бедность, целомудрие и послушание!

Он опустил стакан на стойку с пугающим стуком, заглушившим краткое финальное междометие.

Бармен предпочел истолковать жест Грега неверно – впрочем, никто не возражал.

– То есть… то есть они попросту захомутали бедную крошку?

– Наверное, можно и так сказать. Я никогда не задумывался о силе церкви. Конечно, я читал про иезуитов, инквизицию и так далее, но до сих пор думал, что все это – далекое прошлое. Только когда коснется твоей собственной жизни… в общем, тогда уж совсем другое дело.

– Самое настоящее преступление, вот это что! – горячо заявил Мэтт. – Сломать тебе жизнь, чтобы заманить наследницу Харриганов в монастырь! Ну и что теперь, Грег?

– То есть?

– Что, черт возьми, ты теперь собираешься делать?

– Делать? А что тут поделаешь? Конче исполнится восемнадцать лишь через месяц. Она не может выйти замуж без отцовского согласия. Я не юный Лохинвар, Мэтт. Не могу же я ее похитить.

Мэтт энергично схватил заново наполненный стакан.

– Правда? Тогда плохо дело.

– Почему?

– Потому что именно это тебе и предстоит.

– Послушай, старина…

Голос Мэтта зазвучал возбужденно:

– Неужели ты позволишь отправить крошку Кончу на всю жизнь в заточение, как героиню готического романа? Черта с два. Ты пойдешь туда, поговоришь с Харриганами и растолкуешь им что к чему.

Вызволишь девушку и скажешь, что любишь ее и что она должна за тебя выйти. О том, что ты скажешь сестре Урсуле, я умолчу из соображений приличия. На дворе 1940 год. Современные девушки живут без родительского надзора и без суеверий. Ты позволишь Конче выскользнуть у тебя из рук?

– Но, Мэтт… – слабо возразил Грегори Рэндал.

– Ты на машине? Прекрасно. Я тебя отвезу, а то уже несколько месяцев не садился за руль. За рулем я мигом оживу. И мы покажем этим Харриганам – и Пелайо заодно, – где раки зимуют. Пошли.

Мэтт не то чтобы был пьян. Выпитое виски слегка раскрепостило его, он словно вознесся на блистательную вершину, с которой видел горести окружающих, тогда как сам, точно по мановению волшебной палочки, освободился от своих печалей. Так он с головой окунулся в жизнь Харриганов – и шагнул навстречу трагическим событиям, которые последовали за Девятью Девять.

Глава II

Когда они вышли из бара, начался дождь. Не слишком сильный – упорная мартовская морось.

– Загляну на минутку в аптеку, – сказал Грегори Рэндал, пока они шагали на парковку. И вышел оттуда, держа подмышкой сверток с чем-то булькающим.

– Лекарство от простуды? – поинтересовался Мэтт.

– Нет. Не верю я в микстуры. Я всегда… А, понял. Ты имеешь в виду… Да. Можно сказать, это лекарство от простуды.

– Сбавь обороты, старина. Мы уже достаточно выпили. Не забывай, что тебе нужно произвести хорошее впечатление на семейство.

Мэтт сел за руль, а Грег устроился в уголке и развернул сверток. Он сорвал крышечку с бутылки и протянул приятелю.

– Нет, спасибо. С меня, пожалуй, хватит. Мне и без выпивки весело.

Рэндал приложился к бутылке.

– Мэтт, старина, я вообще-то не пью. Просто… Ну, когда мы с тобой водились, я был гораздо моложе. Немногим старше Кончи. И то, что позволялось тогда… А теперь я достиг определенного положения, понимаешь? Папина контора… не думай, что я просто сынок босса. Я самостоятельный человек, не кто попало…

– А кто?

– Кто? Я хочу сказать, что и сам по себе имею вес. Поэтому я решил, что пора жениться. Человек с моим положением… Вот зачем мне это надо. И я к такому не привык. Болтаться ночью под дождем…

– А как же путь настоящей любви? Чего же ты ждал? Что найдешь девушку, скажешь: “Слушай, а давай-ка поженимся!”, поведешь ее к алтарю и навеки укрепишь свое положение? Все не так просто. Черт возьми, Грег, если ты чего-то хочешь, нужно побороться.

– Не думай, что я не хочу бороться, Мэтт, – сказал Грег. – Я вот тебе как-нибудь расскажу, как разобрался с долговыми обязательствами Уордена – Маккинли. Но это же совсем другое. Это… личное.

– Но она же того стоит, не правда ли?

– Конча стоит чего угодно, – ответил Грег Рэндал с лучезарной пьяной простотой.

– Значит, решено.

Они долго ехали от Мейн-стрит к Голливуд– Хиллз, но больше ни о чем не говорили. Мэтт был слишком занят – наслаждался внезапной пьянящей свободой от жалости к себе и возможностью посидеть в дорогой машине, которая слушалась каждого прикосновения. А Грег, казалось, обрел утешение в своем лекарстве от простуды.

Дождь усилился. Огни города сверкали и влажно лучились, когда машина выехала на тот чудесный отрезок Сансет, где южная сторона бульвара как будто растворяется, открывая сияющий Лос-Анджелес в миниатюре.

Мэтт почти протрезвел, но возбуждение не проходило.

– Единственное, что я понимаю в Библии, – начал он, – так это искушение Христа на горе. Увидеть все царства мира у ног… Электричество тогда еще не изобрели. Будь у сатаны неон, он бы, может, своего и добился.

Грегори Рэндал промолчал.

Кварталом дальше, следуя полученным от Грега указаниям, Мэтт свернул на север и поехал по извилистой дороге, освещенной редкими фонарями, без каких-либо намеков на номера домов. В конце улицы маячило внушительное здание, не столько огромное по размеру (Мэтт прикинул – не больше шести спален), сколько старомодно массивное. Уж точно не просто дом, а особняк.

Мэтт притормозил и повернулся к своему спутнику.

– Здесь?

Ответом был только храп.

Мэтт остановился у обочины, перегнулся назад и встряхнул пассажира. С колен Грега скатилась бутылка – почти пустая. Храп стал громче и раскатистей.

– Черт возьми, – сказал Мэтт.

Он такого не ожидал. Видимо, Грегори сказал чистую правду, когда заявил, что он не умеет пить. Даже человек с положением должен различать зыбкую границу между тем, сколько нужно выпить, чтобы успокоить нервы, и тем, сколько нужно, чтобы отключиться.

Но, с Грегом или без Грега, Мэтт прикатил сюда по делу. Наехал на черную башню Роланд, и так далее. В башне сидела дева в беде…

Мэтт вышел из дому в одном пиджаке – впрочем, его обноски все равно промокли бы под проливным дождем. Зато на Греге было прекрасное пальто из верблюжьей шерсти, в котором он, несомненно, не нуждался, сидя в сухом закрытом салоне. Недавнее подсознательное пророчество Мэтта сбылось: Грегори Рэндала просто не могли не ограбить этим вечером.

Оказалось не так-то просто стянуть пальто с неподвижного храпящего тела. Дважды Мэтт получил вялой рукой по физиономии, а один раз, когда спящего перекатили с боку на бок, Грегори открыл рот. Но не глаза.

– Ерунда какая, – добродушно произнес он и вновь погрузился во тьму.

Мэтт надел шикарное пальто и зашагал к черной башне.

Там был дворецкий. Ну разумеется. Мэтт слышал, что в других странах средний класс воспринимает слуг как самое обычное жизненное явление, но ни один американец рангом ниже “экономического роялиста” не в силах сохранять спокойствие в присутствии человека, чей род занятий в сочетании с манерами создает эффект “я ваш покорный слуга, сэр”. Когда соответствующие манеры дополняются, как в данном случае, изгибом бровей, словно намекающим: “Да как бы не так!”, ситуация еще усугубляется.

Благородный пыл Мэтта пошел на убыль. Чайлд Роланд бросал вызов великанам, но не дворецкому.

– Я бы хотел, – заявил Мэтт, собравшись с духом, – увидеть мисс Харриган.

Возможно, свою роль сыграло верблюжье пальто. По всей видимости, человек совсем уж никчемный не мог расхаживать в подобном одеянии.

– Она вас ожидает? – соизволил осведомиться дворецкий.

– Э… у меня для нее важное известие.

– Как вас зовут?

– Мэттью Дункан.

– Пожалуйста, пройдите в дом. Я справлюсь, примет ли она вас.

Дворецкий удалился. Британский дух компромисса восторжествовал: он впустил незваного гостя, но не сказал ему “сэр”.

Огонь рыцарства почти окончательно угас в груди Мэтта. Он уже готов был признать, что выставил себя полным идиотом. Вернись дворецкий на двадцать секунд позже, он бы, возможно, обнаружил пустой коридор.

– Сюда, пожалуйста, – возвестил он (именно возвестил, иной глагол был бы неуместен). – Мисс Харриган вас примет.

Мэтт пытался представить, какова она собой. Почти все, что он знал о юной Конче, сводилось к возрасту и смешанной крови. Впрочем, семнадцатилетняя испано-ирландка – это нечто многообещающее. Наверняка брюнетка – более чем вероятно. Несомненно, у нее горячий темперамент. Который, разумеется, обрушится на его бесталанную голову. Если бы у него хватило здравого смысла развернуться и отвезти Грега домой…

– Мистер Дункан! – объявил дворецкий, открывая дверь.

Войдя, Мэтт почуял запах ладана и сильно удивился. Как-то не представлял он Кончу настолько склонной к экзотике. Потом он увидел странного облика Мадонну на стене напротив двери и горящие перед образом свечи. Еще хуже. Страстно верующая. Может, ей и правда самое место в…

– Слушаю, мистер Дункан, – произнес негромкий отчетливый голос.

Мэтт отвел взгляд от Мадонны. В резном дубовом кресле, похожем на церковную скамью для индивидуального пользования, сидела миниатюрная пожилая женщина в бесформенном черном платье. Правая рука, лежавшая на подлокотнике, поигрывала длинной ниткой коричневых деревянных бусин, которые казались уменьшенными копиями ее собственных внимательных глазок.

– Я читаю вечерние молитвы, – произнесла она. Это прозвучало не как объяснение или извинение. Женщина просто констатировала факт и надеялась, что ее будут отвлекать недолго.

– Я… я хотел видеть мисс Харриган, – сказал Мэтт.

– Я и есть мисс Харриган.

И тут Мэтт вспомнил. Набожная тетушка Элен, источник всех бед. Разумеется, она и есть мисс Харриган. Дворецкий истолковал просьбу гостя соответственно формальному употреблению. Девушку следовало называть мисс Конча. Нет, исключено. Может быть, мисс Мэри? Мисс Консепсьон?

Тетя Элен поняла его.

– Судя по вашему замешательству, молодой человек, вы хотели видеть мою племянницу?

– Да. Простите, что помешал вам во время молитвы. Не подскажете ли вы, где я могу…

– Боюсь, она сейчас занята и не сможет с вами увидеться. Если угодно, я передам…

План безнадежно провалился. Больше всего на свете Мэтту хотелось просто убраться отсюда ко всем чертям. Повисла тишина. Из соседней комнаты доносился стук пишущей машинки.

– Я как-нибудь в другой раз зайду, – сказал Мэтт. – Простите, что побеспокоил.

Дверь в коридор открылась, появилось круглое розовое лицо.