Текст книги "Падение Берлина, 1945"

Автор книги: Энтони Бивор

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 40 страниц)

Следом за продуктами питания приоритетами для берлинцев являлись те вещи, которые можно поменять на еду. В этот день было объявлено, что горожане начнут получать так называемый "кризисный рацион". Он состоял из порций колбасы или бекона, риса, сушеного гороха, бобов или чечевицы, нескольких кусков сахара и небольшого количества жиров. Выдача этого "рациона" стала косвенным признанием властей, что город находится уже на осадном положении.

Подача газа, воды и электричества прерывалась за день по нескольку раз. Все это снижало жизненные условия существования берлинцев почти до примитивного уровня. Многие из них уже были вынуждены варить картофель на своем балконе на маленьком костре, обложенном тремя кирпичами. Предусмотрительные хозяйки паковали чемоданы с необходимой провизией и спускали их в подвалы, где предстояло прятаться во время боев в самом городе.

С начала февраля на город уже было совершено восемьдесят три авиационных налета. Подобие нормальной жизни, которую берлинцы пытались поддерживать, несмотря на все невзгоды, разрушилось в прах.

Маршал Жуков вспоминал, что во второй половине дня 20 апреля дальнобойная артиллерия 79-го стрелкового корпуса 3-й ударной армии уже открыла огонь по самому Берлину{617}. Однако мало кто из берлинцев слышал об этом ударе. Жуков не знал, что 20 апреля являлось днем рождения Гитлера. Его основной целью было во что бы то ни стало открыть огонь по столице "третьего рейха" раньше войск Конева. Орудия стреляли с предельной дистанции, и снаряды могли долететь лишь до северо-восточных окраин города.

Когда Жуков получил подтверждение о том, что танки Конева в быстром темпе продвигаются к Берлину с южного направления, он отдал срочный приказ генералам Катукову и Богданову, командующим 1-й и 2-й гвардейскими танковыми армиями. Маршал поставил перед ними "историческую задачу" – первыми ворваться в столицу Германии и водрузить над ней знамя Победы{618}. Генералам необходимо было выделить в каждом корпусе по одной лучшей бригаде и послать их на прорыв позиций противника. К 4 часам утра следующего дня Жуков ждал их доклада о выходе на окраины Берлина. Этот доклад предстояло немедленно послать Сталину и информировать о нем прессу. Однако первые танки Жукова появились на окраинах Берлина лишь вечером 21 апреля.

Тем временем юго-восточнее немецкой столицы танки Конева быстро продвигались в районе Шпреевальда. Основное внимание маршала было приковано теперь к 3-й танковой армии, приближающейся к южным окраинам столицы. Еще днем передовые соединения генерала Рыбалко попытались с ходу взять город Барут, расположенный в двадцати километрах к югу от Цоссена. Но первая попытка оказалась неудачной. Конев был недоволен. Он отругал Рыбалко за то, что генерал "двигается со скоростью червяка" и воюет всего лишь одной бригадой, тогда как вся армия стоит на месте{619}. Маршал приказал танкистам прорваться через линию Барут – Лукенвальде сквозь болота, используя те несколько дорог, которые проходили в этом районе. Приказ оканчивался словами "об исполнении донести". Барут взяли всего через два часа.

Вектор наступления 4-й гвардейской танковой армии Лелюшенко был направлено через Ютербог на Потсдам. Сталин все еще опасался, что западные союзники могут неожиданно появиться на юго-западных окраинах Берлина. В тот же день Ставка предупредила Жукова, Конева и Рокоссовского о возможной скорой встрече с англо-американскими войсками и необходимости в этой связи иметь опознавательные сигналы{620}. Однако ни Ставку, ни самого Конева, казалось, не беспокоил тот факт, что войска 1-го Украинского фронта могут еще наткнуться на части немецкой 9-й армии Буссе, отходящие на запад по дорогам, расположенным южнее Берлина. Все мысли Конева, равно как и Жукова, были сосредоточены только на скорейшем прорыве к Берлину. Ночью Конев послал новый приказ своим командующим танковыми армиями Рыбалко и Лелюшенко, в котором категорически требовал уже днем ворваться в германскую столицу{621}.

* * *

Отступление германских частей с Зееловских высот 19 и 20 апреля, по сути дела, означало крушение всего фронта обороны Берлина. Истощенные немецкие войска отступали так быстро, как только могли, и пытались защищаться только в том случае, если им угрожала непосредственная опасность со стороны прорвавшихся советских частей. Штаб немецкой 9-й армии еще информировал генерала Хейнрици об узлах германской обороны{622}. Однако эта оборона представляла собой не более чем карандашную отметку на карте попытку штабных офицеров сохранить хоть какой-то порядок в развернувшемся вокруг них хаосе.

Вечером 19 апреля 5-я ударная армия генерала Берзарина достигла окраин Штраусберга. Перед отступающими германскими войсками стояла непростая задача. Все дороги, ведущие в западном направлении, были переполнены беженцами. Когда советские танки Т-34 прорвались к аэродрому Вернойхен, немецкое командование приказало развернуть против них 88-миллиметровые зенитные орудия. Бой развернулся восточнее Берлина. Но, как вспоминал один из германских участников тех событий, "было абсолютно ясно, что этот бой не мог продолжаться долго"{623}.

В течение всего утра 19 апреля дивизия СС "Нордланд" вела оборону северо-западнее Мюнхеберга. Штаб генерала Вейдлинга покинул этот район лишь накануне. Полк "Норвегия" был вынужден в срочном порядке отступить от Притцхагена, а полк "Дания" – в направлении лесного массива у Букова. Там в состав этой части влились подразделения гитлерюгенда и остатки 18-й моторизованной дивизии.

Вейдлинг приказал немедленно организовать контратаку против наступающих советских частей. Но она окончилась неудачей. Разведывательный батальон дивизии "Нордланд" был практически окружен и вновь понес тяжелые потери. В еще худшее положение попали подразделения гитлерюгенда, которые оказались отрезаны от остальных немецких частей и попали под жестокий огонь советской артиллерии. Красноармейские танки предусмотрительно не приближались к немецким позициям, боясь выстрелов из

фаустпатронов. "Затем они стали стрелять по верхушкам деревьев, – как отмечалось в докладе командира подразделения Бекера. – Летящие сверху осколки поражали солдат, находящихся внизу"{624}.

Оставшиеся в живых немцы были вынуждены срочно отступить в направлении Штраусберга по дороге, ведущей через сосновый лес. Русская пехота, при поддержке огня из танковых орудий, начала быстрое преследование. Входящие в дивизию "Нордланд" скандинавские части СС имели на вооружении лишь стрелковое оружие и всего несколько минометов. Брошенная им на поддержку самоходная артиллерийская установка была почти сразу же уничтожена советскими танками. К счастью, вскоре подошел "королевский тигр", который поджег два танка Т-34 и в конце концов спас ситуацию.

Остатки разведывательного батальона сосредоточились в лесу возле Штраусберга. Солдаты перевязывали раны, ремонтировали транспорт и чистили оружие. Плачевный вид военнослужащих ничуть не смутил штурмбаннфюрера СС Заальбаха, и он произнес перед ними торжественную речь, посвященную дню рождения фюрера и историческому значению битвы против большевиков, происходившей в настоящий момент.

Получивший ранение оберштурмбаннфюрер Лангендорф был отправлен в эсэсовский полевой госпиталь. Трансляция выступления Геббельса началась как раз в тот момент, когда его положили на операционный стол. Он успел услышать, как склонившийся над ним хирург проворчал: "Что хотели, то и получили"{625}. Медсестры, работавшие в госпитале, добровольно приехали в Германию из Голландии, Фландрии, Дании и Норвегии. Одна из норвежек, вспоминал Лангендорф, неожиданно обнаружила, что среди тяжелораненых солдат, только что привезенных в госпиталь, находится и ее возлюбленный. Она обняла его и положила руку раненого себе на колени. "Девушка оставалась вместе с ним до тех пор, пока он не умер". Как и большинство иностранных фашистов и национал-социалистов, скандинавские эсэсовцы, потеряв вначале свою родину, теряли теперь и весь смысл собственного существования. Этот. факт, помноженный на дикую ненависть эсэсовцев к большевизму, делал их грозными противниками Красной Армии в период битвы за Берлин.

Большую часть дня полки "Дания" и "Норвегия" обороняли подходы к аэродрому в Штраусберге против наступающих танков генерала Катукова. Оберштурмбаннфюрер Клоц, командир полка "Дания", был убит прямым попаданием в его автомобиль советского снаряда. Останки своего командира эсэсовские солдаты отнесли в небольшую часовню на близлежащем кладбище. У них не было времени нормально похоронить его. Вскоре они получили приказ о дальнейшем отступлении в юго-западном направлении – к кольцевой дороге вокруг Берлина.

Командование дивизии "Нордланд" избегало при отходе передвижения по большим дорогам. Шоссе Райхсштрассе-1 было забито беженцами, в районе Рюдерсдорфа движение и вовсе напоминало хаос. Колонны автомобилей постоянно застревали в пробках, создаваемых повозками мирных жителей. Все они становились прекрасными мишенями для атак советских штурмовиков. Германские солдаты, не получавшие нормального питания уже в течение целых пяти дней, не задумываясь, врывались в дома, оставленные своими хозяевами. Некоторые из них оказались настолько истощены, что валились с ног и засыпали, едва наполнив желудок какой-нибудь едой. Они даже не снимали шинелей, на которых все еще была окопная грязь. Солдаты могли спать столько времени, сколько им позволял противник. Многие просыпались, лишь заслышав звуки стрельбы. Один член гитлерюгенда провалился в сон настолько глубоко, что очнулся лишь тогда, когда бой шел уже вокруг дома, где он находился.

Германские офицеры старались навести порядок всеми возможными способами. Однако применять для этой цели личное оружие теперь было опасно. Один майор остановил самоходное зенитное орудие, на борту которого находились раненые военнослужащие. Он приказал водителю разворачиваться и двигаться в сторону фронта. В ответ ему сказали, что орудие выведено из строя и в бою все равно будет бесполезным. Тем не менее майор продолжал настаивать на своем и распорядился, чтобы раненые были сняты на землю. Неожиданно послышался громкий крик фольксштурмовца, стоявшего неподалеку: "Да пристрелите вы его! Убейте его!" Майору пришлось срочно ретироваться. Авторитет офицера, если он не поддерживался автоматами полевой жандармерии, уже не оказывал на отступающих солдат большого эффекта.

Хаос, творящийся на дорогах, усиливался всевозможными паническими слухами. Информация о том, что "Иван уже здесь!" (фальшивая либо достоверная), то и дело распространялась в колоннах немецких солдат. Германские военнослужащие утверждали, что часто видели "предателей Зейдлица", которые говорили, что имеют приказ отступать до Потсдама, расположенного к юго-западу от Берлина. Возможно, что эти утверждения являлись сущей правдой, поскольку 7-е отделы политуправлений советских армий посылали "антифашистски настроенных" военнопленных для выполнения специальных заданий на германской стороне. Причем рисковали в этом случае только сами военнопленные.

Некоторые бойцы, все еще одетые в шапки-ушанки и телогрейки, испытывали большую зависть к тем, кто уже перешел на летнюю форму одежды. Зато во время боев в лесных массивах у восточных окраин немецкой столицы красноармейцы чувствовали себя почти как дома. "Чем ближе мы подходили к воротам Берлина, – отмечал один из русских солдат, – тем больше окружающая местность напоминала окраины Москвы"{626}. Вспоминали красноармейцы и свои привычки. Так, 20 апреля, как отмечалось в одном из донесений, город Мюнхеберг подвергся разграблению солдатами и офицерами в основном специальных (танковых и артиллерийских) частей. Более чем пятьдесят военнослужащих пришлось арестовать, некоторые из них затем были переведены в стрелковые подразделения. Они воровали одежду, ботинки и другие вещи практически на глазах у местного населения. Свои поступки советские солдаты объясняли желанием послать что-нибудь к себе домой{627}.

Пока войска 56-го корпуса Вейдлинга отходили под напором противника к западным окраинам Берлина, остатки 101-го корпуса отступали севернее столицы. Часть сил этого объединения в ночь на 19 апреля вышла в район Бернау. Поскольку в распоряжении командования оставалось все меньше исправных автомобилей, раненых приходилось оставлять прямо у дорог. Большинство из них, по всей видимости, вскоре погибли от огня советской артиллерии и авиации.

Войска, прибывающие в Бернау, являлись в основном либо учебными частями, либо разношерстными подразделениями, состоящими из военнослужащих различных родов войск. Как только солдаты добирались до места отдыха – школы или жилого дома, – они тотчас же валились спать. Одна группа связистов нашла себе убежище в заброшенном сарае. Но с рассветом 20 апреля немцы были вновь атакованы частями 125-го стрелкового корпуса 47-й армии. Унтер-офицер растолкал спящих германских военнослужащих и приказал занять оборону. "Все это было уже бесполезно"{628}, – комментировал позднее события того дня один из бывших офицеров вермахта. Однако солдаты поднимались и вновь шли в бой, поскольку никто им пока не отдавал другого приказа.

Бой за Бернау – последняя сколько-нибудь значительная оборонительная акция перед началом сражений в самом Берлине – был чрезвычайно кровопролитным, хаотичным и коротким. Немецкие офицеры, командовавшие молодыми солдатами, довольно быстро осознали, что не в силах предотвратить возникшей паники. Вслед за ней началось массовое бегство в тыл. Как только Бернау взяли войска советской 47-й армии, батарея 30-й гвардейской артиллерийской бригады была развернута в сторону Берлина и открыла огонь по столице Германии{629}. Тем временем части 2-й гвардейской танковой армии генерала Богданова вышли к северо-восточным пригородам города в район кольцевой автодороги. О ней ходили слухи как о выдающемся шедевре инженерной мысли, однако те из советских бойцов, кто был знаком с достижениями сталинского режима, отнеслись к ней достаточно презрительно.

7-е отделы все в большем количестве стали использовать для пропаганды плененных солдат противника. Так, 20 апреля на фронте 3-й ударной армии обратно к своим товарищам было послано сразу пять пленных фольксштурмовцев. Согласно донесению, все они возвратились на следующий день, приведя с собой почти целый батальон{630}. Однако, несмотря на все уверения советской пропаганды в хорошем отношении к сдающемся в плен вражеским солдатам, многие красноармейцы упорно продолжали искать среди немцев военнослужащих частей СС. Они еще не утолили свое чувство мести. "Ты – эсэсовец!" – то и дело кричали они какому-нибудь солдату противника. Те немцы, которые в ответ на это удивленно улыбались, подвергали себя большой опасности быть избитыми. Некоторые из германских военнослужащих, захваченные частями НКВД, были обвинены в участии в организации "Вервольф". Их вынуждали признаваться в том, что они имели задание отравлять колодцы и реки{631}.

Штаб генерала Буссе и основные силы его 9-й армии (11-й танковый корпус СС, 5-й горнострелковый корпус и гарнизон, оборонявший Франкфурт-на-Одере) начали отступление в юго-западном направлении. Их путь лежал теперь к Шпреевальде, хотя из гитлеровского бункера следовали приказы, что фронт на Одере не должен быть сдан ни при каких обстоятельствах.

Вечером 20 апреля у фюрера вновь возникло желание любой ценой продолжить контратаки. В то время как маршалы Жуков и Конев стали поторапливать свои армии, Гитлер приказал генералу Кребсу организовать удар из района западнее Берлина против войск 1-го Украинского фронта, стремящихся окружить город{632}. Группировка, которая должна была опрокинуть 3-ю и 4-ю гвардейские танковые армии, состояла из дивизии "Фридрих Людвиг Ян", набранной из служащих рабочих батальонов, и так называемого "Танкового отряда Вюнсдорфа", в котором едва насчитывалось полдюжины танков из учебного центра, располагавшегося в этом городе.

В тот же день в район Штраусберга был послан полицейский батальон, перед которым стояла задача "вылавливать и судить дезертиров, расстреливать любого солдата, который покинул свою позицию без приказа сверху"{633}. Но теперь в разразившемся всеобщем хаосе эти полицейские бежали порой впереди самих дезертиров. Один из немецких солдат, добровольно сдавшийся в русский плен, рассказал на допросе, что "еще до того, как советские войска начали наступление, в Берлине было повешено до сорока тысяч военнослужащих, обвиненных в дезертирстве". По мнению этого солдата, число казней значительно возросло после начала операции, хотя полиция и гестапо все равно не могли держать ситуацию под контролем.

Глава восемнадцатая.

Отлет "золотых фазанов"

Субботним утром 21 апреля, сразу после того как авиация западных союзников произвела свой последний налет на Берлин, штаб генерала Реймана, расположенный на Гогенцоллерндамм, заполнился людьми в коричневой униформе. Высшие партийные чиновники прибыли сюда, чтобы испросить официального разрешения покинуть столицу рейха. Наконец-то настал тот момент, когда "золотые фазаны" были вынуждены обратиться с прошением к армейскому начальству. Дело в том, что Геббельс, как рейхскомиссар обороны Берлина, отдал приказ, который гласил: "Ни один человек, еще способный держать оружие, не может выехать из столицы"{634}. Следовательно, для чиновников оставалась лишь одна возможность – пойти за разрешением в штаб обороны Берлина.

"Крысы бегут с тонущего корабля", – прокомментировал все это представление начальник штаба Реймана полковник фон Рефиор. Рейман получил подтверждение, что может выдавать подобные разрешения. В течение короткого времени он приказал оформить две тысячи пропусков для "кабинетных бойцов", которые ранее всегда обвиняли армию в пораженческих настроениях. Рейман заявил, что оборона города только выиграет от того, что он избавится от этих трусов.

Некоторое время спустя вопрос о трусости и предательстве вновь возник на повестке дня. Его озвучил Геббельс в своей речи, транслировавшейся радиостанцией "Вервольфа", расположенной в Кёнигс-Вустерхаузене. Геббельс призвал всех членов "Вервольфа", находящихся в Берлине и Бранденбурге, подниматься на борьбу против врага{635}. Он утверждал, что все трусы и предатели уже покинули столицу Германии. Но "фюрер не улетел в Южную Германию. Он остался в Берлине, и вместе с ним находятся его доверенные люди, которые будут участвовать в этом историческом сражении... Солдаты и офицеры на фронте, – продолжал министр пропаганды, – теперь вы становитесь не просто свидетелями величайшей битвы в истории рейха, но и участвуете в завершающем этапе национал-социалистской революции. В нашем строю остались лишь самые решительные и бескомпромиссные революционные борцы". Геббельс, однако, не упоминал о том, что огромное число фольксштурмовцев и молодых призывников шли на фронт только под страхом смерти – из-за угрозы в противном случае быть повешенными за трусость и предательство.

Интенсивный артиллерийский обстрел Берлина начался в 9 часов 30 минут, спустя всего два часа после завершения последнего налета на столицу союзной авиации. Адъютант фюрера по войскам СС Отто Гюнше отмечал, что спустя всего несколько минут после пробуждения от сна Гитлер появился в коридоре бункера, который одновременно являлся и прихожей. Он был злым и небритым. "Что происходит? – прокричал он стоявшим рядом генералу Бургдорфу, полковнику фон Белову и самому Гюнше. – Откуда ведется огонь?"{636}

Бургдорф ответил, что центр Берлина находится под обстрелом тяжелой советской артиллерии. "Неужели русские так близко?" – спросил Гитлер, явно шокированный этим известием.

Генерал Казаков выдвинул вперед дивизии артиллерийского прорыва и батареи тяжелых орудий, включая 152-миллиметровые и 203-миллиметровые гаубицы. Многие советские снаряды были разрисованы специальными "посланиями": "По крысе Геббельсу!", "За Сталинград!", "По жирному Герингу!", "За наших вдов и сирот!"{637}. Политработники призывали бойцов вести огонь безостановочно. Старшие артиллерийские командиры были особенно горды своей ролью в этой битве и не раз отмечали, что являются "богом войны"{638}. Начиная с этого дня и до 2 мая 1945 года по Берлину было выпущено миллион восемьсот тысяч советских снарядов{639}.

Потери среди горожан, особенно среди женщин, стоявших в очередях несмотря ни на что, были очень большими. Их искалеченные тела были разбросаны по всей Германплац на юго-западе Берлина – это были те люди, которые стояли в очередь к универсальному магазину "Карштадт". Других берлинцев разрывы снарядов накрыли в очереди за питьевой водой. Пересечение какой-нибудь улицы превратилось в смертельно опасное предприятие. Большинство горожан опасалось теперь без крайней необходимости покидать подвалы домов. Однако некоторые из них все же шли на риск, чтобы спрятать во дворе или в саду оставшиеся у них ценные вещи – золотые либо серебряные изделия. Однако непрекращающийся артиллерийский огонь вскоре снова загонял их в укрытия.

Находящиеся в подвалах и бомбоубежищах берлинцы безошибочно определяли национальность пилотов, которые в данный момент сбрасывали на них свой смертоносный груз. Днем это были "ами" (американцы), а ночью – "томми" (англичане). "Подземное племя"{640}, как называли тогда всех берлинцев, все же не было совершенно однородно. Различие между жителями престижных районов и рабочих окраин оставалось. И в любом укрытии можно было найти одного или двух закоренелых нацистов, которые убеждали других и, видимо, самих себя, что окончательная победа Германии неизбежна. Поэтому простые горожане, разговаривая о фюрере, не называли его по имени, а говорили просто "он" или "этот".

Тот или иной талисман приобрел для людей особое значение. Так, мать постоянно таскала с собой запасной протез ноги своего искалеченного сына, все еще остававшегося в осажденном Бреслау. Многие берлинцы выработали для себя определенные правила поведения, которые, как они верили, помогут им остаться в живых. Например, некоторые из них полагали, что им нечего бояться прямого попадания авиабомбы, если, ложась спать, они обернут вокруг головы полотенце. Другие убедили себя в том, что, наклоняясь вперед во время разрыва снаряда или бомбы, они уберегают легкие от деформации. Суеверие людей доходило почти до абсурда. Когда звучал сигнал отбоя воздушной тревоги, в бомбоубежищах еще долго слышался нервный смех и плоские шутки. Наибольшим успехом среди женщин, и прежде всего женщин пожилого возраста, пользовалось следующее выражение: "Лучше русский на твоем животе, чем американец на твоей голове".

В течение всего дня, пока потрепанные германские части продолжали отступление, Гитлер продолжал требовать от генерала Буссе удерживать занимаемые позиции. Однако 9-я армия оставила их еще два дня назад. Остаток левого фланга объединения – 101-й корпус – был вынужден отойти из района Бернау. Военнослужащий охранного полка "Великая Германия" Вольфрам Кертц был ранен неподалеку от Блумберга, в районе шоссе, ведущего к северо-восточным окраинам Берлина. Из более чем тысячи солдат и офицеров этого полка лишь сорок добрались до города. Теперь все зависело от "солдатского везения". Кертц был оставлен товарищами под стеной храма. Вскоре появились русские и обнаружили его. Красноармейцы, увидев на шее Кертца Железный крест, спросили: "Ты генерал?"{641} Затем они положили его на повозку и отправили в штаб для допроса. Первое, что хотел выяснить у него советский офицер, жив ли еще Гитлер или нет. Затем он попросил Кертца рассказать все, что он знает о планах немцев договориться с американцами и совместно с ними ударить против Красной Армии.

Несомненно, что корни такого подозрительного отношения к своим союзникам произрастали из Кремля. На самом деле американцы были еще полны решимости уничтожать противника, где бы они его ни встретили. Севернее Дессау их сухопутные войска и авиация наносили непрекращающиеся удары по дивизии "Шарнхорст"{642}, входящей в 12-ю армию. Так американское командование мстило за неожиданное нападение сил люфтваффе на переправы через Эльбу. К 21 апреля в строю батальона из дивизии "Шарнхорст", которым командовал Петер Реттих, осталось всего пятьдесят человек.

На центральном участке 9-й армии отступал 56-й танковый корпус генерала Вейдлинга. Советские войска уже теснили его за кольцевую автодорогу. По обеим сторонам шоссе валялись убитые, которые стали жертвами налетов советских штурмовиков. Тем не менее поток беженцев не уменьшался.

Мирные жители окружали немецких солдат, требуя от них последних новостей о продвижении противника. Однако сами германские военнослужащие имели слабое представление о том, что на самом деле происходит на фронте. На всех перекрестках стояли посты полевой жандармерии. Они останавливали одиночек и целые группы военнослужащих и формировали из них маршевые роты. Придорожные деревья использовались для экзекуций, на груди повешенных немецких солдат висели таблички – "Я был трусом". Самыми счастливыми оказались тс германские военнослужащие, которых посылали оборонять дома в стороне от дорог. Там впервые за много дней они могли нормально поесть, помыться и сбрить щетину с лица.

Рота под командованием штурмбаннфюрера Лоренца, входящая в состав дивизии "Нордланд", заняла оборону в районе Петерсхагена. Ей была поставлена следующая задача – при поддержке огня нескольких бронеавтомобилей сдерживать атаки подразделений 8-й гвардейской армии. Внезапно рота подверглась массированному обстрелу со стороны советской реактивной артиллерии. Некоторые данные свидетельствуют, что снаряды "катюш" были начинены специальным веществом, напоминающим напалм. Многие немецкие бронеавтомобили мгновенно загорелись, а некоторые из них взорвались. Германские солдаты в панике бросились к машинам и покинули район обстрела. Но на земле осталось много раненых, которые теперь были предоставлены собственной судьбе. Несмотря на угрозу жизни, Лоренц и его радист не потеряли присутствие духа и стали оказывать помощь этим несчастным. Лоренц остановил один из бронеавтомобилей и приказал загрузить в него тех раненых, которых еще можно было спасти. Затем они отправились в полевой лазарет, разместившийся в амбаре неподалеку от командного пункта. У Лоренца возникло дурное предчувствие{643}, и действительно – следующий залп "катюш" накрыл уже их машину. Сам он получил ранение в плечо, тогда как все его попутчики, по-видимому, были убиты.

Неподалеку от этого места отходила колонна курсантов учебного батальона, в составе которой находился Герхард Тиллери. У шлагбаума перед Хоппегартеном он неожиданно увидел полковника из штаба их дивизии. Офицер приветствовал удивленных курсантов возгласом: "Рад видеть вас дома живыми и здоровыми"{644}. Однако эти слова оказались преждевременными. Тиллери попал в состав только что сформированной роты, командование которой принял молодой и очень решительный артиллерийский офицер. Как быстро выяснилось, он не имел никакого боевого опыта. Подразделение было вновь послано в сторону фронта и заняло оборонительную позицию прямо посреди кладбища. Справа от них находились подразделения фольксштурма и полицейский батальон. Во время кратковременного затишья Тиллери и несколько его товарищей были посланы в близлежащую деревню, чтобы достать там хоть немного еды. После того как они успешно выполнили это поручение, Тиллери стал готовиться к бою. Все солдаты прекрасно понимали, что ждать русского наступления долго не придется, и твердо знали, что перед атакой советская артиллерия и минометы проутюжат каждый клочок земли, который будет хоть сколько-нибудь напоминать оборонительный рубеж.

К востоку от Берлина остаткам 9-й армии противостояли соединения 5-й ударной армии и 8-й гвардейской армии генерала Чуйкова. Однако Жуков поставил перед 8-й гвардейской армией задачу продвигаться не только к восточным, но и к южным окраинам города в направлении реки Шпрее. Он хотел, чтобы совместными действиями армия Чуйкова и 1-я гвардейская танковая армия Катукова ворвались в германскую столицу с юго-запада. Жуков надеялся, что такой демарш закроет Коневу путь на Берлин. 21 апреля танковые бригады Катукова и стрелковые части 8-й гвардейской армии захватили Эркнер, находящийся южнее Рюдерсдорфа.

Для того чтобы окружить Берлин с северного фланга, Жуков приказал 47-й армии наступать в направлении Шпандау, а 2-й гвардейской танковой армии – на Ораниенбург. Давление со стороны Сталина вынуждало маршала подгонять командующих соединениями. Он предупреждал их – поскольку советские части продвигаются недостаточно быстро, союзники могут внезапно подойти к Берлину и взять его{645}. Действительно, передовые танковые бригады, которые должны были ворваться в германскую столицу еще 20 апреля, появились на окраинах города только вечером 21 апреля. Жуков отказывался признавать тот факт, что наступление танков в таком сильно застроенном пространстве неизбежно приведет к большим потерям. За каждым домом по обеим сторонам дорог, за каждым деревом и даже кустом мог скрываться член гитлерюгенда или фольксштурма, вооруженный фаустпатроном. Этой же ночью на окраины Мальхова и Гогеншёнхаузена вышли передовые стрелковые части 3-й и 5-й ударных армий.

Тем временем в двадцати километрах к югу от Берлина, в Цоссене, царила атмосфера тревожного ожидания. За день до этого (когда появилась информация о возможном прорыве советских танков с южного направления) генерал Кребс распорядился послать на разведку одно из подразделений по охране штаба ОКХ. В 6 часов 21 апреля адъютант Кребса, капитан Болдт, был разбужен неожиданно раздавшимся телефонным звонком. На связь вышел оберлейтенант Кренкель, который сообщил, что заметил в районе Барута колонну из сорока советских танков, двигающуюся по направлению к Цоссену. Кренкель был намерен атаковать их. Однако капитан Болдт прекрасно понимал, что легкие разведывательные бронемашины не могут составить никакой конкуренции танкам Т-34. О сложившейся ситуации был немедленно информирован генерал Кребс, который позвонил в рейхсканцелярию и попросил разрешения как можно скорее эвакуировать все штабные службы. Но Гитлер категорически запретил это делать. К 11 часам, незадолго до начала оперативного совещания в Цоссене, уже можно было слышать выстрелы из танковых орудий. Один из штабных офицеров предупредил, что советские бронированные машины могут появиться здесь уже через полчаса. Последовало новое сообщение от оберлейтенанта Кренкеля. Организованная им атака захлебнулась, и разведывательное подразделение понесло большие потери. Теперь уже не оставалось никаких сил, чтобы остановить советские танки.