Текст книги "Падение Берлина, 1945"

Автор книги: Энтони Бивор

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 40 страниц)

Возбуждающая риторика Эренбурга часто не стыковалась с его собственной точкой зрения. В своей статье он как бы оправдывает грабеж. Он признает, что германские женщины теряют свои меховые пальто и ложки, которые у них крадут. Здесь следует добавить, что традиционно в Красной Армии грабеж сопровождался еще и изнасилованием. Однако, выступая незадолго до этого перед слушателями Академии имени Фрунзе, Эренбург критиковал Красную Армию за грабежи и разрушения, содеянные ею в Восточной Пруссии, и списывал все эти факты на чрезвычайно низкий культурный уровень войск. Лишь однажды он косвенно упомянул об изнасилованиях, отметив, что советские солдаты не прочь делать "комплименты" немецким женщинам{490}. Глава СМЕРШа Абакумов донес Сталину о неверных оценках Эренбурга. Тот, в свою очередь, расценил поведение писателя как "политически вредное". Донесению Абакумова вторила информация о положении в Восточной Пруссии от графа фон Айнзиделя, сотрудника контролируемого НКВД национального комитета "Свободная Германия". Все вместе это привело к большому пересмотру советской политики в отношении немецкого населения.

Тон и содержание статьи Эренбурга от 12 апреля не являлись более кровожадным, чем его предыдущие обличительные статьи. Однако, к изумлению автора, эта публикация подверглась уничтожающей атаке, организованной в самых высших эшелонах власти, что свидетельствовало об изменении всей партийной линии. Огорченный Эренбург позднее признавал, что принятая им роль бича, занесенного над немцами, неизбежно сделала лично его символическим предметом, который необходимо было принести в жертву в создавшихся условиях. Советское руководство достаточно поздно, но все же осознало, что ужас, который немцы испытывают перед Красной Армией, лишь усиливает сопротивление частей вермахта и может усложнить работу советской оккупационной администрации в послевоенной Германии. По словам Эренбурга, советское руководство хотело теперь подорвать способность врага к сопротивлению, обещая прощение как раз тем немцам, которые и выполняли все приказы Гитлера{491}.

14 апреля 1945 года в газете "Правда" была опубликована статья Георгия Александрова, главного идеолога в Центральном Комитете Коммунистической партии и руководителя советской пропаганды{492}. Статья резко критиковала Эренбурга. Особое внимание обращали на себя те строки, где отвергались рассуждения писателя о быстром отступления противника на Западном фронте и ставились под сомнение его утверждения, что от Германии осталась лишь одна банда. Нет сомнения, что эта часть статьи Александрова была внимательно просмотрена Сталиным (либо даже написана под его диктовку). Далее в тексте говорилось о том, что, пока одни германские офицеры сражаются за преступный режим, другие кидают в него бомбы или убеждают немецких солдат сложить оружие [генерал фон Зейдлиц и Союз германских офицеров]. То, что гестапо охотится за противниками Режима, как раз и доказывает: не все немцы являются одинаковыми. Но нацистское правительство сумело сыграть на национальных чувствах немцев. Александров также процитировал фразу Сталина, которую тот впервые сказал еще 23 февраля 1942 года, но широкое распространение она получила лишь сейчас: "Гитлеры приходят и уходят, но Германия и германский народ остаются".

Статья Александрова транслировалась по московскому радио, а газета "Красная звезда" перепечатала ее. Опустошенный Эренбург почувствовал себя находящимся в политической изоляции. Его письмо к Сталину с просьбой оградить его от несправедливых упреков осталось без ответа. Однако Эренбург, возможно, так и не осознал, что имелись и другие причины его отставки. Они касались критических выступлений писателя по поводу поведения советских военнослужащих и особенно неспособности офицеров контролировать своих подчиненных. В одном из сообщений с фронта Эренбург упомянул о диалоге, произошедшем между генералом и солдатом. Последний вырезал из дивана кусок кожаного покрытия, когда к нему подошел генерал и предложил прекратить это делать, поскольку данный предмет мебели может быть передан какой-нибудь семье. В ответ солдат лишь произнес, что "ваша жена, может, и получит этот диван, но моя точно – нет", и продолжал резать покрытие{493}. Однако самым серьезным обвинением, припасенным Абакумовым против Эренбурга, было выступление писателя перед слушателями Академии имени Фрунзе. В нем, в частности, говорилось, что русские, возвращающиеся из немецкого рабства, выглядят достаточно хорошо. Девушки, например, накормлены и одеты. Эренбург считал, что статьи, появляющиеся в газетах о жестоком обращении с угнанным в Германию населением, кажутся совершенно неубедительными. Если бы у Эренбурга не было столько страстных поклонников в Красной Армии, то за такие речи он легко мог угодить прямо в ГУЛАГ.

Тем временем ситуация с политическим воспитанием военнослужащих на фронте продолжала оставаться непростой. Политуправления были чрезвычайно обеспокоены тем, что еще остается достаточное количество офицеров, продолжающих поддерживать Эренбурга. По словам политработников, эти военнослужащие верили, что бойцы Красной Армии должны быть безжалостны и к немцам, и к тем западным союзникам, которые начинают с нацистами флиртовать{494}. Однако партийная линия теперь была совершенно очевидна. Советскую территорию уже очистили от противника. Соответственно лозунг "убивай немца, где бы ты его ни увидел", ранее казавшийся совершенно правильным, теперь должен быть изменен. Пришло время справедливого возмездия врагу за все его преступления. Офицеры политуправлений также цитировали сталинское изречение о том, что "Гитлеры приходят и уходят...". Однако этот новый поворот в пропаганде, похоже, не оказывал на военнослужащих никакого влияния. Один из политработников отмечал, что многие солдаты ищут статьи Эренбурга в любой газете и пытаются выяснить, продолжает ли он еще публиковаться.

Изменение политической линии произошло слишком поздно. Накануне большого наступления уже было невозможно направить в нужное русло ту ненависть к противнику, которая пропагандировалась в Красной Армии на протяжении последних трех лет. Показательно в этом смысле высказывание, принадлежащее перу одного из командиров дивизий, генерала Маслова. Он описывал немецких детей, которые плакали от отчаяния, пытаясь найти своих родителей в горящем городе. Маслов вопрошал – а что в этом особенного, ведь точно так же плакали советские дети{495}. Лишь немногие красноармейцы относились к немцам как к человеческим существам. Если германские идеологи считали славян "недочеловеками", советская пропаганда мести убеждала своих граждан, что все немцы являются прожорливыми хищниками.

Быстрое продвижение вперед войск западных союзников беспокоило советское командование еще по одной причине. Оно опасалось, что большая часть польских 1-й и 2-й армий, действующих под общим оперативным руководством Красной Армии, присоединится к тем силам, которые были подчинены польскому эмигрантскому правительству в Лондоне. 14 апреля Серов, представитель НКВД на 1-м Белорусском фронте, сообщал Берии о том, что в связи с быстрым продвижением англо-американских войск в рядах 1-й армии Войска Польского начинают развиваться нездоровые настроения. Офицерами СМЕРШа были мгновенно предприняты упреждающие меры{496}, которые сопровождались массовыми арестами среди поляков.

Серов отмечал, что в 1-й армии Войска Польского выявлено и взято под контроль почти две тысячи [sic] бывших военнослужащих армии Андерса и Армии Крайовой, а также солдат, которые имеют близких родственников в армии Андерса. "Враждебное отношение" этих поляков к Советскому Союзу подчеркивалось, по мнению Серова, тем фактом, что они скрывали свои настоящие адреса от штабных работников, чтобы их семьи не подверглись репрессиям. Однако Серов не упоминал о том факте, что сорок три тысячи человек, вошедших в польские прокоммунистические войска, направили на фронт прямо из лагерей ГУЛАГа{497}. Соответственно нельзя было ожидать, что они будут питать по отношению к Советскому Союзу братские чувства. В самой Польше у бывших военнослужащих Армии Крайовой, арестованных органами НКВД, имелся только один выбор – отправиться в сибирский трудовой лагерь либо вступить в прокоммунистическую армию: "В Сибирь или в армию?"{498}

Информаторы СМЕРШа сообщали своему начальству, что польские солдаты регулярно слушают "лондонское радио". Более того, многие поляки были убеждены, что армия Андерса, находящаяся в составе английских экспедиционных сил, подходит к Берлину с запада. Как полагал один из офицеров, эти польские военнослужащие собирались перейти на сторону Андерса, поскольку ранее перенесли много страданий в Сибири. Другой офицер, начальник штаба батальона, сказал информатору, что после войны, когда с Германией будет покончено, поляки снова начнут воевать против русских – только в армии Андерса насчитывается три миллиона человек. Командир 2-й артиллерийской бригады также был недоволен русскими и говорил, что они сунули полякам в лицо свою "демократию". И, как только польские прокоммунистические войска войдут в соприкосновение с армией Андерса, они скажут "до свидания" подконтрольному Москве временному правительству. В Польшу переедут представители из Лондона, и все будет так, как было до 1939 года. Англия и Америка помогут полякам избавиться от русских. Серов обвинял командование 1-й армии Войска Польского в том, что его представители не проводят должной разъяснительной работы среди личного состава частей.

В то время как американские 3-я и 9-я армии продолжали стремительное продвижение к Эльбе, окруженные в Руре немецкие силы под командованием фельдмаршала Моделя все глубже зарывались в землю. Группа армий "Б" несла большие потери от бомбардировок союзной авиации. Модель являлся одним из немногих немецких командующих, которому Гитлер полностью доверял. Однако фронтовые командиры относились к фельдмаршалу не столь уважительно и считали его "очень грубым и недобросовестным"{499}. В войсках Модель был известен и как "катастрофический генерал", поскольку стало уже традицией посылать его на тот участок фронта, где в данный момент положение было критическим. И вот Рур стал для Моделя самым последним заданием – последней катастрофой. Оказавшись в безнадежном положении, он тем не менее отказался покинуть "котел" на самолете. 21 апреля, когда началась массовая сдача в плен военнослужащих группы армий "Б", фельдмаршал застрелился. Именно этого шага и ждал от него Гитлер.

Из окружения успели вылететь семнадцать немецких самолетов, забитых старшими офицерами группы армий "Б". Однако только три из них добрались до Ютерборга – аэродрома, расположенного к югу от Берлина. В одной из машин находился полковник Гюнтер Райхельм, начальник оперативного управления группировки. Сразу же по прилету Райхельм был посажен в автомашину и отправлен в Цоссен, где он и рухнул в постель от изнеможения, Он проснулся только тогда, когда к нему на кровать присел бывший заместитель Гудериана, генерал Венк. Последний вновь потребовался на службе. И, как только Венк поправился после автомобильной аварии, произошедшей во время проведения операции "Солнцестояние", он был назначен командующим немецкой 12-й армией. У Венка существовали серьезные опасения насчет того, что эта вновь сформированная армия существует по большей части на бумаге и ей не по силам выполнять поставленную задачу – держать фронт на Эльбе против американских войск.

"Вы будете моим начальником штаба"{500}, – услышал Райхельм. Но прежде всего Венк попросил его сделать доклад о ситуации, сложившейся в группе армий "Б". Затем позвонил генерал Йодль и попросил Райхельма явиться в рейхсканцелярию. Спустившись в бункер, Райхельм обнаружил, что, кроме Гитлера, там находились еще Геринг и адмирал Дёниц. Он честно доложил, что в группе армий "Б" больше не осталось снарядов для орудий, а танки лишены горючего. Гитлер долгое время хранил молчание. Наконец он произнес: "Фельдмаршал Модель был моим лучшим командующим". В этот момент Райхельму подумалось, что фюрер осознал неизбежность скорого финала. Но он ошибся. Гитлер продолжил: "Вы назначаетесь начальником штаба 12-й армии. Вы не должны попасть под дурное влияние штабного генералитета. Вы должны учиться у русских, которые своей силой воли перебороли немцев, стоявших уже у ворот Москвы".

Затем Гитлер объявил, что германские части должны валить деревья в горах Гарца на пути продвижения войск генерала Паттона. Немцы должны организовать там партизанское движение. Он обратился к подробной карте местности (подобной той, которую обычно используют командиры рот) и стал объяснять по ней поставленные задачи. Йодль попытался было остановить фюрера, но тот настаивал, что знает Гарц очень хорошо. Тогда Йодль, который обычно держал себя под контролем, резко произнес: "Я совершенно не знаю этого района, но хорошо знаю ситуацию". Тем временем, как вспоминал Райхельм, Геринг уединился в кресле и заснул прямо с картой, лежащей на его лице. Полковник подумал, что рейхсмаршал, видимо, принял порядочную дозу снотворного. В заключение Гитлер сообщил Райхельму, что тот может отправляться в войска, но перед этим должен заехать на военную базу в Дёберитце. Там ему предстояло получить для 12-й армии двести автомобилей фирмы "Фольксваген" (джипы "кюбельваген").

Покинув этот "дурдом", Райхельм испытал чувство облегчения. В Дёберитце ему досталось всего десяток машин. Найти самого Венка и штаб 12-й армии оказалось достаточно сложно. В конце концов он обнаружил командующего в саперном училище в Росслау на противоположном от Дессау берегу Эльбы. К радости Райхельма, начальником оперативного управления штаба армии оказался его старый друг барон Хубертус фон Гумбольдт-Дахрёден. Тот, в частности, рассказал, что некоторые части 12-й армии состоят из "молодых и удивительно волевых солдат, полгода обучавшихся в офицерских училищах, а также из унтер-офицеров, уже имеющих фронтовой опыт и недавно вернувшихся из госпиталей". Оба друга были чрезвычайно рады, что их командующим является такой генерал, как Венк. Тот имел хорошую репутацию в войсках, считался молодым и толковым офицером, который "не боится смотреть своим солдатам прямо в глаза".

Несмотря на то что в штабе армии недоставало радиотехнических средств, связь функционировала нормально. Офицеры могли использовать для докладов обычную телефонную сеть, которая работала все еще хорошо. Положение с боеприпасами также было сносным благодаря запасам, имевшимся на складах в Альтенграбове и баржах на Хафельзее. Венк отказался выполнять приказ фюрера о "выжженной земле" и распорядился не трогать электростанцию в Гольпе, находившуюся к юго-востоку от Дессау. Это предприятие имело важнейшее значение для снабжения электричеством германской столицы. Его охрана от какого-нибудь фанатика-подрывника обеспечивалась достаточными силами, выделенными пехотной дивизией "Хуттен".

Основной задачей 12-й армии было не допустить продвижение 9-й армии США по обеим сторонам шоссе Ганновер – Магдебург{501}. Предполагалось, что американские войска попытаются захватить плацдарм на восточном берегу Эльбы и ударить с него по Берлину. Наступление противника началось даже раньше, чем ожидалось. "12 апреля, – говорилось в донесении, – войска противника совершили попытку форсировать реку в районе Шёнебека и Барби". На следующий день пехотная дивизия "Шарнхорст" произвела контратаку силами одного батальона и нескольких штурмовых орудий. Немцам удалось на какое-то время задержать противника, но уже спустя сутки они осознали, что силы слишком неравны. Американцы превосходили их по всем статьям.

Райхельм отдавал себе полный отчет: если американцам удастся форсировать Эльбу большими силами, то у 12-й армии "не останется другого выхода, как капитулировать"{502}. Армия не смогла бы продолжать сопротивление "больше одного или двух дней". Гумбольдт придерживался точно такого же мнения. На самом деле передовые американские подразделения уже форсировали Эльбу в нескольких местах. 14 апреля в сводке Главного командования союзных экспедиционных сил в Европе говорилось, что "9-я армия заняла Виттенберге, находящийся в 100 километрах к северу от Магдебурга"{503}. Тем временем 5-я моторизованная дивизия достигла Эльбы на двадцатипятикилометровом участке в районе Тангермюнде. 15 апреля части армии Венка контратаковали 83-ю пехотную дивизию противника неподалеку от Цербста, но развить успех им не удалось.

Казалось, что захват плацдармов на восточном берегу Эльбы стал для Эйзенхауэра скорее головной болью, чем решительным успехом. Он попросил генерала Брэдли, командующего группой армий, высказать свое мнение по поводу наступления на Берлин. Главнокомандующего интересовали вероятные потери союзных войск при продвижении к германской столице. Брэдли посчитал, что потери будут составлять приблизительно сто тысяч человек (впоследствии к этой цифре стали относиться как к сильно преувеличенной). Он также добавил, что такие потери являются чересчур большой ценой для захвата объекта, имеющего лишь престижное значение, поскольку союзным войскам все равно придется его покинуть после окончания войны. Эта оценка ситуации полностью соответствовала мнению самого Эйзенхауэра, хотя позднее он заявлял, что "будущий раздел Германии совершенно не влиял на военные планы" союзников{504}.

Эйзенхауэр был также обеспокоен состоянием коммуникаций экспедиционных сил. Они действительно были сильно растянутыми. Британская 2-я армия находилась на окраинах Бремена, 1-я армия США подходила к Лейпцигу, а передовые части Паттона были уже недалеко от Чехословацкой границы. Расстояния являлись настолько большими, что передовые подразделения приходилось снабжать с помощью авиации. Более того, союзникам необходимо было кормить не только собственных солдат, но и огромное число беженцев, бывших узников концентрационных лагерей и иностранных рабочих. Для всего этого требовалось поставлять солидные ресурсы. Подобно многим союзным командующим, Эйзенхауэр оказался абсолютно не готов столкнуться со всем тем ужасом, который открылся после освобождения нацистских лагерей. Большинство военнослужащих были потрясены невероятными страданиями людей, находившихся в гитлеровских застенках.

Командиры частей и соединений, действующих в составе англо-американских войск, мало что знали о положении дел на Восточном фронте. Они не представляли, насколько страстно немцы желают пустить их в Берлин еще до того, как туда войдет Красная Армия. "Солдаты и офицеры, – отмечал полковник ОКХ де Мезьер, – полагали, что лучше быть разбитыми силами западных союзников. Истощенные части вермахта сражались лишь потому, что хотели оставить русским как можно меньше территории для оккупации"{505}. Командующий 9-й армией Симпсон и подчиненные ему командиры соединений инстинктивно понимали ситуацию лучше, чем сам главнокомандующий. По их мнению, на пути к Берлину, который теперь находился от них менее чем в ста километрах, союзные войска встретят лишь очаги сопротивления немецких частей. Но даже эти очаги можно будет легко обойти.

К тому времени 83-я пехотная дивизия уже успела навести переправу через Эльбу. В ночь на субботу 14 апреля первые подразделения 2-й моторизованной дивизии стали переправляться на другой берег. Количество американских сил на захваченном плацдарме быстро увеличивалось. Он простирался теперь до самого Цербста. Американцы пребывали в сильном возбуждении. Они с нетерпением ожидали приказа двигаться дальше. Однако утром в воскресенье, 15 апреля, генерал Симпсон был вызван в штаб генерала Брэдли, находящийся в Висбадене. Брэдли встретил командующего 9-й армией прямо на аэродроме. После того как два офицера пожали друг другу руки, Брэдли без всякого предисловия объявил, что армия Симпсона должна оставаться на Эльбе. Любое дальнейшее продвижение в направлении Берлина запрещалось.

" – Какого черта! Кто вам это сказал? – спросил Симпсон.

– Айк (Дуайт Эйзенхауэр. – Примеч. ред.), – ответил Брэдли"{506}.

Ошарашенный и расстроенный, Симпсон вылетел обратно в штаб 9-й армии и по пути долго соображал, как все это преподнести подчиненным ему офицерам.

Приказ стоять на реке Эльбе практически совпал по времени со смертью президента Рузвельта. Оба события нанесли большой удар по моральному состоянию американской армии. Рузвельт умер 12 апреля, но новость об этом пришла в войска только на следующий день. Геббельс пребывал в экстазе. Вернувшись с участка фронта под Кюстрином, он сразу же позвонил Гитлеру. "Мой фюрер, я поздравляю вас! – произнес в трубку министр пропаганды. Рузвельт мертв. Звезды указывали на то, что вторая половина апреля будет для нас поворотным пунктом. Сегодня тринадцатое апреля. Это поворотный пункт!"{507}

Всего за несколько дней до этого события Геббельс прочитал Гитлеру отрывок из "Истории Фридриха II Прусского". Он явно желал вывести фюрера из депрессии. В книге был отрывок, посвященный тому, как терпящий поражение в Семилетней войне Фридрих Великий уже готовился принять яд. Но неожиданно пришло известие о смерти русской императрицы Елизаветы. После строчек о том, что "произошло чудо и спасло династию Бранденбургов", глаза Гитлера наполнились слезами. Геббельс не верил в астрологические прогнозы, но был готов испробовать все, чтобы поддержать ослабевший дух своего фюрера, внушить ему оптимистическое настроение. Стену бункера рейхсканцелярии теперь украшал огромный портрет Фридриха Великого, который сюда специально принесли ради фюрера. 14 апреля Гитлер издал приказ по войскам, в котором говорилось: "Теперь, когда с лица земли исчез один из величайших преступников всех времен, наступил решающий поворот во всей войне"{508}.

С именем Фридриха Великого было связано еще одно событие, но Гитлер предпочитал умалчивать об этом. Во время ночного рейда авиация союзников разбомбила Потсдам. (В этом городе находилась одна из резиденций прусских королей. – Примеч. ред.) Один из членов гитлерюгенда, прятавшийся в подвале, с изумлением наблюдал, как рушится стена большого дома. Она напоминала ему поврежденный корабль, быстро уходящий под воду{509}. Бомбежка уничтожила большую часть старого города, включая гарнизонную церковь – духовное прибежище прусской военной касты и аристократии. Урсула фон Кардорф расплакалась прямо на улице, когда узнала об этой потере. Она записала в дневнике, что "вместе с церковью рухнул и весь мир"{510}.

Однако лишь немногие немецкие офицеры были готовы в то время признать, что они также несут ответственность за все преступления режима, поскольку оказывали Гитлеру поддержку. Разговоры о чести германского офицера вряд ли могли вызвать симпатии даже у самых рассудительных противников вермахта. О какой чести можно было говорить, когда в освобожденных союзниками концлагерях открывались страшные картины преступлений гитлеровского режима? Того самого режима, за который и воевали немецкие офицеры

Глава четырнадцатая.

Накануне сражения

Несмотря на все меры предосторожности и талант к маскировке, присущий советским бойцам, командование Красной Армии не могло рассчитывать, что его подготовка к наступлению на Берлин останется не замеченной для противника. 1-й Белорусский фронт Жукова и 1-й Украинский фронт Конева должны были начать атаку 16 апреля. 2-му Белорусскому фронту Рокоссовского, отстоявшему дальше на север, предстояло как можно скорее присоединиться к наступлению. Рокоссовский имел непростую задачу форсировать реку Одер в ее нижнем течении. Советские войска насчитывали два с половиной миллиона человек{511}. Всего для штурма Берлина было сосредоточено сорок одна тысяча шестьсот орудий и минометов, шесть тысяч двести пятьдесят танков и самоходных артиллерийских установок и привлечена авиация целых четырех воздушных армий. Командование Красной Армии достигло самой большой концентрации боевой мощи на одном направлении, которую когда-либо знала история.

14 апреля советские войска произвели разведку боем на кюстринском плацдарме. Она имела успех. Части 8-й гвардейской армии генерала Чуйкова смогли продвинуться от двух до пяти километров и потеснить 20-ю моторизованную дивизию{512}. Гитлер был настолько разозлен происшедшим, что приказал сорвать все ордена и медали с военнослужащих этой дивизии, пока они не вернут обратно утраченную территорию.

Расширение плацдарма позволило советскому командованию перебросить на него дополнительные силы. В ту же ночь, под покровом темноты, через Одер стали переправляться бригады 1-й гвардейской танковой армии. Танки, орудия, загруженные снарядами "студебекеры", воинские колонны шли вперед беспрерывным потоком{513}. Женщины-регулировщицы отчаянно махали флажками, предупреждая танкистов, чтобы те не выезжали за границы белых разделительных полос. 7-е отделы политуправлений транслировали на немецкие окопы пропагандистские тексты, которые перемежались звуками музыки. Советская сторона надеялась, что музыка заглушит шум танковых моторов. Но немцы прекрасно понимали, что происходит.

Весь день 15 апреля советские разведчики наблюдали за немецкими позициями. Их зрение было напряжено до предела, так что даже начинали слезиться глаза. Они высматривали – не придет ли на фронт новая германская часть либо произойдут какие-то перестановки в оборонительных линиях. В пойме Одера, на кочках, уже появились первые весенние цветы, однако в воде все еще плавали большие льдины. Они спускались вниз по реке вместе с ветками и сорной травой и натыкались на разрушенные опоры железнодорожного моста. Весь день в сосновом лесу на восточном берегу Одера сохранялась "таинственная тишина". Между тем под маскировочной сеткой и сломанными ветками скрывались тысячи боевых машин и орудий, готовых к бою.

На Нейсе, к югу от фронта Жукова, политическая работа среди военнослужащих 1-го Украинского фронта продолжалась до самого последнего момента перед наступлением. Активные члены комсомольских организаций обучали молодых солдат, как нужно обращаться с техникой. Они говорили им, что необходимо любить свой танк и стараться использовать на полную мощь его боевой потенциал{514}. Очевидно, что статья Александрова в передовых частях не обсуждалась. Политработники, как и прежде, призывали солдат к отмщению. Последним их лозунгом, относящимся к немцам, был следующий: "Прощения не будет. Они посеяли ветер, а теперь пожинают бурю"{515}.

Командование 1-го Украинского фронта особо заботилось о поддержании в частях жесткой радиодисципликы. Даже войска НКВД использовали в своих переговорах старые коды и несуществующие позывные{516}. Ни одной из частей не позволили передавать информацию в эфире. Все их рации были настроены только на прием{517}. Меры по сохранности военной тайны стали поистине драконовскими, когда в ночь на 15 апреля в войска пришли новые коды, которыми предстояло пользоваться вплоть до конца мая 1945 года{518}.

Несмотря на то что офицеры не имели права отдавать приказы ранее чем за три часа до атаки, представители СМЕРШа были сильно обеспокоены возможностью предательства. В последнюю минуту кто-либо мог совершить дезертирство и успеть предупредить врага о начале наступления. Смершевцы особо предупреждали всех политработников на фронте о необходимости проверки каждого человека и выявлении тех бойцов, которые кажутся подозрительными или "морально и политически нестойкими"{519}. Органы СМЕРШа арестовывали также и тех военнослужащих, которые негативно высказывались в отношении колхозов{520}. Были выставлены специальные кордоны, призванные задерживать возможных изменников, которые попытаются перебежать к противнику. Данные кордоны имели и другую задачу – воспрепятствовать захвату немцами советских "языков". Однако все эти огромные усилия оказались тщетными. 15 апреля военнослужащий Красной Армии, захваченный в плен в районе Кюстрина, рассказал допрашивавшим его немецким офицерам, что наступление начнется ранним утром следующего дня.

Еще большее беспокоилось о возможном дезертирстве с фронта германское командование. Офицеры вермахта прекрасно понимали, что близость поражения, несомненно, увеличит поток немцев, покидающих боевые позиции при первом подвернувшемся случае. Командующий группой армий "Висла" генерал Хейнрици подписал приказ, по которому командирам частей предписывалось не оставлять в одном подразделении военнослужащих-земляков, поскольку солдат редко останавливал сослуживца-дезертира, если последний был родом из тех же, что и он сам, мест{521}.

Один из офицеров охранного полка "Великая Германия" отмечал, что молодые солдаты его батальона не стремятся отдавать свои жизни за идеи национал-социализма. "Многие из них хотели, чтобы их побыстрее ранили и отправили в полевой госпиталь"{522}. Они продолжали выполнять свои обязанности только из страха быть приговоренными к смертной казни. Офицеры полка приходили в ужас от следующего факта. Прослушав трансляцию советской пропагандистской передачи, немцы вступали с красноармейцами в перекличку, спрашивая о деталях обращения в советском плену. Их интересовал вопрос: будут ли они посланы в Сибирь? Как русские обращаются с немецким гражданским населением на оккупированной германской территории?

Некоторые немецкие командиры из 4-й танковой армии отдали распоряжение конфисковать у подчиненных белые носовые платки. Это, по мнению офицеров, помешает солдатам использовать их в качестве сигнала для сдачи в плен. Немцы, задумавшие дезертирство, в некоторых случаях начинали копать траншею или ход сообщения в сторону от главных позиций – там их исчезновение было бы заметить тяжелее. Многие страстно желали скрыться на какое-то время в густом лесу и таким образом сдаться противнику вдали от глаз начальства. Это спасало семью военнослужащего от репрессий со стороны гестапо.

Командиры рот применяли все меры для того, чтобы повысить моральное состояние подчиненных. Некоторые использовали для этой цели информацию о смерти президента Рузвельта, распространившуюся в войсках вечером 14 апреля. Офицеры говорили, что теперь американские танки уже точно не перейдут в наступление. Некоторые доходили до того, что сообщали солдатам о резко ухудшившихся отношениях между русскими и англо-американскими союзниками. Это, мол, означало, что западные державы теперь присоединятся к Германии и вместе с ней будут выбивать Красную Армию с оккупированных территорий. Резервисты из 391-й охранной дивизии рассказывали, как военнослужащие из дивизии СС "30 января" шли на лекцию, организованную для них по случаю смерти Рузвельта. Особое внимание нацистские пропагандисты уделяли связи между этим событием и чудом, которое спасло Фридриха Великого в середине XVIII столетия. Конечно, такая пропаганда не могла убедить даже самых доверчивых солдат. Однако они продолжали ожидать мощного контрнаступления, приуроченного ко дню рождения фюрера – 20 апреля. Ходили слухи, что именно в этот день германское командование наконец отдаст приказ о применении нового "чудо-оружия".